"Долгое прощание". Урсуляк
Я не уверена, что фильм Урсуляка что-нибудь добавляет к Трифонову. Собственно, это вечный вопрос к экранизациям по-настоящему важных книг - зачем этот перевод в визуальность?
Вроде бы, если быть последовательным снобом, он и не нужен - текст говорит - ну, а если снобом не быть - для многих визуальное восприятие важней текстового.
Так или иначе, когда книгу любишь, первый вопрос к экранизации - адекватность и минимизация потерь.
Когда книга несущественна, всё иначе, текст делается не более чем намёткой, сценарием, где режиссёру - вольная воля. Таковы фильмы Германа. И поэтому у Тарковского я не люблю ни «Сталкера», ни «Соляриса». И Лем, и Стругацкие умней и многомерней.
Урсуляк адекватен.
С течением времени Трифонов кажется мне всё существенней. А «Долгое прощание» для меня - из самых любимых его романов
1952-ой год. Юность родителей, - я проживаю её всегда как собственную - найди десять отличий. Есть по крайней мере две книги о том времени, которые я полностью соотношу с собой - «Долгое прощание» и «Демобилизация».
Ну, декорации слегка изменились от 50-х к 70-ым, трамваи округлились, машин на улицах чуть побольше...
И власть из нависающего ужаса стала мерзкой погодой.
Но некий нерв жизни остался прежним.
Несколько дней назад я видела в ФБ у Сергея Кузнецова что-то вроде дискуссии, хотя дискуссией и не назовёшь, потому что участники друг с другом соглашались, о том, что люди, просто пережившие девяностые, - победители.
Я в разговор не вступила, но задумалась о том, что в принципе про очень многие времена, а в России, так почти про все можно сказать в каком-то смысле, что люди их пережившие - победители.
Я этого слова не выношу, вспоминаю советское - «в жизни всегда должно быть место подвигу». Но пожалуй, этот разговор заставил меня задуматься о том, что иногда связь времён - довольно прочная цепь, а иногда звенья рвутся, и Гамлета не находится.
У Трифонова и у Урсуляка - рассказ о горькой и счастливой повседневности - цитирует из Достоевского преуспевший Гриша Ребров через 18 лет после описанных событий : «Человеку для счастья нужно столько же счастья, сколько несчастья».
Я не исключаю, что человек сегодняшний, посмотрев этот фильм, не ощутит счастья сквозь слёзы.
Связь времён напружинилась, вибрирует...
В ответ на разговор о героизме переживших девяностые, у меня возникает немедленный вопрос - а пережившие сороковые-пятидесятые - они кто? Впрочем, вопрос риторический, и интересует меня по сути не он - интересно мне, можно ли сформулировать, чем выживали, каким местом ?
Я берусь рассуждать только об интеллигенции, и мне кажется, мой ответ будет - снобизмом. Можно, конечно, употребить другое, не несущее отрицательного смысла слово: способностью в голоде-холоде-коммуналке-опасности думать о другом, концентрироваться на вопросах музыки и литературы, или смысла жизни вообще. И осознанием ценности этой способности и чувством принадлежности к ордену.
У Лидии Яковлевны Гинзбург в «Записках блокадного человека», в описании выживания интеллигента в блокаду, суть сводится чему-то подобному - к некоторому абстрагированью от обстоятельств и связанной с этим абстрагированьем дистанции - герой, четвертьживой от голода и холода, проделывающий все необходимые для выживания повседневные манипуляции, ещё и смотрит на себя со стороны, изучает себя...
Выживать можно разным, в том числе и умными разговорами...
Вот и об этом тоже «Долгое прощание».
А на вопрос, «любите ли вы Трифонова так, как люблю его я?» - про Урсуляка очевидно - да-да-да.
Когда Ляля, благодаря Смолянову, делается успешна, у неё появляется шуба, и впервые ей становится тепло зимой, и она так и понимает - богатство - это когда зимой тепло - у Урсуляка это, естественно, не проговаривается - просто несколько раз возникают кадры, где она в шубе на снегу - и они говорящие...
И ещё в фильме есть детали, иногда вроде бы совсем проходные, прибежавшие из других Трифоновских книг.
Когда Ребров стоит на остановке, ждёт трамвая, и смотрит на одинокую овчарку, и она на него, и потом подходит трамвай, и овчарка, всех пропустив, запрыгивает последней - это из «Обмена», это с Дмитриевым случилось... Когда Ребров ночью Ляле рассказывает про отца -как он обещал маленькому мальчику вернуться на дачу к авиационному параду и не вернулся уже никогда - это из «Старика» - вставной кусок...
