Моменты русской истины. Москва, 16.Х.1941-го
Ещё по теме Москвы в ВОВ, а также ещё у Алексея Подымова
Чёрный день
Есть в календаре нашей столицы особый день - 16 октября 1941 года… / История ВМВ: факты и интерпретации. Алексей Подымов
Тогда город едва не погрузился в хаос анархии. Никогда больше немцы не имели такого реального шанса ворваться в столицу СССР. ©Другие части проекта
Москва, Бородинский мост, 1941
Но на наведение порядка потребовались буквально считанные дни.
«Если бы вы пришли 20 лет назад, мы бы встретили вас с большим воодушевлением. Теперь же слишком поздно. Мы как раз теперь снова стали оживать… Теперь мы боремся за Россию, и в этом мы все едины».
Такую запись со слов старого русского офицера сделал в своём дневнике известный немецкий генерал, «танковый ас» Гейнц Гудериан. Это было 3 октября 1941 года, уже почти под Москвой, когда его 1-я танковая группа захватила город Орёл. И матёрый танкист, пропахавший со своими панцер-дивизиями всю Европу, вынужден был признать, что такие настроения вполне характеризовали тогда всё русское население.
Именно те дни стали в военной судьбе Москвы поистине решающими.
После окружения главных сил Западного и Резервного фронтов под Вязьмой и Брянском угроза прорыва фашистов к Москве стала вполне реальной, это вынужден был признать даже верховный главнокомандующий.
Но, как известно, не каждому шансу дано воплотиться в жизнь. На защиту столицы вставали тогда дивизии со всех концов страны, на фронт пошли и сами москвичи. И это именно они не захотели превратить Москву в «открытый город» по примеру Парижа, не позволили паникёрам и бандитам стать хозяевами миллионного мегаполиса даже на один день.
Дед автора Георгий Гаврилович Вяткин - до войны у станка
В ряды ополчения сразу после октябрьских дней ушёл с ремонтного завода в Сокольниках и мой дед - Георгий Гаврилович Вяткин, о военной судьбе которого и месте гибели нашей семье ничего не удаётся узнать до сих пор.
Моя покойная мать, тогда 12-летняя школьница, в октябре 41-го ещё не отправилась в эвакуацию. Семья оставалась в Москве, они жили в Самарском переулке возле парка ЦДСА и стадиона «Буревестник», там, где теперь проходит трасса Олимпийского проспекта. Осень 1941 года она и сама запомнила неплохо, но больше любила пересказывать воспоминания своей бабушки Александры Гавриловны Малышевой, старшего брата Аркадия и соседа Павла Беляева.
Георгий Гаврилович Вяткин в военной форме ополченца
Так вот, они не раз утверждали, что всё началось с вечерней военной сводки от 15 октября. Совинформбюро, едва ли не впервые в своей практике, допустило формулировку: «на одном участке вражеские войска прорвали фронт». Причём без каких бы то ни было дальнейших пояснений. Уличные «знатоки» почему-то сразу заговорили о том, что немцы взяли Юхнов, хотя они были там уже за несколько дней до этого. Очевидно, что в ту же ночь многие москвичи узнали и о том, что на Волге, в Куйбышеве уже подготовлена «запасная» столица. А вот о том, что немцы взяли Калинин, древнюю Тверь, не сообщалось, а слухи об этом дошли в Москву только к следующему вечеру.
Историки по-прежнему спорят, что же стало причиной паники, случившейся в день 16 октября - то самое официальное сообщение или же разговоры о том, что столицу покидают и правительство, и Ставка Верховного Главнокомандования?
Ведь эти слухи, пусть и косвенно, но фактически подтверждались буквально на глазах москвичей - машины партийных и советских работников, нагруженные домашним скарбом, часто тормозили сами жители столицы.
Возможно, наконец, что людям как-то стало известно об итогах совещания у Сталина 15 октября, где вождь сам настаивал на эвакуации важнейших учреждений, видных деятелей партии и правительства. На совещании было принято и постановление Государственного Комитета Обороны (ГКО) об эвакуации, с пунктом о выезде самого вождя, долгое время засекреченным. Это постановление и сейчас не часто встретишь в печати, поэтому приведём его текст полностью:
«Ввиду неблагоприятного положения в районе Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС - т. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД - т. Берия обеспечивает их охрану).
2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).
3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба - в г. Арзамас.
4. В случае появления войск противника у стен г. Москвы поручить НКВД - т. Берии и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также всё электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию)».
Тогда же генерал-лейтенанту Артемьеву, командующему московским гарнизоном, было предложено разработать план обороны самого города на случай прорыва немцев до подхода резервов. Характерно, что тем же вечером Сталин отправился на ближнюю дачу, которую охранники «вождя» уже заминировали - «на всякий случай». В ожидании, пока резиденцию разминируют, Сталин вынужден был вести телефонные переговоры с командующими фронтами из холодного летнего домика.
