Сектантство в науке: 1. Ошибки в выделении и трактовке ключевого бита
В норме каждое повествовательное предложение разумной речи должно содержать только одну мысль (утверждение). В идеале это единственный бит информации (ответ «да» или «нет» на явно или неявно заданный вопрос). Конечно, возможен выбор и из большего двух числа вариантов. Но чаще всего, здесь тоже подразумевается опровержение альтернативы.
Это верно даже для дипломатии, где очень часто цель состоит в том, чтобы замаскировать ключевую мысль (сначала ввести партнёра по переговорам в заблуждение, а годы спустя после подписания договора объяснить, с чем он де-юре согласился). Подобное лукавство типично также для торговли, любовной или иной игры. В художественной литературе мысль нередко утопает в красивословии.
Замечательный оборот «понимать друг друга с полуслова» недвусмысленно и точно говорит о том, что для изложения единственной мысли многовато даже целого слова. Тем не менее, обыденная речь излишне многословна. Причина в том, что корректное выражение мысли возможно только в заранее заданном контексте. В каждый момент диалога нужный контекст чётко понимается только одним из двух собеседников, вынужденным тестировать адекватность его восприятия и вносить требуемые уточнения или исправления. Публичная речь лишена обратной связи, ибо адресована неопределённо широкому кругу слушателей или читателей.
Непонимание контекста приводит к тому, что главная мысль теряется или извращается. Так как эта весьма типичная ошибка почти никогда не осознаётся, то она служит наиболее массовой причиной расстройства коммуникации.
Например, увидев слово «дарвинизм», обыватель решит, будто речь идёт о происхождении человека от обезьяны. Биолог подумает, будто текст посвящён теории эволюции. Более узкий специалист поймёт, что акцент там сделан на роли естественного отбора. И только вдумчивый профессионал разберётся, что на самом деле хотел сказать автор.
Жанр научной статьи требует лаконизма, что исключает возможность подробного описания контекста. С другой стороны, требования к точности выражения мысли здесь несопоставимо выше, чем в обыденной речи. Поэтому традиция формирования контекста складывалась на протяжении веков, превратившись в итоге в весьма специфический ритуал.
Он начинается с выбора журнала. Например, сборник по математической логике заведомо забракует статью логика-философа. В свою очередь, даже посвящённая философским проблемам статья математика не имеет шансов на публикацию на соседнем факультете.
Конечно, в этом случае ещё рано говорить о сектантстве. Но объективная предпосылка для него уже налицо. Она нередко вырастает до огромных размеров, когда речь идёт не о смежных науках, а о противоборствующих научных школах внутри одной и той же.
Историями типа «как поссорился…» богат каждый первый университет. В студенческие годы меня поразили отношения между топологами Ленинграда и Москвы. Да, речевые различия двух столиц типа «бордюр-поребрик» уже давно стали притчей во языцех. Но одно дело разговорная речь, а совсем иное - точные термины точнейшей из наук. Питерскую «компактность» москвичи (вслед за П.С.Александровым) стали называть «бикомпактностью». Ленинградцы же для обозначения московской «компактности» использовали термин «секвенциальная компактность». Подобных терминологических конфликтов накопилось так много, что не могло быть речи не только о перекрёстных публикациях, но даже о взаимном цитировании. Каждая из двух научных школ успешно делала вид, будто другой вовсе не существует.
В своей глубинной основе это явление сродни нашизму. Произошла подмена ключевого бита: им стала альтернатива «свой-чужой», тогда как содержание и результаты научных исследований вынуждены были отодвинуться на десятый план. Конечно, список цитируемой литературы заметно облегчал задачу быстрого уточнения контекста (все термины используются в том же смысле, что и у перечисленных авторов). Однако более важной стала демонстрация принадлежности к нужному лагерю. Особенно ярким примером такого рода было массовое цитирование классиков марксизма в советские годы.
Это верно даже для дипломатии, где очень часто цель состоит в том, чтобы замаскировать ключевую мысль (сначала ввести партнёра по переговорам в заблуждение, а годы спустя после подписания договора объяснить, с чем он де-юре согласился). Подобное лукавство типично также для торговли, любовной или иной игры. В художественной литературе мысль нередко утопает в красивословии.
Замечательный оборот «понимать друг друга с полуслова» недвусмысленно и точно говорит о том, что для изложения единственной мысли многовато даже целого слова. Тем не менее, обыденная речь излишне многословна. Причина в том, что корректное выражение мысли возможно только в заранее заданном контексте. В каждый момент диалога нужный контекст чётко понимается только одним из двух собеседников, вынужденным тестировать адекватность его восприятия и вносить требуемые уточнения или исправления. Публичная речь лишена обратной связи, ибо адресована неопределённо широкому кругу слушателей или читателей.
Непонимание контекста приводит к тому, что главная мысль теряется или извращается. Так как эта весьма типичная ошибка почти никогда не осознаётся, то она служит наиболее массовой причиной расстройства коммуникации.
Например, увидев слово «дарвинизм», обыватель решит, будто речь идёт о происхождении человека от обезьяны. Биолог подумает, будто текст посвящён теории эволюции. Более узкий специалист поймёт, что акцент там сделан на роли естественного отбора. И только вдумчивый профессионал разберётся, что на самом деле хотел сказать автор.
Жанр научной статьи требует лаконизма, что исключает возможность подробного описания контекста. С другой стороны, требования к точности выражения мысли здесь несопоставимо выше, чем в обыденной речи. Поэтому традиция формирования контекста складывалась на протяжении веков, превратившись в итоге в весьма специфический ритуал.
Он начинается с выбора журнала. Например, сборник по математической логике заведомо забракует статью логика-философа. В свою очередь, даже посвящённая философским проблемам статья математика не имеет шансов на публикацию на соседнем факультете.
Конечно, в этом случае ещё рано говорить о сектантстве. Но объективная предпосылка для него уже налицо. Она нередко вырастает до огромных размеров, когда речь идёт не о смежных науках, а о противоборствующих научных школах внутри одной и той же.
Историями типа «как поссорился…» богат каждый первый университет. В студенческие годы меня поразили отношения между топологами Ленинграда и Москвы. Да, речевые различия двух столиц типа «бордюр-поребрик» уже давно стали притчей во языцех. Но одно дело разговорная речь, а совсем иное - точные термины точнейшей из наук. Питерскую «компактность» москвичи (вслед за П.С.Александровым) стали называть «бикомпактностью». Ленинградцы же для обозначения московской «компактности» использовали термин «секвенциальная компактность». Подобных терминологических конфликтов накопилось так много, что не могло быть речи не только о перекрёстных публикациях, но даже о взаимном цитировании. Каждая из двух научных школ успешно делала вид, будто другой вовсе не существует.
В своей глубинной основе это явление сродни нашизму. Произошла подмена ключевого бита: им стала альтернатива «свой-чужой», тогда как содержание и результаты научных исследований вынуждены были отодвинуться на десятый план. Конечно, список цитируемой литературы заметно облегчал задачу быстрого уточнения контекста (все термины используются в том же смысле, что и у перечисленных авторов). Однако более важной стала демонстрация принадлежности к нужному лагерю. Особенно ярким примером такого рода было массовое цитирование классиков марксизма в советские годы.