Солнце всходит и заходит.
Посвящается «прямому общению, через телевизер», господина нашего Президента с недостойным его народишком.
Когда, посмотрев и почитав различные новости Российской жизни, и экономические, и политические, и культурные, столичные и региональные, от Балтийского до Тихого, невольно пытаешься выстроить в какой-то логический, ассоциативный ряд…
И тогда возникает то ли аллюзия временнОго пространства, то ли мираж какой…
Хмурое осеннее небо, конец октября, леденящая поземка метет пыль вперемешку с редкими колючими снежинками, сечет ей куда-то спешащих прохожих… Сквозь их редкие стайки неспешно, но уверенно, идет мерным шагом крепко скроенный, коренастый, пролетарского вида мужчина в потертой, ношеной куртке серого сукна… Он идет не тяжелой поступью Командора, а широко и свободно развернув плечи, по-хозяйски. Из-под козырька видавшей виды кепки стальной взгляд с легким прищуром… Откуда он взялся в этом мегаполисе, где еще …цать лет назад все заводы и фабрики порезали на металлолом, и продали в Китай, а их место заняли офисы, конторы, банки, склады для китайского ширпотреба и суррогатной жратвы в химической упаковке.
Здесь больше нет заводов и фабрик, зато куда ни плюнь попадешь в офис, в торговую лавку, бордель, ночной кабак с наркопритоном, и везде у дверей мордатые охранники, охранники, охранники… Наконец-то наступила эра личностей; вертких, пронырливых, сильных, нахрапистых, не боящихся в чем-то там замараться, чего-то там нарушить или преступить. А это мерзкое совковое индустриальное советское прошлое растоптано! Растоптано! И уничтожено! Навсегда! вместе со всеми их заводами, фабриками, институтами и школами, заводскими поликлиниками, яслями и детсадами, с этими бескрайними никому не нужными толпами работяг и инженерии, с этими стаями вечно галдящей по-воробьиному школоты с красными ошейниками .
И кажется, что оно, Слава те Господи! никогда не вернется, что нет, невозможно возвратить их тоталитарное индустриальное прошлое в это нынешнее ирреальное , кишащее человеческим субпродуктом пространство, источающее сок потребления для скользкости проникновения … Бордели, офисы, наркопритоны, ЧОПы, склады, банки, охранники, бандиты, спекулянты, киллеры , ростовщики, клерки, слуги, рабы, наложницы, гомосеки и педофилы, топ-модели и проститутки, мерчендайзеры, аниматоры, террористы, полицаи, менеджеры, наркоманы и рэкетиры заполонили все здания, улицы, переулки и щели… Свобода силы для сильной личности! Именно этого, как бедуину воды нехватало задавленному тоталитаризмом обывателю…
Однако вот же он! Пролетарский осколок индустриального прошлого, идет как крейсер, раздвигая жиденькие волны прохожих. Ну очень похож на пролетария, от него на версту вокруг исходит давящая на чувства обывателя пролетарская аура. Откуда же он взялся? Из чего материализовался, из какой субстанции? Непонятно. Может быть многократное резкое сжатие «денежной массы» в кризисный период привело к резкому выбросу из неустойчивых граждан плазмоидов психической энергии исказивших «четвертое измерение»? Или что другое? Или все вместе? И этот тип выпав из Прошлого как ни в чем не бывало шагнул в Настоящее. Тонко чующие ситуацию обыватели на всякий случай огибают его.
Он идет по этим улицам и проспектам, Пролетарий, маленько чумазый такой, будто только щас вот в двигателе копался, будя в нем тысячи лошадиных сил. Идет, и толпа потребителей обтекает его, как набегающие волны форштевень корабля. Завернув за угол, идет по Охотному ряду все тем же мерным шагом, неотвратимо сокращая пространство и время.
