Эпохи. 1917-й #1 Столетний юбилей революции общей концепции не даст, но...
Ещё о Революции в РИ здесь, здесь и здесь
Борис Колоницкий: «Общей концепции революции не будет» / Революция 1917 года
Как и зачем изучать историю революции / Аудиолекции историка Бориса Колоницкого, воспоминания очевидцев, лучшие исследования эпохи, детские рисунки и обзор главных событий 1917 года / Курс №42. «Революция 1917 года»
Историк - о том, почему нужно изучать революцию, что искать в архивах и как понимать людей, которые жили сто лет назад. ©Далее в курсе: Революция для самых маленьких | Саундтрек революции | Революция в картинках и ещё с Колоницким
Борис Колоницкий - доктор исторических наук, специалист по истории революции 1917 года, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН. Автор книг «„Трагическая эротика“: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны» (2010), «Погоны и борьба за власть в 1917 году» (2001), «Interpreting the Russian Revolution: The Language and Symbols of 1917» (в соавторстве с Орландо Файджесом, 1999).
- Почему вы решили заниматься историей революции?
- Все началось, когда я прочитал книгу Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», и это стало настоящим культурным шоком для меня. Я был советским школьником, учился в средней школе. Я находился в поле влияния устойчивого советского мифа - влияния, которого нельзя было избежать: залп «Авроры», штурм Зимнего и так далее. А тут передо мной оказалась сложная и противоречивая история. Джон Рид, конечно, не бесстрастный свидетель, он симпатизировал коммунизму и был основателем Компартии США. Но вместе с тем он и очень хороший журналист, выпускник Гарварда. Человек знал свое дело и давал очень хорошую картинку. Интересно, что потом то же самое испытали и мои студенты, которым я давал книгу Джона Рида как обязательное чтение. В советское время они приходили с круглыми глазами и говорили: «Борис Иванович, это антисоветская книга».
- Не было ли скучно заниматься историей революции в советское время при всем официозе преподавания?
- Это не подталкивало к занятиям историей революции. Но было несколько очень хороших историков, которые на самом деле для изучения революции сделали больше, чем, может быть, мы в более благоприятное в цензурном отношении время. Конечно, у них были свои рамки и свои ограничения, но в этих рамках они многое смогли сделать. Из них, думаю, широкому читателю особенно известны два человека. В Ленинграде это Виталий Старцев, который, например, все знал о штурме Зимнего дворца. К сожалению, хотя у него есть и книжечка, и статьи об этом событии, он не написал всего, что знал (у него есть немало важных работ, посвященных другим темам). В Москве это Генрих Иоффе, очень живой и хорошо пишущий историк, что было редкостью в советское время.
Также была так называемая ленинградская школа историков революции, в которую, помимо Старцева, входили Юрий Токарев, Олег Знаменский, Рафаил Ганелин, Геннадий Соболев, Ханан Астрахан. В Москве я бы еще назвал Виктора Миллера. Многие их тексты, однако, были достойно оценены только специалистами, которые могли найти там нужную информацию.
Существует мнение, что о революции уже все известно, - и непонятно, чем там еще заниматься. Это очень любопытно в контексте юбилейного, 2017 года, особенно если сравнивать с юбилеем начала Первой мировой войны, которую называли неизвестной и забытой. Про революцию же все что-то знают, иногда свое знание преувеличивают, и все имеют собственное мнение.
- А для вас, как для историка, какой ключевой или самый интересный момент революции?
- Сложно выделить что-то одно. Разные эпизоды интересны по-разному и требуют разных исторических вопросов. Но если говорить о поворотном моменте, то это, с одной стороны, Февраль, а с другой стороны - дело Корнилова, именно после которого сценарий Гражданской войны стал неизбежен. Иногда мы, честно говоря, преувеличиваем значение Октября, как и значение большевиков и Ленина.
Баррикады на Литейном проспекте в Петрограде. Февраль 1917 года
- Почему интерес к теме революции за границей и в России падает?
