Сказка о шестом сердце
Жил-был человек, которому, на пороге его столетия, в шестой раз пересадили чужое сердце - так могла бы начинаться одна из глав старой сказки, жестокой, щекочущей нервы наивного ребёнка, неправдоподобной сказки.
И на другой странице этой же сказки кто-то вышел в эфир и сказал вдруг о том, что готов теперь создать ребёнка от трёх родителей, а в это же время, где-то рядом, начинался праздник, на котором женщины были сделаны из мужчин, а мужчины из женщин, они шли в ярких перьях и радужных накидках.
Ах, может ли это быть, мессир? Правда ли это?
Нет, невозможно!
Проснёшься утром, глянешь на проплывающую мимо действительность, и кажется, что это большая ложь. Ложь, много лжи, очень много лжи. Её так много, что она пытается заменить собой реальность, как в сказке. И чудится, будто из чистой лжи составлены вещества, наполняющие историю последней четверти века, как из вымысла бывает составлено существо сказки.
Ложь настолько кристальна, настолько эталонна, настолько прозрачна и почти не призрачна, что этим оспаривает разговоры о своей черноте и мутной эфемерности. Ложь хранится в резервах, вместо золотых слитков, ложь продается в магазинах, вместо еды, ложь течёт по проводам, вместо электронных потоков, ложь течёт по венам, вместо крови, омывая шестое, чужое сердце.
А за морем сооружена пирамида, огромная пирамида лжи, плавно раскачивающаяся на ветру истории, увеличивающая амплитуду своих шатаний, закрывающая своей тенью огромные пространства. И, как положено сказочным условиям, тень покрывает сразу несколько разных сторон света, давя невидимой силой, разрушая всё, что не было ложью.
Взгляните, как на дрожжах наросла огромная мировая сеть, восемьдесят процентов страниц которой стало наполнять то, что должно быть скрыто от глаз, а если и продаваться, то в специальных магазинах для взрослых, обёрнутое чёрной плёнкой. Огромная сеть, как большая воронка, где тёмная материя - самый ходовой товар.
Будто нарочно, кто-то взял и вытащил на свет всё то, что было в отстойниках чистилищ, и, выпотрошив внутренности не покаявшихся грешников, оголив срамоту их тел, стал потешаться над всеми нами, наблюдая за тем как мы вошли в обман и не можем понять, что это всего лишь сказка, нельзя верить в неё по-настоящему, нельзя жить ею, будто реальностью!
Но блуждая в лабиринте, мы соглашаемся с предлагаемыми обстоятельствами, в которых лишь тот может достичь сказочного успеха, кто умеет невидимо юлить, изолгавшись искуснее других.
Только ложь ценится большою ценой, только её мерят унциями и каратами. Побеждает тот, кто солгал лучше.
Это как в жизни, почти как в жизни, только доведено до абсурда, ведь это сказка, а не жизнь. Шестая стадия сказочного круга, с шестым сердцем за пазухой.
Я так долго искал ответов на вопросы о той жизни, что началась после цунами, обрушившегося на меня в девяносто первом, я так долго подбирал названия и слова для всей той сюрреалистичной истории, которая доносилась до моих ушей, становясь моей судьбой, я так долго не мог поверить в эту историю, и лишь теперь, когда понял, что это лишь сказка и глумливый опыт над возможностями человеческого рассудка, всё стало на свои места!
Мудрая бабушка рассказывает ребёнку страшные сказки, чтоб проверить возможности его рассудка и расширить горизонты этих возможностей, вот и перед нами кто-то развернул полотно сказки о сердцах, вырванных из груди растерзанных косовских сербов, о чудовищах, забирающих себе эти сердца, о новых оборотнях, превращающихся из мужчин в женщин и обратно, о детях, которых можно вынашивать втроём, о чужих грязных утехах, протекающих на глазах у всех, напоказ, без стеснения.
Насколько всё это может быть реальностью? Насколько всё это может быть правдой?
Настолько - насколько мы готовы это принять, согласиться с этим и стать частью сети, охватившей всё это.
Иногда, в трещинах столетий, в какую-то роковую полночь, жизнь прерывается, ради эксперимента над человеческим рассудком, и начинается сказка, испытывающая на прочность рассудок, словно проверяющая на крепость и стойкость тот морской корабль, что мечется в океаническом шторме.
Сказка бывает страшной, жестокой.
Во времена царствования Бориса Годунова случилось так, что было три зимы подряд. Сказка, да и только! Люди не хотели верить, кричали, выли, падали в диких рыданиях, умирали от голода и тоски, но сказка продолжалась, глумливо продлевая надоевшую зиму, снова и снова продлевая и продлевая её.
А всё дело в том, что лето 1604 года, подумало-подумало, и не наступило, не захотелось ему наступать. В июне на Москве ещё лежал снег, в июле он было растаял, но потом снова ударили морозы, и уже двенадцатого августа Москва-река покрылась льдом. Начиналась новая зима, третья по счёту. А потом была Смута со всеми её сказочными жестокостями.
Кто-то скажет - климатическая катастрофа, природный феномен. А я скажу - нет, это сказка, жестокая сказка, одна из тех, которые периодически вторгаются в пределы нашего сознания и испытывают его на прочность, как черти, являющиеся к подвыпившему монаху, проверяют его на стойкость веры. Они являлись и к Гоголю, но он высмеивал их, летал на них в Петербург к государыне, а потом давал им пинка.
Ведь так, мессир?
Быть может, в какие-то очень давние годы, во время тех тройственных зим, кто-то рассказывал своему внуку страшные сказки о чужом, шестом сердце?
О, зачем же было рассказано это? Оно сбылось в роковой час!
