про школу
Если в лето входишь постепенно, то в осень - ровно 1 сентября. И, кажется, всё происходит тут же и мгновенно: и дожди, и холод, и жухлые листья, и срывающийся голос Клавдьиванны: «Ох не всем выдадут аттестаты, ох не всем! Кто-то уйдёт из школы со справкой!..»
«Кто-то» - это, конечно же, я.
С детства для меня 1 сентября приходило с ощущением, что тебе не дают что-то, а наоборот, что-то очень важное у тебя отнимают. Мама готовилась к 1 сентября, как к переезду на другой континент: доставала портфель, сосредоточенно листала свои рабочие тетрадки, вынимала книги, наглаживала белую блузку. Больше я не увижу маму по утрам, маму у меня отнимут: она будет ложиться очень поздно и сидеть под настольной лампой, проверяя тетради, и убегать к первой смене так рано, что я не буду успевать её обнять. Бабушка будет отводить нас сестрой в детский сад, в этот ужасный детский сад, и забирать из сада. «Мама ещё в школе. - буду слышать я. - У мамы сегодня две смены»
Мама любила нас с сестрой и свою работу. И бабушку. И театр.
Мама любила Чайковского, раннего Маяковского, Пушкина, Лермонтова, Чехова, Левитана, Станиславского, Вахтангова, Шекспира.
И я понимала, что это правильно, любить нас, бабушку и весь вот этот коллектив с его белеющими одиноко парусами, щелкунчиками и принцессами турандот. Но любить ШКОЛУ?? Это было выше моего понимания.
В первый класс я пошла в самую английскую и самую продвинутую в городе школу, к самой заслуженной учительнице, в самый элитный класс. Случайно так получилось, просто школа была рядом с домом. И я до сих пор с ужасом и содроганием вспоминаю и эту школу, и эту учительницу. Слава Богу, что врач заметила, что у меня развивается какая-то опасная нервная болезнь, и мама забрала меня из этой школы в свою. И про 2-й класс я не помню почти ничего. Был просто покой, долгая езда в школу и долгое сидение над уроками. Но зато в этой школе я могла видеть маму.
А в 3-м классе меня опять перевели в другую школу, потому что мы переехали на окраину, где было поле и не было дорог, где и фонари-то были редкостью. И мне всё равно не давалась математика, и мама махнула на меня рукой и перестала страдать, и сказала мне в утешение: «ничего, Пушкин тоже не знал математики и на уроках писал вместо формул стихи», - ах, зачем ты это сказала мне, мама!.. Конечно, Пушкин был тысячу раз прав, потому что стихи писать гораздо проще и интереснее, чем формулы!..
И я до сих пор не понимаю, КАК я дожила до выпускных и не погибла от всей этой скуки и безнадеги, которую пытались вбить в нас на уроках, и почему Клавдьиванна не проткнула меня у доски указкой, когда я мямлила ей что-то про котангенсы.
Но было и спасение в виде завуча по внеклассной работе Ольсанны, обладающей могучим организаторским и прочими талантами, которая водила нас в походы и говорила с нами на одном человеческом языке. Во многом благодаря именно ей мы и выжили - и я, и такие, как я.
«Кто-то» - это, конечно же, я.
С детства для меня 1 сентября приходило с ощущением, что тебе не дают что-то, а наоборот, что-то очень важное у тебя отнимают. Мама готовилась к 1 сентября, как к переезду на другой континент: доставала портфель, сосредоточенно листала свои рабочие тетрадки, вынимала книги, наглаживала белую блузку. Больше я не увижу маму по утрам, маму у меня отнимут: она будет ложиться очень поздно и сидеть под настольной лампой, проверяя тетради, и убегать к первой смене так рано, что я не буду успевать её обнять. Бабушка будет отводить нас сестрой в детский сад, в этот ужасный детский сад, и забирать из сада. «Мама ещё в школе. - буду слышать я. - У мамы сегодня две смены»
Мама любила нас с сестрой и свою работу. И бабушку. И театр.
Мама любила Чайковского, раннего Маяковского, Пушкина, Лермонтова, Чехова, Левитана, Станиславского, Вахтангова, Шекспира.
И я понимала, что это правильно, любить нас, бабушку и весь вот этот коллектив с его белеющими одиноко парусами, щелкунчиками и принцессами турандот. Но любить ШКОЛУ?? Это было выше моего понимания.
В первый класс я пошла в самую английскую и самую продвинутую в городе школу, к самой заслуженной учительнице, в самый элитный класс. Случайно так получилось, просто школа была рядом с домом. И я до сих пор с ужасом и содроганием вспоминаю и эту школу, и эту учительницу. Слава Богу, что врач заметила, что у меня развивается какая-то опасная нервная болезнь, и мама забрала меня из этой школы в свою. И про 2-й класс я не помню почти ничего. Был просто покой, долгая езда в школу и долгое сидение над уроками. Но зато в этой школе я могла видеть маму.
А в 3-м классе меня опять перевели в другую школу, потому что мы переехали на окраину, где было поле и не было дорог, где и фонари-то были редкостью. И мне всё равно не давалась математика, и мама махнула на меня рукой и перестала страдать, и сказала мне в утешение: «ничего, Пушкин тоже не знал математики и на уроках писал вместо формул стихи», - ах, зачем ты это сказала мне, мама!.. Конечно, Пушкин был тысячу раз прав, потому что стихи писать гораздо проще и интереснее, чем формулы!..
И я до сих пор не понимаю, КАК я дожила до выпускных и не погибла от всей этой скуки и безнадеги, которую пытались вбить в нас на уроках, и почему Клавдьиванна не проткнула меня у доски указкой, когда я мямлила ей что-то про котангенсы.
Но было и спасение в виде завуча по внеклассной работе Ольсанны, обладающей могучим организаторским и прочими талантами, которая водила нас в походы и говорила с нами на одном человеческом языке. Во многом благодаря именно ей мы и выжили - и я, и такие, как я.