Приглашение варяжских князей. Часть 1
В статье анализируются сообщения «Повести временных лет» о событиях, датированных 6367 (859) и 6370 (862) гг. Рассматривается вопрос о соответствии сообщаемых летописью сведений об эпохе Рюрика и обстоятельствах его прихода к власти данным письменных и археологических источников.
Летописный Рюрик «из-за моря» лишён типичного для средневековых со-чинений отличительного признака предводителя: не указаны обстоятельства егосмерти. Ничего не сообщается и о способе его погребения, месте расположениямогилы. Такие «умолчания» автора ПВЛ позволяют усомниться в том, что при-званный князь входил в число древнерусских языческих властителей, предания одеяниях которых сохранились в устной традиции к началу летописания. Истори-ческий портрет Рюрика в статье 6370 (862) г., казалось бы, указывает на невоз-можность отождествления родоначальника русской правящей династии с однимиз его североевропейских тёзок. Частью специалистов этот сигнал ПВЛ воспри-нят: не исключая историчности Рюрика, они не заняты поисками его «двойника» - современника в европейских королевских родословиях Раннего Средневековья.Так, Анне Стальсберг предположила, что первые русские князья были наёмниками не самого высокого социального уровня(1) [Стальсберг А., 1994, с. 198].
Однако другая часть исследователей потратила немало сил на поиски приличествующих нашей славной истории прародителей призванного варяга и егоидентификацию: одни ищут Рюрика среди балтийских славян, полагая, что те иесть упоминаемые «Повестью» варяги, другие же давно обрели искомое в лицеконунга Рёрика, известного по западноевропейским раннесредневековым хроникам. Именно он, по их мнению, и явился с братьями(2) для наведения порядка ксловенам и соседним с ними племенам в 60-е годы IX века, временно отстранив-шись от дел во Фрисландии и Дании. Любые иные древнескандинавские Рёрикииз правящих родов никак не вписываются в систему летописных датировок ран-ней истории Руси и напрочь лишаются шансов считаться родоначальниками русской княжеской династии.
По логике так называемого здравого смысла, позиция приглашающей стороны трудно объяснима: племена, платившие дань варягам и несколько лет назад прогнавшие их, к ним же и обратились с просьбой прийти на княжение. Можно допустить, что призвали не тех варягов, а каких-то других, благо не наблюдалось недостатка в конунгах разного калибра. Правда, предполагать, что население бассейна Волхова в тонкостях разбиралось в том, чем дружинники Рюрика (Рёрика)отличались от их «коллег», служивших, скажем, Эйрику Анундсону, вряд ли возможно. Как те, так и другие, скорее всего, ассоциировались с большой вооружённой ватагой, бороздившей на кораблях водные просторы в поисках дани и другой добычи. Неслучайно, даже книжником-летописцем все скандинавы, упоминаемые им в рассказах о событиях IX-X вв., во всех случаях, кроме этнографических экскурсов, не идентифицируются точнее общего видового определения - «варяги». Для него они все, как бы, на одно лицо. Вряд ли, двумя сотнями лет ранее познания кривичей или словен в заморской этнографии были обширнее. Впрочем, такое приглашение, имей оно место в действительности, не стоило бы относить к разряду немыслимого, ведь известны случаи, когда франкские императоры нанимали одних викингов для защиты от других. Примеров обращения за военной помощью к чужеземцам в литературе Средневековья множество. В их числе и приглашение вождём бриттов Вортигерном братьев-саксов Хенгиста и Хорсы, которое (в описании Видукинда Корвейского) некоторыми специалистами считается ближайшей параллелью летописному сказанию.(3)
Другой, гео-графически более близкий к Поволховью, пример известен из саги и датируется правлением Харальда Прекрасноволосого. Когда норвежец Торольв со своим вооружённым отрядом в очередной раз отправился в Финнмарк и вёл там торговлю с лопарями, к нему явились послы квенов и сообщили, что на их землю напали карелы и Фаравид (предводитель квенов - В.Л.) просит, чтобы Торольв «шёл к нему на подмогу» [Сага об Эгиле, XIV]. Помощь была оказана, карелы потерпели поражение, а победителям досталась богатая добыча. Квены не повторили судьбу бриттов: на их земли призванные союзники не покушались.
Возвращаясь к упомянутой нами ранее логике здравого смысла (которая, казалось бы, могла быть препятствием для приглашения на княжение изгнанных ранее варягов), предположим, что ею руководствовался и летописец. Допустим, что он, как бы убеждая своего читателя, что призывающие обращались не к тем, кого прогнали, именно для этого после слов «идоша за море къ варягомъ» вставил пояснение «къ руси», снабдив его комментарием, «созвучным» одному из перечней народов в этногеографическом экскурсе ПВЛ. Однако в легенде иной порядок перечисления «племён»: варяги, русь, свеи, урмане, «анъгляне», готландцы, в то время как в исходном тексте (в недатированной вводной части «Повести») - варяги, свеи, урмане, готландцы, русь, «анъгляне». Под пером летописца русь «подтянулась ближе к варягам для прямого отождествления» [Вилкул Т.Л., Николаев С.Л., 2020, с. 154], которое, думается, и было задачей автора, а вовсе не устранение нестыковок со здравым смыслом в нашем нынешнем его понимании.
Противоречие между изгнанием варягов и последующим приглашением их же на княжение и вовсе может оказаться надуманным, если согласиться с тем, что летописной легенде присущ мотив возвращения (в результате призвания на царство) ранее низложенной династии, которому уделено внимание в нашей, уже упоминавшейся (см. прим. 3), статье из этого сборника.
Этнографический комментарий в тексте легенды оставляет впечатление явно инородного, не имевшего места в источнике, с которым работал летописец. Совпадение с перечнем народов во введении подчёркивает это. Отождествление руси и варягов применительно к эпохе Рюрика (в её датировке в ПВЛ) тоже может иметь искусственный характер. Скорее всего, на Русь слово «варяг» попало вXI в., так как вероятные источники экзонима в значении «скандинавы» датируются не ранее первой половины этого столетия, поэтому летописные свидетельства о варягах в статьях о событиях ІХ - Х вв. с высокой вероятностью анахронистичны [там же, с. 141, 142, прим. 10]. Если прототип легенды создавался, как полагают некоторые исследователи, ранее XI в., в нём должна бы фигурировать русь без отождествления её с варягами.
Строгое следование тексту ПВЛ убеждает её читателя, что приглашали некого-то персонально, то есть не специально Рюрика: «поидѣте княжитъ и во-лодѣти нами» относится к руси в целом. Летописец, словно предчувствуя, что потомки станут искать истоки первой русской правящей династии в кронах гене-алогических деревьев королевских родов стран Северной Европы, выстроил текст легенды так, чтобы напрочь исключить такие попытки: «ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си» [ПВЛ, с. 13]. Возможно, в представлении создателя летописи и современного ему читателя, Рюрик и пришедшие с ним никак не должны были ассоциироваться со шведами и норвежцами, равно как и с обитателями Готланда или англами. Первый князь хотя и варяг, но особого рода: ни свей, ни урманин, никто-либо иной из представителей северных народов. Он, его братья и потомки принадлежат к отличному от других этническому образованию - руси, следы которого искать на севере Европы уже во времена создания ПВЛ было бы бессмысленно, ибо Рюрик, отозвавшись на приглашение княжить словенами, кривичами и чудью, «пояша по собѣ всю русь, и придоша».
Среди варяжских народов летописной легенды, равно как и в этногеографическом введении ПВЛ, отсутствуют даны, что сторонниками отождествления летописного Рюрика с Рёриком считается одним из доказательств их правоты и явным намёком на датские корни первоначальной руси.(4) Это заблуждение проистекает из особенностей введения, вернее, текста, послужившего ему источником. В нём мы не найдём, к примеру, ясов и касогов, летописцу хорошо известных[там же, с. 31, 64, 72, 129], не увидим и неоднократно отмеченных на страницах «Повести» хазар и печенегов, и даже половцев - самого упоминаемого ею иноземного народа, но во введении нашлось место меотам и сарматам [там же, с. 7], сошедшим с исторической сцены за много веков до начала летописания. Перечни варяжских народов в легенде и в этногеографическом введении почти совпадают(см. выше). Первый из них, наверняка, создавался с оглядкой на второй, смоделированный по источнику, где не упоминались даны(5). Включение в этногеографическое введение руси как и ряда балтских и финнских образований (меря, мурома, весь, пермь, печера, корсь и другие), скорее всего, не принадлежит к числу книжных заимствований и отражает знание летописцем начала XII в. или его информатором восточноевропейских реалий своего времени.