А ночь на 16-е, по воспоминаниям москвичей, была беспокойной. Несмотря на требования по светомаскировке, на многих предприятиях вдруг заработали прожектора, бабушка Саша говорила, что Ржевский (сегодня это Рижский) вокзал тоже засверкал огнями - тамошние склады полным ходом эвакуировались. Из Марьиной рощи было слышно стрельбу - местная братва начала делёж награбленного. С Первой Мещанской (нынешний проспект Мира) был слышен тяжёлый гул автомобилей, это вывозили за город - в Ростокино, Бабушкин, Мытищи и Подлипки громоздкие станки с оборонных заводов.
А утром 16 октября через Пресню промаршировали ополченцы генерал-майора Крамарчука, командующего войсками оборонительного рубежа Москвы. Уже к 10 утра следующего дня несколько только что сформированных коммунистических, комсомольских и рабочих батальонов должны были выдвинуться на эти позиции.
Но именно в этот день - 16 октября впервые в Москве в половине шестого утра не открылось метро. Многие учреждения, некоторые больницы, школы оказались под замком. В булочных почти по всей Москве начались перебои с хлебом, народ по обычаю скупал спички, соль, мыло, пока ещё не по карточкам.
В очередях говорили, что на площади Коммуны (ныне Суворовская) оторвался аэростат, и утащил с собой одну из девушек с регулирующим канатом. Слух это или правда, 16 октября это случилось или в другой день, но настроения такие случаи обывателям явно не повышали.
Однако… Нарком авиационной промышленности Алексей Шахурин записал в воспоминаниях, что в ответ на его рассказ о том, что происходит в городе, Сталин произнёс: «Ну, это ничего. Я думал, будет хуже». Странно, что сегодня кем-то вполне авторитетно утверждается, что 16 октября Сталин вовсе не контактировал ни с кем из своего ближайшего окружения. Впрочем, может быть, нарком Шахурин и вправду не принадлежал к «ближнему кругу».
В этот же день войска, причём с синими петлицами - НКВД, неожиданно и быстро оцепили станцию «Каланчёвская», где, опять же по слухам, впоследствии так и не опровергнутым, был якобы поставлен «под пары» специальный бронепоезд для Сталина. На самом деле поезд для Сталина готовили в более укромном месте - за Курским вокзалом, в тупике у Крестьянской заставы, но нарком путей сообщения Лазарь Каганович даже и за это получил нагоняй от вождя, и тут же оперативно распорядился поезд убрать.
А из расположенных по соседству с Каланчёвкой трёх вокзалов в тот день толпы мешочников «штурмовали» не объявленный кем-то свободным Ярославский, а только Казанский. Да и то в основном не с площади, где, как твердили и до сих пор твердят некоторые «знатоки», были установлены пулемёты, да и зенитки тоже могли по народу при случае выстрелить. Толпа хлынула с тылу - со стороны Новорязанской улицы, где милиции не удалось перекрыть проходные дворы.
Но и там особых эксцессов удалось избежать - ведь буквально на привокзальную территорию, с её вечным стихийным базаром и керосиновыми палатками, выходили окна отделения милиции (впоследствии - вокзального 69-го, теперь уже куда-то съехавшего) и одного из домов НКВД. Вместе с дружинниками милиционеры и работники наркомата раз пять за день оттесняли людей к путям Рязанской железной дороги, откуда и дальние и пригородные поезда уходили раз в час, а то и в два. Толпа понемногу рассасывалась, но порядок был восстановлен только ближе к ночи. А с утра 17-го движение поездов как-то само собой, что в России случается, наладилось.
Родители матери - мои дед и бабка, в тот день, обычный вроде бы четверг, работали, и многого не видели, почти ни о чём не знали. Однако в Сокольниках, где дед работал мастером цеха на ремонтном заводе, фабричные рабочие выловили сразу несколько автомашин с эвакуирующимися. Они же не позволили опечатать единственную на всю Москву мельницу, которая до сих пор числится за мелькомбинатом имени Цюрупы. Бабушка ходила туда же пешком, потому что по городу говорили, что Микоян велел муку перед эвакуацией народу раздать. За это вполне реальное распоряжение зампреду правительства изрядно досталось.
Не буду дальше пересказывать уже почти официальную хронику чёрного четверга 16 октября 1941 года. О том, что творилось в тот октябрьский день в Москве, написано немало, но в последнее время появился такой акцент, будто бы Москву можно было 16 октября взять чуть ли не одним батальоном десантников.
Однако только что возглавивший оборону столицы генерал Жуков (он вступил в должность командующего Западным фронтом 7 октября) на вопрос Верховного, удержим ли Москву, наверное, неспроста уверенно ответил: «Непременно удержим!».
Факт неоднократно подтверждённый, причём теперь уже ни для кого не секрет, что разговор этот состоялся не в ноябре, как записано в воспоминаниях легендарного полководца, а именно 16 октября, то есть как раз в день драматических событий в Москве. Это подтвердил в 1996 году, выступая на страницах «Красной звезды» полковник в отставке Николай Пономарёв, бывший телеграфист Сталина.
