Вышла новая книга Л. И. Брежнева
Приятная новость - вышла книга дневниковых и рабочих записей Леонида Ильича Брежнева. Андрей Манчук называет этот трёхтомник "самым значительным изданием уходящего года" и, пожалуй, он прав. Леонид Ильич как политический деятель вообще до сих пор недооценён, не поняты и не очищены от груд словесного шлака его политические взгляды и мировоззрение в целом. А между тем он был весьма своеобразным мыслителем-практиком, и понимал, или интуитивно чувствовал самое главное: что решающей опорой Советского государства является рабочий класс. О чём говорил прямым текстом, когда в 1970 году в Польше вспыхнули рабочие протесты: "В Чехословакии бузила интеллигенция, а здесь протестует рабочий класс. Это принципиально меняет дело". "Л. И. Брежнев говорил, - писал В. Гришин, - что мы не можем, не имеем права быть на стороне тех, кто расстреливает рабочих". А. Александров-Агентов: "Брежнев (я сам был тому свидетелем) несколько раз в день связывался с Гомулкой по ВЧ и буквально умолял его не допустить, чтобы в рабочих стреляли, найти другой выход из положения. Однако это не помогло: Гомулка решил действовать по-своему...".
Весьма критически относился Леонид Ильич и к экономической реформе Косыгина, прекрасно понимая её опасность для социализма, в отличие от своего высоколобого премьера: "Да что вы, какие реформы! Я чихнуть даже боюсь громко. Не дай бог камушек покатится, а за ним лавина... Экономические свободы повлекут за собой хаос. Такое начнётся... Перережут друг друга." Уже хотя бы эти моменты заставляют отнестись к политической позиции Брежнева со вниманием.
Первым опубликовал отрывки из рабочих дневников Леонида Ильича небезызвестный генерал Волкогонов, но преследовал он при этом сугубо внеисторические цели: ещё более принизить и развенчать образ генсека, и без того в то время подвергнутый поношению. И многих вполне очевидных мест в этих цитатах он просто не понял: например, меня позабавило, что он вообразил, будто "жёлтенькие", которые получал Брежнев, согласно его записям, это не что иное, как... золото! :) В то время как любому не из числа служителей Священного Денежного Мешка было бы ясно, что речь идёт про обыкновенные лекарства.
Из отзыва Андрея Манчука на книгу: "Три увесистых тома объединяют личные записки Брежнева, сделанные в период всей его политической жизни - с 1944 по 1982 год, а также, не менее интересные записи его секретарей, которые отмечали, с кем встречался и чем занимался генеральный секретарь КПСС. Я обратил внимание на то, что его рабочий день был очень насыщенным. В период максимальной работоспособности от длился с 8-9 утра до позднего вечера, но даже престарелый и больной Брежнев являлся на работу к 10 и уезжал после 19.00. Это действительно уникальная и исключительно интересная для историков книга - потому, что она не только много рассказывает о самом Брежневе и приоткрывает многие закулисные страницы советской истории, но и позволяет почувствовать пульс советской жизни и всей мировой политики послевоенных лет. Тем более, что многие из тех, кто отмечен в записях Брежнева, до сих пор живы. Стоило бы её подробно отрецензировать - хотя трёхтомник стоит 8600 российских рублей, и его можно купить только по безналу."
Да, конечно, цена немилосердная, но остаётся надеяться, что с книжкой можно будет ознакомиться в библиотеках, а в будущем, возможно, и в виде сканеров.
P. S. Как-то давно уже в интернете мне попался любопытный разбор юношеских стихотворений Леонида Ильича, сделанный блогером Eltekke. Сам Eltekke явно придерживался достаточно правых и, во всяком случае, некоммунистических взглядов и делал вывод, что и взгляды молодого Брежнева были не вполне коммунистическими, а скорее близкими к народническим, в духе его любимого Есенина. Вывод, возможно, немножко смелый и, я бы сказал, спорный, но тем не менее рассуждения не лишены интереса:
"Вплоть до 1930 года Брежнев был типичным «русским мальчиком» из простолюдинов, увлечённым Советской властью как, якобы, властью национальной и в главном существе своем народо- и человеколюбивой, ведущей страну в светлое и свободное будущее для всех. [...] Для них было типично сочетание некоего абстрактного устремления к светлому будущему всеобщего гуманизма и свободы (на манер социализма былых народников) с ощущением себя гражданами тысячелетней России, бедной - не по своей вине - деньгами и комфортом, но великой духом и порывом устроить это самое светлое будущее для всех - от которого давно уже отреклись в душе цивилизованные наружно, но зачерствелые сердцем европейцы. Этот-то великий и благодетельный порыв искренне осуществляла, с их точки зрения, Россия в целом (именно Россия, а не специально большевистская партия, диктатура пролетариата и т.д.). Советская власть рассматривалась при этом (вопреки её собственной самооценке!) отнюдь не как «орден меченосцев», элитарная диктатура, железной рукой переустраивающая эту Россию «сверху», но как её необходимый «головной» орган - каков он ни будь, но другого (и лучшего) у данного народа на данный момент нет и быть не может. Чудовищные жестокости и несправедливости большевиков такими людьми обычно не одобрялись, но и не рассматривались как нечто несовместимое со всем изложенным - их просто считали стихийными язвами истории, родимыми пятнами прошлого в строительстве будущего - в процессе которого должны были исчезнуть и самые эти пятна.