Да, порой начинается сказка, жестокая сказка, и когда она приходит, выстраивая ледяные ложные пирамиды и лабиринты вокруг них, то пытается пропитать собою всё, решительно всё - и вокруг и по краям, и, главное - изнутри, до самого сердца. И лишь немногие способны жить мимо этой сказки, мимо её замысловатой лжи, параллельно ей, умея выйти из замёрзшего зимнего леса и оказаться вдруг в прозрачном, а не призрачном весеннем лесу, где тонкие клейкие листья дикой груши пахнут чем-то совершенно фантастическим, а набухшие почки молодой берёзы целомудренно ждут настоящего тепла, настоящей весны, чтоб не прогадать с началом новой жизни. Они всегда знают когда приходит зима и когда она завершается.
Кто живёт по-настоящему, а кто пребывает в сказке?
Тот человек, которому пересадили чужое шестое сердце, сказал, недавно, что хотел бы жить до двухсот лет, как в сказке. Многие уверяют - он боится предстать перед Всевышним, потому и тянет время, поглощая чужие сердца и жизни.
Но они ошибаются, ведь тот, о ком речь, не может предстать в действительной реальности, поскольку не существует его, человека этого, ни столетнего старика, ни его сердец. Однажды сказочный спектакль закончится, актёры смоют грим, сюжет позабудется, а вместе с ним исчезнет и персонаж из сказки о шестом сердце. Он растворится, причём сразу же после спектакля; останутся актёры, которые играли растерзанных сербов, они выживут, воскреснут всем на удивление и мне на радость, но не останется его самого - персонажа, скроенного из чужих органов, ведь его играла наша злоба, наш порок, наша слабость.
Ведь так, мессир?
А завтра, кто-то проснётся утром, и, забыв включить телевизор, не успевая выйти в «глобальную сеть», чтоб проверить почту, второпях станет варить своему маленькому ребёнку простую кашу из ячневой крупы, думая лишь о том, как врубить побольше огня, но уследить, чтоб не сгорела. А в субботу, до обеда, поведёт ребёнка в кукольный театр, мимо всех этих сетей, мимо чужого, шестого сердца, мимо той жизни, в которую ни в коем случае не нужно верить, мимо лабиринтов, мимо лжи, пойдёт сам и поведёт ребенка в другую сказку, в простую, но настоящую сказку, о лягушке-путешественнице, которая видела всё это, а ещё - о чистых чувствах, о людях с настоящими сердцами, о большой, наполненной смыслом жизни, в которой побеждает только добро.
Да-да, поверьте, однажды случается так, что начинают звучать иные сказки, а та, глумливая и жестокая сказка заканчивается, истекают тройственной силы зимы, прекращается вдруг смута, уходят в тёмные овраги мутные воды, будто их и не было, и начинается жизнь, вернее что-то такое в чём больше жизни и меньше сказки, меньше лжи и больше запахов дикой груши, плоды которой которой поспевают, наконец, как небольшие сгустки смысла.
Всякий раз, когда ты просыпаешься, увидав кошмарное сновиденье, сон не уходит от тебя, он остаётся с тобой и живёт в тебе, до тех самых пор покуда не начнётся ещё один, новый сон, или покуда тебя не захватит настоящая жизнь, свободная от сетей, от чужих вставных сердец, от чужих сказок, такая простая жизнь, как варка ячневой каши, настоящей каши, без ароматизаторов и лживых наполнителей.
В такие времена, как теперешнее, когда в самом воздухе, в самой атмосфере царит глумливая сказка, стращающая нас оборотнями, фонтанами свежей крови и неправдоподобными феноменами, нам хочется кричать, хочется говорить, выпускать в эфир свои крики, писать обо всём этом, мучась от жгучего желания разобраться в происходящем. Но это смешное желание. Нельзя увидеть свет, пока не наступит утро, и невозможно сказать никакой правды, пока сами чернила разбавлены ложью.
Многие из нас пишут, пишут, пишут, публикуют книжки, а ещё - говорят, говорят, говорят. Но пытаться понять суть происходящего, вращаясь в нынешнем штормящем месиве - это самое гиблое дело, самое ненужное, самое смешное.
Нынче все могут писать, и делают это, а значит тебе самому заниматься надо тем, чего не может сделать никто кроме тебя, чем-то совершенно уникальным, нужным, до невероятной степени, ну, к примеру - сварить кашу, не просто сварить, а хорошо сварить натуральную кашу, или - не опоздать на работу, или - просто убраться в комнате. Никто не сделает этого лучше тебя.
Это не вся настоящая жизнь, это только её часть, очень малая, но настоящая часть настоящей жизни, текущая мимо чужих сетей, в которые нас ловят, как стерлядок, сбрасывая с огромной пирамиды густую тень, что падает во все стороны, противореча законам физики.
Сказка, конечно же, завершится, обязательно завершится, причём резко и неожиданно, очень ярко и однозначно, а может быть наоборот - тайно уплывёт от нас, медленно переставая испытывать на прочность возможности нашего рассудка. Начнётся жизнь, не простая, и не всегда правдивая, но жизнь.
О, Боже, прости меня и поверь, что я благодарен за всё, даже за тёмные, потерянные годы, ведь теперь я знаю новое счастье - выйти под весенний дождь, пройти по безлюдному лесопарку, вдохнув фантастических запахов пробуждающейся иной жизни, и понять, что всё, так терзавшее меня прежде, бившее корабль моей юности, шатавшее мачту моего рассудка - всего лишь сказка, завораживающая, неправдоподобная, порой чудовищная и жестокая, но удивительная сказка. Это не моя сказка, я выслушал её скрепя сердце, одно-единственное сердце, которое подарила мне судьба, и которое я не променял бы ни на что.