Сторонники отождествления летописного Рюрика с Рёриком важнейшей составляющей своих построений считают частично совпадающие хронологические данные жизни и деяний этих персонажей. Последнее западноевропейское сообщение о Рёрике датировано 873 г., когда он присягнул на верность Людовику Немецкому, а девятью годами позже Фризия, которую он в 872 г. получил в управление от Карла Лысого, досталась ещё одному датчанину - родственнику Рёрика Годфриду, сыну Харальда Клака [Пчелов Е.В., 2001, с. 74]. Из этого следует, что Рёрик умер до 882 года, оставаясь до конца своих дней правителем Фризии. Предполагать иное, например, лишение его императором прав на владение, нет оснований, ибо такое событие непременно отразилось бы в хрониках.
Если допустить, что Рёрик = Рюрик, то его предполагаемая дата смерти(882 г. или немногим ранее) довольно близка той, что указана в ПВЛ (879 г.). «Княжитъ и володѣти» словенами, кривичами и иже с ними летописный Рюрик вызвался в 862 г. Отмеренные ему в «Повести» 17 лет правления не отмечены никакими событиями. Летописцу, похоже, нечего было сказать об этом княжении. Характеристика деятельности призванного князя в нежданно приобретённых им землях в Лаврентьевской летописи сведена к фразе «раздая мужемъ своимъ грады» [ПВЛ, с. 13]. По Ипатьевской редакции ПВЛ, Рюрик, по мере про-движения на юг, занят лишь обустройством мест пребывания: сначала пришедшие с ним «срубили» град Ладогу, затем - Новгород [ПСРЛ. Т. II, стб. 14].
В итоге получился портрет правителя-пацифиста: Рюрик - единственный из древнерусских раннесредневековых князей, который вовсе не ведёт войн. Все другие, от Олега до Ярослава, непременно воюют, если уж не с иноземцами или взбунтовавшимися древлянами, то с собственными братьями. В отсутствие традиции письменной передачи исторической информации, автор начала XII века мог вообще не располагать какими-нибудь сведениями, даже легендарными, о воинских делах давно минувших дней, ведь от предполагаемого «призвания» его отделяли два с лишним столетия, а предел живой памяти, как показал Ян Вансина, смещается каждые 80 лет вместе со сменой поколений [Vansina J., 1985, p. 23,24, 168, 169]. Однако «миролюбие» варяга может объясняться вовсе не этим, а замыслом летописца: Рюрик прибыл к словенам, чюди и кривичам в смутные для тех времена, когда «не бѣ в нихъ правды, и въста родъ на родъ, и быша в них усобицѣ, и воевати почаша сами на ся» [ПВЛ, с. 13]. Его же, собственно за тем пригласили, чтобы мир установил.
По убеждению автора «Повести», которое он стремится передать и своему читателю, только княжеская власть - источник закона и порядка на Руси. А.П. Толочко указывает на прямое сходство легенды о призвании варягов с рассказом о приглашении Владимира Мономаха на княжение в Киеве, где в 1113 г. вспыхнули беспорядки после смерти Святополка Изяславича: «Оба эпизода построены по одному сюжетному плану (безначалье - мятеж - призвание князя - восстановление порядка) и, в сущности, говорят об одном: призвание князя есть высшее проявление его власти» [Толочко А.П., 2015, с. 99].
В отличие от летописного Рюрика, Рёрик европейских хроник в эти же 17лет не раз напоминал о себе. В январе - апреле 863 г., то есть год спустя после предполагаемого начала княжения в Ладоге (или Новгороде) он совершил поход вниз по Рейну, а осенью 867 г., утратив к тому времени владения во Фризии, угрожал императору Лотарю, вынудив того собирать ополчение для защиты от возможного набега [там же, с. 73]. Дважды (оба раза осенью) в 870 г. в Нимвегене и в 872 г. в Трейэктуме он проводит переговоры с Карлом Лысым, по результатам которых возвращает себе земли во Фризии, став вассалом Карла, а уже в июне следующего 873 г. присягает на верность Людовику Немецкому [там же, с. 74]. К тому же, часть времени, совпадающего с гипотетическим новгородским княжением, Рёрик владел землями между Северным морем и р. Эйдер, пожалованными ему в 857 г. датским королём Хориком II (854 - 867 / 873 гг.) [там же, с. 73].
Полемизируя с противниками тождества Рёрик = Рюрик, Е.В. Пчелов вер-но указывает на хронологические пробелы в данных западноевропейских источников, что, по его мнению, свидетельствует в пользу того, что Рёрик «мог оказаться и на Руси» [там же, с. 74]. Не станем исключать возможность (по крайней мере, теоретическую) такого («челночного») управления далеко расположенными друг от друга территориями: ведь оставляли же (временно) короли-викинги свои владения, отправляясь в заморские походы, иногда очень продолжительные.
В вопросе датировки прихода Рюрика сторонники его отождествления с Рёриком не проявляют согласия. Большинство верит в высокую точность летописной хронологии (иногда допускается незначительное, в несколько лет, отклонение от неё), но высказывались и отличные от господствующей точки зрения. Так, А.А. Горский, отталкиваясь от времени сокрытия клада Westerklief II, найденного во фрисландских владениях Рёрика, допускает, что тот отправился в Во-сточную Европу в начале 880-х годов [Горский А.А., 2014, с. 29, прим. 21]. А.П. Новосельцев, напротив, у древлян летописную дату и относил появление Рюрика к середине IX в. или даже более раннему времени [Новосельцев А.П., 2000, с.462], основанием для чего считал, прежде всего, такую очевидную ошибку древ-нерусского книжника, как запись о воцарении Михаила III в Византии под 852годом вместо 842-го.
Существенным противопоказанием для совмещения одним лицом ролей двух исторических персонажей - Рёрика и Рюрика - является (помимо заметной искусственности летописного известия о нём), проблема хронологического свойства. Речь не об упомянутых Е.В. Пчеловым лакунах в данных западноевропейских источников, а об условности летописной хронологии событий второй поло-вины IX - первой половины X вв. Принимая тождественность Рюрика и Рёрика, исследователи должны были бы признать и высокую степень точности ранних летописных дат. Например, уверовать в то, что Игорь и Ольга вступили в брак в6411 (903) г. спустя 24 года после смерти Рюрика, отмеченной в «Повести» под6387 (879) г., когда жениху уже исполнилась четверть века, что для единственного сына (каковым летопись представляет Игоря) родоначальника династии весьма поздно. Впрочем, эта дата выглядит не такой уж и невероятной при условии некоторых допущений (того, например, что по времени заключения это был не первый, то есть не самый ранний, его брак). Ещё менее правдоподобно, что в столь зрелом возрасте Игорь оставался под опекой Олега, как, впрочем, и в последующие годы, вплоть до смерти регента в 6420 (912) году. Сложно принять на веру и то, что на 39-м году совместной жизни(6) Ольга подарила единственного наследника разменявшему шесть десятилетий князю Игорю(7).
Хронологические построения летописца в диапазоне от смерти Рюрика до вокняжения Святослава, прежде всего «растянутые» и равнопродолжительные периоды правления двух первых преемников родоначальника династии, дали основание М.Н. Тихомирову и О.В. Творогову считать искусственным соединением Игоря с Рюриком, а их прямое родство историографической легендой [Тихо-миров М.Н., 1979, с. 35; Творогов О.В., 1994, с. 7]. Другие исследователи рас-сматривали столь малореалистичные датировки как основание для поиска «утраченного» княжеского поколения, не учтённого древнерусским книжником(8).
Искать его можно лишь при наличии непоколебимой веры в достоверность летописной даты варяжского призвания. Не понятно, правда, как автор ПВЛ, столь точно знавший самые ранние, первые даты начальной истории, мог в дальнейшем повествовании «потерять» одно, а то и два поколения, чтобы потом вынужденно и непомерно растягивать срок правления князя Игоря. Скорее всего, летописец ничего не «терял» и порядок первых княжеских поколений знал верно, а из Игоря сделал «долгожителя» по иным хронологическим соображениям. Автор ПВЛ не пытался максимально углубить корни правящей династии, возведя начало её истории, скажем, к царям троянским или римским императорам, как это не раз делали европейские книжники, руководствуясь тем, что престиж царственного рода в немалой степени определяется его древностью(9).
Устанавливая начальную дату княжения Рюрика, он опирался не только на легенды, но и на факт вполне исторический, почерпнутый из доступного ему источника, - «летописанья греческого». «Призвать» варяга автору «Повести» надо было до даты первого похода руси на Константинополь, известного ему из хроники Продолжателя Амартола [Истрин В.М., 1920, с. 511]. Нашествие случилось в 860 г., а в летописи оно ошибочно отнесено к 866 г. [ПВЛ, с. 13]. Отсчитав от этой даты несколько лет, создатель ПВЛ и получил время прихода в Ладогу варягов руси, которое без сомнения было бы иным, окажись год нападения на Царьград верно указан(10).
Если бы вычисление времени появления Рюрика велось от правильной да-ты похода (860 г.), то оно пришлось бы не на 862(11), а, вероятно, на 856 г., и пожар горизонта Е2 культурного слоя Старой Ладоги(12) уже не казался бы таким «блестящим подтверждением» летописной хронологии, как о том писали два известных исследователя [Булкин В.А., Мачинский Д.А., 1986, с. 19].
