Первые гости из России
Первое парижское жильё
2.
Из наших людей самыми первыми в Париже оказались одновременно мама, Юлька и Генка.
Мама с Юлькой - у нас, а Генка - у собственной тётки.
В 79-ом мы с Бегемотом уехали в самом хвосте «третьей волны», - первыми из нашей компании. За нами должны были последовать остальные, но - сели в отказ. Дырка в заборе, через которую, благодаря сенатору Джексону и президенту Картеру, вываливались, обдирая бока, советские евреи, почти закрылась.
Весной 87-го Горбачёв её опять открыл и расширил. Отказникам начали звонить из ОВИРов с предложением наконец осуществить заветную мечту и убраться с родины - после всех этих лет в отказе, на чемоданах, очень часто без нормальной работы...
Всё это длилось какое-то время, ОВИРы по техническим причинам не могли быстро выпихнуть толпу отказников.
Америка ещё брала русских беженцев, но ясно было, что долго это не продлится...
Юлькино семейство получило разрешение весной 88-го... И перед прыжком добрый муж Артём отпустил Юльку месяца на полтора погулять во Францию.
Мама приехала к нам на три месяца (по приглашению это максимальное разрешённое время). Чтоб ничего не забыть, она пыталась вести дневник - Ахматова как-то сказала, что Венеции нет, и вот вдруг люди, которые жили всю жизнь, зная, что нет ни Парижа, ни Рима - ничего нет, кроме всей земли одной шестой, оказались на Западе в гостях...
Первое мамино впечатление - букет из смешных, похожих на полевые, лиловых орхидей, с которым мы её встретили на Северном вокзале. Потом такой же букет уехал с ней на столике в вагоне «Париж-Москва», доехал до Москвы и был благополучно подарен жене моего дяди.
Билет на поезд стоил уйму денег, мне кажется, четыреста рублей, но может быть, я всё-таки преувеличиваю, не держатся у меня в голове цифры. Так или иначе, он стоил больше обычной зарплаты, и всем, кого я знаю, приходилось на его покупку одалживать. В ходу было выражение «оправдать» поездку, то есть привезти что-нибудь на продажу.
Чуть позже повезли компьютеры, а тогда - кто во что горазд - чаще всего магнитофоны.
Издыхающая, но гордая соввласть уезжающим в гости от щедрот меняла рубли на франки по высосанному из жопы, или из пальца, курсу: 1 рубль= 10 франков. Целых четыреста рублей меняла. И эти рубли тоже людям с обычной зарплатой надо было одалживать.
4000 франков - это было много по тем временам - ну, не меньше, чем нынче 1000 евро.
Так что вполне можно было и купить всякого добра для себя-для дома-для семьи, и на продажу чего-нибудь привезти.
Конечно же, тряпичный магазин Тати (ходили слухи, что его основал кто-то из Татищевых) пользовался огромной популярностью - там можно было купить, как тогда казалось, терпимую одежду за полную ерунду. Так что в вагоне «Париж-Москва» отовсюду выглядывали розовые мешки с синей надписью TATI.
Ну, а кроме того, для подарков, или себе в дом, годились отличные упаковки - вёдрышки с картинками, в которых продавался йогурт - чем не ведро, с ним можно ходить на пляж и лепить там куличики. А ещё полезный керамический горшочек - в нём продавался паштет, и на боку была изображена клубничина.
Юлька влюбилась в сладкие творожные сырочки в маленьких пластиковых коробочках, и - мать троих детей - приговаривала: «да если б мне такие сырки, да разве я б готовила - сунул в лапу сырок, и всё»
Третий участник того лета - Генка - приехал к тётке, очень приличной даме из буржуазного 16-го района, владелице фирмы по дубляжу фильмов. Квартира её была всем мила, довольно велика, но несмотря на 16 район, ей приходилось делить её с тараканами.
Генка, мой ровесник, в 18 лет остался без родителей, и тётка - двоюродная сестра его мамы - оказалась одним из самых близких ему людей.
...
Жили-были два брата - брат-большевик и брат-меньшевик. Евреи. Брата-большевика в 37-ом убил Сталин, а уехавшего из России брата-меньшевика - Гитлер - его схватили на улице в Париже в 42-ом году... Остались две девочки - одна в Москве, другая в Париже... В раннем детстве они провели некоторое время вместе - генкина мама и генкина тётка.
Несколько лет назад в Париже справляли тёткино девяностолетие. Каждый гость должен был рассказать, как он с ней познакомился.