- Есть такое наивное убеждение, что революция понятна. Есть и другие темы, ставшие популярнее: зарубежные исследователи больше занимаются 1930-ми годами, а сейчас и послевоенным периодом. Действительно, сравнительное открытие архивов было более важным для изучения 1920-х и 1930-х годов, чем для изучения революции, и люди бросились на совершенно неоткрытые сюжеты. Были и другие темы, которые увлекли моих аспирантов, например история церкви и религии.
- Какие сюжеты вы бы посоветовали изучать историкам революции?
- Я бы сказал, что есть несколько основных направлений, которыми надо заниматься. Во-первых, свои результаты всегда дает тщательное освоение архивных коллекций. Не нужно рассчитывать на то, что вы найдете какие-то секреты и тайны. Речь идет о более детальном, более глубоком изучении известных вещей. Например, я здесь отмечу работу историка Андрея Николаева, завкафедрой РГПУ имени Герцена. Он очень глубоко занимался фондами Государственной думы и ее архивами и написал серьезную работу о Государственной думе в Февральской революции, которая нас приближает к пониманию роли Думы в это время. Или, например, Александр Рабинович, который изучал роль большевиков в революции. Архивы по-прежнему ждут тщательных исследователей.
Одно из самых интересных направлений, которые можно изучать, - это локальные истории Гражданской войны. Обычно мы ограничиваемся Петроградом и тем, что происходило там. Американский историк Питер Холквист изучал то, что происходило на Дону во время Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. У него в трудах показан локальный конфликт в российском и европейском контексте, и таким образом он показал картину большой гражданской войны.
Третье направление, которым надо заниматься, - это изучение культурного фона революции и Гражданской войны. Под этим я подразумеваю и изучение политической символики, и общественного сознания в это время.
- Расскажите о ваших работах, что вы считаете главным в них?
- Когда я говорю о своих работах, я имею в виду не только себя, но и своих учеников. Главный мой интерес связан с политической культурой российской революции. Одна из книг, «Символы власти и борьба за власть», посвящена символике революции. Она о том, как вокруг символов возникают политические конфликты - это могут быть и революционные песни, и, например, погоны. И такие конфликты происходят без участия политических партий, о которых чаще всего пишут историки. Еще одна книга, «„Трагическая эротика“: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны», - о том, как царя и его родственников воспринимали во время Первой мировой войны. Один из моих любимых источников - это дела об оскорблении членов императорской семьи, из которых видно, как относились к царю и его близким.
Наконец, я много занимаюсь темой культа вождя после свержения монархии. Столетиями все жили при монархии, и неожиданно возникла необходимость придумывать новые слова и ритуалы, которые бы описывали политических лидеров. Это своего рода протосоветские термины: был найден определенный язык, слова, которыми описывали Керенского. И интересно, что те же слова потом стали советскими терминами. Кроме того, белые тоже многое взяли из истории российской революции и порой использовали те же слова.
- Есть ли у вас симпатии к той или иной стороне среди участников событий 1917 года? К какой-нибудь партии, к какому-нибудь политику?
- Надеюсь, что нет. Для такой истории, которую я пытаюсь писать, важно понять всех. Антрополог, который изучает какое-то племя, не говорит туземцам, что они дураки и неправильно описывают гром и молнии или приливы и отливы. Я тоже стараюсь понять разных участников событий и их логику, их мотивы поведения. Например, я пишу книгу, которая посвящена культу Керенского. Но я не отождествляю себя с Керенским или с его противниками, хотя и считаю, что иногда к нему современники и историки относились несправедливо. Это не значит, что я его собираюсь выставить рыцарем на белом коне, которым он не был. Часто люди себя отождествляют с акторами. Поэтому сейчас историческая полемика иногда идет как битва истпартов /Истпарт - Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП (б) (1920-1928), занималась сбором и систематизацией сведений о революции/ - либеральных, анархистских, националистических, православных. И нам с этим жить. Столетний юбилей революции не прекратит эту полемику, общей концепции не будет. Но есть более важная вещь. Качество этой дискуссии важнее достижения консенсуса. Куча орущих людей, как это бывает у нас в телевизоре, не создает ситуации диалога. Но есть история революции, в которой мы все заинтересованы. И это дает нам шанс для рационализации исторического сознания. А рационализация исторического, а значит, и политического сознания - актуальнейшая задача для нас всех.
