Сказка о кровном Ноже
Душевные речи достопочтенных братьев и блистательной сестры по Венку Сказок, а также рассказы и музыка того, о ком далее речь, подтолкнули меня пересмотреть и посильно выправить ту, которой почти годик.
Оружейный ключ-сердцевину этой истории и вещий сон героя подарил мне давний и добрый друг Porokh, которому я со всей признательностью и посвящаю эту
Сказку о кровном Ноже.
Столичный квартал Оружейников празднует День Ножей. Повсюду окончен сбор урожая, проведены расчеты, розданы долги и уплачена подать. В эти еще теплые дни даже последний городской нищий по-осеннему богат: довольные жизнью жители подают больше обычного. В этакое время и следует продавать то, что даже состоятельные семейства покупают не каждый сезон: украшения и оружие. Но День Камней наступит позже - тогда уж всем доведется порастрясти кошели в преддверии зимних праздников. А в День Ножей отступают в глубину лавок новомодные пороховые пистоли и тяжелые ружья. Глаза нынче разбегаются от холодящего душу блеска стали: звонкие сабли и могучие мечи, стройные шпаги и тяжкие боевые топоры... Даже луки и арбалеты выходят вперед: хоть и стрелковые, да сродники холодному оружью. А короли праздника, как и положено - ножи. Всех видов и размеров, всех известных в коломирье народов: чего не сделают в столице - привезут купцы издалека.
Не стыдятся оружейники и кухонного металла: ножей хлебных и мясных, рубящих и вырезных: кормить людей - добрая работа. Хозяйки со знанием дела выбирают свое, и ласковы к ним мастера. Но те ножи, которые сами кормят владельцев - им главный почет, им великое уважение, им - хищная любовь непростого люда, что наполняет в День Ножей нарядный квартал Оружейников.
Рейдан уже по второму разу прошерстил наружные лотки, нырнул во все лавки с гостеприимно разверстыми дверьми. Нет, не узорные рукояти, не богатые ножны кружили перед глазами: взор его выхватывал с плотного бархата наклонных столов темные, почти угольного оттенка широкие клинки горного народа; им подвластны и стальные, и каменные доспехи,- вот только не всякого принимают норовистые изделия угрюмых малорослых силачей: иной, как говорится, скорей достоинство себе снесет, чем привесит к поясу тяжелый горский нож.
Горела, манила мадасская узорная, порой розоватая сталь - чем больше глядишь на клинок, тем сильней затягивает узор. Старики рассказывали, будто делали в древнем Мадаске такие ножи и мечи, что способны были выпить душу залюбовавшегося ими человека. И будто бы было это не так, как с колдовскими камнями: съел камень человека, и стал человек тот - камень. Нет, было это как любовь и как сродство боевых братьев: тому, чья душа выпита клинком, не надобно было ни женщин, ни друзей, спокойными глазами глядел он на родню. Лишь с собратом своим стальным были они - одно, и не было человеку тому иной жизни, нежели в бою. И будто бы - сказывали также - чем больше людей выпивал клинок, тем розовее становилась его исполненая прихотливого рисунка плоть.
Рыбьим боком поблескивал на бархате синий тулабский металл. О нем говорили, что лишь он один изо всех сталей способен, словно серебро, подарить последнее упокоение второживущим. Утверждалось даже в старинных трактатах, что иногда неполномертвые сами указывали людям на зарытое золото - лишь бы часть его потратил счастливец на покупку честного тулабского клинка и дал обещанный покой мятущейся полуплоти.
Лунным светом дышало легкое оружье лесных жителей: сталь - как туман над рекой, полупрозрачная, словно тончайшие ткани леснянок. Каждый заботливый отец старался купить дочери-девице лунный стилет: считалось, что в беде, пусть даже дрогнет девичья рука, туманное жало само сбережет если не жизнь, так честь. Среди воинов и охотников лесные клинки тоже особо привечали женщин: у мужчины клинок жил, как прирученный, а у рыжей северной охотницы или хмурой, сплошь татуированной назонийки - как родной. Почти все знахарки измельчали свои травы и коренья особой формы ножами, которые лесные мастера делали не помногу и продавали не за деньги, а за снадобья. Знахарки те были уверены, что с туманной сталью надо просто побольше разговаривать.
У Рейдана много лет был добрый тулабский нож: выручал и в пути, и в бою, знал теплое горло врага и дичи. Но уже с десяток дней его пояс пустовал: довелось упокоить этакую дрянь, после которой не сработал известный ритуал очищения ножа тремя стихиями. Тулаб оставался отравлен; пришлось захоронить и клинок, и ножны вместе с окончательно мертвым непрошенным попутчиком, да еще и камень навалить, чтоб не разрыли сдуру ни воры, ни падальщики.
Рейдан - ни колдун, ни воин,- немного тот, немного - другой; знает лекарское и ювелирное дело, а по большей части занимается составлением карт - и по найму для Университета, и на заказ. Время свое проводит в пути,- все больше по окраинам коломирья, а то и пересекая его большаками и тропками: карты время от времени надобно уточнять. И в столицу на сей раз привели его две нужды: отдать свежие карты и найти новый нож. Поскольку без ножа что на большой дороге, что по заугольям негоже ходить разумному человеку.
К лавке мастера Олкоса Рейдан направлялся уже в третий раз,- видимо, придется снова выбрать проверенный тулаб, тем более, что оружейник, имевший собственное клеймо, основательно подготовился к цеховому празднику: на сливовом бархате чуть поодаль от остальных лежали пять новых ножей. Осталось выбрать - какой из них займет место на поясе картографа.
- Рейдан, поди-ка сюда! - еще издали замахал руками Олкос, стоявший на пороге лавки.
- У меня - гость!
Он посторонился, и из темноватого помещения выступил на свет худощавый, невысокого роста мужчина. Его островную одежку - просторную рубаху и штаны из светлой текучей ткани,- схватывал, однако, широкий пояс столичного купеческого цеха. Рейдан подошел, и когда начал оружейник знакомить его с господином Данэром, все трое не сразу избавились от легкой неловкости: новые знакомцы странно походили друг на друга. Рейдан многим напоминал уроженца Зидонейских островов: смуглый, темноглазый, суховатого сложенья,- он, подобно многим путешественникам коломирья, предпочитал одежду островного кроя, правда - немарких, темных тонов. Да и манеру начисто обривать голову, оставляя разве что короткую бороду или усы, люди беспокойных профессий позаимствовали у тех же островитян. Так и вышло, что мастер картограф отличался от господина купца лишь бОльшим ростом да темными одеждами. Даже с лица они казались схожи - несмотря на то, что купец носил длинные усы, а не бородку, как Рейдан,- и что последний был едва ли не вдвое моложе.
Словно встряхнувшись, господин Данэр снова достал из-за пояса то, с чем явился к мастеру Олкосу: довольно длинный пламевидный трис. Он поднял его повыше, подставляя мягкому свету заполудня, и у Рейдана на миг пресеклось дыхание: пять волн старинного клинка словно бы текли непрерывно по ладоням купца, а под их паморочным сиянием чудилась плотная серая чешуя - будто с испода драконьего хвоста. Впрочем, к редкостным крылатым тварям островное оружие не имело никакого отношения, а вот к редкости и к полету - самое прямое: трисы издавна делали только из небесного металла.
- Не хотите же вы сказать, достопочтенный, что принесли это мастеру Олкосу на продажу? - осторожно осведомился Рейдан.
- Именно это, странник, я и хочу сказать,- негромко ответил купец.
- Он принадлежал последнему в роду. Его владелец был много старше меня и недавно умер. Ни один род не может взять к себе чужой трис: клинок теперь свободен и должен найти свою судьбу. Оттого-то я и продаю его мастеру, а уж отсюда трис отправится по новым дорогам в новых ножнах.
Господин Данэр протянул к Рейдану ладони, на которых, будто на мечной подставке, светился трис. Рейдан едва потянулся к нему - и нож словно сам собою лег в руку. Рукоять незнакомого дерева ловко пришлась по Рейдановой ладони, и картограф невольно перехватил нож так, что впору и к бою. Коротко передохнул, расслабился и бережно подхватил клинок плашмя левою рукой - разглядеть поближе чешуйчатую сталь. Снова трис будто потек в ладонях - и на левой, там, где под яблочком большого пальца дышат сердечные точки,- проступила на свежем порезе кровь.
Не отрывая глаз от играющего лезвия, Рейдан задумчиво слизнул ее.
