ДЕБАТЫ ШЕСТОГО РЕЙНСКОГО ЛАНДТАГА

[masonstop]

Глава l Следующая

ДЕБАТЫ ШЕСТОГО РЕЙНСКОГО ЛАНДТАГА
(СТАТЬЯ ПЕРВАЯ)
ДЕБАТЫ О СВОБОДЕ ПЕЧАТИ И ОБ ОПУБЛИКОВАНИИ ПРОТОКОЛОВ СОСЛОВНОГО СОБРАНИЯ
К изумлению всей пишущей и читающей Германии прусская «Staats-Zeitung»13 в одно прекрасное берлинское весеннее утро опубликовала свои признания. Она, конечно, избрала для этого великосветскую, дипломатическую форму, а не занимательную форму исповеди. Она сделала вид, что хочет показать своим сестрам зерцало познания, она мистически- загадочно говорила только о других прусских газетах, между тем как на самом деле она го- ворила о той газете, которая является прусской par excellence* - о себе самой.

Это обстоятельство допускает различные объяснения. Цезарь говорил о себе в третьем лице. Почему же в таком случае прусской «Staats-Zeitung», когда она говорит о третьих ли- цах, не иметь в виду самоё себя? Дети, говоря о себе, обыкновенно вместо слова «я» назы- вают себя по имени: «Георг» и т. п. Почему же прусской «Staats-Zeitung» не замещать место- имение «я» именами: «Vossische»14, «Spenersche»15 или именем какого-нибудь другого свято- го?

Появилась новая цензурная инструкция. Наши газеты сочли необходимым усвоить мане- ры и внешние формы, подобающие свободе. И прусская «Staats-Zeitung» тоже была вынуж- дена встряхнуться и обзавестись какой-нибудь либеральной - по меньшей мере, самостоя- тельной - идеей.

Первым необходимым условием свободы является, однако, самопознание, самопознание же невозможно без признаний.

*
- по преимуществу, в истинном значении слова. Ред.

30

Если только твердо помнить, что прусская «Staats-Zeitung» опубликовала здесь свои при- знания; если не упускать из виду, что мы тут видим перед собой первое пробуждение полу- официального газетного детища к самосознанию, - то все загадки будут разрешены. Мы убедимся, что прусская «Staats-Zeitung» «невозмутимым тоном произносит великие слова», и нам только трудно будет решить: восхищаться ли нам больше невозмутимостью этого вели- чия или величием этой невозмутимости?

Едва только успела появиться цензурная инструкция, едва только успела «Staats-Zeitung» прийти в себя от этого удара, как она выступила с вопросом: «Какую пользу принесла вам, прусским газетам, большая свобода по отношению к цензуре?»

Она, очевидно, этим хочет сказать: какую пользу принесли мне долгие годы строгого цен- зурного надзора? Чем же я стала, несмотря на весь старательный надзор и всестороннюю опеку? И что же теперь будет со мной? Ходить самостоятельно я не научилась, а падкая на зрелища публика ждёт всяких антраша от паралитика. Такая же участь ждёт и вас, мои сёст- ры! Признаем же открыто перед прусским народом наши слабости, но будем дипломатичны в этих своих признаниях. Мы не скажем ему прямо, что мы неинтересны. Но мы ему скажем, что если прусские газеты неинтересны прусскому народу, то прусское государство не пред- ставляет интереса для газет.

Смелый вопрос «Staats-Zeitung» и ещё более смелый ответ являются только прелюдией к её пробуждению, - это она сквозь сон бормочет текст той роли, которую она впоследствии исполнит. Она пробуждается к сознанию, она проявляет свою сокровенную сущность. Вни- майте Эпимениду16!

Известно, что первой теоретической деятельностью рассудка, который ещё колеблется между чувственностью и мышлением, является счёт. Счёт - это первый свободный теоре- тический акт рассудка ребёнка. Давайте считать, - взывает прусская «Staats-Zeitung» к своим сёстрам17. Статистика - первая политическая наука! Я познал голову человека, если я знаю, сколько на ней волос.

