(no subject)
Марлен Хуциев умер. За девяносто ему было. И вот на фотографии - да, видно, что много ему лет...
А мы с Бегемотом и с Альбиром недавно пересмотрели «Июльский дождь».
Я - в третий раз. В первый раз я видела его в Союзе, то ли ещё в школе, то ли на первом курсе.
Евгений Сидоров в журнале «Юность» о нём когда-то написал. Очень хорошо помню, что статья называлась «Мне тридцать лет» - ну, вслед за хуциевским предыдущим фильмом «Мне двадцать лет».
Помню, как ужасно молодые родители - ну, сколько им там было - сорок, а чуть младшим друзьям - и вовсе тридцать пять - обсуждали фильм про некоммуникабельность, идущий вслед за «Затмением». «Затмение» я примерно тогда же посмотрела.
Очень было здорово - всё вместе - Бах у swingle singers, московские улицы, Визбор, поющий «Спокойно, дружище, спокойно» и «Последний троллейбус», и кружатся улицы, и спящие ночные троллейбусы, и провода в небе.
Потом в девяностые «Июльский дождь» показали на каком-то фестивале советского кино в Бобуре - и я посмотрела его с некоторой снисходительностью - ну да, нехорошо продаваться шефу, ворующему чужие идеи, но так это тривиально. И в типографии выходящая из-под пресса «Незнакомка», захватанная, растиражированная, - тоже простенько, чего огород городить.
Но Бах, Визбор, троллейбусы, улицы - всё это осталось, не позволяло сказать, что никакого интереса больше нет в «Июльском дожде».
И вот мы пересмотрели его этим январём, потому что Альбир совсем его не помнил, или даже не знал.
И вдруг выяснилось, что это просто хороший фильм, что он выпуклый, и даже шашлыки с профессором, наивность мелкой подлости, - нисколько не мешают ощущению естественности... А про «Незнакомку» - пусть и тривиальное, но постоянно присутствуюшее жизненное обстоятельство, - только оно ещё усилилось за прошедшие пятьдесят лет - с массовым туризмом, с потреблением культуры, как конфетки на десерт...
И ночные звонки незнакомого человека, и смерть отца, и день победы с молодыми ещё ветеранами, и троллейбусы, и недавняя война, и поющий Визбор, - и тоска по выходу из собственной шкуры, из собственной жизни, тоска по волшебной двери в стене, - всё это подлинное.
И так странно - что вот умер старым человеком Хуциев, что давно умерли родители, - и вот та я, которая в Ленинграде смотрела «Июльский дождь» в какой-то киношке на Невском, и произносила умные незначащие слова про некоммуникабельность - вот она я, - в другой, ставшей домом стране, в другом веке. И за окном пирамидальный тополь - впервые я их увидела на станции Иловайская, где столял сколько-то минут поезд, в котором мы ехали в горы, на Кавказ, из Ленинграда в Невинку, и пахло железной дорогой, пылью, степью, летом...
А мы с Бегемотом и с Альбиром недавно пересмотрели «Июльский дождь».
Я - в третий раз. В первый раз я видела его в Союзе, то ли ещё в школе, то ли на первом курсе.
Евгений Сидоров в журнале «Юность» о нём когда-то написал. Очень хорошо помню, что статья называлась «Мне тридцать лет» - ну, вслед за хуциевским предыдущим фильмом «Мне двадцать лет».
Помню, как ужасно молодые родители - ну, сколько им там было - сорок, а чуть младшим друзьям - и вовсе тридцать пять - обсуждали фильм про некоммуникабельность, идущий вслед за «Затмением». «Затмение» я примерно тогда же посмотрела.
Очень было здорово - всё вместе - Бах у swingle singers, московские улицы, Визбор, поющий «Спокойно, дружище, спокойно» и «Последний троллейбус», и кружатся улицы, и спящие ночные троллейбусы, и провода в небе.
Потом в девяностые «Июльский дождь» показали на каком-то фестивале советского кино в Бобуре - и я посмотрела его с некоторой снисходительностью - ну да, нехорошо продаваться шефу, ворующему чужие идеи, но так это тривиально. И в типографии выходящая из-под пресса «Незнакомка», захватанная, растиражированная, - тоже простенько, чего огород городить.
Но Бах, Визбор, троллейбусы, улицы - всё это осталось, не позволяло сказать, что никакого интереса больше нет в «Июльском дожде».
И вот мы пересмотрели его этим январём, потому что Альбир совсем его не помнил, или даже не знал.
И вдруг выяснилось, что это просто хороший фильм, что он выпуклый, и даже шашлыки с профессором, наивность мелкой подлости, - нисколько не мешают ощущению естественности... А про «Незнакомку» - пусть и тривиальное, но постоянно присутствуюшее жизненное обстоятельство, - только оно ещё усилилось за прошедшие пятьдесят лет - с массовым туризмом, с потреблением культуры, как конфетки на десерт...
И ночные звонки незнакомого человека, и смерть отца, и день победы с молодыми ещё ветеранами, и троллейбусы, и недавняя война, и поющий Визбор, - и тоска по выходу из собственной шкуры, из собственной жизни, тоска по волшебной двери в стене, - всё это подлинное.
И так странно - что вот умер старым человеком Хуциев, что давно умерли родители, - и вот та я, которая в Ленинграде смотрела «Июльский дождь» в какой-то киношке на Невском, и произносила умные незначащие слова про некоммуникабельность - вот она я, - в другой, ставшей домом стране, в другом веке. И за окном пирамидальный тополь - впервые я их увидела на станции Иловайская, где столял сколько-то минут поезд, в котором мы ехали в горы, на Кавказ, из Ленинграда в Невинку, и пахло железной дорогой, пылью, степью, летом...