С легкой тенью улыбки в уголках твердо сжатых губ , чуть прикоснувшись к кепке, властным движением руки он останавливает выкатившегося из подъезда и спешащего к персональному мерсу с мигалкой , величественно недоступного сенатора-депутата. Останавливает как раз на полпути к цели. И тот, словно упершись в невидимый забор, встал обездвиженый этим движением пролетарской руки, расширившимися зрачками, как в Привидение, вглядываясь в подходящего Пролетария…
Приблизившись вплотную, человек в серой поношенной куртке, привычно, как недоделанную деталь, взял сенатора двумя руками за брыли и вежливо улыбнувшись, безо всякого экстремизьма легонько так за эти холеные брыли встряхивает его, туды-сюды, туды-сюды. Затем, слегка картавя и надавливая голосом, настойчиво вопрошает, а не хочешь ли ты, дорогой наш господин сенатор добровольно поддержать либерально-патриотический порыв нашего дорогого господина Медведёва-премьера, и взять в собственность целый гектарчик благодатного Приморского края, где-нить на Алданском нагорье или Сихотэ-Алиньском хребте, для самосильного освоения и модернизации экономики нашей Родины. И отказать мне в этой просьбе, для вас будет очень неудобно, потому как и самого господина Медведёва уже везут в отдельном автомобиле, без мигалки, прямо на вокзал, для самоличного участия в этой самой модернизации. И только этот Пролетарий сделал сенатору-депутату такое неожиданное предложение, как тут же, откуда ни возьмись подлетел серый УАЗик, лихо развернувшись правым бортом к безмолвному сановнику. И зачарованный депутат, как сам не в себе открыл дверцу, и не только влез в УАЗик, но сам же и захлопнувшись изнутри.
Господина же Медведёва, сомнамбулически безучастно вперившего очи в ограниченное пространство салона, в это время и в сам-деле везли на заднем сиденье, в сопровождении чрезвычайной тройки вежливых граждан, охраняющих его несессер и походный чемодан-саквояж со сменой нижнего китайского термобелья, холодной вареной курицей типа «привет от Буша», айфоном голубого цвета и старенькой замызганной книжкой «Как закалялась Сталь», освященной на первой странице фиолетовой печатью «из библиотечного фонда СССР».
А там, на вокзале, уже под парами пыхтит самый могучий тепловоз, и брякают буферами многочисленные зеленые вагончики, за мутными стеклами которых расплывчато сереют до боли знакомые из телевизора лица... все сплошь члены, члены и члены. Они, бросив свои замки и поместья с шубохранилищами и бассейнами, яхты и роскошные кабинеты, извергнутые, подхваченные и взметенные могучим вихрем "модернизации" в мгновение ока очутились в плацкартных вагончиках с верхними и боковыми полками. Еще не осознав до конца всей романтизмы новой обстановки, они бледнеют и потеют, вглядываясь через вагонные окна на перрон, где бесконечная цепь суровых нацгвардейцев, без балаклав и с примкнутыми к карабинам штык-ножами, отгораживает их от тихо гудящей толпы разномастного народа, тех самых избирателей, которым они много лет обещали и пугали...
Только легкая рябь иногда проходит по многотысячной, заполонившей перрон толпе, когда к оцеплению иногда подъезжает серый УАЗик из которого выгружают припозднившихся «членов» и рысью провожают в ближайший вагон. На вокзальном здании пронизывающий октябрьский ветерок , морщит, волнует гигантское красное полотнище транспаранта, на нем белыми буквами, « В Добрый Путь господа! Каждому сенатору-депутату по гектару, топору и лопате!» «Каждому пахарю-министру подпряжем в хомут по упырю-капиталисту!» А под ним несколько транспарантиков поменьше, «Проведем модернизацию - уничтожим гнид инфляции!», «Ударный труд и здоровое питание - вот наше национальное достояние!» «Платон» вам друг, НАМ Истина дороже!», «Ученье свет! Да сгинет тьма Минобраза!".
Два бородатых упитанных мужика несколько отстранившись от остальной толпы, в черных телогрейках одетых поверх бабьих ночных рубах до пят, такого же черного цвета, держали свой индивидуальный транспарантик, «Не ищи богатств неправедных на Земле, ищи праведной жизни в честном труде!».