Поступай по отношению к другим так, как ты желал бы, чтобы поступали по отношению к тебе. И можно ли оценить по Достоинству нас самих, в особенности меня, прусскую «Staats-Zeitung», лучше, чем статистическим путём! Именно статистика удостоверит не только тот факт, что я столь же часто выхожу в свет, как любая французская или английская газета, но также и тот факт, что меня меньше читают, чем какую бы
31
то ни было газету цивилизованного мира. Откиньте чиновников, которые без особого жела- ния вынуждены интересоваться мной, сбросьте со счёта общественные заведения, которые не могут обходиться без полуофициального органа, - кто же станет читать меня, - я спра- шиваю, кто? Сосчитайте производимые на меня затраты, сосчитайте доходы, которые я при- ношу, и вы убедитесь, что произносить невозмутимым тоном великие слова вовсе не значит заниматься прибыльным делом. Видите, как убедительна статистика, как простой арифмети- ческий счёт делает излишними всякие дальнейшие умственные операции. Итак, считайте! Цифровые таблицы просвещают публику, не возбуждая сё страстей.

«Staats-Zeitung» с её высоким пониманием значения статистики ставит себя рядом не только с китайцем18, не только со статистиком мироздания - Пифагором19. Она показывает, что находится под влиянием великого натурфилософа новейшего времени, который хотел представить в числовых рядах все различия в мире животных* и т. д.

Таким образом, для «Preusische Staats-Zeitung», несмотря на весь её бросающийся в глаза позитивизм, не являются чуждыми и принципы современной философии.

«Staats-Zeitung» - газета всесторонняя. Она не успокаивается на числе, на величине вре- мени. Она идёт дальше в своем признании количественного принципа, она отдаёт должное и пространственной величине. Пространство - это первое, что импонирует ребёнку своей ве- личиной. Оно - первая величина, с которой ребёнок сталкивается в мире. Ребёнок поэтому считает человека большого роста большим человеком, и точно так же по-детски рассуждаю- щая «Staats-Zeitung» повествует нам о том, что толстые книги несравненно лучше, чем тон- кие, о листках же, о газетах, выходящих ежедневно в размере одного только печатного лис- та, и говорить не приходится.

Вы, немцы, умеете высказываться только обстоятельно! Пишите же весьма пространные книги о государственном устройстве, пишите весьма солидные учёные труды, которых ни- кто, кроме почтенного автора и почтенного рецензента, не читает, но помните, что ваши га- зеты - это не книги. Сообразите, какое количество листов бумаги содержит основательный трёхтомный труд! Ищите поэтому дух наших дней, дух времени не в газетах, которые пред- лагают вам статистические таблицы, а в книгах, размеры которых уже служат гарантией их основательности.

*
- Лоренца Окена. Ред.

32

Помните, благонравные дети, что тут речь идёт об «учёных» вещах. Штудируйте поэтому прежде всего толстые книги, и вы проникнетесь любовью также и к нам, газетам, за наш воз- душный формат, за нашу светскую лёгкость, которые после толстых книг оказывают поис- тине освежающее действие.

Правда, наше время не имеет уже того настоящего чувства величия, которое восхищает нас в средних веках. Посмотрите на наши тощие пиетистские трактатики, на наши философ- ские системы размером всего in octavo* и сравните их с двадцатью огромными фолиантами Дунса Скота. Эти фолианты вам даже не надо читать. Уже одни их фантастически огромные размеры трогают - подобно готическому зданию - ваше сердце, поражают ваши чувства. Эти первобытно-грубые колоссы действуют на душу как нечто материальное. Душа себя чувствует подавленной под тяжестью массы, а чувство подавленности есть начало благого- вения. Не вы владеете этими книгами, а они владеют вами. Вы являетесь их акциденцией, и такой же акциденцией, по мнению прусской «Staats-Zeitung», должен стать народ по отно- шению к своей политической литературе.

Таким образом, «Staats-Zeitung» не лишена исторических, присущих солидному средневе- ковью принципов, хотя и выражается она совершенно по-современному.