Ответ на вопрос, почему летописец остановил свой выбор на 862-м, а не каком-то другом годе, может быть получен при взгляде на дату в записи по лето-исчислению «от сотворения мира» - 6370. Это круглое число. Такими же обозначены и другие «даты начал»: 852 / 6360 - «прозвание» русской земли, 882 / 6390 - утверждение Олега в Киеве и провозглашение того «матерью городов русских» [Арістов В., 2012, с. 164]. Определение других дат событий, относимых летописью к концу IX - середине X вв., в том числе начала и окончания правлений первых князей, было бы не возможно, не окажись в распоряжении автора «Повести» текстов византийско-русских соглашений. Приведённые в каждом из них даты и имена императоров «позволяли установить, когда жили эти князья, в каком по- рядке их нужно расположить, сколько между ними положить лет. Судя по тому, как стремительно летописец обрывал жизни Олега, Игоря и Святослава сразу же после договоров, год их заключения был единственной датой, известной ему из жизни этих князей» [Толочко А.П., 2015, с. 56]. При этом годы смерти первых князей строго привязаны в «Повести» к окончанию правлений византийских императоров. Проиллюстрируем это цитатой из статьи Е.В. Пчелова: «Лев VI умер 11 мая 912 (6420) г. К этому же году летописец приурочил и смерть Олега. Таким образом, конец правления императора Льва был сопоставлен с концом правления Олега. Та же ситуация сложилась и с хронологией княжения Игоря. Договор 944г. был заключён <...> при византийских императорах Романе I Лакапине, правившем с 920 г., и его соправителях: зяте Романа, Константине VII Багрянородном, и сыне Романа, Стефане <...>. 16 декабря 944 (6453) г. Роман Лакапин был свергнут с престола. К концу его правления летописец приурочил и смерть Игоря, которую он пометил тем же, 6453 г. Поскольку Игорь, таким образом, правил 33 года, то такой же срок летописец отмерил и правлению Олега. Получалось, что Олег должен был начать править в 879 (6387) г. Так была определена дата смерти его предшественника - Рюрика» [Пчелов Е., 2011, с. 583, 584].
Никаких источников для определения даты призвания Рюрика у создателя ПВЛ не было, если, конечно, не предположить, что информация о ней принесена теми самыми варягами, что пришли с приглашённым князем. Тогда останется загадкой, в какой же календарно-хронологической системе время появления Рюрика сохранялось в устной традиции в течение двух столетий? Саги, даже если до-пустить, что они были сложены скандинавскими переселенцами, к источникам точной хронологии не отнести.
Сложности, с которыми сталкиваются исследователи при установлении дат большинства событий скандинавской истории дохристианского времени, хорошо известны. Даже время жизни и правления объединителя Норвегии конунга Харальда Прекрасноволосого определяется приблизительно, а начальная дата его вступления на престол в научных публикациях встречается в нескольких вариантах. Приглашённые на княжение варяги не могли донести точную дату своего прибытия, соотносимую с понятным будущему летописцу счётом лет «от сотворения мира» ни в устной (в сагах(13), например), ни в письменной форме(14), равно как и призвавшие их не сумели бы зафиксировать это событие в таких хронологических координатах, которыми мог бы воспользоваться монах-летописец много лет спустя (в начале XII в.). Нет никаких оснований предполагать существование в 60-е годы IX в., то есть в эпоху призвания Рюрика по хронологии «Повести», у зазвавших заморских варягов словен, кривичей и чуди какой-то традиции «анналистического» исчисления времени, по годам правления князей, например. Сама возможность существования у них в то время наследственной княжеской власти ничем не подтверждена.
Отмечая искусственность даты прихода Рюрика, мы упомянули некоторое у древнение летописцем истории династии, носящей его имя. На много ли? Ответить на этот вопрос помогут уже высказывавшиеся в литературе мнения о времени утверждения Олега в Киеве и становления этого города как центра древнерусской политии(15). Выдвигалось предположение, что это случилось «около 900 г., во всяком случае, ненамного раньше» [Франклин С., Шепард Д., 2000, с. 160](16).
А.А. Амальрик относил это событие к 900 году [Амальрик А.А., 2018, с. 108].А.В. Назаренко уверен в необходимости сдвинуть летописную дату начала кня-жения Олега в Киеве в сторону упозднения, ближе ко времени заключения дого-вора с Византией в 911 г. [Назаренко А.В., 2012, с. 13, прим. 2].
К.А. Цукерман, предлагая новую хронологию правления Олега, приводит ряд аргументов в пользу того, что «экспансия на юг и завоевание Киева должны быть, видимо, передвинуты с 880-х - 890-х гг. на 910 - 930-е гг.», что, помимо прочего, «поможет ликвидировать большой разрыв между письменными источниками и археологическими находками, ведь долгие годы раскопок так и не дали никаких материалов, которые доказывали бы важность Киева в IX в.» [Цукерман К., 1996, с. 77; 2003(б), с. 84]. В других своих работах он относит появление Рюрика приблизительно к 895 г. [он же, 2003(a), с. 76 - 99], а утверждение Олега в Киеве (возникшем «на исходе IX века как торговая фактория на окраине Хазарского каганата») полагает возможным «лет 30 - 40 спустя после летописной даты этого события» [он же, 2018, с. 661].
А.С. Щавелёв связывает завоевания славянских «племён» киевскими князьями (начиная с Олега и Игоря) со временем после 900 г., отмечая, что такая датировка снимает большинство противоречий генеалогического и общеисторического плана летописного нарратива [Щавелёв А.С., 2017(б), с. 28]. Исследователь обращает внимание на то, что после нападения руси на Константинополь в 860 г. и возможного её крещения около 866 / 867 г. нет ни одного упоминания о ней в византийских источниках до начала X в. [он же, 2016, с. 534], но крайне маловероятно предполагать, что росы, обитая в Киеве, больше 30 лет не вступали в кон-такты с империей [там же, с. 535]. Отсутствие византийских сообщений о руси согласуется с археологическими данными: в городе до начала X в. нет «ни скандинавских древностей, маркирующих распространение скандинавов - руси, никладов дирхамов, обозначающих пути дальней транзитной торговли, ни признаков какой-либо военно-политической элиты» [там же, с. 535].
Картина меняется в первой четверти X в. К тому времени относится целый комплекс известий о росах, клады дирхамов, археологические признаки (укрепления, погребения вооружённой элиты, торговый район Подол), возникновения Киева как политического и торгового центра [там же, с. 536]. Здесь уместно вспомнить и соображения Генрика Ловмянского, с Олегом прямо не связанные. Он, считая «явно вымышленным элементом» хронологию Рюрика, созданную вначале XII в. и не дающую оснований для выводов об отношении Рюрика к Рёрику, полагал, что «действительный Рюрик подвязался в Ладоге, скорее всего, на переломе IX и X веков - через четверть века после смерти Рорика фрисландского» [Ловмянский Г., 1963, с. 246, 247]. Имеющиеся сейчас в распоряжении исследователей археологические источники позволяют согласиться с теми учёными, которые относят утверждение варягов Олега в Киеве ко времени около рубежа столетий. В таком случае Рюрик, окажись он, в строгом соответствии с летописными данными, реальным родоначальником древнерусской династии (т. е. отцом Игоря), должен был появиться на исторической арене заметно позже 60-х годов, ближе к концу IX в.
Если связь двух этих князей достоверна, а степень их родства определяется как отец - сын, то при отсутствии подтверждённых дат жизни первого из них, о времени его деятельности можно было бы строить предположение по некоторым вехам жизни второго (рождение, начало княжения), окажись они достоверно известными. Однако источники позволяют говорить лишь о том, что в 911 г. Игорь не правил той русью, что заключала мирный договор с греками (в летописном тексте этого документа он не упомянут, как, впрочем, и никто из возможно имевшихся родственников Олега; не исключено даже, что к тому времени он ещё и не родился). Его вступление на престол могло приходиться на любой год в интервале от конца 911 до 941 г. Напомним, что А.А. Шахматов склонен был относить это событие к завершающей фазе указанного периода: «водворение Игоря в Киев относится ко времени около 940 года», - писал он [Шахматов А.А., 1915, с.ХХХIII; 1916, с. 74].(17) В пользу начала правления скандинавской династии в Киеве около условного 900 года свидетельствуют и нумизматические данные, сейчас имеющиеся в распоряжении исследователей. В киевском монетно-вещевом кладе 1851 г., младшие монеты чеканены в 293 г. х. (905 / 906) саманидским эмиром Исма‘илом ибн Ахмадом. Вяч. С. Кулешов датой тезаврации клада считает время «вряд ли позднее 907 - 908 гг.» [Кулешов Вяч. С., 2012, с. 171]. Основанием для такого вывода, по его словам, служит беспрецедентно быстрое ежегодное обновление монетной массы в первой четверти X в., когда «запаздывание дат младших монет по отношению к датам тезаврации кладов этого времени минимально - буквально считанные годы» [там же, с. 171, 172]. Другой киевский клад (1913 г.), где младшими монетами являются саманидские дирхамы, выпущенные между 287 и 294гг. х. (900 - 907), мог быть сокрыт «около 908 г.» [там же, с. 177].
