Сто картинок про Нью-Йорк
У меня никогда не было специальной детской мечты про Нью-Йорк; про Лондон, например, есть, ее даже жалко разрушать тем, чтобы туда, наконец, поехать; а про Нью-Йорк я знала, что это дорогие декорации к культовому кино, что по нему в поисках утраченного покоя ходит маленький Оскар из "Жутко громко и запредельно близко" Джонатана Сафрана Фоера и что там жил Бродский; в общем, мы были не представлены, едва наслышаны друг о друге.
А он оказался, конечно, пограничной, предапокалиптической красоты; иногда это было физически трудно выносить, хотелось где-то отсидеться, пока тут такая гигантомания и пестрота; в нем несколько десятков небольших городов, в которых разное все, от лиц и запахов до шрифтов на вывесках и формы плафонов фонарей (в китайском квартале у них уголки загибаются); он взрослый, остроумный, резкий, требовательный эксцентрик, этот город, не успеваешь парировать, уворачиваться; белые воротнички в костюмах заходят в тесную китайскую жраленку с липкими столами взять по порции вкуснейших пельменей за полтора бакса и азартно сточить их где-то неподалеку (например, на площади Конфуция, как мы); пожилой негр в печали играет что-то на гитаре посреди пустого перрона в метро - себе самому, сидя на лавочке; темнокожая пара, пристойно одетая (она с сиреневыми волосами) спит в обнимку на скамейке в городском парке; голые по пояс парни танцуют брейк у входа в музей Метрополитан. В такси можно заплатить кредиткой, ни одного таксиста, похожего на просто таксиста, нету в помине - в зеркальце заднего вида всегда либо седобородый сикх в тюрбане, либо темного дерева дядя, лузгающий семечки, а первый, которого я увидела, был немолодым китайцем, писавшим в стакан, не сбавляя при этом скорости.
Иногда кажется, что люди, которые ходят по улицам, наняты большими корпорациями в целях повышения градуса стильности в воздухе.
Я посмотрела за четыре дня три бродвейских мюзикла, купила пять платьев и прошла пешком примерно тридцать километров. С некоторых пор мне снится High Line Park - разбитый на месте старой железнодорожной линии городской сад, где цветы и травы прорастают прямо сквозь рельсы, стоят шезлонги с самым безумным видом на город и стены по всему маршруту следования расписывают уличные художники: отчетливо казалось, что ты был бы куда лучшим человеком, если бы жил неподалеку: даже скворечники там были дизайнерские, про сломанную перспективу. Еще невозможно пережить, как нью-йоркцы непринужденно справляются со вавилонским смешением рас, языков, ориентаций, кухонь, цветов и фактур - легко, но неравнодушно: они интересуются друг другом и всё непрерывно обсуждают: таксист в пробке переговаривается с парковщиком банка о том, что выспаться им обоим предстоит явно не в этой жизни.
В Нью-Йорке не умеют вина и кофе, как мы привыкли, у них другие розетки, меры веса, длины и температуры, зато - я шутила - родные доллары принимаются всюду без извечного жеманства с поиском обменников; зато он идет тебе как на тебя шитый, без предисловий. В нем вообще трудно оказаться изгоем, крайности - это его основа. И он, конечно, весь про искусство зрелищ, победу визуального, мастерство самопрезентации. И при этом он не заносчив, ему про тебя тоже интересно - темнокожий мальчик из бара, с которым вы проулыбались друг другу полчаса в день твоего прилета, честно приходит на крышу небоскреба послушать, как ты читаешь - ни слова не понимая по-русски. И он не фейк, не имитация, не упаковка из-под ничего - он заключает невероятное число смыслов и историй.
Ну, можно долго. Лучше показать.
А он оказался, конечно, пограничной, предапокалиптической красоты; иногда это было физически трудно выносить, хотелось где-то отсидеться, пока тут такая гигантомания и пестрота; в нем несколько десятков небольших городов, в которых разное все, от лиц и запахов до шрифтов на вывесках и формы плафонов фонарей (в китайском квартале у них уголки загибаются); он взрослый, остроумный, резкий, требовательный эксцентрик, этот город, не успеваешь парировать, уворачиваться; белые воротнички в костюмах заходят в тесную китайскую жраленку с липкими столами взять по порции вкуснейших пельменей за полтора бакса и азартно сточить их где-то неподалеку (например, на площади Конфуция, как мы); пожилой негр в печали играет что-то на гитаре посреди пустого перрона в метро - себе самому, сидя на лавочке; темнокожая пара, пристойно одетая (она с сиреневыми волосами) спит в обнимку на скамейке в городском парке; голые по пояс парни танцуют брейк у входа в музей Метрополитан. В такси можно заплатить кредиткой, ни одного таксиста, похожего на просто таксиста, нету в помине - в зеркальце заднего вида всегда либо седобородый сикх в тюрбане, либо темного дерева дядя, лузгающий семечки, а первый, которого я увидела, был немолодым китайцем, писавшим в стакан, не сбавляя при этом скорости.
Иногда кажется, что люди, которые ходят по улицам, наняты большими корпорациями в целях повышения градуса стильности в воздухе.
Я посмотрела за четыре дня три бродвейских мюзикла, купила пять платьев и прошла пешком примерно тридцать километров. С некоторых пор мне снится High Line Park - разбитый на месте старой железнодорожной линии городской сад, где цветы и травы прорастают прямо сквозь рельсы, стоят шезлонги с самым безумным видом на город и стены по всему маршруту следования расписывают уличные художники: отчетливо казалось, что ты был бы куда лучшим человеком, если бы жил неподалеку: даже скворечники там были дизайнерские, про сломанную перспективу. Еще невозможно пережить, как нью-йоркцы непринужденно справляются со вавилонским смешением рас, языков, ориентаций, кухонь, цветов и фактур - легко, но неравнодушно: они интересуются друг другом и всё непрерывно обсуждают: таксист в пробке переговаривается с парковщиком банка о том, что выспаться им обоим предстоит явно не в этой жизни.
В Нью-Йорке не умеют вина и кофе, как мы привыкли, у них другие розетки, меры веса, длины и температуры, зато - я шутила - родные доллары принимаются всюду без извечного жеманства с поиском обменников; зато он идет тебе как на тебя шитый, без предисловий. В нем вообще трудно оказаться изгоем, крайности - это его основа. И он, конечно, весь про искусство зрелищ, победу визуального, мастерство самопрезентации. И при этом он не заносчив, ему про тебя тоже интересно - темнокожий мальчик из бара, с которым вы проулыбались друг другу полчаса в день твоего прилета, честно приходит на крышу небоскреба послушать, как ты читаешь - ни слова не понимая по-русски. И он не фейк, не имитация, не упаковка из-под ничего - он заключает невероятное число смыслов и историй.
Ну, можно долго. Лучше показать.