в 90-м
Про Синявского и не только
...
В апреле 90-го во второй раз приехала мама. Как и папа, она часть времени жила Висбадене, а часть в Медоне.
Первый викенд мы вместе провели в Германии. Правда, я быстренько на пятницу скаталась в Париж, чтоб сходить на вечер Губермана. А мама, не помню почему, не поехала. В субботу под мелким тёплым дождиком под запах прибитой пыли я шла со станции, грызя юную веточку, радостно предвкушая мамино присутствие.
А в воскресенье в золотистый нежный день мы ездили с ней в Гейдельберг. По речке Некер плыли лебеди, а мы сидели в кафе, попивали немецкое пиво, которое никогда не льют по стеночке, - плюхают со всего маху в кружку, пена лезет из берегов, потом доливают, ждут, опять доливают - в общем, «требуйте долива после отстоя пены»... Мама щурилась на солнце и вдруг задумчиво сказала: «как хорошо... И всё-таки в такой день вот так вот сидеть - надо с мужиком...»
Губерман особого впечатления на меня не произвёл. Хотя к стишкам его я тогда хорошо относилась, да и сейчас неплохо. Особенно, кстати, к неполитизированным.
«Сломав берёзу, иль осину,
Подумай, что оставишь сыну,
Что будет сын потом ломать,
Остановись, ебёна мать.»
Единственное, что я запомнила из его болтовни, это историю про то, как когда он был в ссылке, какой-то местный ему сказал: «Хороший ты мужик, чего ж тебя посадили?» - потом подумал, вздохнул и добавил - «а хуёвых не сажают».
В Питер мама возвращалась в июне - на поезде через Москву.
Последнюю неделю она провела в Париже, а я, как всегда, в пятницу утром приехала из Висбадена.
Накануне маминого отъезда Васька пришёл к нам ужинать. Мы славно посидели. Допоздна. Я приготовила спаржу, кажется, в первый раз ею маму накормила, а Васька поразил меня тем, что тоже ни разу её не пробовал. Потом я неоднократно удивлялась, что множество очень простых и очень здешних мелочей прошли мимо него. При этом связь с Францией у Васьки несомненно была - пока он был с Валькой и в её компании, просто тесная, да и через кратковременных подружек тоже. Сам он отлично знал французскую историю и архитектуру, а пейзажи какие-то увидел с Валькой, а что-то уже со мной. По Франции всерьёз он не путешествовал - курсы летнего сахаровского университета, созданного Васькой, Ветой и васькиным другом и собратом по НТС журналистом Ариком Вернером для совершенстования славистов из разных стран в русском языке и особенно для углубления их познаний в русской литературе, проистекали в Германии, или в Италии, встречи с моряками для раздачи книжек чаще всего происходили в Роттердаме, или в Антверпене, штаб квартира «Свободы» была в Мюнхене, а путешествовать для своего удовольствия не получалось - ни времени не было, ни денег. Хотя если только представлялась возможность вскочить на лихую машину и заехать в какой-нибудь город, Ваське и сто вёрст крюком не казались. Пешие прогулки, поездки по деревням - были, пока он жил с Валькой, кстати, очень не любившей ездить на машине, предпочитавшей поезд, и потом уже со мной.
В тот вечер Васька с большим удовольствием рассказывал нам про Германию, которую хорошо знал и очень тогда любил, про сахаровский университет, где он каждое лето читал лекции по русской поэзии, вёл переводческий семинар.
На следующий день он повёз нас с мамой на поезд. Мы едва не опоздали, потому что попали в здоровенную пробку. Вылетев из неё на Севастопольском бульваре, Васька рванул на красный, и конечно, бдительный полицейский оказался тут как тут, - остановил, оштрафовал. Но сжалился - долго не болтал.
Васька выкинул нас у Северного вокзала, поехал искать парковку, а мы со всех ног понеслись на платформу... Успели.
Летом я всерьёз взялась за поиски работы в Париже, - сколько можно кататься раз в неделю! Я хотела отработать осенний триместр в Висбадене (у меня уже были запланированы курсы), и в идеале с ноября найти что-нибудь в Париже.