- Мастеру Олкосу цена известна, говорите с ним. Прошу прощенья, у меня дела.
Господин Данэр коротко поклонился и быстро зашагал прочь.
Оружейник действительно знал цену. И назвал ее таким тоном, что привычный ритуал торговли отпадал сам собой. Да и сама цена - учитывая то, что Рейдан знал о трисах,- была более чем честной. Ровно половина того, что ему предстояло получить за новые карты. Оставалось как раз на экипировку и на то, чтобы снова отправиться в путь. Но уверситетский библиотекарь ждал Рейдана только завтра.
- Не беда, Рейдан. Трис твой; полежит у меня до завтра, раз уж мы сговорились. Если позволишь, я оставлю его на виду в лавке: сам знаешь, он привлекает внимание. Тем, кто будет его смотреть, волей-неволей придется купить что-нибудь другое, чтоб не уходить в сожалениях.
- Я не против, мастер Олкос. Спасибо за отсрочку.
- Завтра после полудня?
- Завтра после полудня, мастер.
День помаленьку катился к закату. В Квартал Оружейников раньше обычного явились фонарщики, чтобы насколько возможно продлить праздник. Мастер Олкос почистил шляпу, накинул цеховой плащ и собрался в трактир "У хорошего человека". Кто и когда придумал такое название заведению, где вечером Дня Ножей собирались старшие мастера, неизвестно. Однако оно было даже прописано в уложении о празднике - а значит, трактир был едва ли не старше здешних мастерских. Ближе к закату мастера убирали наружные лотки и оставляли лавки на подмастерьев. К вечеру ток серьезных покупателей иссякал; квартал постепенно заполняли семьи с детьми, которым еще рано было обзаводиться оружием, зато полюбоваться - в самый раз. Появлялись во множестве парочки - тех привлекали скорее музыканты, что устраивались на освобожденных от лотков тротуарах и по традиции играли в этот вечер редкие, стариные мелодии. После закрытия лавок, о полуночи начинались танцы - а до тех пор у молодых подмастерьев был еще шанс соблазнить покупкой кого-то из посетителей. Отличился в праздничный вечер - молодец; быть может, через год попадешь на мастерскую вечеринку в трактир.
- Ну, Тонан, мне пора. Удачи тебе. Да не забудь - трис продан: за ним завтра придет мастер картограф. И переложи ближе к свету стилеты - может, какая девчушка выпросит у папеньки, чтоб быть, как большая.
- Да, мастер. Теплого вечера.
- Теплого вечера, Тонан.
Задумчивая флейта тянула тонкую золотую нить, рекой рокотала гитара, а хрипловатый голос неторопливо наговаривал балладу на древнем диалекте. Тонан не понимал больше половины слов и лишь тихонько гудел себе под нос мелодию, знакомую с тех пор, как он встретил свой первый День Ножей. Посетители почти схлынули: и горожане, и гости уже настроились веселиться. Насчет стилетов мастер оказался прав: припозднившийся мельник купил работу Олкоса для входящей в пору дочки. Довольный Тонан начинал уже помаленьку прибираться в лавке.
- Эй, мастер!
Тонан поспешно сунул веник за конторку и обернулся к дверям. Вошедший был хорошо известен в столице: единственный сын главы меняльного цеха был - безо всяких скидок на молодость - правой рукою отца, и знатоки утверждали, что юноша способен уговорить в свою пользу даже недоверчивого горца. Молодой человек обежал взглядом столы - и сразу же подошел к тому, где в окружении лучших ножей Олкоса светился трис.
- Мастер, сколько вы хотите за это островное чудо?
- Он продан, господин Линокай. Завтра за ним придут, он остался в лавке ради праздника.
- Продан? За него уже внесены деньги?
- Н-не знаю точно... Мастер Олкос не сказал...
- Значит, только сговорен.
- Я не...
- Ты ведь подмастерье? Тебе нужна хорошая продажа? Смотри: я дам тебе заведомо тройную цену. Мастер Олкос сперва будет орать, а потом вернет задаток, если получал, и останется доволен. А через пару дней похвастается тобой перед мастерами.
- Но, господин Линокай...
- Нет стыда в том, чтобы хорошо сделать свою работу. Как вас зовут?
- Тонан...
- Мастер Тонан... хорошо звучит. Теплого вечера, мастер.
Рейдан, пока не стемнело окончательно, успел передать дальние весточки нескольким горожанам - и отправился на встречу с добрым знакомым в портновской харчевне. Хозяин ее держал только леснянскую посуду - неглазурованную, не очень тяжелую, а главное - такую приятную на ощупь, словно глина застывала, будучи обернутой в грубую ткань. Еще дед хозяина "Портняжки" заметил, что именно такую посуду с удовольствием берут в руки мастера одежд. Со временем почти весь цех - кроме тех, чьи мастерские оказались далековато от харчевни,- столовался здесь. Благо, у мастера Огела была большая семья - было кому и готовить, и разносить еду. И только одно блюдо мастер не доверял никому - наследственный секрет, яблочный пирог. Высокий, коричнево-золотистый, он готовился из самых кислых яблок, что делаются при выпечке самыми сладкими. Он благоухал ванилью, корицей и еще чем-то таким, что долго-долго таяло во рту, как полузабытый вкус лакомства, однажды пробованного в детстве.
Рейдан с приятелем были сладкоежками. но мастер Торкви мог баловаться сладким когда заблагорассудится, и потому в последние годы, разглядывая новый отрез, удобно расправлял ткань на обширном животе. А Рейдан обычно довольствовался попутными фруктами в сезон - и сушеным изюмом зимою. Но уж, попав в столицу, непременно шел с Торкви в "Портняжку" - на пирог мастера Огела.
Сегодня мастера не спросили вина: Рейдан еще не отдал карты, а у Торкви в работе было свадебное платье для дочери другого портного. Оставались буквально последние бисеринки,- но так же, как Рейдан, мастер Торкви не позволял себе расслабиться до завершенья важного заказа. А потому, уютно сытые и трезвые, мастера подобрали последние крошки с обширного блюда и весело распрощались у дверей харчевни-, и Рейдан отправился искать себе ночлега. Он давно взял себе за правило не останавливаться у друзей: гостиничные комнаты оставляли у него чувство продолжения дороги - да так оно, в сущности, и было.
Впрочем, сегодня Рейдан был готов пожалеть о столь упорном следовании этому правилу: год от года на праздники в столицу собиралось все больше народу, и на сей раз все знакомые ему гостиницы и даже комнаты при трактирах были заняты наплотно. Внезапно ему пришло в голову, что именно сегодня на втором этаже "У хорошего человека" может оказаться просторно: мало радости ночевать, когда едва не под самой подушкой хохочут и распевают песни мастера оружейники. И с этой мыслью он вернулся в затихающий квартал.
Даже если бы Рейдан не знал, где празднуют мастера,- он мог бы спокойно найти таверну по характерному шуму, веселому и грозному одновременно. Оружие требует собранности, и даже те мастера, что в молодости были порывисты, к обретению звания умеют зажимать себя ровно настолько, насколько это возможно без вреда для натуры. Уж кто-кто, а они-то знают, что можно и чего нельзя делать с металлом, из которого созданы. И только главный в году - цеховой праздник - дозволяет им развернуться, отпустить душеньку на волю - на один, ровно на один осенний вечер.
Рейдан добрался до таверны заметно за полночь, когда по залу сновали с бутылками и тарелками уже только подмастерья,- а сам хозяин, мастер Авелур, сидя на тяжелом разлапом табурете у двери в кухню, смотрел на гостей сурово-добродушно, как мог бы смотреть довольный отец на расшалившихся в праздник мальцов: мол, пусть их сегодня... Не входя, Рейдан помахал хозяину рукой и вернулся во двор: посторонним нечего было делать в зале оружейников. Во второй этаж можно было пройти и через кухню, но сперва надо было сговориться с мастером Авелуром. Ухмыляющийся мастер вышел вслед за картографом.
- Что, Рейдан, догадался, куда нормальные люди спать не пойдут? Вот и молодец. Весь этаж к твоим услугам - никого. Мои-то ревут так, что потолок дрожит,- ну, да тебе давно не надобно тихой детской. Пойдем, по пути прихватим тебе из кухни чего на ужин.
- Спасибо, Авелур, я от пирога. Мне бы только твоего чаю чайничек, да и то на утро.