После детства тётка впервые приехала в Москву в 60-ые, и Генка отправился с мамой в аэропорт - её встречать.
Мама и тётка бежали друг к другу через через аэропортовский зал...
...
Летом 88-го был у нас праздник. Я даже завидовала этому первому попаданью на Запад - в гости. Когда не эмиграция, когда не подмигивает из угла страх, не качает косматой головой вопрос - а-что-будет-через-три-месяца. Когда не надо приспосабливаться и искать работу. А просто - карнавальная Европа, летний Париж.
Мы шлялись по улицам, стояли на мостах, глядя в рыжую воду - и всё это лёгкое весёлое разноцветье, и музыка - хоть вытащенный на улицу рояль, хоть золотые трубы, хоть шарманки... И кораблики, которые дети пускают в Люксембургском саду, и фенечки, которые заросшие бродяги-по-миру при свете газовых ламп по вечерам продавали возле Сен-Жермен-де-Пре. Один здоровущий, в пенсне и в смазных сапогах, что-то выдувал из стекла и обратился ко мне на вполне сносном русском.
...
Мама, Юлька и Генка решили, что самый разумный вариант «оправдания поездки» - это купить на троих один большой дорогой предмет - например, вязальную машину.
Я очень люблю улицу Saint-André-des-Arts. Табличку с её названием показывают в фильме Мефисто по Клаусу Манну, там, где герой никак не может решиться в начале 30-х уехать из Германии... Париж там возникает углом улицы и табличкой с адресом...
И вот когда мы уже обзавелись в магазине на Севастопольском бульваре вожделенной вязальной машиной, мы увидели в магазинчике на Saint-André-des-Arts золотого огромного Будду. И зачем только покупали вязальную машину - надо было Будду приобрести - и поставить его в Бологом между Москвой и Ленинградом...
Генка уехал, а с мамой и Юлькой мы месяц катались по Франции.
Истинный тур де Франс - Бретань-край Севенн-Ним - Ницца-Анси-а потом заехали к моей подруге Ленке в Базель.
Ночевали мы в кемпингах. Однажды утром мама вылезла из палатки растерянная, недовольная, - сказала, что всю ночь не спала - вспоминала отчество Брежнева.
Мы очень веселились. «Свобода это когда забываешь отчество у тирана»... Но какой Брежнев тиран? Несчастный больной старик, которого пожалел любимый васькин французский президент Жискар д’Эстен в своих воспоминаниях, опубликованных по-русски в «Огоньке» у Коротича...
А ещё мама приговаривала: «бывают же счастливые страны - всё-то у них есть - и море, и горы». Мы отвечали, что ведь и в России всё есть, не умея сформулировать разницу - во Франции пейзаж непрерывно меняется - за какую-нибудь сотню километров чего только не увидишь... А в России рассказывают историю про человека, пересекающего на поезде Западно-Сибирскую низменность, - утром, просыпаясь, он глядит на корову посреди бесконечной равнины, и вечером, засыпая, на ту же корову на той же равнине, и она всё жуёт, жуёт, жуёт...
В Бретани шёл дождь, мы продирались по тропинке над морем через мокрый терновник.
В Севеннах была уйма малины, и Бегемот скандалил, что вместо прогулки мы, как медведи, засели на день в малиннике.
В Анси мама с Юлькой гуляли по городу, пока мы с Бегемотом объезжали озеро на взятых напрокат велосипедах. А ещё в большом ансишном Ошане мы купили уйму сыра и забыли его в кассе. На следующий день приехали - нам обрадовались, как родным, - кинулись к нам с этим забытым сыром.
На озере около Экс-лё-Бэна на нас напал лебедь. Он плавал вокруг меня недоброжелательными кругами, пока я купалась. Потом мы стали завтракать, он стоял рядом и наблюдал со всё более мрачным видом - мы же ничего ему не дали. Ну, а когда мы кончили есть, он потоптал наши тарелки огромными красными лапами. Бегемот, отважный борец с лебедями, не испугался, а схватил хворостину и отогнал его. Потом он важно говорил, что хворостина должна непременно быть длинней лебединой шеи.
Несколько лет назад Юлька вспомнила, что когда они с мамой сели на лавочку в саду в Анси, - ели мороженое и глазели на прохожих - мама огорчилась, что лавочка низкая - ногами не поболтаешь...
На обратном пути из Базеля нас едва не сцапали французские пограничники, - ещё и Шенгена не было, а уж Швейцария была совсем другая страна - хоть граница была и не на амбарном замке, но всё же с настоящими пограничниками.