С тех пор, как Васька переехал обратно в Медон, он стал как-то сильно приятней в общении, веселей. Иногда и после маминого отъезда к нам заходил. Хвастался, рассказывал про подложный номер «Правды», который они с Ариком Вернером выпустили в Италии к московской олимпиаде при помощи журнала Иль Мале. Очень трудно было, по Васькиным словам, найти советскую газетную бумагу. А в «Правде» этой сообщалось о развале Советского Союза, причём по их сценарию - Россия выходила из состава СССР.
Вроде бы, газетку раздавали на олимпиаде. Уж не знаю, попался ли кто-нибудь... А ещё Арик мне только что сказал, что Савик Шустер со "Свободы" отвёз часть тиража этой "Правды" в Афганистан, добрался до Кабула и вместе с афганцами расклеил на стенках. Должен был ехать в Афганистан Арик, но ему с немецким "паспортом иностранца" Пакистан не дал визы.
Позже Васька страшно гордился тем, что они в этом скоморошьем номере предсказали распад Союза именно так, как и случилось - дескать, они первые сказали, что Россия отделится.
Правда, они-то предсказали карнавал и всеобщую радость, а вышло вон оно как... Но поначалу Ваську это не слишком смущало...
Надо сказать, что все мы были в те времена наивны до удивительности, всем нам казалось, что стоит убрать советскую власть, эдакую внешнюю причину всяческих несчастий, как наступит благоденствие, не то чтоб материальное, но уж точно интеллектуальное. И не только издадут все книжки, но и читатели ринутся их покупать.
«Эх! эх! Придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого -
Белинского и Гоголя
С базара понесет?»
Мы совершенно не понимали, что советская власть, как и какие-нибудь короли-князья, была большим меценатом. Естественно, она платила за идеологию и за бомбы, но крохи с барского стола доставались самым разным писателям-поэтам-учёным. И быть «в области балета впереди планеты всей» соввласти тоже было важно.
Однажды смеха ради мы с Васькой подсчитали, сколько было реально выручено за тираж его первой книжки «Земное пламя», которую в магазине продавали по 17 копеек экземпляр. Тираж 10000. Гонорары писателям платили огромные, но, конечно, я не помню цифры, которую Васька называл, да и он мог сто раз перепутать. У нас получилось, что его гонорар был больше выручки за тираж, но сейчас мне это кажется всё-таки странным. Неужто, больше 1700 ему заплатили? Впрочем, мы ведь тогда поленились, считая, достать книжку, а тут я посмотрела на 17 копеек на обложке - с нас могло статься при подсчёте решить, что её продавали за 10. Ну, так или иначе, соввласть безусловно подкармливала в том числе и антисоветских писателей (до того момента, как их сажали, или высылали). Теперь-то все знают, что жить на гонорары на Западе из настоящих писателей могут очень немногие, а уж из поэтов и вовсе никто.
Будь мы немножко менее самопупны, могли б, кстати, ещё подумать про то, что всё это знаменитое российское чтение было во многом следствием закрытости страны. А как только у людей возникла возможность развлекаться иначе, - ездить по миру, например, так и читать стали меньше. Не говоря уж о том, что у страны в целом, надолго лишённой «потребления», не оказалось никакого иммунитета к возможности мериться жёлтыми и красными штанами.
...
В августе 90-го Васька, как всегда, отправился в Германию в сахаровский университет, а потом с заездом в Париж в Россию - на максимально разрешённый срок - на три месяца. Он оставил нам ключ от своей квартиры, с тем, чтоб там жили Машка с Яшкой, которые собрались в Париж осенью, как раз тогда, когда Васька намеревался быть в Питере.
В начале осени я получила три предложения инженерно-компьютерной работы. Я выбрала фирму, которая показалась мне более устойчивой - не очень маленькая, давно существующая. Неудобство было в том, что она в пригороде, с нашей стороны от Парижа, но подальше. В Les Ulis - от нас на машине полчаса, а на общественном транспорте минимум полтора. Надо было срочно сдавать на права.