Ни трибун, ни цветов, ни ораторов нет на перроне, только стайка репортеров с видеокамерами, водя объективами по окнам вагонов, беззвучно перемещается вдоль солдатского оцепления.
Но вот уже и премьер помещен на свою персональную полку, а вежливые лица, сопровождающие «элитных покорителей Приморья» разошлись по вагонам, стуча прикладами, заняли свои места в тамбурах и служебных купе. И вот, вместо парадного оркестра, тихо и вразнобой, перезвякнулись буфера вагонов, прощаясь с медленно уплывающим вокзалом. Кто-то, то ли всхлипнул, то ли взрыднул, кто-то сняв бобровую шапку, вытер ей холодный пот со лба и откинулся к стенке вагона. Какое-то душевное оцепенение разлилось по вагонам с элитными покорителями Дальневосточной целины, гробовое молчание смягчалось только стуком вагонных колес…
Как вдруг, из темной глубины вагона, надтреснутый фальцет дребездя и робея затянул, "Я помнюю тот Ванинский поорт, …» и оборвался пугливо, но с другого конца вагона один, а за ним и другой, вполголоса подхватили, «…"Я помнюю тот Ванинский поорт, и рев параходав угрюмыый « И вот, сначала слабо, а потом все рыдалистей и рыдалистей, под перестук вагонных колес, поплыл подвывая нестройный хор дребезжащих голосов, "Я помнюю тот Ванинский поорт, и рев параходав угрюмыый, как шли депутатыы на боорт, в халодныые мрачныые трюмыы! Над морем сгущаалсяя тумаан, рревела стихиия морскааая, нам путь предстояял в Магадааан, сталицу Калыымскаава краяаа..." Кто-то пел, вытирая слезу, кто-то бессильно расплывшись на скамейке, остекленевшим взглядом упирался в пустоту, кто-то нервически кривя губы и постукивая по коленке золотым портсигаром, пальцами судорожно давил, мял незажженную сигарету…
Когда, посмотрев и почитав различные новости Российской жизни, и экономические, и политические, и культурные, столичные и региональные, от Балтийского до Тихого, невольно пытаешься выстроить в какой-то логический, ассоциативный ряд…
И тогда возникает то ли аллюзия временнОго пространства, то ли мираж какой…
Хмурое осеннее небо, конец октября, леденящая поземка метет пыль вперемешку с редкими колючими снежинками, сечет ей куда-то спешащих прохожих… Сквозь их редкие стайки неспешно, но уверенно, идет мерным шагом крепко скроенный, коренастый, пролетарского вида мужчина в потертой, ношеной куртке серого сукна… Он идет не тяжелой поступью Командора, а широко и свободно развернув плечи, по-хозяйски. Из-под козырька видавшей виды кепки стальной взгляд с легким прищуром… Откуда он взялся в этом мегаполисе, где еще …цать лет назад все заводы и фабрики порезали на металлолом, и продали в Китай, а их место заняли офисы, конторы, банки, склады для китайского ширпотреба и суррогатной жратвы в химической упаковке.
Здесь больше нет заводов и фабрик, зато куда ни плюнь попадешь в офис, в торговую лавку, бордель, ночной кабак с наркопритоном, и везде у дверей мордатые охранники, охранники, охранники… Наконец-то наступила эра личностей; вертких, пронырливых, сильных, нахрапистых, не боящихся в чем-то там замараться, чего-то там нарушить или преступить. А это мерзкое совковое индустриальное советское прошлое растоптано! Растоптано! И уничтожено! Навсегда! вместе со всеми их заводами, фабриками, институтами и школами, заводскими поликлиниками, яслями и детсадами, с этими бескрайними никому не нужными толпами работяг и инженерии, с этими стаями вечно галдящей по-воробьиному школоты с красными ошейниками .
