Диссида по-французски. Фуко - историк настоящего
Ещё демократия и диссида в Европе
«Для Франции это нормально. Сначала ты интеллектуал, потом - активист»
Жизнеописание Мишеля Фуко рассказывает о попытке отдельно взятого человека стать самим собой
В начале 2000-х годов российский философ Александр Филиппов с сарказмом рассуждал о «фукоизации всей страны». К началу XXI века в России уже были переведены и изданы основные произведения французского мыслителя, но отечественный философ замечал, что интерес к Фуко от этого совершенно не ослабевает, а некоторые российские гуманитарии поставили его едва ли не на место Маркса в трактовках окружающей действительности. ©По теме: Фуко и деградация Запада | Мартынов о Фуко | Неласковый май 1968-го. К 50-летию
Мишель Фуко (слева) и Жан-Поль Сартр на митинге в Париже
В итоге фигура Фуко заслонила собой наследие его старших и младших коллег: Бодрийяра, Делёза, Гваттари, Деррида, Барта и других.
За последние годы ситуация несколько изменилась. Коллеги Фуко по цеху стали активнее публиковаться и обсуждаться среди российских ученых и философов. Но интерес к наследию автора «Надзирать и наказывать» и «Воли к знанию» не снизился. Но теперь вместо переводов первоисточников активно издаются жизнеописания Фуко и различные интерпретации его идейного наследия.
Небольшой уральский издательский проект «Кабинетный ученый», входящий в «Альянс независимых издателей и книгораспространителей» выпустил перевод знаменитой биографии Мишеля Фуко, написанной американским писателем Джеймсом Миллером. Автор называет свою книгу «философской биографией» Мишеля Фуко. Для Миллера жизнь Фуко стала примером последовательного воплощения в реальность афоризма Ницше «стань самим собой».
«Русская Планета» с разрешения издательства «Кабинетный ученый» публикует фрагмент книги Джеймса Миллера «Страсти Мишеля Фуко», посвященный участию Фуко в студенческих выступлениях.
На исходе 1968 года и в преддверии новой работы в Венсенне Фуко хотел, как он позже пояснял, поэкспериментировать с типами политического действия, которое требовало бы «личной, физической включенности, было бы реальным и ставило бы проблему конкретно, точно и недвусмысленно... С тех пор я старался выработать для себя определенный метод, чтобы вновь поймать то, что занимало меня и в исследовании безумия... и в том, что я только что видел в Тунисе: то есть заново открывать опыт».
В 1930-х годах, преследуя тот же интерес к «опыту», Жорж Батай (чьи переизданные труды неожиданно вошли в моду среди французских студентов) приветствовал «внезапный взрыв безудержных бунтов», «взрывное буйство народов», кровавую чрезмерность «катастрофического сдвига». В том же духе Андре Глюксман в 1968 году возвестил «безумие возрожденной революции». А несколько месяцев спустя другие лидеры «Пролетарской левой» требовали «казни деспотов, всевозможных репрессалий за вековые страдания».
Но какой же точки зрения придерживался Фуко? В своей жажде «опыта» приветствовал ли и он «безудержные бунты», «всевозможные репрессалии» - «безумие возрожденной революции»?
Ответ прозвучал в январе 1969 года. В тот день в Венсенне Фуко вместе с горсткой других преподавателей и почти пятью сотнями студентов и активистов участвовал в захвате административного здания и лектория в новом университетском городке, который был открыт для занятий всего лишь несколько дней назад. Захват, по-видимому, являлся демонстрацией солидарности со студентами, до этого занявшими кабинет ректора в Сорбонне в ответ на вторжение полиции в университет. Но, перефразируя хороший лозунг американского студенческого движения того времени, эта цель не была целью. Можно предположить, что главным в этой акции было стремление вновь испытать творческий потенциал беспорядка и вновь пережить «Ночь баррикад».
Майские события во Франции 1968 года
В дни, предшествовавшие захвату, активисты в Венсенне организовали серию становившихся все более шумными демонстраций, целью которых было «разоблачить миф Венсенна». Они осудили экспериментальные собрания студентов и преподавателей (естественно, прямо на этих же собраниях) как «грандиозный обман», создающий лишь видимость участия в управлении. «Влияние профессуры, - заявляли они, - ничтожно и бесполезно». «Покончим с университетом!» - вторили в «Пролетарской левой», которая воскресила антиклерикальный лозунг Вольтера: «Раздавите гадину!».