Разговор Евгений Бунтман
«Arzamas», 16 февраля 2017
Борис Колоницкий: «Общей концепции революции не будет» / Революция 1917 года
Как и зачем изучать историю революции / Аудиолекции историка Бориса Колоницкого, воспоминания очевидцев, лучшие исследования эпохи, детские рисунки и обзор главных событий 1917 года / Курс №42. «Революция 1917 года»
Историк - о том, почему нужно изучать революцию, что искать в архивах и как понимать людей, которые жили сто лет назад. ©Далее в курсе: Революция для самых маленьких | Саундтрек революции | Революция в картинках и ещё с Колоницким
Борис Колоницкий - доктор исторических наук, специалист по истории революции 1917 года, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН. Автор книг «„Трагическая эротика“: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны» (2010), «Погоны и борьба за власть в 1917 году» (2001), «Interpreting the Russian Revolution: The Language and Symbols of 1917» (в соавторстве с Орландо Файджесом, 1999).
- Почему вы решили заниматься историей революции?
- Все началось, когда я прочитал книгу Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», и это стало настоящим культурным шоком для меня. Я был советским школьником, учился в средней школе. Я находился в поле влияния устойчивого советского мифа - влияния, которого нельзя было избежать: залп «Авроры», штурм Зимнего и так далее. А тут передо мной оказалась сложная и противоречивая история. Джон Рид, конечно, не бесстрастный свидетель, он симпатизировал коммунизму и был основателем Компартии США. Но вместе с тем он и очень хороший журналист, выпускник Гарварда. Человек знал свое дело и давал очень хорошую картинку. Интересно, что потом то же самое испытали и мои студенты, которым я давал книгу Джона Рида как обязательное чтение. В советское время они приходили с круглыми глазами и говорили: «Борис Иванович, это антисоветская книга».
- Не было ли скучно заниматься историей революции в советское время при всем официозе преподавания?
- Это не подталкивало к занятиям историей революции. Но было несколько очень хороших историков, которые на самом деле для изучения революции сделали больше, чем, может быть, мы в более благоприятное в цензурном отношении время. Конечно, у них были свои рамки и свои ограничения, но в этих рамках они многое смогли сделать. Из них, думаю, широкому читателю особенно известны два человека. В Ленинграде это Виталий Старцев, который, например, все знал о штурме Зимнего дворца. К сожалению, хотя у него есть и книжечка, и статьи об этом событии, он не написал всего, что знал (у него есть немало важных работ, посвященных другим темам). В Москве это Генрих Иоффе, очень живой и хорошо пишущий историк, что было редкостью в советское время.
Также была так называемая ленинградская школа историков революции, в которую, помимо Старцева, входили Юрий Токарев, Олег Знаменский, Рафаил Ганелин, Геннадий Соболев, Ханан Астрахан. В Москве я бы еще назвал Виктора Миллера. Многие их тексты, однако, были достойно оценены только специалистами, которые могли найти там нужную информацию.
Существует мнение, что о революции уже все известно, - и непонятно, чем там еще заниматься. Это очень любопытно в контексте юбилейного, 2017 года, особенно если сравнивать с юбилеем начала Первой мировой войны, которую называли неизвестной и забытой. Про революцию же все что-то знают, иногда свое знание преувеличивают, и все имеют собственное мнение.
- А для вас, как для историка, какой ключевой или самый интересный момент революции?
- Сложно выделить что-то одно. Разные эпизоды интересны по-разному и требуют разных исторических вопросов. Но если говорить о поворотном моменте, то это, с одной стороны, Февраль, а с другой стороны - дело Корнилова, именно после которого сценарий Гражданской войны стал неизбежен. Иногда мы, честно говоря, преувеличиваем значение Октября, как и значение большевиков и Ленина.
Баррикады на Литейном проспекте в Петрограде. Февраль 1917 года
- Почему интерес к теме революции за границей и в России падает?
- Есть такое наивное убеждение, что революция понятна. Есть и другие темы, ставшие популярнее: зарубежные исследователи больше занимаются 1930-ми годами, а сейчас и послевоенным периодом. Действительно, сравнительное открытие архивов было более важным для изучения 1920-х и 1930-х годов, чем для изучения революции, и люди бросились на совершенно неоткрытые сюжеты. Были и другие темы, которые увлекли моих аспирантов, например история церкви и религии.