Примерно так некрасовский Гриша Добросклонов или вполне реальный Чернышевский должны были бы смотреть на Россию победоносной крестьянской революции, как её представлял себе тот же Чернышевский (считавший большим злом сопутствующие ей «грязь, кровь и мужиков с дубьём», но не её саму в целом, включая революционное насилие как таковое - в отличие от перегибов по его линии). [...] Это была «народническая», по сути, парадигма восприятия Советов - но какой же ещё можно было ждать от подростков-самоучек вроде Брежнева - крестьянских внуков, сыновей рабочих, не оторвавшихся полностью от деревни? Разумеется, этот взгляд на Советскую власть был во всех отношениях анахронизмом; сама Советская власть его не переносила и таких своих поклонников весьма недолюбливала. Самым ярким, хотя и сильно замаранным вариантом этой парадигмы являлась позиция Есенина - и на тебе, именно Есенин с юности был и остался на всю жизнь любимым поэтом Леонида Ильича, готового шпарить часами наизусть его лирику (включая «Анну Снегину»!).
Если кто не поверит, что в юности Леонид Ильич был способен на столь сложные и выспренние взгляды, то случайно сохранившиеся стихи из числа сочинённых им в 16-летнем возрасте, развеют всякие сомнения на этот счет.
1 января 1924 года (в день семнадцатилетия Лени Брежнева) курская губернская газета «Комсомолец» напечатала его стихотворение, озаглавленное «Германскому комсомолу».
Смело, вперед! Разорвите оковы,
сбросьте кровавые цепи царей,
юным порывом, огнистой волною,
к новому счастью - смелей!
К жизни, к прекрасному солнцу свободу,
к светлым идеям великих творцов,
смело шагайте же, юные взводы,
помня заветы отцов!
Кровью залейте позорные троны,
мысли о гнете в крови утопи...
Смело... Вперед... Разбивайте хоромы...
Жизни не нужны рабы!
Это, конечно, совершенно не пролетарско-большевистское, а народническое, «мелкобуржуазно-демократическое» словоизлияние. Отражает оно, и по идеологии, и по лексике, европейскую революционо-демократическую фразу 1789-1848 гг. (распространившуюся среди грамотных простолюдинов России, естественно, со сдвигом на десятилетия), а отнюдь не большевизм. Даже «гнёт», подлежащий утоплению в крови, здесь явно связан лишь с представлением о тираническом самодержавии, об отсутствии политической свободы, а не с понятиями классовой борьбы против эксплуататоров - частных собственников - в качестве врага в стихотворении названы исключительно «цепи царей» и «позорные троны», хотя Лёня Брежнев превосходно знал, что нормально-советская поэзия своих врагов определяет совершенно по-иному. Брежневу было настолько важно видеть врага именно в самодержавной тирании, а не в чём ином, что бороться с «цепями царей» и «тронами» он в 1924 году призывает, с великолепным презрением к реальности, германский комсомол - даром что монархия в Германии пала шестью годами ранее, ещё до образования комсомола, так что «тронов» и «цепей царей» германским комсомольцам, вознамерившимся бороться с этими язвами, взять было бы попросту неоткуда.
Второе стихотворение не менее показательно. В 1923, когда в Лозанне был убит советский посол Воровский, Л.И. сочинил стихотворение под заглавием «На смерть Воровского!» (именно так, с восклицательным знаком). Известно оно по рукописному экземпляру с дарственной надписью «На память И.И.Евсюкову от Л.Брежнева. 13 ноября 1927 года», написанному с чудовищным количеством описок и ошибок, со случайными транспозициями и сокращениями слов, без соблюдения разбиения на строки. Первая строчка в большой степени содрана с Игорь-Северянинского «Это было у моря, где ажурная пена...». Текст гласит (с восстановлением нормальной орфографии и пунктуации и исправлением описок):
На смерть Воровского!
Это было в Лозанне, где цветут гелиотропы,
сказочно дивные снятся где сны,
в центре культурно-кичливой Европы,
в центре красивой, как сказка, страны.
В зале огромном стиля «Ампиро»
у входа, где плещет струистый фонтан,
собралися вопросы решать всего мира
представители буржуазных культурнейших стран.
Бриллианты, монокли, цилиндры и фраки,
(1 строка в рукописи пропущена)
в петлицах отличия знаки
и запах тончайших роскошных духов.