Под конец моей немецкой жизни, в сентябре, мы с Димкой К. и с одним моим тогдашним приятелем четыре дня катались по южной Германии. По маленьким игрушечным городкам, по замкам сумасшедшего Людвига, главный из которых, с башенками, ускочил на верхушку холма с какой-нибудь иллюстрации Конашевича. Впрочем, вместе с холмом и ускочил. В понедельник утром мы заехали на расхваленное Васькой Бодензее. В Констанце я должна была сесть в поезд и как раз успеть вернуться в Висбаден к началу занятий.
Только на поезд мы опоздали. И помчались в Висбаден на машине. Димка гнал на прокатном BMW по немецким дорогам без ограничения скорости, страшно подумать, как он гнал. Вокруг Штутгарта, как всегда, были пробки... С воем мы из них выбрались...
Бешеный рывок, и Димка остановил машину у ворот военной базы за пять минут до начала занятий... Как это возможно, я до сих пор не понимаю...
В ноябре 90-го я начала работать на новом месте, в группе, которая занималась софтами real time для управлению атомными реакторами.
Экзамен на права я завалила, а машину для меня мы с Бегемотом меж тем у приятелей купили - довольно здоровый форд с автоматической коробкой передач.
На работу я ездила крайне сложно. На автобусе, на Рере, потом опять на автобусе... Вечером кто-нибудь из коллег меня часто подбрасывал до Рера. Какое-то время по утрам меня подхватывал на выезде на дорогу один человек из соседнего отдела, едущий почти мимо нас, но он довольно скоро переехал.
Удивительное время - никаких персональных компов на работе не было, - если надо было отлаживать программу, приходилось сидеть внизу в подвале рядом с помаргивающим жёлтым глазом миникомпьютером - большим железным шкафом с торчащими из спины проводками, а всякая работа с документацией, написание алгоритмов - это всё в бюро, за столом, от руки.
Работа в принципе была нескучная, и, наверно, не попади я обратно в университет в результате кризиса, я мирно писала бы не слишком сложные алгоритмы, отлаживала бы программы...
Иногда в середине дня на меня нападал неодолимый сон, почему-то больше со мной такого не бывает. А тогда я шла в просторнейший сортир, запиралась, растягивалась на чистейшем полу и отрубалась минут на 15.
В глухом ноябре приехали Машка с Яшкой и поселились в васькиной квартире. У них всё было впервые - Париж, устрицы, предрождественский Шартр, да и общая их жизнь была тогда в начале. Устриц Машка пробовать не хотела, Яшка уговорил, и она полюбила их больше любимых креветок - ну, креветки приходилось самой чистить, а устрицы Яшка открывал. Как-то он мгновенно научился. Он вообще очень быстро осваивал всякую новую премудрость.
Кстати, Яшка был не меньшим клоуном, чем Васька - только амплуа у них были разные. Яшка доводил окружающих до белого каления, изображая деревенского дурачка.
Гораздо позже, в середине 90-х Яшка, прочитав васькин стих, где «прощальное крыльцо» в Фонтенбло, поразил Ваську тем, что в отличие от нас с Машкой, он-то знал, что это за крыльцо...
ЭТЮД
Главный вход во дворец Фонтенбло называется
Прощальное Крыльцо. Здесь Наполеон прощался
со Старой Гвардией перед отъездом в ссылку
на остров Эльба.
Было небу светло:
Но закат уставал.
Он по небу писал
Чёрным грифелем крыш
Над Прощальным Крыльцом
Фонтенбло.
Где-то там, сорок вёрст,
Угасает Париж.
Над клешнями двух лестниц
Крыльца Фонтенбло,
Над клещами двух лестниц
(Их кольцо так мало!) -
Орифламма под ветром,
Ну что ты дрожишь
Над Прощальным Крыльцом
Фонтенбло?
Пусто в парке
и пусто
На парадном дворе,
И вороны не чувствуют,
Что в ноябре
Их на голых ветвях,
Их на чёрных ветвях
Незаметно....
Дубовой листвы намело
На Прощальном Крыльце
Фонтенбло.
1994 г.
Мы с Машкой опасались сводить вместе Яшку с Васькой - двух упрямых клоунов - и, судя по последнему яшкиному с Машкой приезду перед самой яшкиной смертью, - были мы неправы...