И кажется, что оно, Слава те Господи! никогда не вернется, что нет, невозможно возвратить их тоталитарное индустриальное прошлое в это нынешнее ирреальное , кишащее человеческим субпродуктом пространство, источающее сок потребления для скользкости проникновения … Бордели, офисы, наркопритоны, ЧОПы, склады, банки, охранники, бандиты, спекулянты, киллеры , ростовщики, клерки, слуги, рабы, наложницы, гомосеки и педофилы, топ-модели и проститутки, мерчендайзеры, аниматоры, террористы, полицаи, менеджеры, наркоманы и рэкетиры заполонили все здания, улицы, переулки и щели… Свобода силы для сильной личности! Именно этого, как бедуину воды нехватало задавленному тоталитаризмом обывателю…
Однако вот же он! Пролетарский осколок индустриального прошлого, идет как крейсер, раздвигая жиденькие волны прохожих. Ну очень похож на пролетария, от него на версту вокруг исходит давящая на чувства обывателя пролетарская аура. Откуда же он взялся? Из чего материализовался, из какой субстанции? Непонятно. Может быть многократное резкое сжатие «денежной массы» в кризисный период привело к резкому выбросу из неустойчивых граждан плазмоидов психической энергии исказивших «четвертое измерение»? Или что другое? Или все вместе? И этот тип выпав из Прошлого как ни в чем не бывало шагнул в Настоящее. Тонко чующие ситуацию обыватели на всякий случай огибают его.
Он идет по этим улицам и проспектам, Пролетарий, маленько чумазый такой, будто только щас вот в двигателе копался, будя в нем тысячи лошадиных сил. Идет, и толпа потребителей обтекает его, как набегающие волны форштевень корабля. Завернув за угол, идет по Охотному ряду все тем же мерным шагом, неотвратимо сокращая пространство и время.
С легкой тенью улыбки в уголках твердо сжатых губ , чуть прикоснувшись к кепке, властным движением руки он останавливает выкатившегося из подъезда и спешащего к персональному мерсу с мигалкой , величественно недоступного сенатора-депутата. Останавливает как раз на полпути к цели. И тот, словно упершись в невидимый забор, встал обездвиженый этим движением пролетарской руки, расширившимися зрачками, как в Привидение, вглядываясь в подходящего Пролетария…
Приблизившись вплотную, человек в серой поношенной куртке, привычно, как недоделанную деталь, взял сенатора двумя руками за брыли и вежливо улыбнувшись, безо всякого экстремизьма легонько так за эти холеные брыли встряхивает его, туды-сюды, туды-сюды. Затем, слегка картавя и надавливая голосом, настойчиво вопрошает, а не хочешь ли ты, дорогой наш господин сенатор добровольно поддержать либерально-патриотический порыв нашего дорогого господина Медведёва-премьера, и взять в собственность целый гектарчик благодатного Приморского края, где-нить на Алданском нагорье или Сихотэ-Алиньском хребте, для самосильного освоения и модернизации экономики нашей Родины. И отказать мне в этой просьбе, для вас будет очень неудобно, потому как и самого господина Медведёва уже везут в отдельном автомобиле, без мигалки, прямо на вокзал, для самоличного участия в этой самой модернизации. И только этот Пролетарий сделал сенатору-депутату такое неожиданное предложение, как тут же, откуда ни возьмись подлетел серый УАЗик, лихо развернувшись правым бортом к безмолвному сановнику. И зачарованный депутат, как сам не в себе открыл дверцу, и не только влез в УАЗик, но сам же и захлопнувшись изнутри.
Господина же Медведёва, сомнамбулически безучастно вперившего очи в ограниченное пространство салона, в это время и в сам-деле везли на заднем сиденье, в сопровождении чрезвычайной тройки вежливых граждан, охраняющих его несессер и походный чемодан-саквояж со сменой нижнего китайского термобелья, холодной вареной курицей типа «привет от Буша», айфоном голубого цвета и старенькой замызганной книжкой «Как закалялась Сталь», освященной на первой странице фиолетовой печатью «из библиотечного фонда СССР».
