1937. Новая коллекция.
В начале этой недели четыре вечера подряд канал Культура показывал документальные фильмы, предваряя их небольшим рассказом Э.Радзинского
"Домъ Романовыхъ" (1896 - 1912).
"Вскрытие мощей Сергия Радонежского" (1919).
"Снос Храма Христа Спасителя" (1931 - 1934)
"13 дней. Дело "Промпартии" (1930)
"Беломорско-Балтийский водный путь" (1932)
Радзинского я слушал не очень внимательно - и не знаю (может, он говорил, но я прослушал), где хранились ленты, показывали ли 2-й, 4-й и 5-й раньше (кадры с царскими дочерьми и с цесаревичем, как и снос ХХС точно показывали), и почему не уничтожили, когда зафиксированное там перестало быть предметом самодовольной гордости, превратившись в свидетельство преступления.
Непрекращающихся преступлений.
1930-й. Дело Промпартии. До 37-го еще так далеко, что никто и не представить не может, во что это выльется.
Речь Вышинского. Речи обвиняемых. Совершенно спокойные интонации - это все очевидцы отмечали. И они совершенно спокойно говорят такое:
«Я осознал всю чудовищную тяжесть моих преступлений и полностью в них раскаиваюсь. Прошу предоставить мне самую простую работу: например, на паровозе…»
Это инженеры говорят, каких тогда еще было мало.
Приговор.
«К высшей мере наказания - расстрелу…»
Большой зал, очень много людей. Аплодисменты, искренние счастливые улыбки.
Несогласных нет. Все - за.
И лица, их трудно описать: нужно видеть. Сейчас другие. Не скажу, лучше или хуже. Но тогда - другие. Проще, грубее. У Кирова такое было - тоже в хронике. И у Чкалова.
Беломорканал. Ударники. Чекисты. Митинг. Концерт. Опять лица.
«Я был вор, и сразу решил: отсюда я убегу. Но я поработал в коллективе, освоил профессию…»
Все довольны. Несогласных нет.
Потом в четверг был еще один - как бы логическое завершение тех фильмов: документальная хроника похорон Сталина.
Но этот я уже не посмотрел: работал.
Но хватило и тех: безысходный ужас существования в коллективе. Они тогда не просто убивали людей пачками - тысячами, десятками тысяч. Они старались вытравить из людей индивидуальное. Оруэлл в чистом виде.
Кстати уж, я достаточно много думал: а почему после революции, когда дезертиры с германского фронта и накокаиненные балтийские братишки начали всю эту резню, дворянство и интеллигенция не встали на защиту своих ценностей, образа жизни - да и самой жизни - все вместе, поголовно? Почему хотя бы не старались уехать все?
И мне кажется, я понял.
Люди не уезжали после революции потому, что просто представить себе не могли того, что начнется потом. Весь предыдущий опыт был не в состоянии дать гражданам предвидеть такого развития событий: расстрелы, нищету, принудительный труд, запрет на свободную мысль.
Так же и евреи в Германии - да кто тогда мог вообразить газовые камеры и печи крематориев! Очевидно же, что такого просто не может быть.
У человечества просто не было такого опыта - позволяющего подумать, что возможны такие лишения, такое унижение и массовое уничтожение гражданского населения вообще и его думающих и творческих представителей (думающей и творческой верхушки) в частности.
Впрочем, с тех пор такой опыт есть! А народ все равно не верит в возможность грядущего очередного безумия государства.
Это я на Сретенском бульваре увидел
И вот что еще мне кажется. Мы такие сегодня - с этим неумением слушать, с непримиримостью, с хамством и демагогией публичной полемики с этими противостояниями (в защиту М.Б.Ходорковского, Pussy Riot или какого-нибудь Гудкова - и за то, чтобы всех их сгноить по тюрьмам; в защиту традиционных православных ценностей и устоев /это в стране-то, где совсем недавно государство взрывало храмы, расстреливало священнослужителей, а за веру вполне можно было получить реальный срок/ - и против очевидных попыток Церкви вмешиваться в светскую жизнь; в защиту интеллектуальной свободы - и за введение контроля за контентом интернета если не спецслужбами, то хотя бы какими-то общественными организадницами и т.д.) - в том числе и потому, что все мы внуки и правнуки тех, кто организовывал колхозы, строил Магнитку и ДнепроГЭС, валил лес и добывал колымское золото, сидел, сажал, пытал на допросах, охранял и расстреливал.
И почти уже не важно, был ли прадед бедняком-активистом или раскулаченным, лишенным сана священником или сажавшим попов чекистом, зеком в ГУЛАГе - или там же вертухаем: правнук попа может сочувствовать Пусси; правнуков тех, кто взрывал тот Храм Христа Спасителя возмущает кощунство в нынешнем; правнуки чекистов готовы умереть за идеи открытого общества, а потомки интернационалистов и антифашистов вскидывают руки в нацистском приветствии и убивают узбеков с таджиками.
Важно, что весь тот опыт героизма и бесчеловечности, зверства и подвижничества, человечности и злорадства, сострадания и приспособленчества, тупого агрессивного невежества и почти что святости - он никуда не делся, он даже еще и не перебродил, и продолжает гулять в каждом из нас.
И сегодняшний марш несогласных - он потому же и об этом же. Как и те, кого участники этого марша бесят до судорог.
Между прочим, в тридцать восьмом на Котласской пересылке встретил я своего бывшего комвзвода, тоже ему десятку сунули. Так узнал от него: и тот комполка и комиссар - обая расстреляны в тридцать седьмом. Там уж были они пролетарии или кулаки. Имели совесть или не имели… Перекрестился я и говорю: «Все ж ты есть, Создатель, на небе. Долго терпишь да больно бьешь».