В завершение экскурса о времени утверждения руси в Киеве не лишне вспомнить, что в сочинении византийского императора Константина VII Багрянородного упоминаются представители только двух поколений архонтов росов - Игорь и его сын Святослав, правивший в Немогардасе(18) [DAI. 9. 4 - 5], отнесённом к городам «внешней» Росии(19). Столь скупые сведения о княжеском семействе явно контрастируют с осведомлённостью этого автора в генеалогии правителей некоторых других народов, например, венгров. Тому могут быть разные причины: от недостатка информации до придания внешнеполитическим «делам венгерским» большего значения, чем росским. Допустимо, однако, предположить, что знакомые византийскому императору киевские росы - образование со-всем молодое, правящий род которого и был не глубже двух поколений.
Переключая внимание на вопрос о времени создания легенды, обратимся к древнерусскому княжескому именослову. В честь основателя династии впервые был наречён один из правнуков Ярослава Владимировича - Рюрик Ростиславич, умерший в 6600 (1092) г., и до этого лишь однажды упомянутый летописью под6594 (1086) г. [ПВЛ, с. 88, 91]. Так как смерть его отца Ростислава Владимировича датирована (6574) 1066 г. [там же, с. 72], то появление на свет Рюрика Ростиславича должно приходиться на первую половину 60-х годов XI в.
Примечательно, что имя родоначальника династии фиксируется в княжеской ветви, утратившей шансы на киевский престол. Отметим и тот факт, что первым так назвал одного из своих сыновей именно новгородский князь, но для нас важнее другое - дата рождения второго из упомянутых «Повестью» Рюриков подтверждает то, что легенда о призвании варягов и её главный персонаж в указанное время уже были известны (в правящем семействе, по крайней мере). Та-кой порядок взаимодействия княжеского именослова и легенды (когда сначала возникнет некий текст, а имя, упоминаемое в нём, со временем получает распространение) не раз отмечен в историографии. Вариант обратного влияния (уже проникшее в княжескую среду имя было вставлено в легенду) обычно не рассматривается.
В древнерусском именослове у Рюрика схожее положение с родоначальником полоцкой династической линии: Рогволодом становится лишь сын Всеслава, внук Брячислава и правнук Изяслава Владимирича [Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б.., 2021, с. 30], чьё княжение приходится уже на начало XII в.
Ввиду отсутствия в ПВЛ каких-либо иных «зацепок», проливающих свет на время создания легенды, исследователи вынужденно обращаются к «Похвале Владимиру»(20) Илариона - единственному древнерусскому внелетописному тексту раннего происхождения (написан до 1050 г.), как-то отражающему родословие княжеской династии. В ней автор упоминает Игоря, Святослава и Ольгу, но молчит о Рюрике. Из этого можно заключить, что во время создания этого сочи-нения легенды о призвании ещё не существовало и наиболее вероятное время её появления приходится на 50-е - первую половину 60-х годов X века, но такой вывод базируется на весьма шатких основаниях, ведь целью сочинения Илариона была отнюдь не история правящей династии, и он вполне мог ограничиться теми её представителями, которые, по его словам, «мужьствомъ же и храборъствомъ прослуша въ странахъ многах, и побѣдами и крѣпостию поминаются нынѣ и словуть» [Молдаван А.М., 1984, с. 91, 92].
Отсутствие упоминания имени династа-эпонима в произведениях Илариона и других древнерусских сочинениях домонгольской эпохи некоторыми исследователями рассматривается как ключевой факт, доказывающий неисторичность призванного князя. Их оппоненты апеллируют, в числе прочего, к названию правившего на Руси рода Рюриковичей, видя в нём неоспоримое доказательство своей правоты и реального существования полулегендарного правителя.(21)
Княжеский именослов, отражённый в «Повести», демонстрирует крайне редкое обращение к древнейшим именам. Если Рюрик Ростиславич был единственным (кроме реального или мнимого основателя династии), известным лето-писцу, носителем этого имени, то тёзкой Игоря Старого оказывается только сын Ярослава Владимировича, умерший в 6568 (1060) г. [ПВЛ, с. 71]. То есть имя князя вполне исторического, известного не только «Повести», но и другим источникам, воспроизводилось в правящем семействе не чаще имени Рюрика. Олегов же в княжеском именослове «Повести» немногим больше, чем Игорей и Рюриков. Это имя носили сыновья Святослава Игоревича и Святослава Ярославича. Первый родился, вероятно, в 950-х годах, второй - столетием позже. А.П. Толочко в связи с этим обращает внимание на симметрию имён и дат [Толочко А.П.,2015, с. 44].
Не лишне вспомнить, что ПВЛ знает лишь одну Ольгу - супругу и преемницу Игоря. Других носительниц этого имени не отмечено вплоть до второй чет-верти XII в., когда так были названы дочь полоцкого князя Вячеслава Святославича и дочь Юрия Владимировича Долгорукого, ставшая в 1150 г. женой Ярослава Владимировича Осмомысла [Коган В.М., 1993, с. 226, 227].
Впрочем, любые суждения о встречаемости в «Повести» женских имён стоит считать некорректными из-за особенностей этого источника, суммированных Анджеем Поппэ: «Не было принято называть по имени супругу
<...> и упоминать о рождении княжеских дочерей, и даже о родственных связях с другими династиями в результате выдачи замуж княжон сообщалось весьма редко. Повесть временных лет, отметившая последовательно рождение сыновей Ярослава, ни словом не упоминает его дочерей» [Поппэ А., 1997, с. 108].
Итак, попытки рассчитать время создания легенды, опираясь на княжеский именослов, отражённый в ПВЛ и сочинении Илариона, не дают однозначного результата, а других источников, увы, нет.
Объясняя появление иноземца во главе восточнославянского государства, исследователи, с доверием воспринимающие летописный рассказ о приглашении Рюрика группой племён (22), остаются в плену таких представлений о возможных механизмах этого процесса, которые сложились под влиянием реалий развитого Средневековья и Нового времени, когда отпрыск европейской династии мог получить власть за рубежами своей страны путём заключения удачного династического брака или же избрания на престол, которое и соответствует «призванию» в терминологии «Повести». Для финала первобытной эпохи более вероятны иные сценарии прихода чужеземцев к управлению социумами. Так, у пруссов и литовцев «власть в отделяющейся от рода дружине мог получить любой удачливый в битвах воин, в том числе и выходец из других этнических группировок, <...> вождями могли стать не представители родовой аристократии, а иноплеменники»[Кулаков В.И., 1989, с. 36]. Хорошо известен аналогичный случай (создание «державы» Само) и у славян в VII в. [Хроники Фредегара…, IV, 48 (с. 212)].
Такой путь прихода к власти, имей он отношение к Рюрику, мог бы объяснить, почему о родословной основателя династии ничего не знали даже современники, не говоря уже о летописце, взявшемся за перо два века спустя, и стало бы понятно, от чего «саги красноречиво молчат о скандинавском происхождении русских князей» [Джаксон Т.Н., 1991, с. 164]. Правда, для того, чтобы доказывать или опровергать возможность такого сценария, надо выяснить, а были ли знать и дружины у словен в IX веке (23), но на этот вопрос ответ при имеющихся источниках получить проблематично.
Чтобы занять иностранный престол требуется, помимо прочего, наличие важнейшего условия - самого престола, то есть, применительно к нашему слу-чаю, совокупности признаков, обозначающих существование в Приильменье и в бассейне Волхова в 60-е годы IX века династической надплеменной княжеской власти, осуществляющей свои функции в иерархическом, социально и экономически стратифицированном обществе, преодолевшем управленческие традиции времён военной демократии. Остаётся загадкой, где авторам, уверовавшим в приглашение варягов-правителей, видится такой престол доваряжского времени.
Не маловажно, что титуловаться приглашённый властитель должен бы в соответствии с традицией обретённого им престола, то есть по наименованию страны или призвавшего племени: «князь словенский» или «князь Словении», если словене не летописный конструкт (см. прим.20), а реально существовавшая общность, игравшая заметную или даже ведущую роль в конгломерате приглашающих правителя племён. К примеру, титул и престол английских королей со-хранились даже после завоевания страны герцогом Нормандии, почему же в Приильменье и Поволховье должно быть иначе? О покорении словен нашему источнику ничего не известно. По данным ПВЛ, у них было своё «княженье» «вНовѣгородѣ» [ПВЛ, с. 10]. Даже допуская, что автором «Повести» завышен уровень политогенеза восточноевропейских славянских общностей и что приход Рюрика к власти мог быть аналогичен истории уже упоминавшегося выше Само (избрание предводителем удачливого иноземца), мы всё равно не сможем объяснить, отчего его ближайшие летописные преемники (Олег, Игорь) зовутся только русскими князьями, без указания в титуле народов, пригласивших варягов. Этому можно найти обоснование в случае завоевания, но не «призвания».