Захват Венсенна не продлился и дня. Полиция начала атаку административного здания в предрассветные часы 24 января. Те, кто оставался внутри, включая Фуко, ожесточенно отбивались. Они забаррикадировали лестницы столами, шкафами и стульями. В ответ полиция использовала слезоточивый газ.
Часть осажденных капитулировала. Другие, среди которых был и Фуко, выскочили на крышу. Оттуда они начали забрасывать кирпичами собравшихся внизу полицейских.
Свидетели вспоминают, что Фуко наслаждался моментом и с энтузиазмом кидал кирпичи - хотя и старался при этом не запачкать свой красивый черный велюровый костюм. «Он был очень смел, вел себя очень смело, - вспоминает Андре Глюксман, сражавшийся бок о бок с философом в ту ночь. - Когда ночью пришла полиция, он рвался сражаться в первых рядах... Я был восхищен».
Схватка в Венсенне знаменовала появление нового и очень заметного Мишеля Фуко: подпольный человек исчез, явился оракул ультралевых.
Он изменил и свой внешний облик: во время пребывания в Тунисе он попросил Даниэля Дефера обрить его наголо, и теперь его лысый череп сиял, как наконечник копья. С очками в тонкой металлической оправе и улыбкой, ослепляющей белоснежным блеском и золотом, он напоминал не ведающего жалости полководца. Изменилась и его речь. Играя на одном поле с маоистами (как десятилетием раньше - со структуралистами), несколько следующих лет Фуко эксплуатировал риторику классовой борьбы и даже святой авторитет председателя Мао.
Теперь, исполняя почитаемую во Франции роль ангажированного интеллектуала, Фуко приобрел заметное влияние на большую часть французской публики. Глюксмана происходящие с Фуко метаморфозы не удивили: «Для Франции это нормально. Сначала ты интеллектуал, потом - активист. С Сартром было то же самое».
Сартр! К чему бы ни обращался Фуко, казалось, его везде будет преследовать тень экзистенциалиста. Хотя Сартру в то время было без малого шестьдесят пять лет, он по-прежнему оставался типичнейшим французским интеллектуалом - скорым на порицание, нацеленным на разоблачение злоупотреблений власти, без страха подхватывающим старый боевой клич Золя «Я обвиняю!». Свой статус он подтвердил и в мае 1968 года хотя бы своим легендарным появлением в Сорбонне в разгар студенческого восстания.
Юдит Миллер
Однако этому статусу Фуко теперь бросал прямой вызов: не только в философских спорах, как раньше, но и в области политической стратегии и тактики. Пусть Сартр произносит речи. Фуко, как он продемонстрировал в Венсенне, готов пойти дальше: он готов действовать. Вместе с тем Фуко, как доктор Франкенштейн, был вынужден сражаться с созданным им самим монстром в виде философского факультета в Венсенне.
Предлагая бессчетное количество курсов с названиями вроде «Культурные революции» или «Идеологическая борьба», факультет Фуко, естественно, привлекал всевозможных диссидентов, какие только существовали. Многие из его коллег-активистов были захвачены энтузиазмом момента: в 1970 году маоистка (и дочь Жака Лакана) Юдит Миллер раздавала незнакомцам в автобусе сертификаты о прохождении курса философии, объясняя затем на страницах L’Express, что «университет есть фикция капиталистического общества».
Президента республики это не позабавило. Министр образования уволил Миллер и немедленно лишил лицензии весь факультет, заявив, что степень по философии, выданная Венсенн-ским университетом, больше не будет давать права преподавания во французской системе образования.
Фуко стойко защищал свою программу, а также участников продолжающихся волнений в университетах. «Мы пытались произвести опыт свободы, - объяснял он на страницах Le Nouvel Observateur. - Я не говорю о тотальной свободе, но о свободе столь полной, насколько это возможно в университете, подобном Венсеннскому». Преподавание философии во Франции, доказывал он, долгое время функционировало как некая коварная форма идеологической обработки, создающей «политико-моральное сознание, этакую национальную гвардию совести». Сохранить традиционный курс философии, как хотело правительство, означало «попасть в ловушку». Кроме того, добавлял Фуко, «я, знаете ли, не уверен, что философия действительно существует. Что действительно существует, так это „философы” - определенная категория людей, дискурс и деятельность которых существенно менялись от поколения к поколению».