А там, на вокзале, уже под парами пыхтит самый могучий тепловоз, и брякают буферами многочисленные зеленые вагончики, за мутными стеклами которых расплывчато сереют до боли знакомые из телевизора лица... все сплошь члены, члены и члены. Они, бросив свои замки и поместья с шубохранилищами и бассейнами, яхты и роскошные кабинеты, извергнутые, подхваченные и взметенные могучим вихрем "модернизации" в мгновение ока очутились в плацкартных вагончиках с верхними и боковыми полками. Еще не осознав до конца всей романтизмы новой обстановки, они бледнеют и потеют, вглядываясь через вагонные окна на перрон, где бесконечная цепь суровых нацгвардейцев, без балаклав и с примкнутыми к карабинам штык-ножами, отгораживает их от тихо гудящей толпы разномастного народа, тех самых избирателей, которым они много лет обещали и пугали...
Только легкая рябь иногда проходит по многотысячной, заполонившей перрон толпе, когда к оцеплению иногда подъезжает серый УАЗик из которого выгружают припозднившихся «членов» и рысью провожают в ближайший вагон. На вокзальном здании пронизывающий октябрьский ветерок , морщит, волнует гигантское красное полотнище транспаранта, на нем белыми буквами, « В Добрый Путь господа! Каждому сенатору-депутату по гектару, топору и лопате!» «Каждому пахарю-министру подпряжем в хомут по упырю-капиталисту!» А под ним несколько транспарантиков поменьше, «Проведем модернизацию - уничтожим гнид инфляции!», «Ударный труд и здоровое питание - вот наше национальное достояние!» «Платон» вам друг, НАМ Истина дороже!», «Ученье свет! Да сгинет тьма Минобраза!".
Два бородатых упитанных мужика несколько отстранившись от остальной толпы, в черных телогрейках одетых поверх бабьих ночных рубах до пят, такого же черного цвета, держали свой индивидуальный транспарантик, «Не ищи богатств неправедных на Земле, ищи праведной жизни в честном труде!».
Ни трибун, ни цветов, ни ораторов нет на перроне, только стайка репортеров с видеокамерами, водя объективами по окнам вагонов, беззвучно перемещается вдоль солдатского оцепления.
Но вот уже и премьер помещен на свою персональную полку, а вежливые лица, сопровождающие «элитных покорителей Приморья» разошлись по вагонам, стуча прикладами, заняли свои места в тамбурах и служебных купе. И вот, вместо парадного оркестра, тихо и вразнобой, перезвякнулись буфера вагонов, прощаясь с медленно уплывающим вокзалом. Кто-то, то ли всхлипнул, то ли взрыднул, кто-то сняв бобровую шапку, вытер ей холодный пот со лба и откинулся к стенке вагона. Какое-то душевное оцепенение разлилось по вагонам с элитными покорителями Дальневосточной целины, гробовое молчание смягчалось только стуком вагонных колес…
Как вдруг, из темной глубины вагона, надтреснутый фальцет дребездя и робея затянул, "Я помнюю тот Ванинский поорт, …» и оборвался пугливо, но с другого конца вагона один, а за ним и другой, вполголоса подхватили, «…"Я помнюю тот Ванинский поорт, и рев параходав угрюмыый « И вот, сначала слабо, а потом все рыдалистей и рыдалистей, под перестук вагонных колес, поплыл подвывая нестройный хор дребезжащих голосов, "Я помнюю тот Ванинский поорт, и рев параходав угрюмыый, как шли депутатыы на боорт, в халодныые мрачныые трюмыы! Над морем сгущаалсяя тумаан, рревела стихиия морскааая, нам путь предстояял в Магадааан, сталицу Калыымскаава краяаа..." Кто-то пел, вытирая слезу, кто-то бессильно расплывшись на скамейке, остекленевшим взглядом упирался в пустоту, кто-то нервически кривя губы и постукивая по коленке золотым портсигаром, пальцами судорожно давил, мял незажженную сигарету…