Часть 2
Летописный Рюрик «из-за моря» лишён типичного для средневековых со-чинений отличительного признака предводителя: не указаны обстоятельства егосмерти. Ничего не сообщается и о способе его погребения, месте расположениямогилы. Такие «умолчания» автора ПВЛ позволяют усомниться в том, что при-званный князь входил в число древнерусских языческих властителей, предания одеяниях которых сохранились в устной традиции к началу летописания. Истори-ческий портрет Рюрика в статье 6370 (862) г., казалось бы, указывает на невоз-можность отождествления родоначальника русской правящей династии с однимиз его североевропейских тёзок. Частью специалистов этот сигнал ПВЛ воспри-нят: не исключая историчности Рюрика, они не заняты поисками его «двойника» - современника в европейских королевских родословиях Раннего Средневековья.Так, Анне Стальсберг предположила, что первые русские князья были наёмниками не самого высокого социального уровня(1) [Стальсберг А., 1994, с. 198].
Однако другая часть исследователей потратила немало сил на поиски приличествующих нашей славной истории прародителей призванного варяга и егоидентификацию: одни ищут Рюрика среди балтийских славян, полагая, что те иесть упоминаемые «Повестью» варяги, другие же давно обрели искомое в лицеконунга Рёрика, известного по западноевропейским раннесредневековым хроникам. Именно он, по их мнению, и явился с братьями(2) для наведения порядка ксловенам и соседним с ними племенам в 60-е годы IX века, временно отстранив-шись от дел во Фрисландии и Дании. Любые иные древнескандинавские Рёрикииз правящих родов никак не вписываются в систему летописных датировок ран-ней истории Руси и напрочь лишаются шансов считаться родоначальниками русской княжеской династии.
По логике так называемого здравого смысла, позиция приглашающей стороны трудно объяснима: племена, платившие дань варягам и несколько лет назад прогнавшие их, к ним же и обратились с просьбой прийти на княжение. Можно допустить, что призвали не тех варягов, а каких-то других, благо не наблюдалось недостатка в конунгах разного калибра. Правда, предполагать, что население бассейна Волхова в тонкостях разбиралось в том, чем дружинники Рюрика (Рёрика)отличались от их «коллег», служивших, скажем, Эйрику Анундсону, вряд ли возможно. Как те, так и другие, скорее всего, ассоциировались с большой вооружённой ватагой, бороздившей на кораблях водные просторы в поисках дани и другой добычи. Неслучайно, даже книжником-летописцем все скандинавы, упоминаемые им в рассказах о событиях IX-X вв., во всех случаях, кроме этнографических экскурсов, не идентифицируются точнее общего видового определения - «варяги». Для него они все, как бы, на одно лицо. Вряд ли, двумя сотнями лет ранее познания кривичей или словен в заморской этнографии были обширнее. Впрочем, такое приглашение, имей оно место в действительности, не стоило бы относить к разряду немыслимого, ведь известны случаи, когда франкские императоры нанимали одних викингов для защиты от других. Примеров обращения за военной помощью к чужеземцам в литературе Средневековья множество. В их числе и приглашение вождём бриттов Вортигерном братьев-саксов Хенгиста и Хорсы, которое (в описании Видукинда Корвейского) некоторыми специалистами считается ближайшей параллелью летописному сказанию.(3)
Другой, гео-графически более близкий к Поволховью, пример известен из саги и датируется правлением Харальда Прекрасноволосого. Когда норвежец Торольв со своим вооружённым отрядом в очередной раз отправился в Финнмарк и вёл там торговлю с лопарями, к нему явились послы квенов и сообщили, что на их землю напали карелы и Фаравид (предводитель квенов - В.Л.) просит, чтобы Торольв «шёл к нему на подмогу» [Сага об Эгиле, XIV]. Помощь была оказана, карелы потерпели поражение, а победителям досталась богатая добыча. Квены не повторили судьбу бриттов: на их земли призванные союзники не покушались.
Возвращаясь к упомянутой нами ранее логике здравого смысла (которая, казалось бы, могла быть препятствием для приглашения на княжение изгнанных ранее варягов), предположим, что ею руководствовался и летописец. Допустим, что он, как бы убеждая своего читателя, что призывающие обращались не к тем, кого прогнали, именно для этого после слов «идоша за море къ варягомъ» вставил пояснение «къ руси», снабдив его комментарием, «созвучным» одному из перечней народов в этногеографическом экскурсе ПВЛ. Однако в легенде иной порядок перечисления «племён»: варяги, русь, свеи, урмане, «анъгляне», готландцы, в то время как в исходном тексте (в недатированной вводной части «Повести») - варяги, свеи, урмане, готландцы, русь, «анъгляне». Под пером летописца русь «подтянулась ближе к варягам для прямого отождествления» [Вилкул Т.Л., Николаев С.Л., 2020, с. 154], которое, думается, и было задачей автора, а вовсе не устранение нестыковок со здравым смыслом в нашем нынешнем его понимании.
Противоречие между изгнанием варягов и последующим приглашением их же на княжение и вовсе может оказаться надуманным, если согласиться с тем, что летописной легенде присущ мотив возвращения (в результате призвания на царство) ранее низложенной династии, которому уделено внимание в нашей, уже упоминавшейся (см. прим. 3), статье из этого сборника.
Этнографический комментарий в тексте легенды оставляет впечатление явно инородного, не имевшего места в источнике, с которым работал летописец. Совпадение с перечнем народов во введении подчёркивает это. Отождествление руси и варягов применительно к эпохе Рюрика (в её датировке в ПВЛ) тоже может иметь искусственный характер. Скорее всего, на Русь слово «варяг» попало вXI в., так как вероятные источники экзонима в значении «скандинавы» датируются не ранее первой половины этого столетия, поэтому летописные свидетельства о варягах в статьях о событиях ІХ - Х вв. с высокой вероятностью анахронистичны [там же, с. 141, 142, прим. 10]. Если прототип легенды создавался, как полагают некоторые исследователи, ранее XI в., в нём должна бы фигурировать русь без отождествления её с варягами.
Строгое следование тексту ПВЛ убеждает её читателя, что приглашали некого-то персонально, то есть не специально Рюрика: «поидѣте княжитъ и во-лодѣти нами» относится к руси в целом. Летописец, словно предчувствуя, что потомки станут искать истоки первой русской правящей династии в кронах гене-алогических деревьев королевских родов стран Северной Европы, выстроил текст легенды так, чтобы напрочь исключить такие попытки: «ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си» [ПВЛ, с. 13]. Возможно, в представлении создателя летописи и современного ему читателя, Рюрик и пришедшие с ним никак не должны были ассоциироваться со шведами и норвежцами, равно как и с обитателями Готланда или англами. Первый князь хотя и варяг, но особого рода: ни свей, ни урманин, никто-либо иной из представителей северных народов. Он, его братья и потомки принадлежат к отличному от других этническому образованию - руси, следы которого искать на севере Европы уже во времена создания ПВЛ было бы бессмысленно, ибо Рюрик, отозвавшись на приглашение княжить словенами, кривичами и чудью, «пояша по собѣ всю русь, и придоша».
Среди варяжских народов летописной легенды, равно как и в этногеографическом введении ПВЛ, отсутствуют даны, что сторонниками отождествления летописного Рюрика с Рёриком считается одним из доказательств их правоты и явным намёком на датские корни первоначальной руси.(4) Это заблуждение проистекает из особенностей введения, вернее, текста, послужившего ему источником. В нём мы не найдём, к примеру, ясов и касогов, летописцу хорошо известных[там же, с. 31, 64, 72, 129], не увидим и неоднократно отмеченных на страницах «Повести» хазар и печенегов, и даже половцев - самого упоминаемого ею иноземного народа, но во введении нашлось место меотам и сарматам [там же, с. 7], сошедшим с исторической сцены за много веков до начала летописания. Перечни варяжских народов в легенде и в этногеографическом введении почти совпадают(см. выше). Первый из них, наверняка, создавался с оглядкой на второй, смоделированный по источнику, где не упоминались даны(5). Включение в этногеографическое введение руси как и ряда балтских и финнских образований (меря, мурома, весь, пермь, печера, корсь и другие), скорее всего, не принадлежит к числу книжных заимствований и отражает знание летописцем начала XII в. или его информатором восточноевропейских реалий своего времени.
Сторонники отождествления летописного Рюрика с Рёриком важнейшей составляющей своих построений считают частично совпадающие хронологические данные жизни и деяний этих персонажей. Последнее западноевропейское сообщение о Рёрике датировано 873 г., когда он присягнул на верность Людовику Немецкому, а девятью годами позже Фризия, которую он в 872 г. получил в управление от Карла Лысого, досталась ещё одному датчанину - родственнику Рёрика Годфриду, сыну Харальда Клака [Пчелов Е.В., 2001, с. 74]. Из этого следует, что Рёрик умер до 882 года, оставаясь до конца своих дней правителем Фризии. Предполагать иное, например, лишение его императором прав на владение, нет оснований, ибо такое событие непременно отразилось бы в хрониках.