А.Солженицын. Один день Ивана Денисовича.
"Домъ Романовыхъ" (1896 - 1912).
"Вскрытие мощей Сергия Радонежского" (1919).
"Снос Храма Христа Спасителя" (1931 - 1934)
"13 дней. Дело "Промпартии" (1930)
"Беломорско-Балтийский водный путь" (1932)
Радзинского я слушал не очень внимательно - и не знаю (может, он говорил, но я прослушал), где хранились ленты, показывали ли 2-й, 4-й и 5-й раньше (кадры с царскими дочерьми и с цесаревичем, как и снос ХХС точно показывали), и почему не уничтожили, когда зафиксированное там перестало быть предметом самодовольной гордости, превратившись в свидетельство преступления.
Непрекращающихся преступлений.
1930-й. Дело Промпартии. До 37-го еще так далеко, что никто и не представить не может, во что это выльется.
Речь Вышинского. Речи обвиняемых. Совершенно спокойные интонации - это все очевидцы отмечали. И они совершенно спокойно говорят такое:
«Я осознал всю чудовищную тяжесть моих преступлений и полностью в них раскаиваюсь. Прошу предоставить мне самую простую работу: например, на паровозе…»
Это инженеры говорят, каких тогда еще было мало.
Приговор.
«К высшей мере наказания - расстрелу…»
Большой зал, очень много людей. Аплодисменты, искренние счастливые улыбки.
Несогласных нет. Все - за.
И лица, их трудно описать: нужно видеть. Сейчас другие. Не скажу, лучше или хуже. Но тогда - другие. Проще, грубее. У Кирова такое было - тоже в хронике. И у Чкалова.
Беломорканал. Ударники. Чекисты. Митинг. Концерт. Опять лица.
«Я был вор, и сразу решил: отсюда я убегу. Но я поработал в коллективе, освоил профессию…»
Все довольны. Несогласных нет.
Потом в четверг был еще один - как бы логическое завершение тех фильмов: документальная хроника похорон Сталина.
Но этот я уже не посмотрел: работал.
Но хватило и тех: безысходный ужас существования в коллективе. Они тогда не просто убивали людей пачками - тысячами, десятками тысяч. Они старались вытравить из людей индивидуальное. Оруэлл в чистом виде.
Кстати уж, я достаточно много думал: а почему после революции, когда дезертиры с германского фронта и накокаиненные балтийские братишки начали всю эту резню, дворянство и интеллигенция не встали на защиту своих ценностей, образа жизни - да и самой жизни - все вместе, поголовно? Почему хотя бы не старались уехать все?
И мне кажется, я понял.
Люди не уезжали после революции потому, что просто представить себе не могли того, что начнется потом. Весь предыдущий опыт был не в состоянии дать гражданам предвидеть такого развития событий: расстрелы, нищету, принудительный труд, запрет на свободную мысль.
Так же и евреи в Германии - да кто тогда мог вообразить газовые камеры и печи крематориев! Очевидно же, что такого просто не может быть.
У человечества просто не было такого опыта - позволяющего подумать, что возможны такие лишения, такое унижение и массовое уничтожение гражданского населения вообще и его думающих и творческих представителей (думающей и творческой верхушки) в частности.
Впрочем, с тех пор такой опыт есть! А народ все равно не верит в возможность грядущего очередного безумия государства.
Это я на Сретенском бульваре увидел
И вот что еще мне кажется. Мы такие сегодня - с этим неумением слушать, с непримиримостью, с хамством и демагогией публичной полемики с этими противостояниями (в защиту М.Б.Ходорковского, Pussy Riot или какого-нибудь Гудкова - и за то, чтобы всех их сгноить по тюрьмам; в защиту традиционных православных ценностей и устоев /это в стране-то, где совсем недавно государство взрывало храмы, расстреливало священнослужителей, а за веру вполне можно было получить реальный срок/ - и против очевидных попыток Церкви вмешиваться в светскую жизнь; в защиту интеллектуальной свободы - и за введение контроля за контентом интернета если не спецслужбами, то хотя бы какими-то общественными организадницами и т.д.) - в том числе и потому, что все мы внуки и правнуки тех, кто организовывал колхозы, строил Магнитку и ДнепроГЭС, валил лес и добывал колымское золото, сидел, сажал, пытал на допросах, охранял и расстреливал.
И почти уже не важно, был ли прадед бедняком-активистом или раскулаченным, лишенным сана священником или сажавшим попов чекистом, зеком в ГУЛАГе - или там же вертухаем: правнук попа может сочувствовать Пусси; правнуков тех, кто взрывал тот Храм Христа Спасителя возмущает кощунство в нынешнем; правнуки чекистов готовы умереть за идеи открытого общества, а потомки интернационалистов и антифашистов вскидывают руки в нацистском приветствии и убивают узбеков с таджиками.
Важно, что весь тот опыт героизма и бесчеловечности, зверства и подвижничества, человечности и злорадства, сострадания и приспособленчества, тупого агрессивного невежества и почти что святости - он никуда не делся, он даже еще и не перебродил, и продолжает гулять в каждом из нас.
И сегодняшний марш несогласных - он потому же и об этом же. Как и те, кого участники этого марша бесят до судорог.
Между прочим, в тридцать восьмом на Котласской пересылке встретил я своего бывшего комвзвода, тоже ему десятку сунули. Так узнал от него: и тот комполка и комиссар - обая расстреляны в тридцать седьмом. Там уж были они пролетарии или кулаки. Имели совесть или не имели… Перекрестился я и говорю: «Все ж ты есть, Создатель, на небе. Долго терпишь да больно бьешь».
А.Солженицын. Один день Ивана Денисовича.