Нас остановили и стали проверять документы. В машине с французским номером ехали двое обладателей американских паспортов (я и Бегемот), одна счастливая владелица голландского паспорта, знающая по-голландски несколько слов (базельская жительница Ленка), и двое советских граждан - мама и Юлька - с однократными визами во Францию.
Мы бесконечно копались в рюкзаках и сумках, по очереди подавали паспорта пограничику.
На голландке Ленке он сломался, и у мамы с Юлькой проверять документы уже не стал... А если б проверил, небось, пустил бы во Францию - деться-то куда ему, но в какую-нибудь чёрную книгу записал бы.
Из Парижа Бегемот с Юлькой отправились в Германию. Юльке в обнимку с вязальной машиной надо было сесть на поезд «Кёльн-Москва».
На подъезде к Кёльну они вдруг услышали страшный рёв.
Много лет спустя Бегемот, автор разнообразных произведений, написал задумчивое, - одно из васькиных любимых :
В освещении палатки есть большие неполадки.
В натяжении палатки есть существенные складки.
В окружении палатки двадцать две кирпичных кладки,
Угрожающих паденьем на палатку кирпича.
У палатки лев, рыча
Я всегда считала, что эту записку нашли в лесу, возможно, рядом с жёваными джинсами.
Но тогда у Кёльна ревел отнюдь не лев. Сначала Бегемот не испугался, он решил, что неподалёку аэропорт, и это взлетает реактивный самолёт, но когда даже для близкого аэропорта самолётов стало слишком много - они ревели непрестанно - пришлось остановиться и разобраться в ситуации. При внимательном осмотре выяснилось, что машина утеряла выхлопную трубу.
Бегемот страшно горд тем, что при практически полном незнании немецкого он сумел найти гараж, где присобачили новую трубу, а потом ещё и вокзал отыскать, не перепутав его с мелкой пригородной станцией, дорогу к которой ему указали, когда он осведомился, где bahnhof.
А мама тем временем решила добраться до Васьки. Я даже удивилась её настойчивости - в моей голове Васька был другом юности, и я не понимала тогда, что, с перерывом на васькину кочевую жизнь в степях и на севере, а потом на эмиграцию, они дружили всегда.
продолжение следует
2.
Из наших людей самыми первыми в Париже оказались одновременно мама, Юлька и Генка.
Мама с Юлькой - у нас, а Генка - у собственной тётки.
В 79-ом мы с Бегемотом уехали в самом хвосте «третьей волны», - первыми из нашей компании. За нами должны были последовать остальные, но - сели в отказ. Дырка в заборе, через которую, благодаря сенатору Джексону и президенту Картеру, вываливались, обдирая бока, советские евреи, почти закрылась.
Весной 87-го Горбачёв её опять открыл и расширил. Отказникам начали звонить из ОВИРов с предложением наконец осуществить заветную мечту и убраться с родины - после всех этих лет в отказе, на чемоданах, очень часто без нормальной работы...
Всё это длилось какое-то время, ОВИРы по техническим причинам не могли быстро выпихнуть толпу отказников.
Америка ещё брала русских беженцев, но ясно было, что долго это не продлится...
Юлькино семейство получило разрешение весной 88-го... И перед прыжком добрый муж Артём отпустил Юльку месяца на полтора погулять во Францию.
Мама приехала к нам на три месяца (по приглашению это максимальное разрешённое время). Чтоб ничего не забыть, она пыталась вести дневник - Ахматова как-то сказала, что Венеции нет, и вот вдруг люди, которые жили всю жизнь, зная, что нет ни Парижа, ни Рима - ничего нет, кроме всей земли одной шестой, оказались на Западе в гостях...
Первое мамино впечатление - букет из смешных, похожих на полевые, лиловых орхидей, с которым мы её встретили на Северном вокзале. Потом такой же букет уехал с ней на столике в вагоне «Париж-Москва», доехал до Москвы и был благополучно подарен жене моего дяди.
Билет на поезд стоил уйму денег, мне кажется, четыреста рублей, но может быть, я всё-таки преувеличиваю, не держатся у меня в голове цифры. Так или иначе, он стоил больше обычной зарплаты, и всем, кого я знаю, приходилось на его покупку одалживать. В ходу было выражение «оправдать» поездку, то есть привезти что-нибудь на продажу.
Чуть позже повезли компьютеры, а тогда - кто во что горазд - чаще всего магнитофоны.
