(no subject)
В этот пасхальный викенд было так же холодно, как месяц назад в Венеции...
Ветер, который в Триесте задувает с моря в улицы так, что приходится держаться за натянутые вдоль тротуаров канаты, приходит в Венецию еле заметным настойчивым постоянным давлением воздуха на нос и щёки.
Холодно, очень холодно - свитер, полярка, шарф, впопыхах купленная шапочка с помпоном.
Деревня - 60 тыщ населения из когдатошних 160-ти. Очень много собак - гуляют среди камней, жизнерадостно машут хвостиками, хвостами и хвостищами, внюхиваются в трещины между плит, в пучки вылезающей травы. Утомлённые дворцы лупятся на глазах, меняют кожу под ледяным зимним солнцем.
А вечером шли люди с жёлтыми мешками из знакомого супермаркета на набережной Дзаттере, той самой, которая когда-то называлась набережной неисцелимых, которую так любил Бродский...
Мы шли к белой церкви de la Saluta, её построили, когда кончилась чума, из-за которой эта набережная - неисцелимых, на ней была больница - чумные бараки...
И жёлтые мешки действовали успокаивающе - подтверждали, что мы недалеко от дома - от огромной венецианской квартиры - туда подниматься по двум лестницам, первая винтовая, до сундука на площадке, а потом ещё чуть-чуть. В анфиладу комнат - прижаться на минуту к горячей батарее - в конце кухня. А в кухне любимые часы нашей хозяйки - каждый час кричит-ухает-свиристит какая-нибудь птичка, нарисованная на циферблате. В первый вечер одни, мы вдруг услышали в полной тишине венецианской зимней ночи странные неизвестно откуда звуки. Что это часы мы поняли не сразу...
Вечером идти надо вдоль канала, поворачивать с ним вместе, вливаться с ним в лагуну, в набережную Дзаттере, и по ней мимо светящегося супермаркета к Сан-Марко. Только я забыла, что до Сан-Марко не дойти, что дорогу преградит Большой канал, и далеко до моста, и ночью чёрная вода огромна.
У меня давние отношения с Венецией, начавшиеся в поезде из Вены в Рим в 79-ом, с синего прямоугольника с белыми буквами Venezia Santa Lucia - ночью на вокзале. Со стеклодувами в тёмных пещерах у Риальто, с домашним вином, напоминающим Изабеллу, в какой-то траттории после разговора с беззубым итальянцем про русский плен, с карельскими комарами на Лагуне, с ночёвкой в спальнике на площади перед вокзалом и утренним полицейским, хлопающим в ладоши над не желающими вставать, с ночёвкой на газоне около via Garibaldi, утром дышащими в ухо собачьими носами, с завтраком на крыше Сан-Марко и отчаянно болящей головой...
До сих пор они были летними, весенними, в них не было ледяной ночи, шагов за спиной, бесконечного одиночества этого города, отданного на растерзание, брошенного в цирк со львами и гладиаторами.
В пещере Ласко с наскальными картинами, которым, наверно, завидовал Пикассо, в фальшивой пещере, потому что не пускают в настоящую, в ту, в которую провалилась в 40-м году собака местного мальчишки, и он полез за ней, и увидел, и рассказал учителю, так вот в фальшивой пещере нам рассказывали, что настоящую закрыли, потому что от дыхания бесчисленных посетителей она начала плесневеть...
Наша венецианская хозяйка говорила, что в Венецию привозят группы на экскурсию с четырьмя остановками - Сан-Марко, Риальто, ещё что-то - так почему бы не построить фальшивую Венецию на островке в Лагуне - говорила она. И в самом деле?
Плеск воды, шум вилок с ножами, дети и собаки на площади Санта-Маргарита в Дорсодуро, рыбаки и цапли за Арсеналом. Ночные шаги. Баранка, лагуна и читающие интеллигентные львы. Что мы, как не то, на что смотрят наши глаза, что слушают наши уши?