Мишель Фуко
«То, что пытаются делать студенты и что на первый взгляд предстает каким-то народным творчеством, и то, что пытаюсь найти я в пыли моих книг, по сути есть одно, - объяснял Фуко в другом интервью тех месяцев. - Мы должны освободиться от... культурного консерватизма, так же как и от консерватизма политического. Мы должны увидеть наши обычаи такими, каковы они есть: как нечто абсолютно произвольное, привязанное к нашему буржуазному образу жизни. Хорошо было бы - это и есть настоящий театр - преодолеть их в сценической манере, посредством игры и иронии; хорошо быть грязным и волосатым, иметь длинные волосы и, будучи юношей, выглядеть как девушка (и наоборот); нужно «разыграть», обнаружить, трансформировать и опрокинуть системы, которые молчаливо властвуют над нами. Именно этого я и пытаюсь добиться своей работой».
В те годы Фуко, как и другие ученые, сочувствовавшие студенческой революции, в чем-то изменил свой подход к образованию. Как никогда раньше, он пытался умерить, если не полностью подавить свою склонность выносить резкие суждения о чужой работе. В то же время он продолжал читать лекции, ничуть не пытаясь завуалировать или смягчить (как это делали в те годы многие радикальные преподаватели) мощь своего интеллекта. «Читая лекции догматически, - объяснял он, - я говорю себе: мне платят за то, чтобы я донес до студентов определенную форму и содержание знания; я должен смоделировать свою лекцию или курс примерно так, как делают башмак, не больше и не меньше. Я задумываю предмет и пытаюсь сделать его как можно лучше. Я много тружусь над ним сам (не всегда, может быть, но частенько), выношу на кафедру, демонстрирую и затем оставляю аудитории - пусть делает с ним что угодно. Я считаю себя больше ремесленником, выполняющим определенную часть работы, чем хозяином, заставляющим трудиться своих рабов».
В своей практике Фуко проявлял уважение к студентам, которые представали подмастерьями опытного мастера. И все же избранный образ скромного ремесленника, несомненно, был наигранным: всю свою жизнь Фуко пытался избавиться от роли академического гуру, окруженного раболепными почитателями. (Лакан довел исполнение этой роли до совершенства.) Когда студенты задавали вопрос, Фуко пытался ответить; если нужна была помощь - старался помочь. Другими словами, он предпочитал дать им идти своим путем, предлагая себя в качестве примера, а не требовать от них безоговорочного согласия.
Сергей Простаков
«Русская планета», 21 июля 2013
«Для Франции это нормально. Сначала ты интеллектуал, потом - активист»
Жизнеописание Мишеля Фуко рассказывает о попытке отдельно взятого человека стать самим собой
В начале 2000-х годов российский философ Александр Филиппов с сарказмом рассуждал о «фукоизации всей страны». К началу XXI века в России уже были переведены и изданы основные произведения французского мыслителя, но отечественный философ замечал, что интерес к Фуко от этого совершенно не ослабевает, а некоторые российские гуманитарии поставили его едва ли не на место Маркса в трактовках окружающей действительности. ©По теме: Фуко и деградация Запада | Мартынов о Фуко | Неласковый май 1968-го. К 50-летию
Мишель Фуко (слева) и Жан-Поль Сартр на митинге в Париже
В итоге фигура Фуко заслонила собой наследие его старших и младших коллег: Бодрийяра, Делёза, Гваттари, Деррида, Барта и других.
За последние годы ситуация несколько изменилась. Коллеги Фуко по цеху стали активнее публиковаться и обсуждаться среди российских ученых и философов. Но интерес к наследию автора «Надзирать и наказывать» и «Воли к знанию» не снизился. Но теперь вместо переводов первоисточников активно издаются жизнеописания Фуко и различные интерпретации его идейного наследия.
Небольшой уральский издательский проект «Кабинетный ученый», входящий в «Альянс независимых издателей и книгораспространителей» выпустил перевод знаменитой биографии Мишеля Фуко, написанной американским писателем Джеймсом Миллером. Автор называет свою книгу «философской биографией» Мишеля Фуко. Для Миллера жизнь Фуко стала примером последовательного воплощения в реальность афоризма Ницше «стань самим собой».
«Русская Планета» с разрешения издательства «Кабинетный ученый» публикует фрагмент книги Джеймса Миллера «Страсти Мишеля Фуко», посвященный участию Фуко в студенческих выступлениях.
На исходе 1968 года и в преддверии новой работы в Венсенне Фуко хотел, как он позже пояснял, поэкспериментировать с типами политического действия, которое требовало бы «личной, физической включенности, было бы реальным и ставило бы проблему конкретно, точно и недвусмысленно... С тех пор я старался выработать для себя определенный метод, чтобы вновь поймать то, что занимало меня и в исследовании безумия... и в том, что я только что видел в Тунисе: то есть заново открывать опыт».