«16 октября 1941 года, примерно в шесть часов вечера, в переговорную зашёл Поскрёбышев и приказал мне вызвать штаб Западного фронта… К аппарату подошли т. Жуков - командующий фронтом, а также начальник штаба и член Военного совета… Сталин начал переговоры, и уже в заключение спросил:
- Георгий Константинович, теперь скажите мне как коммунист коммунисту, удержим ли мы Москву?
Жуков немного подумал и ответил:
- Товарищ Сталин, Москву мы удержим, тем более, если мне будет оказана помощь, о которой я вас просил».
Скорее всего, разговор с Жуковым, который состоялся сразу после того, как Сталину доложили о событиях в Москве, стал решающим для вождя. Он явно был не настроен уезжать в Куйбышев, а теперь осознал, что его отъезд если что-то и изменит, то только к худшему. Сталин окончательно решил не выполнять постановление ГКО и остаться в Москве. На посту.
«Сталин на посту» - эта фраза Зои Космодемьянской стала особенно популярной уже позже, но в те октябрьские дни москвичам очень важно было знать, что дело обстоит именно так.
Сам вождь, вообще-то совсем не склонный к публичности, прекрасно понял это и, как засвидетельствовали многие очевидцы, осенью 41-го стал чаще появляться на улицах. Несмотря на бомбёжки и с минимальной охраной. Верховный главнокомандующий не раз лично проверил посты на улице Горького, Земляном валу, даже на Смоленской площади - довольно далеко от Генерального штаба на улице Кирова, где в первые дни войны Сталин проводил почти всё время. Можно представить, какое впечатление производил такой патруль на молодых солдат, и как быстро такие новости распространялись по Москве.
В день 16 октября, когда постановление об эвакуации обнародовали (разумеется, не полностью, без пункта «о вожде»), на многих заводах начались самостийные митинги. Пятитысячная толпа на Заводе имени Сталина, тогдашнем ЗиСе, нынешнем ЗиЛе, успокоилась только после того, как перед ней выступил сам секретарь московского комитета партии Щербаков, который чётко разъяснил, что правительство остаётся в Москве и Сталин тоже. Председатель Моссовета Пронин объехал за этот день более десятка предприятий, начиная с Южного речного порта и кончая Северным, но там везде люди спокойно работали и готовились к эвакуации. Впрочем, московские чиновники всё же в какой-то момент поддались общему настроению. С подачи того же Щербакова производственные артели, работавшие на фронт, стали раздавать обувь и полушубки населению, а Пронин даже не подумал возразить Микояну по поводу раздачи муки.
Тем временем, брат моей матери Аркадий, с компанией таких же, как он, 14-летних сорвиголов, решили тоже убедиться, что Сталин из Москвы никуда не уехал. Вся Москва знала, что станция метро «Кировская» закрыта не просто так, а под Генштаб, а Сталин обычно работает наверху, в небольшом флигеле. Туда-то поздней октябрьской ночью, трудно сейчас установить какого именно дня, но точно не в самый разгар паники, и отправились мальчишки. Конечно, никто их и близко не подпустил к тому самому флигелю, но забраться на крышу недавно отстроенной громады Ле-Карбюзье, где теперь обосновался Росстат, не помешали. А оттуда, как с восторгом нашёптывал младшей сестре Аркашка, они точно видели «самого Сталина». Понятно, что вряд ли, но свет в щелочках окон флигелька ребята, наверное, всё же разглядели.
Только через три дня после паники Москву перевели на осадное положение. Быть может, если бы это было сделано раньше 16 октября, ничего страшного не случилось, хотя скорее наоборот.
Но уже с 17 октября милиция, органы госбезопасности, пожарная охрана и другие структуры, которые сейчас принято называть «силовыми», работали в Москве, как в осаждённом городе с правом расстреливать мародёров и бандитов на месте.
Но никаких рек крови по улицам столицы не полилось. По данным городских сводок НКВД, которые тогда не врали, за вторую и третью декаду в столице было расстреляно на месте всего 7 человек на весь огромный город. Правда, по постановлению военного трибунала, то есть уже на законных основаниях - ещё 98, но для военного времени и это совсем не так много.
И всё же, что бы теперь ни говорили о том, что власти в городе не было, даже хаос в городском хозяйстве не затянулся. Так, трамваи пошли уже после полудня того самого 16 октября, метро - тоже. Открылись и те магазины, которые поутру не стали заниматься бесплатной раздачей товара населению. Власть в городе, если и была на какое-то время утрачена, то восстановлена очень быстро.
И люди почувствовали это сразу. Та же Марьина роща тут же притихла, там прошли такие зачистки, что брата матери друзья звали «бить марьинских». Их, мол, «менты так пощипали, что они теперь всех боятся». Весьма кстати пришлись суббота и воскресенье - 18 и 19 октября. Истинными патриотами в те дни проявили себя служители культа, причём и православные и мусульмане. Немногочисленные оставшиеся в Москве церкви были переполнены, Гитлера однозначно назвали антихристом, а верующих призвали «лечь костьми…». Соборная мечеть на Мещанской не только призвала к борьбе с захватчиками, но и отказалась эвакуировать святыни. Об этом гордо поведал всем на Самарском переулке дворник-татарин дядя Гриша, известный всем стукач, но от того ничуть не менее уважаемый человек.