В тот последний его приезд я изо всех сил училась наконец водить (права-то у меня давно), и Яшка научил меня держать руль так, чтоб не уставать - я, садясь в машину на водительское место, берясь за руль снизу, его вечно вспоминаю.
А в конце 90-го Яшка бодро открывал устрицы и нисколько не боялся ездить по незнакомому городу в бегемочьей машине. И на работу за мной заезжал без всяких не существовавших тогда GPS-ов.
Впрочем, водил Яшка с юности, с машиной сросся, любимый трюк у него был, одно упоминание о котором бесило Ваську, - на большой скорости приоткрыть дверь и поглядеть под колёса.
Та поездка в Париж для Машки омрачилась двумя происшествиями - во-первых, однажды ночью в тёмной страшной васькиной квартире на неё наполз ужасный таракан, а во-вторых, обратные билеты на поезд были по всей видимости выкинуты в мусор.
Почему таракан выбрал Машку объектом нападения, уж не знаю, тогда был не самый тараканский период в жизни нашего дома, бывало и хуже.
Что же до билетов, - когда их хватились накануне отъезда, их нигде не оказалось. Но мы за бесценок купили новые - по объявлению в «Русской мысли».
Тогда легко было купить-продать билеты в вагон Париж-Москва, очень многие находили возможность приобретать их в России за гроши, если считать во франках.
Вот и Васька поехал в Москву по билету за 150 франков, привезённому из России.
***
За окном вагона -
остаться б на этой поляне.
Задохнувшись гонкой,
мостами...
Не до гуляний,
Не до костров купальских...
Остаться, остановиться,
И - как песок сквозь пальцы -
Из Времени рукавицей
С руки потерянной,
за поленницу завалившись...
Коснись безвременья...
Полой ленью застынут лица.
И ждать погоды.
Но не у моря - ведь море отнято,
А сжать все годы,
сдавить всё горе
в ладони потной,
Не выпуская...
Вот так - синицу.
Не журавля же!
И жизнь словами вся в полстраницы
Спалённо ляжет...
1990
...
В эти три месяца он дольше всего прожил в Ленинграде у наших с Машкой родителей, жил у подруги в Москве, ездил к родственникам в Ростов. С московской подругой ездил в Архангельск и на Соловки, с другой подругой в Вильнюс.
Поездка оказалась, как тогда у всех почти было, праздничной - вечера в доме писателей, старые друзья, старые подруги, да и новые тоже появились.
КАНЦОНА
И возвращаются реки к истокам,
И то, что было, то будет и впредь.
Экклезиаст
Раскалённые площади дышат латынью,
На горбатые мостики римского дня
Сухо падает небо непрошеной синью,
Рвутся вверх из фонтана четыре коня...
Я вторично вхожу в ту же самую реку -
Нет дурной бесконечности у бытия,
Возвращаются годы как псы к человеку,
Возвращается ветер на круги своя.
Меж котов Колизея смешную тревогу
Сеет резкий звонок - сколько ни повторяй -
То на Старую Аппиеву дорогу
Через заросли пиний выходит трамвай...
Из молчанья преданий, из тьмы узнаванья,
Из причудливой смеси зверья и людья,
Возвращается строчка к началу посланья,
Возвращается ветер на круги своя.
В те же скалы колотится пена прилива.
Этот мраморный стол... Вот уж двадцать веков
На столешницу ставят остийское пиво,
То, которым Катулл угощал моряков.
Нет, не так уж печально у Экклезиаста:
Есть у рек берега, есть у моря края -
Разве так это страшно, что верно и часто
Возвращается ветер на круги своя?
И... седая гравюра, возникшая разом -
Тот же дождь вдоль Лебяжьей канавки бредёт,
И темнеет, намокнув, гранитная ваза,
И в тяжёлой штриховке не видно пустот.
Отсверкав чешуями в рассвете жестоком,
Под мостами в тяжёлых узорах литья,
Возвращаются реки, как прежде, к истокам,
Возвращается ветер на круги своя.
1990
И ещё была радость - издательство «Северо-Запад», с которым был связан васькин друг Славка Станкевич, выпустив сборник Бродского, следующим номером предложило Ваське издать книжку.