В 1930-х годах, преследуя тот же интерес к «опыту», Жорж Батай (чьи переизданные труды неожиданно вошли в моду среди французских студентов) приветствовал «внезапный взрыв безудержных бунтов», «взрывное буйство народов», кровавую чрезмерность «катастрофического сдвига». В том же духе Андре Глюксман в 1968 году возвестил «безумие возрожденной революции». А несколько месяцев спустя другие лидеры «Пролетарской левой» требовали «казни деспотов, всевозможных репрессалий за вековые страдания».
Но какой же точки зрения придерживался Фуко? В своей жажде «опыта» приветствовал ли и он «безудержные бунты», «всевозможные репрессалии» - «безумие возрожденной революции»?
Ответ прозвучал в январе 1969 года. В тот день в Венсенне Фуко вместе с горсткой других преподавателей и почти пятью сотнями студентов и активистов участвовал в захвате административного здания и лектория в новом университетском городке, который был открыт для занятий всего лишь несколько дней назад. Захват, по-видимому, являлся демонстрацией солидарности со студентами, до этого занявшими кабинет ректора в Сорбонне в ответ на вторжение полиции в университет. Но, перефразируя хороший лозунг американского студенческого движения того времени, эта цель не была целью. Можно предположить, что главным в этой акции было стремление вновь испытать творческий потенциал беспорядка и вновь пережить «Ночь баррикад».
Майские события во Франции 1968 года
В дни, предшествовавшие захвату, активисты в Венсенне организовали серию становившихся все более шумными демонстраций, целью которых было «разоблачить миф Венсенна». Они осудили экспериментальные собрания студентов и преподавателей (естественно, прямо на этих же собраниях) как «грандиозный обман», создающий лишь видимость участия в управлении. «Влияние профессуры, - заявляли они, - ничтожно и бесполезно». «Покончим с университетом!» - вторили в «Пролетарской левой», которая воскресила антиклерикальный лозунг Вольтера: «Раздавите гадину!».
Захват Венсенна не продлился и дня. Полиция начала атаку административного здания в предрассветные часы 24 января. Те, кто оставался внутри, включая Фуко, ожесточенно отбивались. Они забаррикадировали лестницы столами, шкафами и стульями. В ответ полиция использовала слезоточивый газ.
Часть осажденных капитулировала. Другие, среди которых был и Фуко, выскочили на крышу. Оттуда они начали забрасывать кирпичами собравшихся внизу полицейских.
Свидетели вспоминают, что Фуко наслаждался моментом и с энтузиазмом кидал кирпичи - хотя и старался при этом не запачкать свой красивый черный велюровый костюм. «Он был очень смел, вел себя очень смело, - вспоминает Андре Глюксман, сражавшийся бок о бок с философом в ту ночь. - Когда ночью пришла полиция, он рвался сражаться в первых рядах... Я был восхищен».
Схватка в Венсенне знаменовала появление нового и очень заметного Мишеля Фуко: подпольный человек исчез, явился оракул ультралевых.
Он изменил и свой внешний облик: во время пребывания в Тунисе он попросил Даниэля Дефера обрить его наголо, и теперь его лысый череп сиял, как наконечник копья. С очками в тонкой металлической оправе и улыбкой, ослепляющей белоснежным блеском и золотом, он напоминал не ведающего жалости полководца. Изменилась и его речь. Играя на одном поле с маоистами (как десятилетием раньше - со структуралистами), несколько следующих лет Фуко эксплуатировал риторику классовой борьбы и даже святой авторитет председателя Мао.
Теперь, исполняя почитаемую во Франции роль ангажированного интеллектуала, Фуко приобрел заметное влияние на большую часть французской публики. Глюксмана происходящие с Фуко метаморфозы не удивили: «Для Франции это нормально. Сначала ты интеллектуал, потом - активист. С Сартром было то же самое».
Сартр! К чему бы ни обращался Фуко, казалось, его везде будет преследовать тень экзистенциалиста. Хотя Сартру в то время было без малого шестьдесят пять лет, он по-прежнему оставался типичнейшим французским интеллектуалом - скорым на порицание, нацеленным на разоблачение злоупотреблений власти, без страха подхватывающим старый боевой клич Золя «Я обвиняю!». Свой статус он подтвердил и в мае 1968 года хотя бы своим легендарным появлением в Сорбонне в разгар студенческого восстания.