- А, сластена, в "Портняжку" ходил? Дети вы, дети и есть. Ишь, разошлись,- ласково добавил он, кивая в сторону зала.
Рейдан выбрал себе комнатку у самой лестницы - так, чтоб поменьше топать, уходя с утра. Таверна Авелура отличалась еще и тем, что для мастеров хозяин держал в кладовке немалую стопку тонких тюфяков. Гостям не надобно было среди ночи да с устатку расходиться по домам: подмастерья аккуратно укладывали сонных на тюфячки меж столов, укрывали плащами... и к рассвету весь дом слегка вибрировал от многогорлого храпа мастеров. Рейдану вовсе не улыбалось разбудить это лежбище с утра пораньше.
Картограф сбросил в угол нетяжелую сумку, на нее - куртку; разулся и прошел к столику у окна. В широкой миске на столе стоял кувшин с водой. Рейдан умылся, захватывая всю голову и шею; держа кувшин в правой, левой рукой основательно ополоснул короткую, жесткую бороду... Ладонь болезненно дернуло, и вода в миске слегка окрасилась розовым: только сейчас он вспомнил, что поранился трисом. Плеснув еще раз на ладонь, Рейдан отставил кувшин и приглаживающим движением надавил возле раны, закрывая разрез: к утру возьмется. Вытянулся на кровати, закинул руки за голову - и окунулся в доносящееся снизу пение.
Каждый раз под самый конец веселья, когда многие мастера уже почивали за столами, положив головы на сложенные руки, мастер Мвелас заводил эту древнюю мелодию своей дальней родины. Отец мастера бежал оттуда, спасая беременную жену от жестокой смерти, постигшей многих соплеменников. Оружейники Марении славились по всему коломирью; оружье было сильнО в войне, да не спасло в резне. Мастера-беженца в столице приняли, дали на первое время домик и инструмент, а цеховые книги пополнились новыми записями - о маренских приемах работы с металлом. Мвелас родился уже здесь, но отцовские песни выучил с детства. И сейчас, стоя ровно и звонко, как воткнутый в столешницу кинжал, он выводил богатым своим голосом вейтунскую песню - суровую песню приграничного племени воинов. Воинов, которые пали почти все, но не сдвинулись с места - и закрыли собою тех, кто еще мог бежать.
Незнакомые слова пронизывали Рейдана насквозь - натягивая жилы, выравнивая дыхание и раскрывая сердце. Кровь пульсировала под веками, в затылке, в стопах и ладонях - и левую снова полоснуло болью, да так, словно он поранил ее именно сейчас,- и намного, намного глубже. Песня-марш, песня-стон сковала его могучим мороком, и казалось уже, что ее гортанные звуки стали понятны Рейдану, как понятна последняя стойкость горстки стоЯщих во смерти.
Мы поклялись на честном клинке -
кровью по крови, рукою в руке.
Время течет,
близок расчет,
враг притаился невдалеке.
Время иссякло, стало судьбой.
Мы здесь последний приняли бой.
В серую пыль,
в белый ковыль
я упаду, брат, рядом с тобой.
Ночь не догонит черного дня.
Утро взойдет уже без меня.
Кровь не водой
станет - рудой.
К жизни вернется силой огня.
Тяжким мечом, лихим палашом,
сабельным свистом, быстрым ножом,-
чем бы ни стал
этот металл,
память и честь мы в нем бережем.
Припластанный к жесткой кровати, Рейдан уплывал в сон и чувствовал, как все крепче смыкается правая рука на рукояти триса.
... Через это поле он решил перейти с одного - огибающего столицу - большака на другой, попрямее: уж больно далеко выходило до скрещенья дорог. И вот те на: среди бела дня принесло по его душу молодого полуволка. И откуда только взялся - ближайший лес вон, темной чертой едва виден у горизонта. Но взялся хорошо,- пошел вкруг Рейдана, медленно сужая круги. А самое неприятное - что-то смутно знакомое почудилось картографу в зеленоватых, почти человечьих глазах полуволка: так вот и задумаешься поневоле, кому и где на хвост наступил.
... Полуволк, наконец, атаковал слева, метя явно в шею, чтоб сразу завалить путника. Уклоняясь влево и назад, Рейдан круговым движением попытался достать горло нападавшего, но лезвие пришло на правую лапу. Полуволк взвыл и откатился, присел на задние лапы, поджимая хлещущую кровью переднюю, еще раз нехорошо глянул на Рейдана. Хрипло взлаял, как выругался,- и, развернувшись, хромо потрусил к лесу...
Рейдан повернулся на бок и, глубоко вздохнув, заснул уже темно, без сновидений.
Брызгая себе в лицо остатками воды из кувшина, Рейдан пытался отвадить ощущение, будто прошлой ночью произошло нечто важное, а вот что именно - он то ли забыл, то ли упустил. Чувство было настолько надоедливым, что хотелось от него избавиться тем же жестом, которым пес сматывает с морды насевшую в кустах паутину. И еще - хорошенько встряхнуться после этого. Рейдан рассчитывал, что утренняя прохлада натощак и прогулка быстрым шагом едва ли не на другой конец столицы, к Университету - встряхнут его как раз достаточно, чтобы указать мастеру книжнику все существенные и даже мелкие изменения на картах. Обнаружив, что забыл прихватить с кухни чашку, он выпил холодный травяной чай мастера Авелура прямо из носика небольшого глиняного чайника - и в который раз подивился, как это сочетание пятнадцати горьких, вяжущих, безвкусных, сладковатых и вонючих трав складывается в удивительно уместный, совершенно утренний вкус. Натянул сапоги, поплотней запахнул куртку, закинул сумку на плечо, и - прощай, ночевка, здравствуй, день.
Серый час до рассвета тем и хорош, что улицы не запружены людьми, повозками да верховыми. Разве что - ближе к университетскому кварталу навстречу Рейдану продребезжала двуколка, мелькнуло заспанное лицо дежурного лекаря, пыль улеглась - и снова слышны только чвиканье разбуженных воробьев и тихая музыка из какого-то дальнего храма.
Университетский библиотекарь был пташкой ранней, несмотря на то, что допоздна засиживался над разбором рукописей,- и Рейдану не угрожала перспектива долго валандаться у закрытых дверей. Картографа всегда поражало - насколько этот книжный дом отличается от обычного представления о библиотеках: пропахших тяжелой пылью мрачноватых помещениях, сплошь занятых полками старого темного дерева, среди которых еще поди разыщи освещенный пятачок, где за таким же темным и пыльным столом горбится библиотекарь.
Прежде всего, мастер Бестяр не горбился и даже не сутулился. Невнятного возраста высоченный и жилистый, неожиданно загорелый для кабинетного сидельца,- спину библиотекарь имел прямую, зрение орлиное, а о хватке его длинных пальцев с изящно отточенными ногтями среди студентов ходили легенды. В каждом потоке непременно находился хоть кто-нибудь, видевший, как, осердясь на принесшего запачканный учебник, мастер раздавил в кулаке здоровенную чернильницу из пестрого змеевика. Что было, разумеется, чистым враньем: добрых вещей мастер Бестяр не портил. А о том, где носило достопочтенного до тех пор, пока приключения духа не стали ему дороже приключений тела,- оставалось только догадываться.
Под стать мастеру была и библиотека. Говорят, прежде и она, и книгохранилище находились в подземных этажах Университета. Бестяр самолично разработал чертежи нового здания и руководил его возведением. И читальный, и основной книжный зал были двухсветными, золотистое дерево столов и полок уже много лет продолжало источать смолистый бальзамический запах, а уж пылью не несло даже от самых древних фолиантов. Мастер библиотекарь не поленился привезти знающую горянку, которая закляла строение и книги от пыли, плесени и насекомых,- а уж защиту от огня и воды выстроили университетские маги.
Рейдан любил бывать у мастера Бестяра. И не только потому, что каждая встреча означала завершение очередной работы, с причитающимся картографу плотным кошелем,- и начало другой работы, другой дороги. Само время в библиотеке представало не темной субстанцией, уносящей, что ни миг, частичку тебя,- а прозрачной до самого донышка бухтой, где в него можно было нырнуть; сосновой рощей, где можно было бесконечно бродить, касаясь мачтовых стволов; здесь время не исходило из тебя, а - входило. И еще - дышалось в библиотеке не хуже, чем на пути.
- Ну, здравствуй, мастер картограф! - Резкий голос библиотекаря разрубил тишину.
- Здравствуйте, мастер Бестяр!