Если допустить, что Рёрик = Рюрик, то его предполагаемая дата смерти(882 г. или немногим ранее) довольно близка той, что указана в ПВЛ (879 г.). «Княжитъ и володѣти» словенами, кривичами и иже с ними летописный Рюрик вызвался в 862 г. Отмеренные ему в «Повести» 17 лет правления не отмечены никакими событиями. Летописцу, похоже, нечего было сказать об этом княжении. Характеристика деятельности призванного князя в нежданно приобретённых им землях в Лаврентьевской летописи сведена к фразе «раздая мужемъ своимъ грады» [ПВЛ, с. 13]. По Ипатьевской редакции ПВЛ, Рюрик, по мере про-движения на юг, занят лишь обустройством мест пребывания: сначала пришедшие с ним «срубили» град Ладогу, затем - Новгород [ПСРЛ. Т. II, стб. 14].
В итоге получился портрет правителя-пацифиста: Рюрик - единственный из древнерусских раннесредневековых князей, который вовсе не ведёт войн. Все другие, от Олега до Ярослава, непременно воюют, если уж не с иноземцами или взбунтовавшимися древлянами, то с собственными братьями. В отсутствие традиции письменной передачи исторической информации, автор начала XII века мог вообще не располагать какими-нибудь сведениями, даже легендарными, о воинских делах давно минувших дней, ведь от предполагаемого «призвания» его отделяли два с лишним столетия, а предел живой памяти, как показал Ян Вансина, смещается каждые 80 лет вместе со сменой поколений [Vansina J., 1985, p. 23,24, 168, 169]. Однако «миролюбие» варяга может объясняться вовсе не этим, а замыслом летописца: Рюрик прибыл к словенам, чюди и кривичам в смутные для тех времена, когда «не бѣ в нихъ правды, и въста родъ на родъ, и быша в них усобицѣ, и воевати почаша сами на ся» [ПВЛ, с. 13]. Его же, собственно за тем пригласили, чтобы мир установил.
По убеждению автора «Повести», которое он стремится передать и своему читателю, только княжеская власть - источник закона и порядка на Руси. А.П. Толочко указывает на прямое сходство легенды о призвании варягов с рассказом о приглашении Владимира Мономаха на княжение в Киеве, где в 1113 г. вспыхнули беспорядки после смерти Святополка Изяславича: «Оба эпизода построены по одному сюжетному плану (безначалье - мятеж - призвание князя - восстановление порядка) и, в сущности, говорят об одном: призвание князя есть высшее проявление его власти» [Толочко А.П., 2015, с. 99].
В отличие от летописного Рюрика, Рёрик европейских хроник в эти же 17лет не раз напоминал о себе. В январе - апреле 863 г., то есть год спустя после предполагаемого начала княжения в Ладоге (или Новгороде) он совершил поход вниз по Рейну, а осенью 867 г., утратив к тому времени владения во Фризии, угрожал императору Лотарю, вынудив того собирать ополчение для защиты от возможного набега [там же, с. 73]. Дважды (оба раза осенью) в 870 г. в Нимвегене и в 872 г. в Трейэктуме он проводит переговоры с Карлом Лысым, по результатам которых возвращает себе земли во Фризии, став вассалом Карла, а уже в июне следующего 873 г. присягает на верность Людовику Немецкому [там же, с. 74]. К тому же, часть времени, совпадающего с гипотетическим новгородским княжением, Рёрик владел землями между Северным морем и р. Эйдер, пожалованными ему в 857 г. датским королём Хориком II (854 - 867 / 873 гг.) [там же, с. 73].
Полемизируя с противниками тождества Рёрик = Рюрик, Е.В. Пчелов вер-но указывает на хронологические пробелы в данных западноевропейских источников, что, по его мнению, свидетельствует в пользу того, что Рёрик «мог оказаться и на Руси» [там же, с. 74]. Не станем исключать возможность (по крайней мере, теоретическую) такого («челночного») управления далеко расположенными друг от друга территориями: ведь оставляли же (временно) короли-викинги свои владения, отправляясь в заморские походы, иногда очень продолжительные.
В вопросе датировки прихода Рюрика сторонники его отождествления с Рёриком не проявляют согласия. Большинство верит в высокую точность летописной хронологии (иногда допускается незначительное, в несколько лет, отклонение от неё), но высказывались и отличные от господствующей точки зрения. Так, А.А. Горский, отталкиваясь от времени сокрытия клада Westerklief II, найденного во фрисландских владениях Рёрика, допускает, что тот отправился в Во-сточную Европу в начале 880-х годов [Горский А.А., 2014, с. 29, прим. 21]. А.П. Новосельцев, напротив, у древлян летописную дату и относил появление Рюрика к середине IX в. или даже более раннему времени [Новосельцев А.П., 2000, с.462], основанием для чего считал, прежде всего, такую очевидную ошибку древ-нерусского книжника, как запись о воцарении Михаила III в Византии под 852годом вместо 842-го.
Существенным противопоказанием для совмещения одним лицом ролей двух исторических персонажей - Рёрика и Рюрика - является (помимо заметной искусственности летописного известия о нём), проблема хронологического свойства. Речь не об упомянутых Е.В. Пчеловым лакунах в данных западноевропейских источников, а об условности летописной хронологии событий второй поло-вины IX - первой половины X вв. Принимая тождественность Рюрика и Рёрика, исследователи должны были бы признать и высокую степень точности ранних летописных дат. Например, уверовать в то, что Игорь и Ольга вступили в брак в6411 (903) г. спустя 24 года после смерти Рюрика, отмеченной в «Повести» под6387 (879) г., когда жениху уже исполнилась четверть века, что для единственного сына (каковым летопись представляет Игоря) родоначальника династии весьма поздно. Впрочем, эта дата выглядит не такой уж и невероятной при условии некоторых допущений (того, например, что по времени заключения это был не первый, то есть не самый ранний, его брак). Ещё менее правдоподобно, что в столь зрелом возрасте Игорь оставался под опекой Олега, как, впрочем, и в последующие годы, вплоть до смерти регента в 6420 (912) году. Сложно принять на веру и то, что на 39-м году совместной жизни(6) Ольга подарила единственного наследника разменявшему шесть десятилетий князю Игорю(7).
Хронологические построения летописца в диапазоне от смерти Рюрика до вокняжения Святослава, прежде всего «растянутые» и равнопродолжительные периоды правления двух первых преемников родоначальника династии, дали основание М.Н. Тихомирову и О.В. Творогову считать искусственным соединением Игоря с Рюриком, а их прямое родство историографической легендой [Тихо-миров М.Н., 1979, с. 35; Творогов О.В., 1994, с. 7]. Другие исследователи рас-сматривали столь малореалистичные датировки как основание для поиска «утраченного» княжеского поколения, не учтённого древнерусским книжником(8).
Искать его можно лишь при наличии непоколебимой веры в достоверность летописной даты варяжского призвания. Не понятно, правда, как автор ПВЛ, столь точно знавший самые ранние, первые даты начальной истории, мог в дальнейшем повествовании «потерять» одно, а то и два поколения, чтобы потом вынужденно и непомерно растягивать срок правления князя Игоря. Скорее всего, летописец ничего не «терял» и порядок первых княжеских поколений знал верно, а из Игоря сделал «долгожителя» по иным хронологическим соображениям. Автор ПВЛ не пытался максимально углубить корни правящей династии, возведя начало её истории, скажем, к царям троянским или римским императорам, как это не раз делали европейские книжники, руководствуясь тем, что престиж царственного рода в немалой степени определяется его древностью(9).
Устанавливая начальную дату княжения Рюрика, он опирался не только на легенды, но и на факт вполне исторический, почерпнутый из доступного ему источника, - «летописанья греческого». «Призвать» варяга автору «Повести» надо было до даты первого похода руси на Константинополь, известного ему из хроники Продолжателя Амартола [Истрин В.М., 1920, с. 511]. Нашествие случилось в 860 г., а в летописи оно ошибочно отнесено к 866 г. [ПВЛ, с. 13]. Отсчитав от этой даты несколько лет, создатель ПВЛ и получил время прихода в Ладогу варягов руси, которое без сомнения было бы иным, окажись год нападения на Царьград верно указан(10).
Если бы вычисление времени появления Рюрика велось от правильной да-ты похода (860 г.), то оно пришлось бы не на 862(11), а, вероятно, на 856 г., и пожар горизонта Е2 культурного слоя Старой Ладоги(12) уже не казался бы таким «блестящим подтверждением» летописной хронологии, как о том писали два известных исследователя [Булкин В.А., Мачинский Д.А., 1986, с. 19].