Если, однако, теоретическое мышление ребенка имеет количественный характер, то суж- дение ребёнка, как и его практическое мышление, имеет характер прежде всего практически- чувственный. Чувственная природа организма ребёнка - это первая связь, которая соединя- ет его с миром. Практические органы чувств, преимущественно нос и рот, являются первы- ми органами, при помощи которых он оценивает мир. Поэтому по-детски рассуждающая прусская «Staats-Zeitung» определяет при помощи носа ценность газет вообще, свою собст- венную ценность в частности. Если один греческий мыслитель считает лучшими сухие ду- ши20, то «Staats-Zeitung» считает «хорошими» газетами «благовонные». Она не может нахва- литься «литературным ароматом», присущим аугсбургской «Allgemeine»21 и «Journal des Debats»22. Похвальная, редкая наивность! Великий, величайший Помпей!

Развернув, таким образом, перед нами целый ряд отдельных, заслуживающих признатель- ности мыслей, давших нам возможность глубоко заглянуть в её душу, «Staats-Zeitung» резю- мирует затем свой взгляд на государство в одном глубоком

*
- формат книги в восьмую листа. Ред.

33
рассуждении, центральное место в котором занимает великое открытие, «что в Пруссии го- сударственное управление и весь организм государства отделены от политического духа и поэтому те могут представлять никакого политического интереса ни для народа, ни для пе- чати».

По мнению прусской «Staats-Zeitung», таким образом, в Пруссии государственное управ- ление непричастно к политическому духу, или политический дух непричастен к государст- венному управлению. Как неделикатно поступает здесь «Staats-Zeitung», высказывая нечто такое, хуже чего не мог бы придумать злейший враг, а именно, что действительная государ- ственная жизнь лишена политического духа и что политический дух живёт вне действитель- ного государства!

Однако мы не должны забывать детски-чувственную точку зрения прусской «StaatsZeitung». Она повествует нам о том, что когда речь идёт о железных дорогах, следует думать только о железе и дорогах, когда речь идёт о торговых договорах, следует думать только о сахаре и кофе, когда речь идёт о кожевенных заводах, - только о коже. Разумеется, ребёнок не идёт дальше чувственного восприятия, он видит только единичное, не подозревая суще- ствования тех невидимых нервных нитей, которые связывают это особое с всеобщим, кото- рые в государстве, как и повсюду, превращают материальные части в одушевлённые члены одухотворённого целого. Ребёнок верит, что солнце вращается вокруг земли, всеобщее - вокруг частного. Ребёнок поэтому не верит в дух, зато он верит в привидения.

В соответствии с этим прусская «Staats-Zeitung» считает политический дух французским привидением, и ей кажется, что она заклинает это привидение, бросая ему в голову кожу, са- хар, штыки и цифры.

Однако, прервёт нас здесь читатель, ведь мы хотели поговорить о «дебатах в рейнском ландтаге», а вместо этого нам преподносят «невинного ангела», старообразное детище прес- сы, «Preusische Staats-Zeitung», и повторяют те старчески-премудрые колыбельные песни, при помощи которых она снова и снова пытается убаюкать себя и своих сестёр, чтобы погру- зиться в глубокий зимний сон.

Но разве не сказал Шиллер:[Spoiler (click to open)]
И то, что увидеть не может мудрец,
Доходит до детских невинных сердец23
.

Прусская «Staats-Zeitung» «в своей невинности сердечной» напомнила нам, что в Пруссии, не хуже чем в Англии, мы

34

имеем сословные собрания, дебаты которых ежедневная пресса имела бы-де право обсуж- дать, если бы она умела это делать, ибо в классически гордом сознании своего достоинства «Staats-Zeitung» полагает, что не хватает прусским газетам не права, а уменья. Это качество в виде особой привилегии мы охотно за ней признаём и, не распространяясь дальше о её спо- собностях, берём на себя смелость осуществить на деле ту идею, которую она в своей невин- ности сердечной выболтала.

Опубликование протоколов ландтага лишь тогда станет действительностью, когда они бу- дут обсуждаться как «публичные факты», т. е. когда они станут достоянием печати. Нас, ко- нечно, ближе всего касается последний рейнский ландтаг.

Мы начинаем с «дебатов о свободе печати» и предварительно заметим, что при обсужде- нии этого вопроса мы будем иногда выступать как участники, высказывая наш собственный взгляд; в дальнейших же статьях мы будем следить за ходом прений и освещать его больше с точки зрения историка-наблюдателя.