- Пойдем позавтракаем - и к делу.
Перешагнув порог библиотеки, Рейдан привычно замер - как перед прыжком в холодную воду. Утренний свет проникал в зал через прозрачный купол и три ряда окон под ним. Усиливая перспективу, окна делали библиотеку изнутри словно бы выше, чем снаружи. Мастер Бестяр молча прошел в свой кабинет - он всегда оставлял Рейдана наедине с его воспоминаниями - и с первыми перерисованными здесь картами: все сложней, все тоньше,- и так до тех пор, пока на новом списке юноша не отметил все изменения, которые увидел во время обычной поездки на выходные - к родителям однокашника в соседний городок.
И вновь, как липкая паутинка, налетело незапомненное. Отголосок боли скользнул по левой ладони - хотя и поджившей к утру до тонкой красноватой линии. Рейдан досадливо нахмурился и прошел в кабинет библиотекаря.
Текучая беседа мастеров выкипела из-за накрытого к завтраку небольшого стола к другому - крышкой которому служила прозрачная скелетная карта всего известного коломирья. Мастер Бестяр придумал систему зеркал, которая позволяла равномерно подсвечивать карту снизу - так, чтобы ее можно было и копировать, и сличать с нею предметные карты, и быстрей выделять существенные отступления от основных, редко меняющихся черт. Рейдан вытащил из сумки небольшой тубус и стал раскладывать по хрустальной поверхности фрагменты первой карты - карты вод.
С последней картой - распространения лекарственных растений - покончили около десяти утра. Библиотекарь вновь предложил Рейдану кофе со сладостями:
- Извини, держу только динийский - привык.
- В чем-в чем, а в кофе я не переборчив, мастер.
- Ну да... Возьмешь в дорогу немного молотого? Уважь старика.
- Уважу мастера. Какой из вас старик...
- Еще какой. Хитрый, например. На новый обход у меня к тебе и заделье новое. Видишь ли, с сезонными изменениями - до следующего большого сличения,- справятся несколько молодых мастеров. В этом году, наконец, выпустилось четверо, и я должен дать им задания пусть небольшие, но - без проверяющих. Мастер должен чуять конечную ответственность. А на тебЕ - карта, каких еще не было. Карта оружия. Где что делают - само собой. Университет интересуют пути оружия. Купеческие, воинские, кочевые, морские, случайные. Выбор оружия - решенный ли наместниками, сословный, цеховой. И главное - где пересекаются способы его создания, влияют ли друг на друга. Порождают ли новое.
- Ну, Бе... мастер Бестяр, ну и ну. Ученые задались картой нового мира?
- Я знал, кому поручаю... Да, последуют карты путей магии - для этой можешь делать наброски и на сей раз, она тоже будет твоей; карты тканей и архитектуры, даже - пород скота. Карты всего, что делает человек. Раньше мы все больше зарисовывали основы коломирья, помечая их своими поселениями и дорогами. Настала пора приглядеться - что мы, люди равнин, и лесняки, и горцы, и поморяне,- что мы делаем на земле. Что мы делаем с нею. Что мы делаем с миром.
- Велика работа. А не станется так, что мы расскажем сами себе сказку о своем месте в коломирье?
- Возможно. Но мы и так живем сказками о себе. Маленькими. Лоскутными. Не пора ли попробовать сшить их и посмотреть - сойдется ли? Свои малые сказки уже собирают молодые оружейники и колдуны, лекари и ювелиры, навигаторы и книжники. Из этой россыпи мы попробуем сложить мозаику мира. И посмотреть заодно - нет ли в нем прорех? И каков его край?
- А оружие - как самое опасное, что мы творим из данного миром?
- Именно. Оружие меняется быстрее пищи.
- Но как я поспею за ним?
- Важно начать отсчет, сделать первую карту. На первый круг тебе три года. Если сможешь, возвращаться будешь каждый год. Если нет - дашь знать, куда тебе подкинуть денег и прочего - гонцы принесут. Возьмешь сейчас за готовые карты, и отдельно - на новую дорогу; они отсчитаны примерно, зная, как ты нешироко тратишь. От хранителей загляни еще и к лекарям. И там, и там тебя встретят мастера, которые вместе со мною будут держать твою нить.
- Настолько?..
- Да, Рейдан. Мы еще никогда не затевали такого. Против могут быть и отдельные цеха, и мало ли кто и что еще. Мы будем знать, если тебя не станет - и следом пойдут другие мастера. Ребенок начал расти, Рейдан, он уже скинул сандалики и ищет свои сапоги.
- Понимаю.
- Это не значит, что ты должен уйти завтра же. Поброди по городу, отдохни, купи в дорогу все самое прочное... начни, в конце концов, карту отсюда. Можешь даже передать мне первый эскиз. И... не экономь на оружии.
- Я выбрал трис у мастера Олкоса: купец-островитянин принес ему осиротевший нож.
- Рейдан, трисы не выбирают. Он сам тебя выбрал.
Общение с университетским казначеем и деканом медицинского факультета не заняло много времени. Первый снабдил Рейдана плотным поясом с деньгами за карты и частью годового задатка, некоторой наличностью в кошеле и денежными письмами в крупнейшие города коломирья. Картографа немного удивило, что среди адресатов не было мастеров менял, а были книжники, лекари и мастера из других цехов,- но дела университетские были довольно сложны, и докучать казначею вопросами он на стал. А вот пояс его порадовал: снабженный смягчающим заклинанием, широкий этот пояс за счет рассованных в несколько слоев по ячейкам монет защищал живот и почки от самых подлых ударов. Прощаясь, мастер хранитель пожал Рейдану руку и неожиданно тепло поглядел в глаза. Главный же лекарь университета ограничился кратким приветствием и таким же рукопожатием. И лишь провожая Рейдана к дверям кабинета, на мгновение перехватил его левую руку:
- Ах, вот кто... О, ничего. Удачи вам, мастер.
С реки тянуло сыростью и тем живым запахом, какой бывает при слабом ветре весной да затянувшейся осенью: слегка болотом, немного зеленью и самую малость - словно бы морем. Рейдан любил этот запах: каждую весну и осень, если дыхание реки или моря заставало его не в пути, а где-нибудь в городе, он испытывал странное чувство,- словно бы у него были когда-то крылья, и ноющая фантомная боль напоминает о них и зовет в дорогу. Шагая по мосту в сторону Квартала Оружейников, Рейдан, пожалуй, впервые за неполную дюжину лет, проведенную вот так вот - на ходу,- почувствовал себя несобранным: будто бы завтра выступать, а ему недостает чего-то существенного. И даже напоминание о том, что лучше еще несколько дней провести в столице, куда сходятся и откуда расходятся пути клинков,- отчего-то не успокаивала. Таким вот озадаченным Рейдан и дошел до лавки мастера Олкоса, и лишь у самого входа сообразил, что дверь - несообразно торговому времени - закрыта. Помедлив, картограф постучал в дверь. Изнутри шоркнул засов - в дверях стоял хмурый подмастерье Тонан.
В помещении, взирая друг на друга в немой ярости прерванного спора, стояли двое старшин - оружейного и меняльного цехов,- и сам хозяин лавки. На столе перед ними - открытый узкий можжевеловый ларец. Покосившись на Рейдана, трое продолжили скверный разговор.
- А я вам говорю, что моему сыну подсунули заклятый кинжал! - горячился меняла. - Виданое ли дело: после праздника Линокай стал показывать друзьям покупку; едва развернул бархат - и тут же выронил трис. Сунулся поднять - проклятый кинжал извернулся, как живой, и полоснул его по предплечью! Прямо поперек жил! Мы до утра не могли унять кровь, вызвали лекаря из университетской больницы - и тот сказал, что заклинание кровостоя смог наложить лишь временно, и оно долго не продержится!
- Да вы посмотрите на Тонана,- явно уже в который раз повторял мастер Олкос,- он что, по-вашему, способен кому-то что-то подсунуть, да еще и нарочно? Вашему сыну так припекло, что от вытребовал сговоренный клинок за тройную цену,- а этому и радость, прославиться захотел. И кто, по-вашему, виноват?
- Всякому известно,- бубнил старшина оружейников,- если молодому мастеру Линокаю что-то занадобится, он с кадыком вырвет. Виданое дело - сделку порушить, да еще и на клинок! И вы, мастер Олкос, имейте в виду - я не допущу Тонана к мастерским испытаниям в этом году. Так и знайте! Неуважение к своему мастеру, неуважение к покупателю, неуважение к оружию - не знаю, не знаю, чему он тут у вас учился, но главному так и не выучился.