Издыхающая, но гордая соввласть уезжающим в гости от щедрот меняла рубли на франки по высосанному из жопы, или из пальца, курсу: 1 рубль= 10 франков. Целых четыреста рублей меняла. И эти рубли тоже людям с обычной зарплатой надо было одалживать.
4000 франков - это было много по тем временам - ну, не меньше, чем нынче 1000 евро.
Так что вполне можно было и купить всякого добра для себя-для дома-для семьи, и на продажу чего-нибудь привезти.
Конечно же, тряпичный магазин Тати (ходили слухи, что его основал кто-то из Татищевых) пользовался огромной популярностью - там можно было купить, как тогда казалось, терпимую одежду за полную ерунду. Так что в вагоне «Париж-Москва» отовсюду выглядывали розовые мешки с синей надписью TATI.
Ну, а кроме того, для подарков, или себе в дом, годились отличные упаковки - вёдрышки с картинками, в которых продавался йогурт - чем не ведро, с ним можно ходить на пляж и лепить там куличики. А ещё полезный керамический горшочек - в нём продавался паштет, и на боку была изображена клубничина.
Юлька влюбилась в сладкие творожные сырочки в маленьких пластиковых коробочках, и - мать троих детей - приговаривала: «да если б мне такие сырки, да разве я б готовила - сунул в лапу сырок, и всё»
Третий участник того лета - Генка - приехал к тётке, очень приличной даме из буржуазного 16-го района, владелице фирмы по дубляжу фильмов. Квартира её была всем мила, довольно велика, но несмотря на 16 район, ей приходилось делить её с тараканами.
Генка, мой ровесник, в 18 лет остался без родителей, и тётка - двоюродная сестра его мамы - оказалась одним из самых близких ему людей.
...
Жили-были два брата - брат-большевик и брат-меньшевик. Евреи. Брата-большевика в 37-ом убил Сталин, а уехавшего из России брата-меньшевика - Гитлер - его схватили на улице в Париже в 42-ом году... Остались две девочки - одна в Москве, другая в Париже... В раннем детстве они провели некоторое время вместе - генкина мама и генкина тётка.
Несколько лет назад в Париже справляли тёткино девяностолетие. Каждый гость должен был рассказать, как он с ней познакомился.
После детства тётка впервые приехала в Москву в 60-ые, и Генка отправился с мамой в аэропорт - её встречать.
Мама и тётка бежали друг к другу через через аэропортовский зал...
...
Летом 88-го был у нас праздник. Я даже завидовала этому первому попаданью на Запад - в гости. Когда не эмиграция, когда не подмигивает из угла страх, не качает косматой головой вопрос - а-что-будет-через-три-месяца. Когда не надо приспосабливаться и искать работу. А просто - карнавальная Европа, летний Париж.
Мы шлялись по улицам, стояли на мостах, глядя в рыжую воду - и всё это лёгкое весёлое разноцветье, и музыка - хоть вытащенный на улицу рояль, хоть золотые трубы, хоть шарманки... И кораблики, которые дети пускают в Люксембургском саду, и фенечки, которые заросшие бродяги-по-миру при свете газовых ламп по вечерам продавали возле Сен-Жермен-де-Пре. Один здоровущий, в пенсне и в смазных сапогах, что-то выдувал из стекла и обратился ко мне на вполне сносном русском.
...
Мама, Юлька и Генка решили, что самый разумный вариант «оправдания поездки» - это купить на троих один большой дорогой предмет - например, вязальную машину.
Я очень люблю улицу Saint-André-des-Arts. Табличку с её названием показывают в фильме Мефисто по Клаусу Манну, там, где герой никак не может решиться в начале 30-х уехать из Германии... Париж там возникает углом улицы и табличкой с адресом...
И вот когда мы уже обзавелись в магазине на Севастопольском бульваре вожделенной вязальной машиной, мы увидели в магазинчике на Saint-André-des-Arts золотого огромного Будду. И зачем только покупали вязальную машину - надо было Будду приобрести - и поставить его в Бологом между Москвой и Ленинградом...
Генка уехал, а с мамой и Юлькой мы месяц катались по Франции.
Истинный тур де Франс - Бретань-край Севенн-Ним - Ницца-Анси-а потом заехали к моей подруге Ленке в Базель.
Ночевали мы в кемпингах. Однажды утром мама вылезла из палатки растерянная, недовольная, - сказала, что всю ночь не спала - вспоминала отчество Брежнева.