Самый характер прений обусловливает это различие в способе изложения. В дебатах по всем остальным вопросам различные мнения защищались представителями сословий с оди- наковой силой. В вопросе же о печати, наоборот, противники свободы печати имеют некото- рое преимущество. Помимо ходячих выражений и общих мест, которые носятся в воздухе, мы встречаем у этих противников какой-то патологический аффект, страстную предвзя- тость, обусловленную их действительным, а не воображаемым отношением к печати, между тем как у защитников печати на этом ландтаге, вообще говоря, нет никакого действитель- ного отношения к их подзащитному. Они никогда не знали свободу печати как насущную потребность. Для них она дело ума, в котором сердце не принимает никакого участия. Она для них «экзотическое» растение, с которым они связаны только как «любители». Вследст- вие этого они против особо «веских» доводов противников выставляют подчас слишком об- щие, расплывчатые рассуждения, но даже и самый скудоумный довод претендует на важное значение, пока он не разбит наголову.

Гете как-то сказал, что художнику удаётся изображение только такого типа женской кра- соты, который он любил хотя бы в одном живом существе24. Свободе печати также присуща своя красота, - хотя красота эта отнюдь не женская, - и её надо любить, чтобы быть в со- стоянии защищать ее. Существование того, что я действительно люблю, я ощущаю как необ- ходимое, я чувствую в нём потребность, без него моё

35
существование не может быть полным, удовлетворённым, совершенным. Между тем упомя- нутые защитники свободы печати, повидимому, наслаждаются полнотой жизни и при отсут- ствии свободы печати.

Либеральная оппозиция показывает нам уровень политического собрания, как вообще оп- позиция служит показателем уровня развития данного общества. В такое время, когда со- мневаться в привидениях считается философской смелостью, когда протест против суда над ведьмами кажется парадоксом, - в такое время чем-то вполне законным признаются вера в привидения и процессы о ведьмах. Страна, которая, подобно древним Афинам, смотрит на прихлебателей, паразитов, льстецов, как на исключения, противоречащие народному разуму, как на юродство, - такая страна есть страна независимости и самостоятельности. Народ же, который, как все народы доброго старого времени, право думать и высказывать истину пре- доставляет только придворным шутам, может быть только народом зависимым и обезличен- ным. Собрание сословий, в котором оппозиция уверяет, что свободная воля присуща челове- ческой природе, по меньшей мере не есть собрание сословий свободной воли. Исключение только подтверждает правило. Либеральная оппозиция показывает нам, во что превратилась либеральная позиция, показывает ту степень, в какой свобода воплотилась в человеке.

Если мы поэтому заметили, что защитники свободы печати в сословном собрании ни в ко- ем случае не стоят на высоте своей задачи, то это ещё в большей мере относится ко всему ландтагу вообще.

И тем не менее мы начинаем изложение дебатов ландтага именно с этого пункта, исходя не только из особого интереса к свободе печати, но также и из общего интереса к ландтагу. Нигде специфически-сословный дух не выразился яснее, определённее и полнее, чем в деба- тах о печати. В особенности это верно по отношению к оппозиции против свободы печати, подобно тому как вообще в оппозиции против общей свободы проявляется наиболее резко и беспощадно, как бы показывая свои зубы, дух известного круга, индивидуальный интерес определённого сословия, естественная односторонность характера.

Дебаты дают нам полемику княжеского сословия против свободы печати, полемику дво- рянского сословия, полемику городского сословия, так что здесь полемизируют не отдель- ные лица, а сословия. Какое зеркало могло бы вернее отразить внутренний характер ландтага, чем дебаты о печати?

36

Мы начинаем с оппонентов против свободы печати, а именно, как и подобает, - с орато- ра из княжеского сословия.

Мы не будем подробно останавливаться на первой части его речи относительно того, «что и свобода печати и цензура составляют зло и т. д.», так как тема эта более основательно ра- зобрана другим оратором. Но мы не можем обойти молчанием характерную для оратора ар- гументацию.
«[Spoiler (click to open)]
Цензура - меньшее зло, чем распущенность прессы». «Это убеждение постепенно так укрепилось в на- шей Германии» (спрашивается, какая это часть Германии?), «что и Союз издал по этому поводу законы, кото- рые Пруссия одобрила и которым она подчинилась»
25.

