В защиту обиды - 1
Ретроспективно рассматривая историю психологии как науки, нельзя не обратить внимание, как плотно встроены психологические знания в общую систему этических представлений эпохи. Особенно это касается мира человеческих эмоций. Был ли период в мировой истории, когда весь спектр чувств и переживаний являлся равно дозволенным, равно легитимным? По-видимому, нет. Среди эмоций были и свои принцессы, и свои золушки, причём время от времени они менялись местами.
Вот, казалось бы, чувство радости. По Изарду - базовая эмоция. Врождённая. Казалось бы, кому она мешает? Однако были времена, когда переживание радости тщательно элиминировалось из личной и общественной жизни. Богатые и бедные, мужчины и женщины должны были по первому требованию предстать перед грозным трибуналом и за малейшее, нечаянно сорвавшееся вольное слово, за улыбку некстати во время проповеди, за слишком нарядный костюм, за завитые волосы выслушивали гневные выговоры, выставлялись у позорного столба, подвергались церковному отлучению, штрафам, тюремному заключению... Страсть к роскоши, которой отличались богатые женевцы, также исчезла. Реформатор не ограничивался одними требованиями скромной, умеренной жизни. Он вносил свою регламентацию в малейшие детали быта, определяя цвет и фасон костюмов, добротность материи, предписывая законы для женской прически, устанавливая даже максимум блюд на пирах. В регистрах города можно прочитать иногда вещи анекдотического характера. Три кожевника, читаем мы, присуждаются к трехдневному заключению на хлеб и на воду "за распутство": они съели за завтраком 3 дюжины пирожков!
Исчезли и национальные увеселения Женевы, ее театральные представления, народные праздники со стрельбой в цель; запрещены были всякие игры, танцы, музыка, распевание светских песен, шумные празднования свадеб и т. п. - так описывает Б. Д. Порозовская Женеву при религиозном реформаторе Жане Кальвине. Из соображений благочестия земное, греховное чувство удовольствия попадало под запрет, заменяясь на высшие христианские чувства: страх Божий, благоговение.
А вот более близкий к нам социальный эксперимент. Лев Толстой о чувстве гнева: Когда глядишь на других людей и видишь, каковы они в гневе, когда видишь, что они становятся похожи на пьяных, на зверей, с красными, злыми, безобразными лицами, с противным хриплым голосом, когда слышишь их сквернословие, вспомни о том, как бы и тебе не быть таким же отвратительным. Часто люди поддаются гневу и не удерживаются от него потому, что думают, что в гневе есть какое-то молодечество. Я, мол, не дал спуску, а так разнес его и т.п. Но это неправда. Чтобы не поддаваться гневу, надо помнить о том, что в гневе нет и не может быть ничего хорошего, что гнев - это признак слабости, а не силы. [...] Как ни вреден гнев для других людей, он более всего вреден тому, кто гневается. Он всегда более вреден, чем та обида, которая его вызвала. Из всего быта Ясной Поляны планомерно изгонялось не только выражение гнева, но и мало-мальское недовольство поведением ближних. Александра Толстая вспоминает, что не разрешалось даже сказать: "такой-то, дескать, плох". Сразу следовал саркастический вопрос: "Неужели хуже тебя?!"
И чем же закончился этот беспримерный психологический эксперимент в масштабах отдельного поместья? Запретный гнев, не находя открытого выхода, изливался в манипуляциях, интригах, тайной недоброжелательности под маской елейной "духовной любви". Прочтите письмо Черткова к Софье Андреевне Толстой, насладитесь ядовитым букетом. Некоторые обитатели Ясной Поляны, наиболее астеничные, с ослабленной нервной системой, уходили в аутоагрессию, пытались совершить суицид. Да, благими намерениями дорога в ад вымощена, и сам создатель непротивленческой доктрины бежал из своего имения, раздираемого страстями...
У психотерапии с самых первых дней её становления тоже появились свои эмоции-золушки. Был, к примеру, период в истории психоанализа, когда самыми страшными жупелами считались стыд и вина. Оно и логично: если день за днём всю рабочую неделю имеешь дело с клиентами, которые поглощены токсическим стыдом и невротической виной без остатка, поневоле задумаешься, а не ампутировать ли эти болезненные эмоции, "не дожидаясь перитонита"? Но тут в терапию пошли психопаты и люди с поведенческими проблемами, а при некоторых психопатиях, как известно, чувства вины недостаёт. В общем, ампутация откладывается. Всё - отрава, и всё - лекарство, вопрос только в дозе.