- Я требую возврата денег, я требую компенсации! - не унимался глава меняльного цеха. - Кто знает, сколько еще я переплачу лекарям и заклинателям,- да хоть бы Линокай жив остался! Я буду настаивать на цеховом суде! Вот он, ваш покупатель! Вот его первого и допросить - чем это он оплел кинжал!
При этих словах Рейдан подобрался - как подбирался, бывало, когда дорогу заступал незнамо чей кордон: поди знай, наместничий или разбойный. И вновь холодной жгучей струйкой зашевелился в левой ладони шрам. Правая потянулась к поясной петле - туда, где - будь вчера в кошеле деньги - был бы сегодня трис. Негромко лязгнул, откидываясь, фигурный крючок ларца, можжевеловая крышка приподнялась ровно на толщину рукояти - и трис очутился в руке Рейдана.
- Вот не пойму, достопочтенные - не то вы собирались запереться, не то позабыли,- негромко произнес островитянин, входя и задвигая за собой засов. - Не дело это: закрытая лавка в самый разгар торгового дня. О чем не договорились уважаемые мастера? Я вижу, трис признал нового хозяина,- в таком случае, отчего мой кошель все еще пуст?
- Хорошо, что и вы явились, мастер Данэр! Очень вовремя! Вот вы нас как раз и просветите - что это за проклятье на ноже, что мой сын истекает кровью? Я всегда говорил...
- Ну, о чем вы по любому поводу говорите, мастер Пестан, мне хорошо известно. Примите только в рассмотрение - кабы не было нас, чужаков,- что на что бы вы меняли? И сын ваш, надеюсь, зарубит себе на... впрочем, уже зарубил на руке, что не всё продается, даже если некоторые продаются. Он парень бойкий, далеко пойдет - небольшой окорот смолоду не помешает. А кровь остановится, когда честная сделка будет завершена, а нечестная - расторгнута. Мастер Рейдан, рассчитаться вы можете прямо со мной: думаю, после случившегося мастер Олкос не претендует на посредническую долю. Да повесьте трис на пояс - он еще вчера признал вас, он будет послушен.
И правда - пламевидный клинок скользнул на свое место так, словно Рейдан носил его с самого детства. Картограф невдумчиво отсчитал монеты. Ему мгновенно стало не до четверых мастеров, угрюмо завершающих дело. Чувство завершенности, собственной цельности захватило Рейдана - еще сильней, чем вейтунская песня минувшей ночью. Кончики пальцев словно гудели, неизвестные слова кипели в горле, теплая сила упруго ударила в виски.
Данэр коснулся его плеча:
- Трис больше не свободен, мастер больше не одинок; побратимы готовы вместе отправиться путями оружия. Пойдемте, мастер Рейдан,- я расскажу вам, что следует знать о вашем кровном ноже.
...Окончена сказка, да не кончена пляска. Коломирье не отпускает запросто: еще не создана молодым мастером небывалая карта оружия, не пройдены враги, не найдены друзья. И если эти дороги приморочатся снова - пыльные ли, развезенные дождями или припорошенные снегом,- сны коломирья будут записаны здесь. Со временем. Потому что как же без времени-то?..
А в соседнем времени - кто-то рисует цубы 1, 2; а в одном из соседних миров некто безыменный приходит к Вызывающим, бросая Пять Ножей и толкуя возможное как бывалое...
Оружейный ключ-сердцевину этой истории и вещий сон героя подарил мне давний и добрый друг Porokh, которому я со всей признательностью и посвящаю эту
Сказку о кровном Ноже.
Столичный квартал Оружейников празднует День Ножей. Повсюду окончен сбор урожая, проведены расчеты, розданы долги и уплачена подать. В эти еще теплые дни даже последний городской нищий по-осеннему богат: довольные жизнью жители подают больше обычного. В этакое время и следует продавать то, что даже состоятельные семейства покупают не каждый сезон: украшения и оружие. Но День Камней наступит позже - тогда уж всем доведется порастрясти кошели в преддверии зимних праздников. А в День Ножей отступают в глубину лавок новомодные пороховые пистоли и тяжелые ружья. Глаза нынче разбегаются от холодящего душу блеска стали: звонкие сабли и могучие мечи, стройные шпаги и тяжкие боевые топоры... Даже луки и арбалеты выходят вперед: хоть и стрелковые, да сродники холодному оружью. А короли праздника, как и положено - ножи. Всех видов и размеров, всех известных в коломирье народов: чего не сделают в столице - привезут купцы издалека.
Не стыдятся оружейники и кухонного металла: ножей хлебных и мясных, рубящих и вырезных: кормить людей - добрая работа. Хозяйки со знанием дела выбирают свое, и ласковы к ним мастера. Но те ножи, которые сами кормят владельцев - им главный почет, им великое уважение, им - хищная любовь непростого люда, что наполняет в День Ножей нарядный квартал Оружейников.
Рейдан уже по второму разу прошерстил наружные лотки, нырнул во все лавки с гостеприимно разверстыми дверьми. Нет, не узорные рукояти, не богатые ножны кружили перед глазами: взор его выхватывал с плотного бархата наклонных столов темные, почти угольного оттенка широкие клинки горного народа; им подвластны и стальные, и каменные доспехи,- вот только не всякого принимают норовистые изделия угрюмых малорослых силачей: иной, как говорится, скорей достоинство себе снесет, чем привесит к поясу тяжелый горский нож.
Горела, манила мадасская узорная, порой розоватая сталь - чем больше глядишь на клинок, тем сильней затягивает узор. Старики рассказывали, будто делали в древнем Мадаске такие ножи и мечи, что способны были выпить душу залюбовавшегося ими человека. И будто бы было это не так, как с колдовскими камнями: съел камень человека, и стал человек тот - камень. Нет, было это как любовь и как сродство боевых братьев: тому, чья душа выпита клинком, не надобно было ни женщин, ни друзей, спокойными глазами глядел он на родню. Лишь с собратом своим стальным были они - одно, и не было человеку тому иной жизни, нежели в бою. И будто бы - сказывали также - чем больше людей выпивал клинок, тем розовее становилась его исполненая прихотливого рисунка плоть.
Рыбьим боком поблескивал на бархате синий тулабский металл. О нем говорили, что лишь он один изо всех сталей способен, словно серебро, подарить последнее упокоение второживущим. Утверждалось даже в старинных трактатах, что иногда неполномертвые сами указывали людям на зарытое золото - лишь бы часть его потратил счастливец на покупку честного тулабского клинка и дал обещанный покой мятущейся полуплоти.
Лунным светом дышало легкое оружье лесных жителей: сталь - как туман над рекой, полупрозрачная, словно тончайшие ткани леснянок. Каждый заботливый отец старался купить дочери-девице лунный стилет: считалось, что в беде, пусть даже дрогнет девичья рука, туманное жало само сбережет если не жизнь, так честь. Среди воинов и охотников лесные клинки тоже особо привечали женщин: у мужчины клинок жил, как прирученный, а у рыжей северной охотницы или хмурой, сплошь татуированной назонийки - как родной. Почти все знахарки измельчали свои травы и коренья особой формы ножами, которые лесные мастера делали не помногу и продавали не за деньги, а за снадобья. Знахарки те были уверены, что с туманной сталью надо просто побольше разговаривать.
У Рейдана много лет был добрый тулабский нож: выручал и в пути, и в бою, знал теплое горло врага и дичи. Но уже с десяток дней его пояс пустовал: довелось упокоить этакую дрянь, после которой не сработал известный ритуал очищения ножа тремя стихиями. Тулаб оставался отравлен; пришлось захоронить и клинок, и ножны вместе с окончательно мертвым непрошенным попутчиком, да еще и камень навалить, чтоб не разрыли сдуру ни воры, ни падальщики.
Рейдан - ни колдун, ни воин,- немного тот, немного - другой; знает лекарское и ювелирное дело, а по большей части занимается составлением карт - и по найму для Университета, и на заказ. Время свое проводит в пути,- все больше по окраинам коломирья, а то и пересекая его большаками и тропками: карты время от времени надобно уточнять. И в столицу на сей раз привели его две нужды: отдать свежие карты и найти новый нож. Поскольку без ножа что на большой дороге, что по заугольям негоже ходить разумному человеку.
