Новости Самиздата : к датировке термина
Поиски наиболее раннего упоминания слова "Самиздат" продолжаются. Одно из упоминаний (правда, не в классической форме, датируется 1967, кстати, именно такое написание зафиксировал Ю. Телесин в официальной печати в 1970 ("Литературная газета", 28.01.1970, "Цель возвышенная и благородная"). Есть основания полагать, что нас еще ждут любопытные находки (об этом поведал один знаменитый самиздатовед:)).
А сегодня публикуем фрагмент из автобиографического очерка Владимира Гусарова "Мой папа убил Михоэлса" (первый вариант текста, 1968?-1969, цитируется вставка, написанная в 1975):
"<...>
ИВАН ДЕНИСОВИЧ
В "Новом мире" была опубликована повесть. Я прочел ее, не отрываясь. Произведения такой плотности, такой насыщенности я еще не встречал, но тогда мне думалось, что это не столько от выдающегося таланта, сколько от пережитого, от досконального знания материала. И когда снова мелькнула в журнале фамилия Солженицына, я, не ожидая нового чуда, прочел сначала очередную порцию "Люди, годы, жизнь", а потом уже принялся за "Матренин двор" [опубликован в январе 1963 - MP]. Дойдя до последней строки, я понял, что в литературу пришел человек, не жаждущий славы, как таковой, а ждущий чего-то от людей, чем-то восхищенный и поверженный в ужас, и требующий перемен.
Я написал автору письмо, полное восторгов и клякс, и выразил уверенность, что Игнатьич - это и есть сам автор, а поскольку я живу один в двух комнатах (бабки еще не было), то почему бы в одной из них не поселиться Игнатьичу - писателю-классику в лагерной телогрейке. Ответ пришел через несколько месяцев (я уже успел забыть о своем письме). Солженицын благодарил за внимание и добрые чувства и выражал желание познакомиться. Я был взволнован - как-то даже не верилось, что я увижу его, буду с ним разговаривать. Я тут же написал, клялся, что всегда был равнодушен к знаменитостям, но в нем вижу именно того человека, который необходим, чтобы найти в жизни смысл и точку опоры.
Знакомство состоялось на Центральном телеграфе. Ко мне подошел рослый, провинциально одетый, никак не бросающийся в глаза мужчина. Володя Гершуни, сидевший с ним в лагере, позднее сказал мне: "Исаич совсем не ходил в гениях, много было более ярких людей". Так ведь, я полагаю, чтобы их, этих "более ярких", разглядеть и описать, самому нужно оставаться в тени - не давить, не коноводить, не привлекать всеобщего внимания.
Я думал, что увижу больного, измученного, пронзительного старика, а передо мной стоял кавторанг до БУРа - веселый, моложавый. Мог бы и сейчас быть капитаном-артиллеристом. "Так вот какая она - совесть России..." думал я, разглядывая его.
Мы поехали на Сокол. Походка у него была легкая, тоже веселая.
Увидев бабку, Солженицын, видимо, отказался от мысли останавливаться у меня.
- Я вас стесню.
- Слово "стеснение" имеет два смысла,- возразил я.
У него вспыхнули глаза. ("Не вспыхни взглядом при другом...")
В следующие два года я видел его часто, многое хотелось записать, но друзья запрещали мне, упрекая, что я и так "закладываю Саню". Я слишком многим обязан ему, чтобы совсем не упомянуть о нашем знакомстве, но разговоров передавать не стану. Может быть, когда-нибудь после...
Вообще писать я начал только после смерти мамы. Первое мое произведение "Брак и семья при коммунизме", памфлет. Потом было бредовое и высокопарное "Письмо к Ленину", угодившее в КГБ. Познакомившись с Солженицыным, я узнал, что не я один надрываюсь от одиночества и не я один пишу. Узнал, что такое Самиздат. "Эрика берет четыре копии. Вот и все. Этого достаточно". (Колю Глазкова я знал давно, но в его устах "самсебяиздат" звучал несерьезно). [Курсив наш - MP] <...>Цит. по: http://www.gramotey.com/?open_file=1269038484
А сегодня публикуем фрагмент из автобиографического очерка Владимира Гусарова "Мой папа убил Михоэлса" (первый вариант текста, 1968?-1969, цитируется вставка, написанная в 1975):
"<...>
ИВАН ДЕНИСОВИЧ
В "Новом мире" была опубликована повесть. Я прочел ее, не отрываясь. Произведения такой плотности, такой насыщенности я еще не встречал, но тогда мне думалось, что это не столько от выдающегося таланта, сколько от пережитого, от досконального знания материала. И когда снова мелькнула в журнале фамилия Солженицына, я, не ожидая нового чуда, прочел сначала очередную порцию "Люди, годы, жизнь", а потом уже принялся за "Матренин двор" [опубликован в январе 1963 - MP]. Дойдя до последней строки, я понял, что в литературу пришел человек, не жаждущий славы, как таковой, а ждущий чего-то от людей, чем-то восхищенный и поверженный в ужас, и требующий перемен.
Я написал автору письмо, полное восторгов и клякс, и выразил уверенность, что Игнатьич - это и есть сам автор, а поскольку я живу один в двух комнатах (бабки еще не было), то почему бы в одной из них не поселиться Игнатьичу - писателю-классику в лагерной телогрейке. Ответ пришел через несколько месяцев (я уже успел забыть о своем письме). Солженицын благодарил за внимание и добрые чувства и выражал желание познакомиться. Я был взволнован - как-то даже не верилось, что я увижу его, буду с ним разговаривать. Я тут же написал, клялся, что всегда был равнодушен к знаменитостям, но в нем вижу именно того человека, который необходим, чтобы найти в жизни смысл и точку опоры.
Знакомство состоялось на Центральном телеграфе. Ко мне подошел рослый, провинциально одетый, никак не бросающийся в глаза мужчина. Володя Гершуни, сидевший с ним в лагере, позднее сказал мне: "Исаич совсем не ходил в гениях, много было более ярких людей". Так ведь, я полагаю, чтобы их, этих "более ярких", разглядеть и описать, самому нужно оставаться в тени - не давить, не коноводить, не привлекать всеобщего внимания.
Я думал, что увижу больного, измученного, пронзительного старика, а передо мной стоял кавторанг до БУРа - веселый, моложавый. Мог бы и сейчас быть капитаном-артиллеристом. "Так вот какая она - совесть России..." думал я, разглядывая его.
Мы поехали на Сокол. Походка у него была легкая, тоже веселая.
Увидев бабку, Солженицын, видимо, отказался от мысли останавливаться у меня.
- Я вас стесню.
- Слово "стеснение" имеет два смысла,- возразил я.
У него вспыхнули глаза. ("Не вспыхни взглядом при другом...")
В следующие два года я видел его часто, многое хотелось записать, но друзья запрещали мне, упрекая, что я и так "закладываю Саню". Я слишком многим обязан ему, чтобы совсем не упомянуть о нашем знакомстве, но разговоров передавать не стану. Может быть, когда-нибудь после...
Вообще писать я начал только после смерти мамы. Первое мое произведение "Брак и семья при коммунизме", памфлет. Потом было бредовое и высокопарное "Письмо к Ленину", угодившее в КГБ. Познакомившись с Солженицыным, я узнал, что не я один надрываюсь от одиночества и не я один пишу. Узнал, что такое Самиздат. "Эрика берет четыре копии. Вот и все. Этого достаточно". (Колю Глазкова я знал давно, но в его устах "самсебяиздат" звучал несерьезно). [Курсив наш - MP] <...>Цит. по: http://www.gramotey.com/?open_file=1269038484