НЕВМЕНЯЕМОСТЬ КИПЯЩЕГО БУЛЬОНА
Надоел разнобой мнений. Варится бульон, в котором каждый считает себя существенным компонентом. Каждый считает, что видит чего-то, чего не видят другие. Знает чего-то, чего другим невдомек. Никто не помнит самого главного. Бульон кипит от того, что под кастрюлей горит газ. И никто из тех, кто варится в бульоне, не способен повернуть ручку, чтобы выключить газ или хотя бы уменьшить огонь. Этого не могут даже Путин с Медведевым в купе с Обамой, Меркель и Саркози. Это не по силам даже Ассанжу со всей его вооруженной программным обеспечением армией добровольных приверженцев. Поэтому, сидя в бульоне, мы можем только прогнозировать, сколько и до какого состояния предстоить кипятиться бульону. И не убежит ли из-под крышки бульон и сколько бульона вытечет или выкипит, а сколько останется, прежде чем газ выключат и бульон начнет остывать.
Проблема бульона в том, что он не хочет чувствовать себя бульоном, хотя не может перестать им быть. Он разглогольствует о своей субъектности, дорожит индентичностями составляющих его компонентов, гадает на своей собственной дрейфующей в его бурлениях гуще. О, великий, мыслящий, сознающий самого себя, сам себя постигающий бульон!
Но несмотря на все свое самопознание, бульон живет в вечном страхе быть съеденным. Он не хочет считаться с тем фактом, что в этом его предназначение. Кто-то будет съеден раньше, кто-то позже, кто-то с большим удовольствием, кто-то с меньшим. А та часть, которая почему-либо все-таки останется не съеденной, рано или поздно прокиснет и будет вылита на помойку.
Так чем же мне тебя утешить, бульон? Ведь ты так нуждаешься в утешениях, тебе так необходимо, чтоб на ночь рассказали детскую сказку со счастливым концом. Так что ж, слушай. Тебя съедят, но твоя лучшая часть, твои питательные вещества встроятся в молекулярную систему съевшего тебя высшего существа. Ты станешь его неотъемлемой частью. И тогда станешь повелевать миром. Ты еще отыграешься, еще возьмешь свое. Спи спокойно, дорогой бульон. Скоро ручку на плите повернут и пламя под тобой переведут в режим медленного огня.
И все же есть нечто, во что я верю. Что я исповедую помимо бесконечного скептицизма по отношению к кипящему бульону. Я верю в эмпатию. В то, что человек, способный поставить себя на место другого, услышать другого, понять другого - даже радикально непохожего на него самого, влоть до врага, ненавиядящего и проклинающего его, - защищен в этом мире лучше всех остальных. Меч не найдет, куда ударить, и тигр не найдет, куда вонзить клыки. А тот, для кого защищенность не имеет большого значения, благодаря эмпатии содержательнее остальных встроен в наш мир. Если, конечно, здраво оценивает свою эмпатию и не выдает за нее нечто совсем дургое. Например, полную неспособность не потерять себя среди других, не заблудиться среди своих представлений о других и самом себе.
Проблема бульона в том, что он не хочет чувствовать себя бульоном, хотя не может перестать им быть. Он разглогольствует о своей субъектности, дорожит индентичностями составляющих его компонентов, гадает на своей собственной дрейфующей в его бурлениях гуще. О, великий, мыслящий, сознающий самого себя, сам себя постигающий бульон!
Но несмотря на все свое самопознание, бульон живет в вечном страхе быть съеденным. Он не хочет считаться с тем фактом, что в этом его предназначение. Кто-то будет съеден раньше, кто-то позже, кто-то с большим удовольствием, кто-то с меньшим. А та часть, которая почему-либо все-таки останется не съеденной, рано или поздно прокиснет и будет вылита на помойку.
Так чем же мне тебя утешить, бульон? Ведь ты так нуждаешься в утешениях, тебе так необходимо, чтоб на ночь рассказали детскую сказку со счастливым концом. Так что ж, слушай. Тебя съедят, но твоя лучшая часть, твои питательные вещества встроятся в молекулярную систему съевшего тебя высшего существа. Ты станешь его неотъемлемой частью. И тогда станешь повелевать миром. Ты еще отыграешься, еще возьмешь свое. Спи спокойно, дорогой бульон. Скоро ручку на плите повернут и пламя под тобой переведут в режим медленного огня.
И все же есть нечто, во что я верю. Что я исповедую помимо бесконечного скептицизма по отношению к кипящему бульону. Я верю в эмпатию. В то, что человек, способный поставить себя на место другого, услышать другого, понять другого - даже радикально непохожего на него самого, влоть до врага, ненавиядящего и проклинающего его, - защищен в этом мире лучше всех остальных. Меч не найдет, куда ударить, и тигр не найдет, куда вонзить клыки. А тот, для кого защищенность не имеет большого значения, благодаря эмпатии содержательнее остальных встроен в наш мир. Если, конечно, здраво оценивает свою эмпатию и не выдает за нее нечто совсем дургое. Например, полную неспособность не потерять себя среди других, не заблудиться среди своих представлений о других и самом себе.