К лавке мастера Олкоса Рейдан направлялся уже в третий раз,- видимо, придется снова выбрать проверенный тулаб, тем более, что оружейник, имевший собственное клеймо, основательно подготовился к цеховому празднику: на сливовом бархате чуть поодаль от остальных лежали пять новых ножей. Осталось выбрать - какой из них займет место на поясе картографа.
- Рейдан, поди-ка сюда! - еще издали замахал руками Олкос, стоявший на пороге лавки.
- У меня - гость!
Он посторонился, и из темноватого помещения выступил на свет худощавый, невысокого роста мужчина. Его островную одежку - просторную рубаху и штаны из светлой текучей ткани,- схватывал, однако, широкий пояс столичного купеческого цеха. Рейдан подошел, и когда начал оружейник знакомить его с господином Данэром, все трое не сразу избавились от легкой неловкости: новые знакомцы странно походили друг на друга. Рейдан многим напоминал уроженца Зидонейских островов: смуглый, темноглазый, суховатого сложенья,- он, подобно многим путешественникам коломирья, предпочитал одежду островного кроя, правда - немарких, темных тонов. Да и манеру начисто обривать голову, оставляя разве что короткую бороду или усы, люди беспокойных профессий позаимствовали у тех же островитян. Так и вышло, что мастер картограф отличался от господина купца лишь бОльшим ростом да темными одеждами. Даже с лица они казались схожи - несмотря на то, что купец носил длинные усы, а не бородку, как Рейдан,- и что последний был едва ли не вдвое моложе.
Словно встряхнувшись, господин Данэр снова достал из-за пояса то, с чем явился к мастеру Олкосу: довольно длинный пламевидный трис. Он поднял его повыше, подставляя мягкому свету заполудня, и у Рейдана на миг пресеклось дыхание: пять волн старинного клинка словно бы текли непрерывно по ладоням купца, а под их паморочным сиянием чудилась плотная серая чешуя - будто с испода драконьего хвоста. Впрочем, к редкостным крылатым тварям островное оружие не имело никакого отношения, а вот к редкости и к полету - самое прямое: трисы издавна делали только из небесного металла.
- Не хотите же вы сказать, достопочтенный, что принесли это мастеру Олкосу на продажу? - осторожно осведомился Рейдан.
- Именно это, странник, я и хочу сказать,- негромко ответил купец.
- Он принадлежал последнему в роду. Его владелец был много старше меня и недавно умер. Ни один род не может взять к себе чужой трис: клинок теперь свободен и должен найти свою судьбу. Оттого-то я и продаю его мастеру, а уж отсюда трис отправится по новым дорогам в новых ножнах.
Господин Данэр протянул к Рейдану ладони, на которых, будто на мечной подставке, светился трис. Рейдан едва потянулся к нему - и нож словно сам собою лег в руку. Рукоять незнакомого дерева ловко пришлась по Рейдановой ладони, и картограф невольно перехватил нож так, что впору и к бою. Коротко передохнул, расслабился и бережно подхватил клинок плашмя левою рукой - разглядеть поближе чешуйчатую сталь. Снова трис будто потек в ладонях - и на левой, там, где под яблочком большого пальца дышат сердечные точки,- проступила на свежем порезе кровь.
Не отрывая глаз от играющего лезвия, Рейдан задумчиво слизнул ее.
- Мастеру Олкосу цена известна, говорите с ним. Прошу прощенья, у меня дела.
Господин Данэр коротко поклонился и быстро зашагал прочь.
Оружейник действительно знал цену. И назвал ее таким тоном, что привычный ритуал торговли отпадал сам собой. Да и сама цена - учитывая то, что Рейдан знал о трисах,- была более чем честной. Ровно половина того, что ему предстояло получить за новые карты. Оставалось как раз на экипировку и на то, чтобы снова отправиться в путь. Но уверситетский библиотекарь ждал Рейдана только завтра.
- Не беда, Рейдан. Трис твой; полежит у меня до завтра, раз уж мы сговорились. Если позволишь, я оставлю его на виду в лавке: сам знаешь, он привлекает внимание. Тем, кто будет его смотреть, волей-неволей придется купить что-нибудь другое, чтоб не уходить в сожалениях.
- Я не против, мастер Олкос. Спасибо за отсрочку.
- Завтра после полудня?
- Завтра после полудня, мастер.
День помаленьку катился к закату. В Квартал Оружейников раньше обычного явились фонарщики, чтобы насколько возможно продлить праздник. Мастер Олкос почистил шляпу, накинул цеховой плащ и собрался в трактир "У хорошего человека". Кто и когда придумал такое название заведению, где вечером Дня Ножей собирались старшие мастера, неизвестно. Однако оно было даже прописано в уложении о празднике - а значит, трактир был едва ли не старше здешних мастерских. Ближе к закату мастера убирали наружные лотки и оставляли лавки на подмастерьев. К вечеру ток серьезных покупателей иссякал; квартал постепенно заполняли семьи с детьми, которым еще рано было обзаводиться оружием, зато полюбоваться - в самый раз. Появлялись во множестве парочки - тех привлекали скорее музыканты, что устраивались на освобожденных от лотков тротуарах и по традиции играли в этот вечер редкие, стариные мелодии. После закрытия лавок, о полуночи начинались танцы - а до тех пор у молодых подмастерьев был еще шанс соблазнить покупкой кого-то из посетителей. Отличился в праздничный вечер - молодец; быть может, через год попадешь на мастерскую вечеринку в трактир.
- Ну, Тонан, мне пора. Удачи тебе. Да не забудь - трис продан: за ним завтра придет мастер картограф. И переложи ближе к свету стилеты - может, какая девчушка выпросит у папеньки, чтоб быть, как большая.
- Да, мастер. Теплого вечера.
- Теплого вечера, Тонан.
Задумчивая флейта тянула тонкую золотую нить, рекой рокотала гитара, а хрипловатый голос неторопливо наговаривал балладу на древнем диалекте. Тонан не понимал больше половины слов и лишь тихонько гудел себе под нос мелодию, знакомую с тех пор, как он встретил свой первый День Ножей. Посетители почти схлынули: и горожане, и гости уже настроились веселиться. Насчет стилетов мастер оказался прав: припозднившийся мельник купил работу Олкоса для входящей в пору дочки. Довольный Тонан начинал уже помаленьку прибираться в лавке.
- Эй, мастер!
Тонан поспешно сунул веник за конторку и обернулся к дверям. Вошедший был хорошо известен в столице: единственный сын главы меняльного цеха был - безо всяких скидок на молодость - правой рукою отца, и знатоки утверждали, что юноша способен уговорить в свою пользу даже недоверчивого горца. Молодой человек обежал взглядом столы - и сразу же подошел к тому, где в окружении лучших ножей Олкоса светился трис.
- Мастер, сколько вы хотите за это островное чудо?
- Он продан, господин Линокай. Завтра за ним придут, он остался в лавке ради праздника.
- Продан? За него уже внесены деньги?
- Н-не знаю точно... Мастер Олкос не сказал...
- Значит, только сговорен.
- Я не...
- Ты ведь подмастерье? Тебе нужна хорошая продажа? Смотри: я дам тебе заведомо тройную цену. Мастер Олкос сперва будет орать, а потом вернет задаток, если получал, и останется доволен. А через пару дней похвастается тобой перед мастерами.
- Но, господин Линокай...
- Нет стыда в том, чтобы хорошо сделать свою работу. Как вас зовут?
- Тонан...
- Мастер Тонан... хорошо звучит. Теплого вечера, мастер.
Рейдан, пока не стемнело окончательно, успел передать дальние весточки нескольким горожанам - и отправился на встречу с добрым знакомым в портновской харчевне. Хозяин ее держал только леснянскую посуду - неглазурованную, не очень тяжелую, а главное - такую приятную на ощупь, словно глина застывала, будучи обернутой в грубую ткань. Еще дед хозяина "Портняжки" заметил, что именно такую посуду с удовольствием берут в руки мастера одежд. Со временем почти весь цех - кроме тех, чьи мастерские оказались далековато от харчевни,- столовался здесь. Благо, у мастера Огела была большая семья - было кому и готовить, и разносить еду. И только одно блюдо мастер не доверял никому - наследственный секрет, яблочный пирог. Высокий, коричнево-золотистый, он готовился из самых кислых яблок, что делаются при выпечке самыми сладкими. Он благоухал ванилью, корицей и еще чем-то таким, что долго-долго таяло во рту, как полузабытый вкус лакомства, однажды пробованного в детстве.