Многие руководители предприятий отказались выполнить распоряжение о расчёте сотрудников и прекращении работы и тем самым резко снизили напряжение в городе. Ряд магазинов, которые начали 16 октября бесплатную раздачу товаров населению, были в тот же день принудительно закрыты, причём это делалось не государственными чиновниками, а обычно - милицией или военными патрулями. О таких случаях в Лефортово, на Большой Полянке и той же Мещанской не без гордости вспоминали потом москвичи.
Сама Москва ни на один час не оставалась без войск. На бульварах были отрыты окопы, в которых размещались танки. И никого это не смущало.
16 октября автоматчиков разместили не только на Комсомольской площади у трёх вокзалов, но и на аэродроме имени Фрунзе на Ходынке - для охраны четырёх «Дугласов», записанных за Ставкой Верховного Главнокомандования.
Постановление о введении осадного положения, в отличие от постановления об эвакуации опубликовали сразу и без купюр. Начиналось оно старорежимным «Сим объявляется…», словно Верховный главнокомандующий делал отсыл к славной истории столицы - к 1612-му и 1812 году. Итак, ещё один документ:
«Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100-120 км западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на её подступах.
В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Ввести с 20 октября 1941 г. в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.
2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспортов, с 12 часов ночи до 5 часов утра, за исключением транспортов и лиц, имеющих специальные пропуска от коменданта г. Москвы, причем в случае объявления воздушной тревоги передвижение населения и транспортов должно происходить согласно правил, утверждённых московской противовоздушной обороной…
Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие».
12 октября, в тот день, когда Гитлер обещал японскому послу взять русскую столицу, главное командование сухопутных сил Германии опубликовало директиву по первым итогам осеннего наступления на Москву. В ней говорилось:
«Фюрер вновь решил, что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником… всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно. Небольшие незакрытые проходы, предоставляющие возможность для массового ухода населения во внутреннюю Россию, можно лишь приветствовать… Чем больше населения устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их».
Четыре дня спустя бегство из столицы СССР стало трагической реальностью, но немцев, которые будут «обстреливать и отгонять», близ Москвы не было и в помине.
Небольшой отряд фашистских мотоциклистов-разведчиков, который прорвался к мосту через канал им. Москвы в Химках, был в полчаса уничтожен танкистами дивизии НКВД им. Дзержинского. Несколькими днями позже октябрьских событий враг был остановлен всего в четырёх километрах от Каширы, но никто не стал отключать тамошнюю электростанцию, одну из двух снабжавших в те дни энергией столицу. Еще позже, когда возникла угроза форсирования канала им. Москвы в районе Дмитрова, работники канала сумели открыть один из шлюзов и спустить воду на уже замёрзшем участке. Образовавшийся глубокий ров, набитый огромными колотыми льдинами, стал непреодолимой преградой для немецких войск, даже для танков. И таких примеров, когда на защиту Москвы вставали не воины, а самые мирные граждане, огромное множество.
Если же говорить о пресловутом «батальоне немецких десантников», то столице было чем его встретить. В составе гарнизона столицы только полков ПВО было шесть. Помимо 12 тысяч ополченцев из очередной формировавшейся дивизии, в Москве и окрестностях в октябре 41-го уже были расквартированы несколько стрелковых и танковых дивизий, подтянутых из Сибири и с Дальнего Востока. Через две недели они пройдут парадным строем по Красной площади, а через полтора месяца перейдут в контрнаступление и отбросят врага от столицы на 100-150 километров.
И вообще, через Москву в те дни шёл почти непрерывный поток войск, об их перемещениях регулярно докладывалось Сталину.
И в трагический день 16 октября, между прочим, тоже, о чём есть подённые записи в учётной книге управления делами Генштаба. Нетрудно сделать вывод, что в этот день, до того как вечером провести переговоры с Жуковым, Сталин успел побывать и на улице Кирова.
Вряд ли Верховный передвигался по Москве только на метро, и следовательно, он сам мог видеть обстановку на улицах и делать выводы. Один из охранников Сталина утверждал, что барахолку на Столешниковом переулке, где в ожидании эвакуации москвичи распродавали по дешёвке семейный антиквариат, разогнали как раз 16 октября фактически по личному распоряжению вождя. Для этого оказалось достаточно всего лишь высказанного им вскользь недовольства.
Остаётся привести ещё один не слишком известный факт. После разговора с Жуковым, поздно вечером 16 октября Сталин поехал в Петровско-Разумовское, там в военном госпитале лежал раненый генерал Ерёменко, армии которого несколькими днями раньше сумели вырваться из фашистских клещей. Генерал был прекрасно осведомлён о том, как дерутся в окружении под Вязьмой наши войска. Они фактически принесли себя в жертву, чтобы немцы не могли снять войска с кольца окружения и двинуться на Москву. «Окруженцы» тоже очень помогли Жукову сколотить крепкую оборону на подступах к столице. А Сталину Ерёменко, похоже, только добавил уверенности, что Москву никто сдавать не собирается…
Алексей Подымов
специально для «Столетия», 12 марта 2015
Чёрный день
Есть в календаре нашей столицы особый день - 16 октября 1941 года… / История ВМВ: факты и интерпретации. Алексей Подымов
Тогда город едва не погрузился в хаос анархии. Никогда больше немцы не имели такого реального шанса ворваться в столицу СССР. ©Другие части проекта
Москва, Бородинский мост, 1941
Но на наведение порядка потребовались буквально считанные дни.