А не так давно популярные психологические статьи и тесты стали привлекать в качестве золушки такую распространённую эмоцию, как обида. Почему к ней пристали, чем воспетая в "Слове о полку Игореве" божественная дева-Обида "не показалась" современным психологам?
Вот, казалось бы, чувство радости. По Изарду - базовая эмоция. Врождённая. Казалось бы, кому она мешает? Однако были времена, когда переживание радости тщательно элиминировалось из личной и общественной жизни. Богатые и бедные, мужчины и женщины должны были по первому требованию предстать перед грозным трибуналом и за малейшее, нечаянно сорвавшееся вольное слово, за улыбку некстати во время проповеди, за слишком нарядный костюм, за завитые волосы выслушивали гневные выговоры, выставлялись у позорного столба, подвергались церковному отлучению, штрафам, тюремному заключению... Страсть к роскоши, которой отличались богатые женевцы, также исчезла. Реформатор не ограничивался одними требованиями скромной, умеренной жизни. Он вносил свою регламентацию в малейшие детали быта, определяя цвет и фасон костюмов, добротность материи, предписывая законы для женской прически, устанавливая даже максимум блюд на пирах. В регистрах города можно прочитать иногда вещи анекдотического характера. Три кожевника, читаем мы, присуждаются к трехдневному заключению на хлеб и на воду "за распутство": они съели за завтраком 3 дюжины пирожков!
Исчезли и национальные увеселения Женевы, ее театральные представления, народные праздники со стрельбой в цель; запрещены были всякие игры, танцы, музыка, распевание светских песен, шумные празднования свадеб и т. п. - так описывает Б. Д. Порозовская Женеву при религиозном реформаторе Жане Кальвине. Из соображений благочестия земное, греховное чувство удовольствия попадало под запрет, заменяясь на высшие христианские чувства: страх Божий, благоговение.
А вот более близкий к нам социальный эксперимент. Лев Толстой о чувстве гнева: Когда глядишь на других людей и видишь, каковы они в гневе, когда видишь, что они становятся похожи на пьяных, на зверей, с красными, злыми, безобразными лицами, с противным хриплым голосом, когда слышишь их сквернословие, вспомни о том, как бы и тебе не быть таким же отвратительным. Часто люди поддаются гневу и не удерживаются от него потому, что думают, что в гневе есть какое-то молодечество. Я, мол, не дал спуску, а так разнес его и т.п. Но это неправда. Чтобы не поддаваться гневу, надо помнить о том, что в гневе нет и не может быть ничего хорошего, что гнев - это признак слабости, а не силы. [...] Как ни вреден гнев для других людей, он более всего вреден тому, кто гневается. Он всегда более вреден, чем та обида, которая его вызвала. Из всего быта Ясной Поляны планомерно изгонялось не только выражение гнева, но и мало-мальское недовольство поведением ближних. Александра Толстая вспоминает, что не разрешалось даже сказать: "такой-то, дескать, плох". Сразу следовал саркастический вопрос: "Неужели хуже тебя?!"
И чем же закончился этот беспримерный психологический эксперимент в масштабах отдельного поместья? Запретный гнев, не находя открытого выхода, изливался в манипуляциях, интригах, тайной недоброжелательности под маской елейной "духовной любви". Прочтите письмо Черткова к Софье Андреевне Толстой, насладитесь ядовитым букетом. Некоторые обитатели Ясной Поляны, наиболее астеничные, с ослабленной нервной системой, уходили в аутоагрессию, пытались совершить суицид. Да, благими намерениями дорога в ад вымощена, и сам создатель непротивленческой доктрины бежал из своего имения, раздираемого страстями...
У психотерапии с самых первых дней её становления тоже появились свои эмоции-золушки. Был, к примеру, период в истории психоанализа, когда самыми страшными жупелами считались стыд и вина. Оно и логично: если день за днём всю рабочую неделю имеешь дело с клиентами, которые поглощены токсическим стыдом и невротической виной без остатка, поневоле задумаешься, а не ампутировать ли эти болезненные эмоции, "не дожидаясь перитонита"? Но тут в терапию пошли психопаты и люди с поведенческими проблемами, а при некоторых психопатиях, как известно, чувства вины недостаёт. В общем, ампутация откладывается. Всё - отрава, и всё - лекарство, вопрос только в дозе.
А не так давно популярные психологические статьи и тесты стали привлекать в качестве золушки такую распространённую эмоцию, как обида. Почему к ней пристали, чем воспетая в "Слове о полку Игореве" божественная дева-Обида "не показалась" современным психологам?