Рейдан с приятелем были сладкоежками. но мастер Торкви мог баловаться сладким когда заблагорассудится, и потому в последние годы, разглядывая новый отрез, удобно расправлял ткань на обширном животе. А Рейдан обычно довольствовался попутными фруктами в сезон - и сушеным изюмом зимою. Но уж, попав в столицу, непременно шел с Торкви в "Портняжку" - на пирог мастера Огела.
Сегодня мастера не спросили вина: Рейдан еще не отдал карты, а у Торкви в работе было свадебное платье для дочери другого портного. Оставались буквально последние бисеринки,- но так же, как Рейдан, мастер Торкви не позволял себе расслабиться до завершенья важного заказа. А потому, уютно сытые и трезвые, мастера подобрали последние крошки с обширного блюда и весело распрощались у дверей харчевни-, и Рейдан отправился искать себе ночлега. Он давно взял себе за правило не останавливаться у друзей: гостиничные комнаты оставляли у него чувство продолжения дороги - да так оно, в сущности, и было.
Впрочем, сегодня Рейдан был готов пожалеть о столь упорном следовании этому правилу: год от года на праздники в столицу собиралось все больше народу, и на сей раз все знакомые ему гостиницы и даже комнаты при трактирах были заняты наплотно. Внезапно ему пришло в голову, что именно сегодня на втором этаже "У хорошего человека" может оказаться просторно: мало радости ночевать, когда едва не под самой подушкой хохочут и распевают песни мастера оружейники. И с этой мыслью он вернулся в затихающий квартал.
Даже если бы Рейдан не знал, где празднуют мастера,- он мог бы спокойно найти таверну по характерному шуму, веселому и грозному одновременно. Оружие требует собранности, и даже те мастера, что в молодости были порывисты, к обретению звания умеют зажимать себя ровно настолько, насколько это возможно без вреда для натуры. Уж кто-кто, а они-то знают, что можно и чего нельзя делать с металлом, из которого созданы. И только главный в году - цеховой праздник - дозволяет им развернуться, отпустить душеньку на волю - на один, ровно на один осенний вечер.
Рейдан добрался до таверны заметно за полночь, когда по залу сновали с бутылками и тарелками уже только подмастерья,- а сам хозяин, мастер Авелур, сидя на тяжелом разлапом табурете у двери в кухню, смотрел на гостей сурово-добродушно, как мог бы смотреть довольный отец на расшалившихся в праздник мальцов: мол, пусть их сегодня... Не входя, Рейдан помахал хозяину рукой и вернулся во двор: посторонним нечего было делать в зале оружейников. Во второй этаж можно было пройти и через кухню, но сперва надо было сговориться с мастером Авелуром. Ухмыляющийся мастер вышел вслед за картографом.
- Что, Рейдан, догадался, куда нормальные люди спать не пойдут? Вот и молодец. Весь этаж к твоим услугам - никого. Мои-то ревут так, что потолок дрожит,- ну, да тебе давно не надобно тихой детской. Пойдем, по пути прихватим тебе из кухни чего на ужин.
- Спасибо, Авелур, я от пирога. Мне бы только твоего чаю чайничек, да и то на утро.
- А, сластена, в "Портняжку" ходил? Дети вы, дети и есть. Ишь, разошлись,- ласково добавил он, кивая в сторону зала.
Рейдан выбрал себе комнатку у самой лестницы - так, чтоб поменьше топать, уходя с утра. Таверна Авелура отличалась еще и тем, что для мастеров хозяин держал в кладовке немалую стопку тонких тюфяков. Гостям не надобно было среди ночи да с устатку расходиться по домам: подмастерья аккуратно укладывали сонных на тюфячки меж столов, укрывали плащами... и к рассвету весь дом слегка вибрировал от многогорлого храпа мастеров. Рейдану вовсе не улыбалось разбудить это лежбище с утра пораньше.
Картограф сбросил в угол нетяжелую сумку, на нее - куртку; разулся и прошел к столику у окна. В широкой миске на столе стоял кувшин с водой. Рейдан умылся, захватывая всю голову и шею; держа кувшин в правой, левой рукой основательно ополоснул короткую, жесткую бороду... Ладонь болезненно дернуло, и вода в миске слегка окрасилась розовым: только сейчас он вспомнил, что поранился трисом. Плеснув еще раз на ладонь, Рейдан отставил кувшин и приглаживающим движением надавил возле раны, закрывая разрез: к утру возьмется. Вытянулся на кровати, закинул руки за голову - и окунулся в доносящееся снизу пение.
Каждый раз под самый конец веселья, когда многие мастера уже почивали за столами, положив головы на сложенные руки, мастер Мвелас заводил эту древнюю мелодию своей дальней родины. Отец мастера бежал оттуда, спасая беременную жену от жестокой смерти, постигшей многих соплеменников. Оружейники Марении славились по всему коломирью; оружье было сильнО в войне, да не спасло в резне. Мастера-беженца в столице приняли, дали на первое время домик и инструмент, а цеховые книги пополнились новыми записями - о маренских приемах работы с металлом. Мвелас родился уже здесь, но отцовские песни выучил с детства. И сейчас, стоя ровно и звонко, как воткнутый в столешницу кинжал, он выводил богатым своим голосом вейтунскую песню - суровую песню приграничного племени воинов. Воинов, которые пали почти все, но не сдвинулись с места - и закрыли собою тех, кто еще мог бежать.
Незнакомые слова пронизывали Рейдана насквозь - натягивая жилы, выравнивая дыхание и раскрывая сердце. Кровь пульсировала под веками, в затылке, в стопах и ладонях - и левую снова полоснуло болью, да так, словно он поранил ее именно сейчас,- и намного, намного глубже. Песня-марш, песня-стон сковала его могучим мороком, и казалось уже, что ее гортанные звуки стали понятны Рейдану, как понятна последняя стойкость горстки стоЯщих во смерти.
Мы поклялись на честном клинке -
кровью по крови, рукою в руке.
Время течет,
близок расчет,
враг притаился невдалеке.
Время иссякло, стало судьбой.
Мы здесь последний приняли бой.
В серую пыль,
в белый ковыль
я упаду, брат, рядом с тобой.
Ночь не догонит черного дня.
Утро взойдет уже без меня.
Кровь не водой
станет - рудой.
К жизни вернется силой огня.
Тяжким мечом, лихим палашом,
сабельным свистом, быстрым ножом,-
чем бы ни стал
этот металл,
память и честь мы в нем бережем.
Припластанный к жесткой кровати, Рейдан уплывал в сон и чувствовал, как все крепче смыкается правая рука на рукояти триса.
... Через это поле он решил перейти с одного - огибающего столицу - большака на другой, попрямее: уж больно далеко выходило до скрещенья дорог. И вот те на: среди бела дня принесло по его душу молодого полуволка. И откуда только взялся - ближайший лес вон, темной чертой едва виден у горизонта. Но взялся хорошо,- пошел вкруг Рейдана, медленно сужая круги. А самое неприятное - что-то смутно знакомое почудилось картографу в зеленоватых, почти человечьих глазах полуволка: так вот и задумаешься поневоле, кому и где на хвост наступил.
... Полуволк, наконец, атаковал слева, метя явно в шею, чтоб сразу завалить путника. Уклоняясь влево и назад, Рейдан круговым движением попытался достать горло нападавшего, но лезвие пришло на правую лапу. Полуволк взвыл и откатился, присел на задние лапы, поджимая хлещущую кровью переднюю, еще раз нехорошо глянул на Рейдана. Хрипло взлаял, как выругался,- и, развернувшись, хромо потрусил к лесу...
Рейдан повернулся на бок и, глубоко вздохнув, заснул уже темно, без сновидений.
Брызгая себе в лицо остатками воды из кувшина, Рейдан пытался отвадить ощущение, будто прошлой ночью произошло нечто важное, а вот что именно - он то ли забыл, то ли упустил. Чувство было настолько надоедливым, что хотелось от него избавиться тем же жестом, которым пес сматывает с морды насевшую в кустах паутину. И еще - хорошенько встряхнуться после этого. Рейдан рассчитывал, что утренняя прохлада натощак и прогулка быстрым шагом едва ли не на другой конец столицы, к Университету - встряхнут его как раз достаточно, чтобы указать мастеру книжнику все существенные и даже мелкие изменения на картах. Обнаружив, что забыл прихватить с кухни чашку, он выпил холодный травяной чай мастера Авелура прямо из носика небольшого глиняного чайника - и в который раз подивился, как это сочетание пятнадцати горьких, вяжущих, безвкусных, сладковатых и вонючих трав складывается в удивительно уместный, совершенно утренний вкус. Натянул сапоги, поплотней запахнул куртку, закинул сумку на плечо, и - прощай, ночевка, здравствуй, день.