«Если бы вы пришли 20 лет назад, мы бы встретили вас с большим воодушевлением. Теперь же слишком поздно. Мы как раз теперь снова стали оживать… Теперь мы боремся за Россию, и в этом мы все едины».
Такую запись со слов старого русского офицера сделал в своём дневнике известный немецкий генерал, «танковый ас» Гейнц Гудериан. Это было 3 октября 1941 года, уже почти под Москвой, когда его 1-я танковая группа захватила город Орёл. И матёрый танкист, пропахавший со своими панцер-дивизиями всю Европу, вынужден был признать, что такие настроения вполне характеризовали тогда всё русское население.
Именно те дни стали в военной судьбе Москвы поистине решающими.
После окружения главных сил Западного и Резервного фронтов под Вязьмой и Брянском угроза прорыва фашистов к Москве стала вполне реальной, это вынужден был признать даже верховный главнокомандующий.
Но, как известно, не каждому шансу дано воплотиться в жизнь. На защиту столицы вставали тогда дивизии со всех концов страны, на фронт пошли и сами москвичи. И это именно они не захотели превратить Москву в «открытый город» по примеру Парижа, не позволили паникёрам и бандитам стать хозяевами миллионного мегаполиса даже на один день.
Дед автора Георгий Гаврилович Вяткин - до войны у станка
В ряды ополчения сразу после октябрьских дней ушёл с ремонтного завода в Сокольниках и мой дед - Георгий Гаврилович Вяткин, о военной судьбе которого и месте гибели нашей семье ничего не удаётся узнать до сих пор.
Моя покойная мать, тогда 12-летняя школьница, в октябре 41-го ещё не отправилась в эвакуацию. Семья оставалась в Москве, они жили в Самарском переулке возле парка ЦДСА и стадиона «Буревестник», там, где теперь проходит трасса Олимпийского проспекта. Осень 1941 года она и сама запомнила неплохо, но больше любила пересказывать воспоминания своей бабушки Александры Гавриловны Малышевой, старшего брата Аркадия и соседа Павла Беляева.
Георгий Гаврилович Вяткин в военной форме ополченца
Так вот, они не раз утверждали, что всё началось с вечерней военной сводки от 15 октября. Совинформбюро, едва ли не впервые в своей практике, допустило формулировку: «на одном участке вражеские войска прорвали фронт». Причём без каких бы то ни было дальнейших пояснений. Уличные «знатоки» почему-то сразу заговорили о том, что немцы взяли Юхнов, хотя они были там уже за несколько дней до этого. Очевидно, что в ту же ночь многие москвичи узнали и о том, что на Волге, в Куйбышеве уже подготовлена «запасная» столица. А вот о том, что немцы взяли Калинин, древнюю Тверь, не сообщалось, а слухи об этом дошли в Москву только к следующему вечеру.
Историки по-прежнему спорят, что же стало причиной паники, случившейся в день 16 октября - то самое официальное сообщение или же разговоры о том, что столицу покидают и правительство, и Ставка Верховного Главнокомандования?
Ведь эти слухи, пусть и косвенно, но фактически подтверждались буквально на глазах москвичей - машины партийных и советских работников, нагруженные домашним скарбом, часто тормозили сами жители столицы.
Возможно, наконец, что людям как-то стало известно об итогах совещания у Сталина 15 октября, где вождь сам настаивал на эвакуации важнейших учреждений, видных деятелей партии и правительства. На совещании было принято и постановление Государственного Комитета Обороны (ГКО) об эвакуации, с пунктом о выезде самого вождя, долгое время засекреченным. Это постановление и сейчас не часто встретишь в печати, поэтому приведём его текст полностью:
«Ввиду неблагоприятного положения в районе Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС - т. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД - т. Берия обеспечивает их охрану).
2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).
3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба - в г. Арзамас.
4. В случае появления войск противника у стен г. Москвы поручить НКВД - т. Берии и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также всё электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию)».
Тогда же генерал-лейтенанту Артемьеву, командующему московским гарнизоном, было предложено разработать план обороны самого города на случай прорыва немцев до подхода резервов. Характерно, что тем же вечером Сталин отправился на ближнюю дачу, которую охранники «вождя» уже заминировали - «на всякий случай». В ожидании, пока резиденцию разминируют, Сталин вынужден был вести телефонные переговоры с командующими фронтами из холодного летнего домика.