Ответ на вопрос, почему летописец остановил свой выбор на 862-м, а не каком-то другом годе, может быть получен при взгляде на дату в записи по лето-исчислению «от сотворения мира» - 6370. Это круглое число. Такими же обозначены и другие «даты начал»: 852 / 6360 - «прозвание» русской земли, 882 / 6390 - утверждение Олега в Киеве и провозглашение того «матерью городов русских» [Арістов В., 2012, с. 164]. Определение других дат событий, относимых летописью к концу IX - середине X вв., в том числе начала и окончания правлений первых князей, было бы не возможно, не окажись в распоряжении автора «Повести» текстов византийско-русских соглашений. Приведённые в каждом из них даты и имена императоров «позволяли установить, когда жили эти князья, в каком по- рядке их нужно расположить, сколько между ними положить лет. Судя по тому, как стремительно летописец обрывал жизни Олега, Игоря и Святослава сразу же после договоров, год их заключения был единственной датой, известной ему из жизни этих князей» [Толочко А.П., 2015, с. 56]. При этом годы смерти первых князей строго привязаны в «Повести» к окончанию правлений византийских императоров. Проиллюстрируем это цитатой из статьи Е.В. Пчелова: «Лев VI умер 11 мая 912 (6420) г. К этому же году летописец приурочил и смерть Олега. Таким образом, конец правления императора Льва был сопоставлен с концом правления Олега. Та же ситуация сложилась и с хронологией княжения Игоря. Договор 944г. был заключён <...> при византийских императорах Романе I Лакапине, правившем с 920 г., и его соправителях: зяте Романа, Константине VII Багрянородном, и сыне Романа, Стефане <...>. 16 декабря 944 (6453) г. Роман Лакапин был свергнут с престола. К концу его правления летописец приурочил и смерть Игоря, которую он пометил тем же, 6453 г. Поскольку Игорь, таким образом, правил 33 года, то такой же срок летописец отмерил и правлению Олега. Получалось, что Олег должен был начать править в 879 (6387) г. Так была определена дата смерти его предшественника - Рюрика» [Пчелов Е., 2011, с. 583, 584].
Никаких источников для определения даты призвания Рюрика у создателя ПВЛ не было, если, конечно, не предположить, что информация о ней принесена теми самыми варягами, что пришли с приглашённым князем. Тогда останется загадкой, в какой же календарно-хронологической системе время появления Рюрика сохранялось в устной традиции в течение двух столетий? Саги, даже если до-пустить, что они были сложены скандинавскими переселенцами, к источникам точной хронологии не отнести.
Сложности, с которыми сталкиваются исследователи при установлении дат большинства событий скандинавской истории дохристианского времени, хорошо известны. Даже время жизни и правления объединителя Норвегии конунга Харальда Прекрасноволосого определяется приблизительно, а начальная дата его вступления на престол в научных публикациях встречается в нескольких вариантах. Приглашённые на княжение варяги не могли донести точную дату своего прибытия, соотносимую с понятным будущему летописцу счётом лет «от сотворения мира» ни в устной (в сагах(13), например), ни в письменной форме(14), равно как и призвавшие их не сумели бы зафиксировать это событие в таких хронологических координатах, которыми мог бы воспользоваться монах-летописец много лет спустя (в начале XII в.). Нет никаких оснований предполагать существование в 60-е годы IX в., то есть в эпоху призвания Рюрика по хронологии «Повести», у зазвавших заморских варягов словен, кривичей и чуди какой-то традиции «анналистического» исчисления времени, по годам правления князей, например. Сама возможность существования у них в то время наследственной княжеской власти ничем не подтверждена.
Отмечая искусственность даты прихода Рюрика, мы упомянули некоторое у древнение летописцем истории династии, носящей его имя. На много ли? Ответить на этот вопрос помогут уже высказывавшиеся в литературе мнения о времени утверждения Олега в Киеве и становления этого города как центра древнерусской политии(15). Выдвигалось предположение, что это случилось «около 900 г., во всяком случае, ненамного раньше» [Франклин С., Шепард Д., 2000, с. 160](16).
А.А. Амальрик относил это событие к 900 году [Амальрик А.А., 2018, с. 108].А.В. Назаренко уверен в необходимости сдвинуть летописную дату начала кня-жения Олега в Киеве в сторону упозднения, ближе ко времени заключения дого-вора с Византией в 911 г. [Назаренко А.В., 2012, с. 13, прим. 2].
К.А. Цукерман, предлагая новую хронологию правления Олега, приводит ряд аргументов в пользу того, что «экспансия на юг и завоевание Киева должны быть, видимо, передвинуты с 880-х - 890-х гг. на 910 - 930-е гг.», что, помимо прочего, «поможет ликвидировать большой разрыв между письменными источниками и археологическими находками, ведь долгие годы раскопок так и не дали никаких материалов, которые доказывали бы важность Киева в IX в.» [Цукерман К., 1996, с. 77; 2003(б), с. 84]. В других своих работах он относит появление Рюрика приблизительно к 895 г. [он же, 2003(a), с. 76 - 99], а утверждение Олега в Киеве (возникшем «на исходе IX века как торговая фактория на окраине Хазарского каганата») полагает возможным «лет 30 - 40 спустя после летописной даты этого события» [он же, 2018, с. 661].
А.С. Щавелёв связывает завоевания славянских «племён» киевскими князьями (начиная с Олега и Игоря) со временем после 900 г., отмечая, что такая датировка снимает большинство противоречий генеалогического и общеисторического плана летописного нарратива [Щавелёв А.С., 2017(б), с. 28]. Исследователь обращает внимание на то, что после нападения руси на Константинополь в 860 г. и возможного её крещения около 866 / 867 г. нет ни одного упоминания о ней в византийских источниках до начала X в. [он же, 2016, с. 534], но крайне маловероятно предполагать, что росы, обитая в Киеве, больше 30 лет не вступали в кон-такты с империей [там же, с. 535]. Отсутствие византийских сообщений о руси согласуется с археологическими данными: в городе до начала X в. нет «ни скандинавских древностей, маркирующих распространение скандинавов - руси, никладов дирхамов, обозначающих пути дальней транзитной торговли, ни признаков какой-либо военно-политической элиты» [там же, с. 535].
Картина меняется в первой четверти X в. К тому времени относится целый комплекс известий о росах, клады дирхамов, археологические признаки (укрепления, погребения вооружённой элиты, торговый район Подол), возникновения Киева как политического и торгового центра [там же, с. 536]. Здесь уместно вспомнить и соображения Генрика Ловмянского, с Олегом прямо не связанные. Он, считая «явно вымышленным элементом» хронологию Рюрика, созданную вначале XII в. и не дающую оснований для выводов об отношении Рюрика к Рёрику, полагал, что «действительный Рюрик подвязался в Ладоге, скорее всего, на переломе IX и X веков - через четверть века после смерти Рорика фрисландского» [Ловмянский Г., 1963, с. 246, 247]. Имеющиеся сейчас в распоряжении исследователей археологические источники позволяют согласиться с теми учёными, которые относят утверждение варягов Олега в Киеве ко времени около рубежа столетий. В таком случае Рюрик, окажись он, в строгом соответствии с летописными данными, реальным родоначальником древнерусской династии (т. е. отцом Игоря), должен был появиться на исторической арене заметно позже 60-х годов, ближе к концу IX в.
Если связь двух этих князей достоверна, а степень их родства определяется как отец - сын, то при отсутствии подтверждённых дат жизни первого из них, о времени его деятельности можно было бы строить предположение по некоторым вехам жизни второго (рождение, начало княжения), окажись они достоверно известными. Однако источники позволяют говорить лишь о том, что в 911 г. Игорь не правил той русью, что заключала мирный договор с греками (в летописном тексте этого документа он не упомянут, как, впрочем, и никто из возможно имевшихся родственников Олега; не исключено даже, что к тому времени он ещё и не родился). Его вступление на престол могло приходиться на любой год в интервале от конца 911 до 941 г. Напомним, что А.А. Шахматов склонен был относить это событие к завершающей фазе указанного периода: «водворение Игоря в Киев относится ко времени около 940 года», - писал он [Шахматов А.А., 1915, с.ХХХIII; 1916, с. 74].(17) В пользу начала правления скандинавской династии в Киеве около условного 900 года свидетельствуют и нумизматические данные, сейчас имеющиеся в распоряжении исследователей. В киевском монетно-вещевом кладе 1851 г., младшие монеты чеканены в 293 г. х. (905 / 906) саманидским эмиром Исма‘илом ибн Ахмадом. Вяч. С. Кулешов датой тезаврации клада считает время «вряд ли позднее 907 - 908 гг.» [Кулешов Вяч. С., 2012, с. 171]. Основанием для такого вывода, по его словам, служит беспрецедентно быстрое ежегодное обновление монетной массы в первой четверти X в., когда «запаздывание дат младших монет по отношению к датам тезаврации кладов этого времени минимально - буквально считанные годы» [там же, с. 171, 172]. Другой киевский клад (1913 г.), где младшими монетами являются саманидские дирхамы, выпущенные между 287 и 294гг. х. (900 - 907), мог быть сокрыт «около 908 г.» [там же, с. 177].