И мне кажется, ощущение времени и места - название последнего трифоновского романа - у Урсуляка предельно точное.
А «Времена не выбирают, в них живут и умирают...»
Вроде бы, если быть последовательным снобом, он и не нужен - текст говорит - ну, а если снобом не быть - для многих визуальное восприятие важней текстового.
Так или иначе, когда книгу любишь, первый вопрос к экранизации - адекватность и минимизация потерь.
Когда книга несущественна, всё иначе, текст делается не более чем намёткой, сценарием, где режиссёру - вольная воля. Таковы фильмы Германа. И поэтому у Тарковского я не люблю ни «Сталкера», ни «Соляриса». И Лем, и Стругацкие умней и многомерней.
Урсуляк адекватен.
С течением времени Трифонов кажется мне всё существенней. А «Долгое прощание» для меня - из самых любимых его романов
1952-ой год. Юность родителей, - я проживаю её всегда как собственную - найди десять отличий. Есть по крайней мере две книги о том времени, которые я полностью соотношу с собой - «Долгое прощание» и «Демобилизация».
Ну, декорации слегка изменились от 50-х к 70-ым, трамваи округлились, машин на улицах чуть побольше...
И власть из нависающего ужаса стала мерзкой погодой.
Но некий нерв жизни остался прежним.
Несколько дней назад я видела в ФБ у Сергея Кузнецова что-то вроде дискуссии, хотя дискуссией и не назовёшь, потому что участники друг с другом соглашались, о том, что люди, просто пережившие девяностые, - победители.
Я в разговор не вступила, но задумалась о том, что в принципе про очень многие времена, а в России, так почти про все можно сказать в каком-то смысле, что люди их пережившие - победители.
Я этого слова не выношу, вспоминаю советское - «в жизни всегда должно быть место подвигу». Но пожалуй, этот разговор заставил меня задуматься о том, что иногда связь времён - довольно прочная цепь, а иногда звенья рвутся, и Гамлета не находится.
У Трифонова и у Урсуляка - рассказ о горькой и счастливой повседневности - цитирует из Достоевского преуспевший Гриша Ребров через 18 лет после описанных событий : «Человеку для счастья нужно столько же счастья, сколько несчастья».
Я не исключаю, что человек сегодняшний, посмотрев этот фильм, не ощутит счастья сквозь слёзы.
Связь времён напружинилась, вибрирует...
В ответ на разговор о героизме переживших девяностые, у меня возникает немедленный вопрос - а пережившие сороковые-пятидесятые - они кто? Впрочем, вопрос риторический, и интересует меня по сути не он - интересно мне, можно ли сформулировать, чем выживали, каким местом ?
Я берусь рассуждать только об интеллигенции, и мне кажется, мой ответ будет - снобизмом. Можно, конечно, употребить другое, не несущее отрицательного смысла слово: способностью в голоде-холоде-коммуналке-опасности думать о другом, концентрироваться на вопросах музыки и литературы, или смысла жизни вообще. И осознанием ценности этой способности и чувством принадлежности к ордену.
У Лидии Яковлевны Гинзбург в «Записках блокадного человека», в описании выживания интеллигента в блокаду, суть сводится чему-то подобному - к некоторому абстрагированью от обстоятельств и связанной с этим абстрагированьем дистанции - герой, четвертьживой от голода и холода, проделывающий все необходимые для выживания повседневные манипуляции, ещё и смотрит на себя со стороны, изучает себя...
Выживать можно разным, в том числе и умными разговорами...
Вот и об этом тоже «Долгое прощание».
А на вопрос, «любите ли вы Трифонова так, как люблю его я?» - про Урсуляка очевидно - да-да-да.
Когда Ляля, благодаря Смолянову, делается успешна, у неё появляется шуба, и впервые ей становится тепло зимой, и она так и понимает - богатство - это когда зимой тепло - у Урсуляка это, естественно, не проговаривается - просто несколько раз возникают кадры, где она в шубе на снегу - и они говорящие...
И ещё в фильме есть детали, иногда вроде бы совсем проходные, прибежавшие из других Трифоновских книг.
Когда Ребров стоит на остановке, ждёт трамвая, и смотрит на одинокую овчарку, и она на него, и потом подходит трамвай, и овчарка, всех пропустив, запрыгивает последней - это из «Обмена», это с Дмитриевым случилось... Когда Ребров ночью Ляле рассказывает про отца -как он обещал маленькому мальчику вернуться на дачу к авиационному параду и не вернулся уже никогда - это из «Старика» - вставной кусок...
И мне кажется, ощущение времени и места - название последнего трифоновского романа - у Урсуляка предельно точное.
А «Времена не выбирают, в них живут и умирают...»