продолжение следует
...
В апреле 90-го во второй раз приехала мама. Как и папа, она часть времени жила Висбадене, а часть в Медоне.
Первый викенд мы вместе провели в Германии. Правда, я быстренько на пятницу скаталась в Париж, чтоб сходить на вечер Губермана. А мама, не помню почему, не поехала. В субботу под мелким тёплым дождиком под запах прибитой пыли я шла со станции, грызя юную веточку, радостно предвкушая мамино присутствие.
А в воскресенье в золотистый нежный день мы ездили с ней в Гейдельберг. По речке Некер плыли лебеди, а мы сидели в кафе, попивали немецкое пиво, которое никогда не льют по стеночке, - плюхают со всего маху в кружку, пена лезет из берегов, потом доливают, ждут, опять доливают - в общем, «требуйте долива после отстоя пены»... Мама щурилась на солнце и вдруг задумчиво сказала: «как хорошо... И всё-таки в такой день вот так вот сидеть - надо с мужиком...»
Губерман особого впечатления на меня не произвёл. Хотя к стишкам его я тогда хорошо относилась, да и сейчас неплохо. Особенно, кстати, к неполитизированным.
«Сломав берёзу, иль осину,
Подумай, что оставишь сыну,
Что будет сын потом ломать,
Остановись, ебёна мать.»
Единственное, что я запомнила из его болтовни, это историю про то, как когда он был в ссылке, какой-то местный ему сказал: «Хороший ты мужик, чего ж тебя посадили?» - потом подумал, вздохнул и добавил - «а хуёвых не сажают».
В Питер мама возвращалась в июне - на поезде через Москву.
Последнюю неделю она провела в Париже, а я, как всегда, в пятницу утром приехала из Висбадена.
Накануне маминого отъезда Васька пришёл к нам ужинать. Мы славно посидели. Допоздна. Я приготовила спаржу, кажется, в первый раз ею маму накормила, а Васька поразил меня тем, что тоже ни разу её не пробовал. Потом я неоднократно удивлялась, что множество очень простых и очень здешних мелочей прошли мимо него. При этом связь с Францией у Васьки несомненно была - пока он был с Валькой и в её компании, просто тесная, да и через кратковременных подружек тоже. Сам он отлично знал французскую историю и архитектуру, а пейзажи какие-то увидел с Валькой, а что-то уже со мной. По Франции всерьёз он не путешествовал - курсы летнего сахаровского университета, созданного Васькой, Ветой и васькиным другом и собратом по НТС журналистом Ариком Вернером для совершенстования славистов из разных стран в русском языке и особенно для углубления их познаний в русской литературе, проистекали в Германии, или в Италии, встречи с моряками для раздачи книжек чаще всего происходили в Роттердаме, или в Антверпене, штаб квартира «Свободы» была в Мюнхене, а путешествовать для своего удовольствия не получалось - ни времени не было, ни денег. Хотя если только представлялась возможность вскочить на лихую машину и заехать в какой-нибудь город, Ваське и сто вёрст крюком не казались. Пешие прогулки, поездки по деревням - были, пока он жил с Валькой, кстати, очень не любившей ездить на машине, предпочитавшей поезд, и потом уже со мной.
В тот вечер Васька с большим удовольствием рассказывал нам про Германию, которую хорошо знал и очень тогда любил, про сахаровский университет, где он каждое лето читал лекции по русской поэзии, вёл переводческий семинар.
На следующий день он повёз нас с мамой на поезд. Мы едва не опоздали, потому что попали в здоровенную пробку. Вылетев из неё на Севастопольском бульваре, Васька рванул на красный, и конечно, бдительный полицейский оказался тут как тут, - остановил, оштрафовал. Но сжалился - долго не болтал.
Васька выкинул нас у Северного вокзала, поехал искать парковку, а мы со всех ног понеслись на платформу... Успели.
Летом я всерьёз взялась за поиски работы в Париже, - сколько можно кататься раз в неделю! Я хотела отработать осенний триместр в Висбадене (у меня уже были запланированы курсы), и в идеале с ноября найти что-нибудь в Париже.