Ветер, который в Триесте задувает с моря в улицы так, что приходится держаться за натянутые вдоль тротуаров канаты, приходит в Венецию еле заметным настойчивым постоянным давлением воздуха на нос и щёки.
Холодно, очень холодно - свитер, полярка, шарф, впопыхах купленная шапочка с помпоном.
Деревня - 60 тыщ населения из когдатошних 160-ти. Очень много собак - гуляют среди камней, жизнерадостно машут хвостиками, хвостами и хвостищами, внюхиваются в трещины между плит, в пучки вылезающей травы. Утомлённые дворцы лупятся на глазах, меняют кожу под ледяным зимним солнцем.
А вечером шли люди с жёлтыми мешками из знакомого супермаркета на набережной Дзаттере, той самой, которая когда-то называлась набережной неисцелимых, которую так любил Бродский...
Мы шли к белой церкви de la Saluta, её построили, когда кончилась чума, из-за которой эта набережная - неисцелимых, на ней была больница - чумные бараки...
И жёлтые мешки действовали успокаивающе - подтверждали, что мы недалеко от дома - от огромной венецианской квартиры - туда подниматься по двум лестницам, первая винтовая, до сундука на площадке, а потом ещё чуть-чуть. В анфиладу комнат - прижаться на минуту к горячей батарее - в конце кухня. А в кухне любимые часы нашей хозяйки - каждый час кричит-ухает-свиристит какая-нибудь птичка, нарисованная на циферблате. В первый вечер одни, мы вдруг услышали в полной тишине венецианской зимней ночи странные неизвестно откуда звуки. Что это часы мы поняли не сразу...
Вечером идти надо вдоль канала, поворачивать с ним вместе, вливаться с ним в лагуну, в набережную Дзаттере, и по ней мимо светящегося супермаркета к Сан-Марко. Только я забыла, что до Сан-Марко не дойти, что дорогу преградит Большой канал, и далеко до моста, и ночью чёрная вода огромна.
У меня давние отношения с Венецией, начавшиеся в поезде из Вены в Рим в 79-ом, с синего прямоугольника с белыми буквами Venezia Santa Lucia - ночью на вокзале. Со стеклодувами в тёмных пещерах у Риальто, с домашним вином, напоминающим Изабеллу, в какой-то траттории после разговора с беззубым итальянцем про русский плен, с карельскими комарами на Лагуне, с ночёвкой в спальнике на площади перед вокзалом и утренним полицейским, хлопающим в ладоши над не желающими вставать, с ночёвкой на газоне около via Garibaldi, утром дышащими в ухо собачьими носами, с завтраком на крыше Сан-Марко и отчаянно болящей головой...
До сих пор они были летними, весенними, в них не было ледяной ночи, шагов за спиной, бесконечного одиночества этого города, отданного на растерзание, брошенного в цирк со львами и гладиаторами.
В пещере Ласко с наскальными картинами, которым, наверно, завидовал Пикассо, в фальшивой пещере, потому что не пускают в настоящую, в ту, в которую провалилась в 40-м году собака местного мальчишки, и он полез за ней, и увидел, и рассказал учителю, так вот в фальшивой пещере нам рассказывали, что настоящую закрыли, потому что от дыхания бесчисленных посетителей она начала плесневеть...
Наша венецианская хозяйка говорила, что в Венецию привозят группы на экскурсию с четырьмя остановками - Сан-Марко, Риальто, ещё что-то - так почему бы не построить фальшивую Венецию на островке в Лагуне - говорила она. И в самом деле?
Плеск воды, шум вилок с ножами, дети и собаки на площади Санта-Маргарита в Дорсодуро, рыбаки и цапли за Арсеналом. Ночные шаги. Баранка, лагуна и читающие интеллигентные львы. Что мы, как не то, на что смотрят наши глаза, что слушают наши уши?