Юдит Миллер
Однако этому статусу Фуко теперь бросал прямой вызов: не только в философских спорах, как раньше, но и в области политической стратегии и тактики. Пусть Сартр произносит речи. Фуко, как он продемонстрировал в Венсенне, готов пойти дальше: он готов действовать. Вместе с тем Фуко, как доктор Франкенштейн, был вынужден сражаться с созданным им самим монстром в виде философского факультета в Венсенне.
Предлагая бессчетное количество курсов с названиями вроде «Культурные революции» или «Идеологическая борьба», факультет Фуко, естественно, привлекал всевозможных диссидентов, какие только существовали. Многие из его коллег-активистов были захвачены энтузиазмом момента: в 1970 году маоистка (и дочь Жака Лакана) Юдит Миллер раздавала незнакомцам в автобусе сертификаты о прохождении курса философии, объясняя затем на страницах L’Express, что «университет есть фикция капиталистического общества».
Президента республики это не позабавило. Министр образования уволил Миллер и немедленно лишил лицензии весь факультет, заявив, что степень по философии, выданная Венсенн-ским университетом, больше не будет давать права преподавания во французской системе образования.
Фуко стойко защищал свою программу, а также участников продолжающихся волнений в университетах. «Мы пытались произвести опыт свободы, - объяснял он на страницах Le Nouvel Observateur. - Я не говорю о тотальной свободе, но о свободе столь полной, насколько это возможно в университете, подобном Венсеннскому». Преподавание философии во Франции, доказывал он, долгое время функционировало как некая коварная форма идеологической обработки, создающей «политико-моральное сознание, этакую национальную гвардию совести». Сохранить традиционный курс философии, как хотело правительство, означало «попасть в ловушку». Кроме того, добавлял Фуко, «я, знаете ли, не уверен, что философия действительно существует. Что действительно существует, так это „философы” - определенная категория людей, дискурс и деятельность которых существенно менялись от поколения к поколению».
Мишель Фуко
«То, что пытаются делать студенты и что на первый взгляд предстает каким-то народным творчеством, и то, что пытаюсь найти я в пыли моих книг, по сути есть одно, - объяснял Фуко в другом интервью тех месяцев. - Мы должны освободиться от... культурного консерватизма, так же как и от консерватизма политического. Мы должны увидеть наши обычаи такими, каковы они есть: как нечто абсолютно произвольное, привязанное к нашему буржуазному образу жизни. Хорошо было бы - это и есть настоящий театр - преодолеть их в сценической манере, посредством игры и иронии; хорошо быть грязным и волосатым, иметь длинные волосы и, будучи юношей, выглядеть как девушка (и наоборот); нужно «разыграть», обнаружить, трансформировать и опрокинуть системы, которые молчаливо властвуют над нами. Именно этого я и пытаюсь добиться своей работой».
В те годы Фуко, как и другие ученые, сочувствовавшие студенческой революции, в чем-то изменил свой подход к образованию. Как никогда раньше, он пытался умерить, если не полностью подавить свою склонность выносить резкие суждения о чужой работе. В то же время он продолжал читать лекции, ничуть не пытаясь завуалировать или смягчить (как это делали в те годы многие радикальные преподаватели) мощь своего интеллекта. «Читая лекции догматически, - объяснял он, - я говорю себе: мне платят за то, чтобы я донес до студентов определенную форму и содержание знания; я должен смоделировать свою лекцию или курс примерно так, как делают башмак, не больше и не меньше. Я задумываю предмет и пытаюсь сделать его как можно лучше. Я много тружусь над ним сам (не всегда, может быть, но частенько), выношу на кафедру, демонстрирую и затем оставляю аудитории - пусть делает с ним что угодно. Я считаю себя больше ремесленником, выполняющим определенную часть работы, чем хозяином, заставляющим трудиться своих рабов».
В своей практике Фуко проявлял уважение к студентам, которые представали подмастерьями опытного мастера. И все же избранный образ скромного ремесленника, несомненно, был наигранным: всю свою жизнь Фуко пытался избавиться от роли академического гуру, окруженного раболепными почитателями. (Лакан довел исполнение этой роли до совершенства.) Когда студенты задавали вопрос, Фуко пытался ответить; если нужна была помощь - старался помочь. Другими словами, он предпочитал дать им идти своим путем, предлагая себя в качестве примера, а не требовать от них безоговорочного согласия.
Сергей Простаков
«Русская планета», 21 июля 2013