С тех пор, как Васька переехал обратно в Медон, он стал как-то сильно приятней в общении, веселей. Иногда и после маминого отъезда к нам заходил. Хвастался, рассказывал про подложный номер «Правды», который они с Ариком Вернером выпустили в Италии к московской олимпиаде при помощи журнала Иль Мале. Очень трудно было, по Васькиным словам, найти советскую газетную бумагу. А в «Правде» этой сообщалось о развале Советского Союза, причём по их сценарию - Россия выходила из состава СССР.
Вроде бы, газетку раздавали на олимпиаде. Уж не знаю, попался ли кто-нибудь... А ещё Арик мне только что сказал, что Савик Шустер со "Свободы" отвёз часть тиража этой "Правды" в Афганистан, добрался до Кабула и вместе с афганцами расклеил на стенках. Должен был ехать в Афганистан Арик, но ему с немецким "паспортом иностранца" Пакистан не дал визы.
Позже Васька страшно гордился тем, что они в этом скоморошьем номере предсказали распад Союза именно так, как и случилось - дескать, они первые сказали, что Россия отделится.
Правда, они-то предсказали карнавал и всеобщую радость, а вышло вон оно как... Но поначалу Ваську это не слишком смущало...
Надо сказать, что все мы были в те времена наивны до удивительности, всем нам казалось, что стоит убрать советскую власть, эдакую внешнюю причину всяческих несчастий, как наступит благоденствие, не то чтоб материальное, но уж точно интеллектуальное. И не только издадут все книжки, но и читатели ринутся их покупать.
«Эх! эх! Придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого -
Белинского и Гоголя
С базара понесет?»
Мы совершенно не понимали, что советская власть, как и какие-нибудь короли-князья, была большим меценатом. Естественно, она платила за идеологию и за бомбы, но крохи с барского стола доставались самым разным писателям-поэтам-учёным. И быть «в области балета впереди планеты всей» соввласти тоже было важно.
Однажды смеха ради мы с Васькой подсчитали, сколько было реально выручено за тираж его первой книжки «Земное пламя», которую в магазине продавали по 17 копеек экземпляр. Тираж 10000. Гонорары писателям платили огромные, но, конечно, я не помню цифры, которую Васька называл, да и он мог сто раз перепутать. У нас получилось, что его гонорар был больше выручки за тираж, но сейчас мне это кажется всё-таки странным. Неужто, больше 1700 ему заплатили? Впрочем, мы ведь тогда поленились, считая, достать книжку, а тут я посмотрела на 17 копеек на обложке - с нас могло статься при подсчёте решить, что её продавали за 10. Ну, так или иначе, соввласть безусловно подкармливала в том числе и антисоветских писателей (до того момента, как их сажали, или высылали). Теперь-то все знают, что жить на гонорары на Западе из настоящих писателей могут очень немногие, а уж из поэтов и вовсе никто.
Будь мы немножко менее самопупны, могли б, кстати, ещё подумать про то, что всё это знаменитое российское чтение было во многом следствием закрытости страны. А как только у людей возникла возможность развлекаться иначе, - ездить по миру, например, так и читать стали меньше. Не говоря уж о том, что у страны в целом, надолго лишённой «потребления», не оказалось никакого иммунитета к возможности мериться жёлтыми и красными штанами.
...
В августе 90-го Васька, как всегда, отправился в Германию в сахаровский университет, а потом с заездом в Париж в Россию - на максимально разрешённый срок - на три месяца. Он оставил нам ключ от своей квартиры, с тем, чтоб там жили Машка с Яшкой, которые собрались в Париж осенью, как раз тогда, когда Васька намеревался быть в Питере.
В начале осени я получила три предложения инженерно-компьютерной работы. Я выбрала фирму, которая показалась мне более устойчивой - не очень маленькая, давно существующая. Неудобство было в том, что она в пригороде, с нашей стороны от Парижа, но подальше. В Les Ulis - от нас на машине полчаса, а на общественном транспорте минимум полтора. Надо было срочно сдавать на права.