Ландтаг обсуждает вопрос об освобождении печати от сё пут. Самые эти путы, говорит оратор, самые эти цепи, которыми скована печать, доказывают, что она не предназначена для свободного движения. Её скованное существование свидетельствует о её сущности. Законы против свободы печати опровергают свободу печати.

Это - дипломатический аргумент против всяких реформ, в наиболее решительной форме высказанный классической теорией известной партии26. Каждое ограничение свободы при- знаётся фактическим, неопровержимым доказательством того, что у власть имущих когда-то было убеждение в необходимости ограничения свободы, и это убеждение объявляется руко- водящим началом в последующее время.

Когда-то приказывали верить, что земля не движется вокруг солнца. Был ли Галилей оп- ровергнут этим?

Точно так же в нашей Германии было узаконено общеимперское убеждение, разделяемое и каждым владетельным князем в отдельности, что крепостное состояние есть природное свойство определённых человеческих существ, что истина яснее всего доказывается посред- ством хирургических операций, т. е. с помощью пыток, что огонь ада лучше всего демонст- рируется еретику пылающими кострами на земле.

Разве узаконенное крепостное состояние не являлось фактическим доказательством про- тив рационалистической выдумки, что человеческое тело не есть объект пользования и вла- дения? Разве первобытно-грубая пытка не опровергала пустую теорию о том, что кровопус- канием не обнаруживается истина, что растягивание позвоночника на лестнице для пыток не лишает человека стойкости, что судорога боли не есть признание?

Факт существования цензуры, по мнению оратора, опровергает свободу печати; и это фак- тически верно, это - истина, настолько связанная с известным фактом, что топография

37

в состоянии установить её пределы, - за определёнными шлагбаумами она перестаёт быть фактической и истинной.[Spoiler (click to open)]
«Ни в речах, ни в книгах», - поучают нас далее, - «ни в нашей Рейнской провинции, ни во всей Германии мы не видим, чтобы истинное и благородное духовное развитие было сковано»
. Этот благородный свет истины, озаряющий нашу печать, является-де даром цензуры.

Обратим прежде всего приведённую аргументацию оратора против него же самого; вме- сто рационального довода мы приведём правительственный указ. В новейшей прусской цен- зурной инструкции официально заявляется, что печать до сих пор подвергалась слишком большим ограничениям, что ей ещё только предстоит проникнуться истинно национальным содержанием. Оратор имеет возможность видеть, что убеждения в нашей Германии могут изменяться.

Но какой нелогичный парадокс - рассматривать цензуру как основу для лучшей части нашей печати!

Величайший оратор французской революции, voix toujours tonnante* которого доносится ещё и до нашего времени; лев, рычание которого надо было самому слышать, чтобы вместе с народом восклицать: «здорово ты, лев, зарычал!»27 , - Мирабо - получил своё образование в тюрьмах. Уж не являются ли поэтому тюрьмы высшими школами красноречия?

Если, несмотря на все духовные кордоны, немецкий дух стал способен на крупные пред- приятия, то было бы поистине княжеским предрассудком думать, что он достиг этого именно благодаря таможенным заставам и кордонам. Духовное развитие Германии совершалось не благодаря цензуре, а вопреки ей. Когда печать при цензурных условиях прозябает и влачит жалкое существование, то это приводится как аргумент против свободы печати, хотя это го- ворит только против несвободы печати. Если печать, несмотря на цензуру, сохраняет свои характерные, существенные черты, то и это приводится в пользу цензуры, хотя это говорит только в пользу духа, а не в пользу оков.

Вопрос об «истинном, благородном развитии», впрочем, - дело особое.

Во времена строгого соблюдения цензуры, от 1819 до 1830 года (позднее, - если и не в «нашей Германии», то всё же в значительной части Германии, - цензура сама подпала под цензуру условий времени и необычных убеждений, сложившихся

*
- всегда гремящий голос. Ред.