А ночь на 16-е, по воспоминаниям москвичей, была беспокойной. Несмотря на требования по светомаскировке, на многих предприятиях вдруг заработали прожектора, бабушка Саша говорила, что Ржевский (сегодня это Рижский) вокзал тоже засверкал огнями - тамошние склады полным ходом эвакуировались. Из Марьиной рощи было слышно стрельбу - местная братва начала делёж награбленного. С Первой Мещанской (нынешний проспект Мира) был слышен тяжёлый гул автомобилей, это вывозили за город - в Ростокино, Бабушкин, Мытищи и Подлипки громоздкие станки с оборонных заводов.
А утром 16 октября через Пресню промаршировали ополченцы генерал-майора Крамарчука, командующего войсками оборонительного рубежа Москвы. Уже к 10 утра следующего дня несколько только что сформированных коммунистических, комсомольских и рабочих батальонов должны были выдвинуться на эти позиции.
Но именно в этот день - 16 октября впервые в Москве в половине шестого утра не открылось метро. Многие учреждения, некоторые больницы, школы оказались под замком. В булочных почти по всей Москве начались перебои с хлебом, народ по обычаю скупал спички, соль, мыло, пока ещё не по карточкам.
В очередях говорили, что на площади Коммуны (ныне Суворовская) оторвался аэростат, и утащил с собой одну из девушек с регулирующим канатом. Слух это или правда, 16 октября это случилось или в другой день, но настроения такие случаи обывателям явно не повышали.
Однако… Нарком авиационной промышленности Алексей Шахурин записал в воспоминаниях, что в ответ на его рассказ о том, что происходит в городе, Сталин произнёс: «Ну, это ничего. Я думал, будет хуже». Странно, что сегодня кем-то вполне авторитетно утверждается, что 16 октября Сталин вовсе не контактировал ни с кем из своего ближайшего окружения. Впрочем, может быть, нарком Шахурин и вправду не принадлежал к «ближнему кругу».
В этот же день войска, причём с синими петлицами - НКВД, неожиданно и быстро оцепили станцию «Каланчёвская», где, опять же по слухам, впоследствии так и не опровергнутым, был якобы поставлен «под пары» специальный бронепоезд для Сталина. На самом деле поезд для Сталина готовили в более укромном месте - за Курским вокзалом, в тупике у Крестьянской заставы, но нарком путей сообщения Лазарь Каганович даже и за это получил нагоняй от вождя, и тут же оперативно распорядился поезд убрать.
А из расположенных по соседству с Каланчёвкой трёх вокзалов в тот день толпы мешочников «штурмовали» не объявленный кем-то свободным Ярославский, а только Казанский. Да и то в основном не с площади, где, как твердили и до сих пор твердят некоторые «знатоки», были установлены пулемёты, да и зенитки тоже могли по народу при случае выстрелить. Толпа хлынула с тылу - со стороны Новорязанской улицы, где милиции не удалось перекрыть проходные дворы.
Но и там особых эксцессов удалось избежать - ведь буквально на привокзальную территорию, с её вечным стихийным базаром и керосиновыми палатками, выходили окна отделения милиции (впоследствии - вокзального 69-го, теперь уже куда-то съехавшего) и одного из домов НКВД. Вместе с дружинниками милиционеры и работники наркомата раз пять за день оттесняли людей к путям Рязанской железной дороги, откуда и дальние и пригородные поезда уходили раз в час, а то и в два. Толпа понемногу рассасывалась, но порядок был восстановлен только ближе к ночи. А с утра 17-го движение поездов как-то само собой, что в России случается, наладилось.
Родители матери - мои дед и бабка, в тот день, обычный вроде бы четверг, работали, и многого не видели, почти ни о чём не знали. Однако в Сокольниках, где дед работал мастером цеха на ремонтном заводе, фабричные рабочие выловили сразу несколько автомашин с эвакуирующимися. Они же не позволили опечатать единственную на всю Москву мельницу, которая до сих пор числится за мелькомбинатом имени Цюрупы. Бабушка ходила туда же пешком, потому что по городу говорили, что Микоян велел муку перед эвакуацией народу раздать. За это вполне реальное распоряжение зампреду правительства изрядно досталось.
Не буду дальше пересказывать уже почти официальную хронику чёрного четверга 16 октября 1941 года. О том, что творилось в тот октябрьский день в Москве, написано немало, но в последнее время появился такой акцент, будто бы Москву можно было 16 октября взять чуть ли не одним батальоном десантников.
Однако только что возглавивший оборону столицы генерал Жуков (он вступил в должность командующего Западным фронтом 7 октября) на вопрос Верховного, удержим ли Москву, наверное, неспроста уверенно ответил: «Непременно удержим!».
Факт неоднократно подтверждённый, причём теперь уже ни для кого не секрет, что разговор этот состоялся не в ноябре, как записано в воспоминаниях легендарного полководца, а именно 16 октября, то есть как раз в день драматических событий в Москве. Это подтвердил в 1996 году, выступая на страницах «Красной звезды» полковник в отставке Николай Пономарёв, бывший телеграфист Сталина.
«16 октября 1941 года, примерно в шесть часов вечера, в переговорную зашёл Поскрёбышев и приказал мне вызвать штаб Западного фронта… К аппарату подошли т. Жуков - командующий фронтом, а также начальник штаба и член Военного совета… Сталин начал переговоры, и уже в заключение спросил:
- Георгий Константинович, теперь скажите мне как коммунист коммунисту, удержим ли мы Москву?