Под конец моей немецкой жизни, в сентябре, мы с Димкой К. и с одним моим тогдашним приятелем четыре дня катались по южной Германии. По маленьким игрушечным городкам, по замкам сумасшедшего Людвига, главный из которых, с башенками, ускочил на верхушку холма с какой-нибудь иллюстрации Конашевича. Впрочем, вместе с холмом и ускочил. В понедельник утром мы заехали на расхваленное Васькой Бодензее. В Констанце я должна была сесть в поезд и как раз успеть вернуться в Висбаден к началу занятий.
Только на поезд мы опоздали. И помчались в Висбаден на машине. Димка гнал на прокатном BMW по немецким дорогам без ограничения скорости, страшно подумать, как он гнал. Вокруг Штутгарта, как всегда, были пробки... С воем мы из них выбрались...
Бешеный рывок, и Димка остановил машину у ворот военной базы за пять минут до начала занятий... Как это возможно, я до сих пор не понимаю...
В ноябре 90-го я начала работать на новом месте, в группе, которая занималась софтами real time для управлению атомными реакторами.
Экзамен на права я завалила, а машину для меня мы с Бегемотом меж тем у приятелей купили - довольно здоровый форд с автоматической коробкой передач.
На работу я ездила крайне сложно. На автобусе, на Рере, потом опять на автобусе... Вечером кто-нибудь из коллег меня часто подбрасывал до Рера. Какое-то время по утрам меня подхватывал на выезде на дорогу один человек из соседнего отдела, едущий почти мимо нас, но он довольно скоро переехал.
Удивительное время - никаких персональных компов на работе не было, - если надо было отлаживать программу, приходилось сидеть внизу в подвале рядом с помаргивающим жёлтым глазом миникомпьютером - большим железным шкафом с торчащими из спины проводками, а всякая работа с документацией, написание алгоритмов - это всё в бюро, за столом, от руки.
Работа в принципе была нескучная, и, наверно, не попади я обратно в университет в результате кризиса, я мирно писала бы не слишком сложные алгоритмы, отлаживала бы программы...
Иногда в середине дня на меня нападал неодолимый сон, почему-то больше со мной такого не бывает. А тогда я шла в просторнейший сортир, запиралась, растягивалась на чистейшем полу и отрубалась минут на 15.
В глухом ноябре приехали Машка с Яшкой и поселились в васькиной квартире. У них всё было впервые - Париж, устрицы, предрождественский Шартр, да и общая их жизнь была тогда в начале. Устриц Машка пробовать не хотела, Яшка уговорил, и она полюбила их больше любимых креветок - ну, креветки приходилось самой чистить, а устрицы Яшка открывал. Как-то он мгновенно научился. Он вообще очень быстро осваивал всякую новую премудрость.
Кстати, Яшка был не меньшим клоуном, чем Васька - только амплуа у них были разные. Яшка доводил окружающих до белого каления, изображая деревенского дурачка.
Гораздо позже, в середине 90-х Яшка, прочитав васькин стих, где «прощальное крыльцо» в Фонтенбло, поразил Ваську тем, что в отличие от нас с Машкой, он-то знал, что это за крыльцо...
ЭТЮД
Главный вход во дворец Фонтенбло называется
Прощальное Крыльцо. Здесь Наполеон прощался
со Старой Гвардией перед отъездом в ссылку
на остров Эльба.
Было небу светло:
Но закат уставал.
Он по небу писал
Чёрным грифелем крыш
Над Прощальным Крыльцом
Фонтенбло.
Где-то там, сорок вёрст,
Угасает Париж.
Над клешнями двух лестниц
Крыльца Фонтенбло,
Над клещами двух лестниц
(Их кольцо так мало!) -
Орифламма под ветром,
Ну что ты дрожишь
Над Прощальным Крыльцом
Фонтенбло?
Пусто в парке
и пусто
На парадном дворе,
И вороны не чувствуют,
Что в ноябре
Их на голых ветвях,
Их на чёрных ветвях
Незаметно....
Дубовой листвы намело
На Прощальном Крыльце
Фонтенбло.
1994 г.
Мы с Машкой опасались сводить вместе Яшку с Васькой - двух упрямых клоунов - и, судя по последнему яшкиному с Машкой приезду перед самой яшкиной смертью, - были мы неправы...