38
в этот период), наша литература переживала «стадию вечерних листков», которую с таким же правом можно назвать «истинной, благородной, живой и богато развитой», с каким ре- дактор «Abend-Zeitung», по фамилии «Винклер», избрал себе забавным образом псевдоним «Светлый», хотя в нём света было меньше, чем в блуждающем по ночам над болотами огоньке. Этот тёмный провинциал (Krahwinkler* ) с псевдонимом «Светлый» и представляет собой прототип тогдашней литературы. Тогдашний великий духовный пост докажет буду- щим поколениям, что если только немногие святые выдерживали пост в течение сорока дней, то вся Германия, даже не будучи святой, могла прожить более двадцати лет, не произ- водя и не потребляя духовной пищи. Печать опустилась до подлости, и трудно сказать, что преобладало: недостаток ума над недостатком характера, отсутствие формы над отсутствием содержания - или наоборот. Для Германии, пожалуй, было бы выгоднее всего, если бы кри- тике удалось доказать, что этот период никогда не существовал. Единственная область лите- ратуры, в которой тогда ещё билась живая жизнь, - область философской мысли, - пере- стала говорить по-немецки, потому что немецкий язык перестал быть языком мысли. Дух говорил непонятным, мистическим языком, ибо нельзя уже было говорить в понятных сло- вах о том, понимание чего запрещалось.

А что касается примера рейнской литературы, - этот пример, на самом деле, имеет до- вольно близкое отношение к рейнскому ландтагу, - то можно было бы обойти с фонарём Диогена в руках все пять правительственных округов и нигде не встретить «подлинного че- ловека». Мы это отнюдь не считаем недостатком Рейнской провинции, а скорее доказатель- ством её практически-политического смысла. Рейнская провинция может создать «свобод- ную печать»), но для «несвободной» ей не хватает ни ловкости, ни иллюзий.

Только что истекший литературный период, который мы можем назвать «литературным периодом строгой цензуры», служит, таким образом, очевидным, историческим доказатель- ством того, что цензура, несомненно, нанесла жестокий и непростительный ущерб развитию немецкого духа и что она ни в коем случае не предназначена быть magister bonarum artium**, как это кажется оратору. Или, может быть, под «благородной, истинной прессой» следует понимать такую, которая с благопристойным видом носит свои цепи?

*
Игра слов: Winkler - фамилия, «Krahwinkler» - «житель глухой провинции». Ред.
**
- учителем благородных искусств. Ред.

39
Если оратор «позволяет себе напомнить известную поговорку о мизинце и всей руке», то мы, наоборот, позволим себе спросить: не соответствует ли более всего достоинству прави- тельства протянуть духу своего народа не одну только руку, а сразу обе руки?

Наш оратор, как мы видели, с небрежной важностью, с дипломатической трезвостью уст- ранил вопрос об отношении цензуры к духовному развитию. Ещё решительнее он проявляет отрицательные стороны своего сословия в своих нападках на исторически сложившиеся формы свободы печати.

Что касается-де существования свободы печати у других народов, то

«[Spoiler (click to open)]
Англия не может служить примером, так как в течение целых столетий там исторически складывались та- кие условия, которые не могли бы быть созданы искусственно при помощи теорий ни в какой другой стране, но которые находят своё обоснование в своеобразном положении Англии». «В Голландии свобода печати не сумела предохранить от бремени государственного долга и в значительной степени содействовала возникновению ре- волюции, результатом которой было отпадение половины территории
». Мы пока умалчиваем о Франции, чтобы вернуться к ней после.[Spoiler (click to open)]
«Наконец, находим ли мы в Швейцарии осчастливленное свободой печати Эльдорадо? Разве мы не вспоми- наем с отвращением грубые споры между партиями, наполнявшие газетные страницы, когда партии, в верном сознании своего ничтожного человеческого достоинства, различались по названиям частей животного орга- низма - рогатые, копытные - и своей плоской руганью вызывали презрение у всех соседей!»

Английская печать не является-де доводом в пользу свободы печати вообще, потому что она покоится на исторических основах. Печать в Англии имеет заслуги лишь потому, что она развилась исторически, а не в качестве печати вообще, так как последняя-де должна была бы развиться без исторических основ. Выходит, что это - заслуга истории, а не печати. Как будто печать не составляет также часть истории, как будто английской печати не приходи- лось при Генрихе VIII, Марии Католичке, Елизавете и Якове выдерживать жестокую и под- час варварскую борьбу, чтобы добыть английскому народу его исторические основы!

И разве не говорит это, наоборот, в пользу свободы печати, если английская печать, при наибольшей свободе, не подействовала разрушительно на исторические основы? Но оратор не отличается последовательностью.
40