Жуков немного подумал и ответил:
- Товарищ Сталин, Москву мы удержим, тем более, если мне будет оказана помощь, о которой я вас просил».
Скорее всего, разговор с Жуковым, который состоялся сразу после того, как Сталину доложили о событиях в Москве, стал решающим для вождя. Он явно был не настроен уезжать в Куйбышев, а теперь осознал, что его отъезд если что-то и изменит, то только к худшему. Сталин окончательно решил не выполнять постановление ГКО и остаться в Москве. На посту.
«Сталин на посту» - эта фраза Зои Космодемьянской стала особенно популярной уже позже, но в те октябрьские дни москвичам очень важно было знать, что дело обстоит именно так.
Сам вождь, вообще-то совсем не склонный к публичности, прекрасно понял это и, как засвидетельствовали многие очевидцы, осенью 41-го стал чаще появляться на улицах. Несмотря на бомбёжки и с минимальной охраной. Верховный главнокомандующий не раз лично проверил посты на улице Горького, Земляном валу, даже на Смоленской площади - довольно далеко от Генерального штаба на улице Кирова, где в первые дни войны Сталин проводил почти всё время. Можно представить, какое впечатление производил такой патруль на молодых солдат, и как быстро такие новости распространялись по Москве.
В день 16 октября, когда постановление об эвакуации обнародовали (разумеется, не полностью, без пункта «о вожде»), на многих заводах начались самостийные митинги. Пятитысячная толпа на Заводе имени Сталина, тогдашнем ЗиСе, нынешнем ЗиЛе, успокоилась только после того, как перед ней выступил сам секретарь московского комитета партии Щербаков, который чётко разъяснил, что правительство остаётся в Москве и Сталин тоже. Председатель Моссовета Пронин объехал за этот день более десятка предприятий, начиная с Южного речного порта и кончая Северным, но там везде люди спокойно работали и готовились к эвакуации. Впрочем, московские чиновники всё же в какой-то момент поддались общему настроению. С подачи того же Щербакова производственные артели, работавшие на фронт, стали раздавать обувь и полушубки населению, а Пронин даже не подумал возразить Микояну по поводу раздачи муки.
Тем временем, брат моей матери Аркадий, с компанией таких же, как он, 14-летних сорвиголов, решили тоже убедиться, что Сталин из Москвы никуда не уехал. Вся Москва знала, что станция метро «Кировская» закрыта не просто так, а под Генштаб, а Сталин обычно работает наверху, в небольшом флигеле. Туда-то поздней октябрьской ночью, трудно сейчас установить какого именно дня, но точно не в самый разгар паники, и отправились мальчишки. Конечно, никто их и близко не подпустил к тому самому флигелю, но забраться на крышу недавно отстроенной громады Ле-Карбюзье, где теперь обосновался Росстат, не помешали. А оттуда, как с восторгом нашёптывал младшей сестре Аркашка, они точно видели «самого Сталина». Понятно, что вряд ли, но свет в щелочках окон флигелька ребята, наверное, всё же разглядели.
Только через три дня после паники Москву перевели на осадное положение. Быть может, если бы это было сделано раньше 16 октября, ничего страшного не случилось, хотя скорее наоборот.
Но уже с 17 октября милиция, органы госбезопасности, пожарная охрана и другие структуры, которые сейчас принято называть «силовыми», работали в Москве, как в осаждённом городе с правом расстреливать мародёров и бандитов на месте.
Но никаких рек крови по улицам столицы не полилось. По данным городских сводок НКВД, которые тогда не врали, за вторую и третью декаду в столице было расстреляно на месте всего 7 человек на весь огромный город. Правда, по постановлению военного трибунала, то есть уже на законных основаниях - ещё 98, но для военного времени и это совсем не так много.
И всё же, что бы теперь ни говорили о том, что власти в городе не было, даже хаос в городском хозяйстве не затянулся. Так, трамваи пошли уже после полудня того самого 16 октября, метро - тоже. Открылись и те магазины, которые поутру не стали заниматься бесплатной раздачей товара населению. Власть в городе, если и была на какое-то время утрачена, то восстановлена очень быстро.
И люди почувствовали это сразу. Та же Марьина роща тут же притихла, там прошли такие зачистки, что брата матери друзья звали «бить марьинских». Их, мол, «менты так пощипали, что они теперь всех боятся». Весьма кстати пришлись суббота и воскресенье - 18 и 19 октября. Истинными патриотами в те дни проявили себя служители культа, причём и православные и мусульмане. Немногочисленные оставшиеся в Москве церкви были переполнены, Гитлера однозначно назвали антихристом, а верующих призвали «лечь костьми…». Соборная мечеть на Мещанской не только призвала к борьбе с захватчиками, но и отказалась эвакуировать святыни. Об этом гордо поведал всем на Самарском переулке дворник-татарин дядя Гриша, известный всем стукач, но от того ничуть не менее уважаемый человек.