В тот последний его приезд я изо всех сил училась наконец водить (права-то у меня давно), и Яшка научил меня держать руль так, чтоб не уставать - я, садясь в машину на водительское место, берясь за руль снизу, его вечно вспоминаю.
А в конце 90-го Яшка бодро открывал устрицы и нисколько не боялся ездить по незнакомому городу в бегемочьей машине. И на работу за мной заезжал без всяких не существовавших тогда GPS-ов.
Впрочем, водил Яшка с юности, с машиной сросся, любимый трюк у него был, одно упоминание о котором бесило Ваську, - на большой скорости приоткрыть дверь и поглядеть под колёса.
Та поездка в Париж для Машки омрачилась двумя происшествиями - во-первых, однажды ночью в тёмной страшной васькиной квартире на неё наполз ужасный таракан, а во-вторых, обратные билеты на поезд были по всей видимости выкинуты в мусор.
Почему таракан выбрал Машку объектом нападения, уж не знаю, тогда был не самый тараканский период в жизни нашего дома, бывало и хуже.
Что же до билетов, - когда их хватились накануне отъезда, их нигде не оказалось. Но мы за бесценок купили новые - по объявлению в «Русской мысли».
Тогда легко было купить-продать билеты в вагон Париж-Москва, очень многие находили возможность приобретать их в России за гроши, если считать во франках.
Вот и Васька поехал в Москву по билету за 150 франков, привезённому из России.
***
За окном вагона -
остаться б на этой поляне.
Задохнувшись гонкой,
мостами...
Не до гуляний,
Не до костров купальских...
Остаться, остановиться,
И - как песок сквозь пальцы -
Из Времени рукавицей
С руки потерянной,
за поленницу завалившись...
Коснись безвременья...
Полой ленью застынут лица.
И ждать погоды.
Но не у моря - ведь море отнято,
А сжать все годы,
сдавить всё горе
в ладони потной,
Не выпуская...
Вот так - синицу.
Не журавля же!
И жизнь словами вся в полстраницы
Спалённо ляжет...
1990
...
В эти три месяца он дольше всего прожил в Ленинграде у наших с Машкой родителей, жил у подруги в Москве, ездил к родственникам в Ростов. С московской подругой ездил в Архангельск и на Соловки, с другой подругой в Вильнюс.
Поездка оказалась, как тогда у всех почти было, праздничной - вечера в доме писателей, старые друзья, старые подруги, да и новые тоже появились.
КАНЦОНА
И возвращаются реки к истокам,
И то, что было, то будет и впредь.
Экклезиаст
Раскалённые площади дышат латынью,
На горбатые мостики римского дня
Сухо падает небо непрошеной синью,
Рвутся вверх из фонтана четыре коня...
Я вторично вхожу в ту же самую реку -
Нет дурной бесконечности у бытия,
Возвращаются годы как псы к человеку,
Возвращается ветер на круги своя.
Меж котов Колизея смешную тревогу
Сеет резкий звонок - сколько ни повторяй -
То на Старую Аппиеву дорогу
Через заросли пиний выходит трамвай...
Из молчанья преданий, из тьмы узнаванья,
Из причудливой смеси зверья и людья,
Возвращается строчка к началу посланья,
Возвращается ветер на круги своя.
В те же скалы колотится пена прилива.
Этот мраморный стол... Вот уж двадцать веков
На столешницу ставят остийское пиво,
То, которым Катулл угощал моряков.
Нет, не так уж печально у Экклезиаста:
Есть у рек берега, есть у моря края -
Разве так это страшно, что верно и часто
Возвращается ветер на круги своя?
И... седая гравюра, возникшая разом -
Тот же дождь вдоль Лебяжьей канавки бредёт,
И темнеет, намокнув, гранитная ваза,
И в тяжёлой штриховке не видно пустот.
Отсверкав чешуями в рассвете жестоком,
Под мостами в тяжёлых узорах литья,
Возвращаются реки, как прежде, к истокам,
Возвращается ветер на круги своя.
1990
И ещё была радость - издательство «Северо-Запад», с которым был связан васькин друг Славка Станкевич, выпустив сборник Бродского, следующим номером предложило Ваське издать книжку.
продолжение следует