В завершение экскурса о времени утверждения руси в Киеве не лишне вспомнить, что в сочинении византийского императора Константина VII Багрянородного упоминаются представители только двух поколений архонтов росов - Игорь и его сын Святослав, правивший в Немогардасе(18) [DAI. 9. 4 - 5], отнесённом к городам «внешней» Росии(19). Столь скупые сведения о княжеском семействе явно контрастируют с осведомлённостью этого автора в генеалогии правителей некоторых других народов, например, венгров. Тому могут быть разные причины: от недостатка информации до придания внешнеполитическим «делам венгерским» большего значения, чем росским. Допустимо, однако, предположить, что знакомые византийскому императору киевские росы - образование со-всем молодое, правящий род которого и был не глубже двух поколений.
Переключая внимание на вопрос о времени создания легенды, обратимся к древнерусскому княжескому именослову. В честь основателя династии впервые был наречён один из правнуков Ярослава Владимировича - Рюрик Ростиславич, умерший в 6600 (1092) г., и до этого лишь однажды упомянутый летописью под6594 (1086) г. [ПВЛ, с. 88, 91]. Так как смерть его отца Ростислава Владимировича датирована (6574) 1066 г. [там же, с. 72], то появление на свет Рюрика Ростиславича должно приходиться на первую половину 60-х годов XI в.
Примечательно, что имя родоначальника династии фиксируется в княжеской ветви, утратившей шансы на киевский престол. Отметим и тот факт, что первым так назвал одного из своих сыновей именно новгородский князь, но для нас важнее другое - дата рождения второго из упомянутых «Повестью» Рюриков подтверждает то, что легенда о призвании варягов и её главный персонаж в указанное время уже были известны (в правящем семействе, по крайней мере). Та-кой порядок взаимодействия княжеского именослова и легенды (когда сначала возникнет некий текст, а имя, упоминаемое в нём, со временем получает распространение) не раз отмечен в историографии. Вариант обратного влияния (уже проникшее в княжескую среду имя было вставлено в легенду) обычно не рассматривается.
В древнерусском именослове у Рюрика схожее положение с родоначальником полоцкой династической линии: Рогволодом становится лишь сын Всеслава, внук Брячислава и правнук Изяслава Владимирича [Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б.., 2021, с. 30], чьё княжение приходится уже на начало XII в.
Ввиду отсутствия в ПВЛ каких-либо иных «зацепок», проливающих свет на время создания легенды, исследователи вынужденно обращаются к «Похвале Владимиру»(20) Илариона - единственному древнерусскому внелетописному тексту раннего происхождения (написан до 1050 г.), как-то отражающему родословие княжеской династии. В ней автор упоминает Игоря, Святослава и Ольгу, но молчит о Рюрике. Из этого можно заключить, что во время создания этого сочи-нения легенды о призвании ещё не существовало и наиболее вероятное время её появления приходится на 50-е - первую половину 60-х годов X века, но такой вывод базируется на весьма шатких основаниях, ведь целью сочинения Илариона была отнюдь не история правящей династии, и он вполне мог ограничиться теми её представителями, которые, по его словам, «мужьствомъ же и храборъствомъ прослуша въ странахъ многах, и побѣдами и крѣпостию поминаются нынѣ и словуть» [Молдаван А.М., 1984, с. 91, 92].
Отсутствие упоминания имени династа-эпонима в произведениях Илариона и других древнерусских сочинениях домонгольской эпохи некоторыми исследователями рассматривается как ключевой факт, доказывающий неисторичность призванного князя. Их оппоненты апеллируют, в числе прочего, к названию правившего на Руси рода Рюриковичей, видя в нём неоспоримое доказательство своей правоты и реального существования полулегендарного правителя.(21)
Княжеский именослов, отражённый в «Повести», демонстрирует крайне редкое обращение к древнейшим именам. Если Рюрик Ростиславич был единственным (кроме реального или мнимого основателя династии), известным лето-писцу, носителем этого имени, то тёзкой Игоря Старого оказывается только сын Ярослава Владимировича, умерший в 6568 (1060) г. [ПВЛ, с. 71]. То есть имя князя вполне исторического, известного не только «Повести», но и другим источникам, воспроизводилось в правящем семействе не чаще имени Рюрика. Олегов же в княжеском именослове «Повести» немногим больше, чем Игорей и Рюриков. Это имя носили сыновья Святослава Игоревича и Святослава Ярославича. Первый родился, вероятно, в 950-х годах, второй - столетием позже. А.П. Толочко в связи с этим обращает внимание на симметрию имён и дат [Толочко А.П.,2015, с. 44].
Не лишне вспомнить, что ПВЛ знает лишь одну Ольгу - супругу и преемницу Игоря. Других носительниц этого имени не отмечено вплоть до второй чет-верти XII в., когда так были названы дочь полоцкого князя Вячеслава Святославича и дочь Юрия Владимировича Долгорукого, ставшая в 1150 г. женой Ярослава Владимировича Осмомысла [Коган В.М., 1993, с. 226, 227].
Впрочем, любые суждения о встречаемости в «Повести» женских имён стоит считать некорректными из-за особенностей этого источника, суммированных Анджеем Поппэ: «Не было принято называть по имени супругу
<...> и упоминать о рождении княжеских дочерей, и даже о родственных связях с другими династиями в результате выдачи замуж княжон сообщалось весьма редко. Повесть временных лет, отметившая последовательно рождение сыновей Ярослава, ни словом не упоминает его дочерей» [Поппэ А., 1997, с. 108].
Итак, попытки рассчитать время создания легенды, опираясь на княжеский именослов, отражённый в ПВЛ и сочинении Илариона, не дают однозначного результата, а других источников, увы, нет.
Объясняя появление иноземца во главе восточнославянского государства, исследователи, с доверием воспринимающие летописный рассказ о приглашении Рюрика группой племён (22), остаются в плену таких представлений о возможных механизмах этого процесса, которые сложились под влиянием реалий развитого Средневековья и Нового времени, когда отпрыск европейской династии мог получить власть за рубежами своей страны путём заключения удачного династического брака или же избрания на престол, которое и соответствует «призванию» в терминологии «Повести». Для финала первобытной эпохи более вероятны иные сценарии прихода чужеземцев к управлению социумами. Так, у пруссов и литовцев «власть в отделяющейся от рода дружине мог получить любой удачливый в битвах воин, в том числе и выходец из других этнических группировок, <...> вождями могли стать не представители родовой аристократии, а иноплеменники»[Кулаков В.И., 1989, с. 36]. Хорошо известен аналогичный случай (создание «державы» Само) и у славян в VII в. [Хроники Фредегара…, IV, 48 (с. 212)].
Такой путь прихода к власти, имей он отношение к Рюрику, мог бы объяснить, почему о родословной основателя династии ничего не знали даже современники, не говоря уже о летописце, взявшемся за перо два века спустя, и стало бы понятно, от чего «саги красноречиво молчат о скандинавском происхождении русских князей» [Джаксон Т.Н., 1991, с. 164]. Правда, для того, чтобы доказывать или опровергать возможность такого сценария, надо выяснить, а были ли знать и дружины у словен в IX веке (23), но на этот вопрос ответ при имеющихся источниках получить проблематично.
Чтобы занять иностранный престол требуется, помимо прочего, наличие важнейшего условия - самого престола, то есть, применительно к нашему слу-чаю, совокупности признаков, обозначающих существование в Приильменье и в бассейне Волхова в 60-е годы IX века династической надплеменной княжеской власти, осуществляющей свои функции в иерархическом, социально и экономически стратифицированном обществе, преодолевшем управленческие традиции времён военной демократии. Остаётся загадкой, где авторам, уверовавшим в приглашение варягов-правителей, видится такой престол доваряжского времени.
Не маловажно, что титуловаться приглашённый властитель должен бы в соответствии с традицией обретённого им престола, то есть по наименованию страны или призвавшего племени: «князь словенский» или «князь Словении», если словене не летописный конструкт (см. прим.20), а реально существовавшая общность, игравшая заметную или даже ведущую роль в конгломерате приглашающих правителя племён. К примеру, титул и престол английских королей со-хранились даже после завоевания страны герцогом Нормандии, почему же в Приильменье и Поволховье должно быть иначе? О покорении словен нашему источнику ничего не известно. По данным ПВЛ, у них было своё «княженье» «вНовѣгородѣ» [ПВЛ, с. 10]. Даже допуская, что автором «Повести» завышен уровень политогенеза восточноевропейских славянских общностей и что приход Рюрика к власти мог быть аналогичен истории уже упоминавшегося выше Само (избрание предводителем удачливого иноземца), мы всё равно не сможем объяснить, отчего его ближайшие летописные преемники (Олег, Игорь) зовутся только русскими князьями, без указания в титуле народов, пригласивших варягов. Этому можно найти обоснование в случае завоевания, но не «призвания».
Часть 2