Многие руководители предприятий отказались выполнить распоряжение о расчёте сотрудников и прекращении работы и тем самым резко снизили напряжение в городе. Ряд магазинов, которые начали 16 октября бесплатную раздачу товаров населению, были в тот же день принудительно закрыты, причём это делалось не государственными чиновниками, а обычно - милицией или военными патрулями. О таких случаях в Лефортово, на Большой Полянке и той же Мещанской не без гордости вспоминали потом москвичи.
Сама Москва ни на один час не оставалась без войск. На бульварах были отрыты окопы, в которых размещались танки. И никого это не смущало.
16 октября автоматчиков разместили не только на Комсомольской площади у трёх вокзалов, но и на аэродроме имени Фрунзе на Ходынке - для охраны четырёх «Дугласов», записанных за Ставкой Верховного Главнокомандования.
Постановление о введении осадного положения, в отличие от постановления об эвакуации опубликовали сразу и без купюр. Начиналось оно старорежимным «Сим объявляется…», словно Верховный главнокомандующий делал отсыл к славной истории столицы - к 1612-му и 1812 году. Итак, ещё один документ:
«Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100-120 км западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на её подступах.
В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Ввести с 20 октября 1941 г. в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.
2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспортов, с 12 часов ночи до 5 часов утра, за исключением транспортов и лиц, имеющих специальные пропуска от коменданта г. Москвы, причем в случае объявления воздушной тревоги передвижение населения и транспортов должно происходить согласно правил, утверждённых московской противовоздушной обороной…
Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие».
12 октября, в тот день, когда Гитлер обещал японскому послу взять русскую столицу, главное командование сухопутных сил Германии опубликовало директиву по первым итогам осеннего наступления на Москву. В ней говорилось:
«Фюрер вновь решил, что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником… всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно. Небольшие незакрытые проходы, предоставляющие возможность для массового ухода населения во внутреннюю Россию, можно лишь приветствовать… Чем больше населения устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их».
Четыре дня спустя бегство из столицы СССР стало трагической реальностью, но немцев, которые будут «обстреливать и отгонять», близ Москвы не было и в помине.
Небольшой отряд фашистских мотоциклистов-разведчиков, который прорвался к мосту через канал им. Москвы в Химках, был в полчаса уничтожен танкистами дивизии НКВД им. Дзержинского. Несколькими днями позже октябрьских событий враг был остановлен всего в четырёх километрах от Каширы, но никто не стал отключать тамошнюю электростанцию, одну из двух снабжавших в те дни энергией столицу. Еще позже, когда возникла угроза форсирования канала им. Москвы в районе Дмитрова, работники канала сумели открыть один из шлюзов и спустить воду на уже замёрзшем участке. Образовавшийся глубокий ров, набитый огромными колотыми льдинами, стал непреодолимой преградой для немецких войск, даже для танков. И таких примеров, когда на защиту Москвы вставали не воины, а самые мирные граждане, огромное множество.
Если же говорить о пресловутом «батальоне немецких десантников», то столице было чем его встретить. В составе гарнизона столицы только полков ПВО было шесть. Помимо 12 тысяч ополченцев из очередной формировавшейся дивизии, в Москве и окрестностях в октябре 41-го уже были расквартированы несколько стрелковых и танковых дивизий, подтянутых из Сибири и с Дальнего Востока. Через две недели они пройдут парадным строем по Красной площади, а через полтора месяца перейдут в контрнаступление и отбросят врага от столицы на 100-150 километров.
И вообще, через Москву в те дни шёл почти непрерывный поток войск, об их перемещениях регулярно докладывалось Сталину.
И в трагический день 16 октября, между прочим, тоже, о чём есть подённые записи в учётной книге управления делами Генштаба. Нетрудно сделать вывод, что в этот день, до того как вечером провести переговоры с Жуковым, Сталин успел побывать и на улице Кирова.
Вряд ли Верховный передвигался по Москве только на метро, и следовательно, он сам мог видеть обстановку на улицах и делать выводы. Один из охранников Сталина утверждал, что барахолку на Столешниковом переулке, где в ожидании эвакуации москвичи распродавали по дешёвке семейный антиквариат, разогнали как раз 16 октября фактически по личному распоряжению вождя. Для этого оказалось достаточно всего лишь высказанного им вскользь недовольства.
Остаётся привести ещё один не слишком известный факт. После разговора с Жуковым, поздно вечером 16 октября Сталин поехал в Петровско-Разумовское, там в военном госпитале лежал раненый генерал Ерёменко, армии которого несколькими днями раньше сумели вырваться из фашистских клещей. Генерал был прекрасно осведомлён о том, как дерутся в окружении под Вязьмой наши войска. Они фактически принесли себя в жертву, чтобы немцы не могли снять войска с кольца окружения и двинуться на Москву. «Окруженцы» тоже очень помогли Жукову сколотить крепкую оборону на подступах к столице. А Сталину Ерёменко, похоже, только добавил уверенности, что Москву никто сдавать не собирается…
Алексей Подымов
специально для «Столетия», 12 марта 2015