Длинные речи ненужны, и глупы
громкие фразы о добрых делах.
От наркотика лица бессмысленно тупы,
наглость во взоре и ложь на устах.
На двери внезапно устремились всех взоры,
и замер среди речи английский сэр:
в залу с улыбкой под шум разговора
вошел Воровский - делегат С.С.С.Р.
Шокинг! Позорной культуры нет лака.
В пышном обществе говор и крик:
«Как смели сюда вы явиться без фрака?!»
«Он без цилиндра!» «Мужик!»
- Простите! Не знал я, да знать разве мог я,
что здесь это важно решающим столь.
(2 строки в рукописи пропущены).
У нас это проще: во фраке, без фрака,
в блузе рабочей, в сапогах простых...
У нас ведь не нужны отличия знаки:
что нужно, решаем всегда и без них.
У нас ведь совсем не как «денди» одеты -
в блузе рабочей, в простых сапогах,
кофе не пьют там, там нет и щербета,
но дело там делают не на словах.
И замерла зала, как будто невольно;
звонок председателя вдруг прогремел:
«Господа! На сегодня, быть может, довольно.
Пора отдохнуть от сегодняшних дел».
А утром в отеле под фирмой «Астория»
посол наш убит был убийцы рукой,
и в книге великой российской истории
жертвой прибавилось больше одной!
[...] Cам Л.И., согласно его печатным литобработанным «Воспоминаниям», был в то время комсомольцем-«антигалстучником» («Галстуки в те времена мы, разумеется, отвергали»). Варлам Шаламов, который и сам был тогда таким же антигалстучником, вспоминал потом, в какое негодование привела его и его товарищей фотография совпосла Красина при всех дипломатических регалиях - в цилиндре, белых перчатках и с тростью. В этом видели знак капитуляции перед миром внешней цивилизованности и внутреннего варварства, присвоившего себе атрибуты этой самой внешней цивилизованности как свои символы. [...]
Замечательно, что по итогам трёхлетнего противостояния «антигалстучников» и «галстучников» в комсомоле комсомольские верхи решительно поддержали последних; в позиции «антигалстучников» им справедливо слышалась неприязнь к материальному обособлению начальства от народа, всё более очевидному, несмотря на непрерывное эгалитаристское вранье самого начальства.
«На смерть Воровского!», помимо неподражаемого стиля (впрочем, для рабочего паренька 16 лет очень недурного и обличающего в нём разом сентиментальность, идеализм, начитанность и живость) замечательно тем, что в нём нет решительно ничего пролетарско-классово-большевистского. Имеется «великая российская история», исполненная жертв во имя настоящей жизни, и именно как её представитель оплакивается Воровский (замечу, что в это время само слово «Россия», тем более без эпитета «Советская», считалось по большевистскому счёту неподобающим, а уж если в Соввласти видели и ценили просто продолжение суверенной российской национально-государственной традиции, это клеймилось как самая вопиющая ересь). Имеются внешне изысканные, но внутренне оподлившиеся европейцы, и бедные, но честные россияне, не на словах творящие доброе дело, в то время как их богатые западные соседи лишь лгут о нём в громких фразах. Россия уступает Европе в силе, её посла легко убить - но это победа многих подлых над одним доблестным (замечательно уступительно-укоряюще-обличающая интонация, с которой Воровский говорит с Европой, причём он обращает к Европе прямое слово, а она отвечает ему вероломным оружием, потому что сказать ей нечего - и действительно, европейцы вовсе ничего не могут ответить на речь Воровского и убегают от необходимости ответа, объявляя перерыв - хотя их много и они на своей территории, а он - одинокий пришелец из другого мира). Всё это тоже - прямое потомство народническо-некрасовской традиции, а через неё чуть ли не руссоистской («чистый душой дикарь, заброшенный в мир безнравственной, но внешне блестящей цивилизации и превосходящий её нравственной силой»).
Замечательно, что к этому своему стихотворению Брежнев прикипел душой до конца жизни. При составлении его «Воспоминаний» он надиктовал для них первую строчку и последнюю строфу этого текста, сопроводив их следующим комментарием: стихи, мол, эти он прочитал в альбоме попутчицы-студентки, они взволновали его и он сразу выучил их наизусть. В таком виде это и попало в «Воспоминания». Генсек не хотел признаваться, что он сам сочинял такие стихи. Заодно, кстати, в варианте, надиктованном для «Воспоминаний», словосочетание «под фирмой «Астории» Брежнев заменил на более современное стилистически «с названьем «Астория» - выражение «под фирмой такой-то» в этом значении умерло ещё задолго до войны.
Очень некомсомольские стихи писал комсомолец Брежнев в 16 лет; сойти за «своё» для комсомола они могли только в глухой провинции, каковой тогда являлся Курск."