- Какие сюжеты вы бы посоветовали изучать историкам революции?
- Я бы сказал, что есть несколько основных направлений, которыми надо заниматься. Во-первых, свои результаты всегда дает тщательное освоение архивных коллекций. Не нужно рассчитывать на то, что вы найдете какие-то секреты и тайны. Речь идет о более детальном, более глубоком изучении известных вещей. Например, я здесь отмечу работу историка Андрея Николаева, завкафедрой РГПУ имени Герцена. Он очень глубоко занимался фондами Государственной думы и ее архивами и написал серьезную работу о Государственной думе в Февральской революции, которая нас приближает к пониманию роли Думы в это время. Или, например, Александр Рабинович, который изучал роль большевиков в революции. Архивы по-прежнему ждут тщательных исследователей.
Одно из самых интересных направлений, которые можно изучать, - это локальные истории Гражданской войны. Обычно мы ограничиваемся Петроградом и тем, что происходило там. Американский историк Питер Холквист изучал то, что происходило на Дону во время Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. У него в трудах показан локальный конфликт в российском и европейском контексте, и таким образом он показал картину большой гражданской войны.
Третье направление, которым надо заниматься, - это изучение культурного фона революции и Гражданской войны. Под этим я подразумеваю и изучение политической символики, и общественного сознания в это время.
- Расскажите о ваших работах, что вы считаете главным в них?
- Когда я говорю о своих работах, я имею в виду не только себя, но и своих учеников. Главный мой интерес связан с политической культурой российской революции. Одна из книг, «Символы власти и борьба за власть», посвящена символике революции. Она о том, как вокруг символов возникают политические конфликты - это могут быть и революционные песни, и, например, погоны. И такие конфликты происходят без участия политических партий, о которых чаще всего пишут историки. Еще одна книга, «„Трагическая эротика“: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны», - о том, как царя и его родственников воспринимали во время Первой мировой войны. Один из моих любимых источников - это дела об оскорблении членов императорской семьи, из которых видно, как относились к царю и его близким.
Наконец, я много занимаюсь темой культа вождя после свержения монархии. Столетиями все жили при монархии, и неожиданно возникла необходимость придумывать новые слова и ритуалы, которые бы описывали политических лидеров. Это своего рода протосоветские термины: был найден определенный язык, слова, которыми описывали Керенского. И интересно, что те же слова потом стали советскими терминами. Кроме того, белые тоже многое взяли из истории российской революции и порой использовали те же слова.
- Есть ли у вас симпатии к той или иной стороне среди участников событий 1917 года? К какой-нибудь партии, к какому-нибудь политику?
- Надеюсь, что нет. Для такой истории, которую я пытаюсь писать, важно понять всех. Антрополог, который изучает какое-то племя, не говорит туземцам, что они дураки и неправильно описывают гром и молнии или приливы и отливы. Я тоже стараюсь понять разных участников событий и их логику, их мотивы поведения. Например, я пишу книгу, которая посвящена культу Керенского. Но я не отождествляю себя с Керенским или с его противниками, хотя и считаю, что иногда к нему современники и историки относились несправедливо. Это не значит, что я его собираюсь выставить рыцарем на белом коне, которым он не был. Часто люди себя отождествляют с акторами. Поэтому сейчас историческая полемика иногда идет как битва истпартов /Истпарт - Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП (б) (1920-1928), занималась сбором и систематизацией сведений о революции/ - либеральных, анархистских, националистических, православных. И нам с этим жить. Столетний юбилей революции не прекратит эту полемику, общей концепции не будет. Но есть более важная вещь. Качество этой дискуссии важнее достижения консенсуса. Куча орущих людей, как это бывает у нас в телевизоре, не создает ситуации диалога. Но есть история революции, в которой мы все заинтересованы. И это дает нам шанс для рационализации исторического сознания. А рационализация исторического, а значит, и политического сознания - актуальнейшая задача для нас всех.
Разговор Евгений Бунтман
«Arzamas», 16 февраля 2017