Мы очень веселились. «Свобода это когда забываешь отчество у тирана»... Но какой Брежнев тиран? Несчастный больной старик, которого пожалел любимый васькин французский президент Жискар д’Эстен в своих воспоминаниях, опубликованных по-русски в «Огоньке» у Коротича...
А ещё мама приговаривала: «бывают же счастливые страны - всё-то у них есть - и море, и горы». Мы отвечали, что ведь и в России всё есть, не умея сформулировать разницу - во Франции пейзаж непрерывно меняется - за какую-нибудь сотню километров чего только не увидишь... А в России рассказывают историю про человека, пересекающего на поезде Западно-Сибирскую низменность, - утром, просыпаясь, он глядит на корову посреди бесконечной равнины, и вечером, засыпая, на ту же корову на той же равнине, и она всё жуёт, жуёт, жуёт...
В Бретани шёл дождь, мы продирались по тропинке над морем через мокрый терновник.
В Севеннах была уйма малины, и Бегемот скандалил, что вместо прогулки мы, как медведи, засели на день в малиннике.
В Анси мама с Юлькой гуляли по городу, пока мы с Бегемотом объезжали озеро на взятых напрокат велосипедах. А ещё в большом ансишном Ошане мы купили уйму сыра и забыли его в кассе. На следующий день приехали - нам обрадовались, как родным, - кинулись к нам с этим забытым сыром.
На озере около Экс-лё-Бэна на нас напал лебедь. Он плавал вокруг меня недоброжелательными кругами, пока я купалась. Потом мы стали завтракать, он стоял рядом и наблюдал со всё более мрачным видом - мы же ничего ему не дали. Ну, а когда мы кончили есть, он потоптал наши тарелки огромными красными лапами. Бегемот, отважный борец с лебедями, не испугался, а схватил хворостину и отогнал его. Потом он важно говорил, что хворостина должна непременно быть длинней лебединой шеи.
Несколько лет назад Юлька вспомнила, что когда они с мамой сели на лавочку в саду в Анси, - ели мороженое и глазели на прохожих - мама огорчилась, что лавочка низкая - ногами не поболтаешь...
На обратном пути из Базеля нас едва не сцапали французские пограничники, - ещё и Шенгена не было, а уж Швейцария была совсем другая страна - хоть граница была и не на амбарном замке, но всё же с настоящими пограничниками.
Нас остановили и стали проверять документы. В машине с французским номером ехали двое обладателей американских паспортов (я и Бегемот), одна счастливая владелица голландского паспорта, знающая по-голландски несколько слов (базельская жительница Ленка), и двое советских граждан - мама и Юлька - с однократными визами во Францию.
Мы бесконечно копались в рюкзаках и сумках, по очереди подавали паспорта пограничику.
На голландке Ленке он сломался, и у мамы с Юлькой проверять документы уже не стал... А если б проверил, небось, пустил бы во Францию - деться-то куда ему, но в какую-нибудь чёрную книгу записал бы.
Из Парижа Бегемот с Юлькой отправились в Германию. Юльке в обнимку с вязальной машиной надо было сесть на поезд «Кёльн-Москва».
На подъезде к Кёльну они вдруг услышали страшный рёв.
Много лет спустя Бегемот, автор разнообразных произведений, написал задумчивое, - одно из васькиных любимых :
В освещении палатки есть большие неполадки.
В натяжении палатки есть существенные складки.
В окружении палатки двадцать две кирпичных кладки,
Угрожающих паденьем на палатку кирпича.
У палатки лев, рыча
Я всегда считала, что эту записку нашли в лесу, возможно, рядом с жёваными джинсами.
Но тогда у Кёльна ревел отнюдь не лев. Сначала Бегемот не испугался, он решил, что неподалёку аэропорт, и это взлетает реактивный самолёт, но когда даже для близкого аэропорта самолётов стало слишком много - они ревели непрестанно - пришлось остановиться и разобраться в ситуации. При внимательном осмотре выяснилось, что машина утеряла выхлопную трубу.
Бегемот страшно горд тем, что при практически полном незнании немецкого он сумел найти гараж, где присобачили новую трубу, а потом ещё и вокзал отыскать, не перепутав его с мелкой пригородной станцией, дорогу к которой ему указали, когда он осведомился, где bahnhof.
А мама тем временем решила добраться до Васьки. Я даже удивилась её настойчивости - в моей голове Васька был другом юности, и я не понимала тогда, что, с перерывом на васькину кочевую жизнь в степях и на севере, а потом на эмиграцию, они дружили всегда.
продолжение следует