Серый час до рассвета тем и хорош, что улицы не запружены людьми, повозками да верховыми. Разве что - ближе к университетскому кварталу навстречу Рейдану продребезжала двуколка, мелькнуло заспанное лицо дежурного лекаря, пыль улеглась - и снова слышны только чвиканье разбуженных воробьев и тихая музыка из какого-то дальнего храма.
Университетский библиотекарь был пташкой ранней, несмотря на то, что допоздна засиживался над разбором рукописей,- и Рейдану не угрожала перспектива долго валандаться у закрытых дверей. Картографа всегда поражало - насколько этот книжный дом отличается от обычного представления о библиотеках: пропахших тяжелой пылью мрачноватых помещениях, сплошь занятых полками старого темного дерева, среди которых еще поди разыщи освещенный пятачок, где за таким же темным и пыльным столом горбится библиотекарь.
Прежде всего, мастер Бестяр не горбился и даже не сутулился. Невнятного возраста высоченный и жилистый, неожиданно загорелый для кабинетного сидельца,- спину библиотекарь имел прямую, зрение орлиное, а о хватке его длинных пальцев с изящно отточенными ногтями среди студентов ходили легенды. В каждом потоке непременно находился хоть кто-нибудь, видевший, как, осердясь на принесшего запачканный учебник, мастер раздавил в кулаке здоровенную чернильницу из пестрого змеевика. Что было, разумеется, чистым враньем: добрых вещей мастер Бестяр не портил. А о том, где носило достопочтенного до тех пор, пока приключения духа не стали ему дороже приключений тела,- оставалось только догадываться.
Под стать мастеру была и библиотека. Говорят, прежде и она, и книгохранилище находились в подземных этажах Университета. Бестяр самолично разработал чертежи нового здания и руководил его возведением. И читальный, и основной книжный зал были двухсветными, золотистое дерево столов и полок уже много лет продолжало источать смолистый бальзамический запах, а уж пылью не несло даже от самых древних фолиантов. Мастер библиотекарь не поленился привезти знающую горянку, которая закляла строение и книги от пыли, плесени и насекомых,- а уж защиту от огня и воды выстроили университетские маги.
Рейдан любил бывать у мастера Бестяра. И не только потому, что каждая встреча означала завершение очередной работы, с причитающимся картографу плотным кошелем,- и начало другой работы, другой дороги. Само время в библиотеке представало не темной субстанцией, уносящей, что ни миг, частичку тебя,- а прозрачной до самого донышка бухтой, где в него можно было нырнуть; сосновой рощей, где можно было бесконечно бродить, касаясь мачтовых стволов; здесь время не исходило из тебя, а - входило. И еще - дышалось в библиотеке не хуже, чем на пути.
- Ну, здравствуй, мастер картограф! - Резкий голос библиотекаря разрубил тишину.
- Здравствуйте, мастер Бестяр!
- Пойдем позавтракаем - и к делу.
Перешагнув порог библиотеки, Рейдан привычно замер - как перед прыжком в холодную воду. Утренний свет проникал в зал через прозрачный купол и три ряда окон под ним. Усиливая перспективу, окна делали библиотеку изнутри словно бы выше, чем снаружи. Мастер Бестяр молча прошел в свой кабинет - он всегда оставлял Рейдана наедине с его воспоминаниями - и с первыми перерисованными здесь картами: все сложней, все тоньше,- и так до тех пор, пока на новом списке юноша не отметил все изменения, которые увидел во время обычной поездки на выходные - к родителям однокашника в соседний городок.
И вновь, как липкая паутинка, налетело незапомненное. Отголосок боли скользнул по левой ладони - хотя и поджившей к утру до тонкой красноватой линии. Рейдан досадливо нахмурился и прошел в кабинет библиотекаря.
Текучая беседа мастеров выкипела из-за накрытого к завтраку небольшого стола к другому - крышкой которому служила прозрачная скелетная карта всего известного коломирья. Мастер Бестяр придумал систему зеркал, которая позволяла равномерно подсвечивать карту снизу - так, чтобы ее можно было и копировать, и сличать с нею предметные карты, и быстрей выделять существенные отступления от основных, редко меняющихся черт. Рейдан вытащил из сумки небольшой тубус и стал раскладывать по хрустальной поверхности фрагменты первой карты - карты вод.
С последней картой - распространения лекарственных растений - покончили около десяти утра. Библиотекарь вновь предложил Рейдану кофе со сладостями:
- Извини, держу только динийский - привык.
- В чем-в чем, а в кофе я не переборчив, мастер.
- Ну да... Возьмешь в дорогу немного молотого? Уважь старика.
- Уважу мастера. Какой из вас старик...
- Еще какой. Хитрый, например. На новый обход у меня к тебе и заделье новое. Видишь ли, с сезонными изменениями - до следующего большого сличения,- справятся несколько молодых мастеров. В этом году, наконец, выпустилось четверо, и я должен дать им задания пусть небольшие, но - без проверяющих. Мастер должен чуять конечную ответственность. А на тебЕ - карта, каких еще не было. Карта оружия. Где что делают - само собой. Университет интересуют пути оружия. Купеческие, воинские, кочевые, морские, случайные. Выбор оружия - решенный ли наместниками, сословный, цеховой. И главное - где пересекаются способы его создания, влияют ли друг на друга. Порождают ли новое.
- Ну, Бе... мастер Бестяр, ну и ну. Ученые задались картой нового мира?
- Я знал, кому поручаю... Да, последуют карты путей магии - для этой можешь делать наброски и на сей раз, она тоже будет твоей; карты тканей и архитектуры, даже - пород скота. Карты всего, что делает человек. Раньше мы все больше зарисовывали основы коломирья, помечая их своими поселениями и дорогами. Настала пора приглядеться - что мы, люди равнин, и лесняки, и горцы, и поморяне,- что мы делаем на земле. Что мы делаем с нею. Что мы делаем с миром.
- Велика работа. А не станется так, что мы расскажем сами себе сказку о своем месте в коломирье?
- Возможно. Но мы и так живем сказками о себе. Маленькими. Лоскутными. Не пора ли попробовать сшить их и посмотреть - сойдется ли? Свои малые сказки уже собирают молодые оружейники и колдуны, лекари и ювелиры, навигаторы и книжники. Из этой россыпи мы попробуем сложить мозаику мира. И посмотреть заодно - нет ли в нем прорех? И каков его край?
- А оружие - как самое опасное, что мы творим из данного миром?
- Именно. Оружие меняется быстрее пищи.
- Но как я поспею за ним?
- Важно начать отсчет, сделать первую карту. На первый круг тебе три года. Если сможешь, возвращаться будешь каждый год. Если нет - дашь знать, куда тебе подкинуть денег и прочего - гонцы принесут. Возьмешь сейчас за готовые карты, и отдельно - на новую дорогу; они отсчитаны примерно, зная, как ты нешироко тратишь. От хранителей загляни еще и к лекарям. И там, и там тебя встретят мастера, которые вместе со мною будут держать твою нить.
- Настолько?..
- Да, Рейдан. Мы еще никогда не затевали такого. Против могут быть и отдельные цеха, и мало ли кто и что еще. Мы будем знать, если тебя не станет - и следом пойдут другие мастера. Ребенок начал расти, Рейдан, он уже скинул сандалики и ищет свои сапоги.
- Понимаю.
- Это не значит, что ты должен уйти завтра же. Поброди по городу, отдохни, купи в дорогу все самое прочное... начни, в конце концов, карту отсюда. Можешь даже передать мне первый эскиз. И... не экономь на оружии.
- Я выбрал трис у мастера Олкоса: купец-островитянин принес ему осиротевший нож.
- Рейдан, трисы не выбирают. Он сам тебя выбрал.
Общение с университетским казначеем и деканом медицинского факультета не заняло много времени. Первый снабдил Рейдана плотным поясом с деньгами за карты и частью годового задатка, некоторой наличностью в кошеле и денежными письмами в крупнейшие города коломирья. Картографа немного удивило, что среди адресатов не было мастеров менял, а были книжники, лекари и мастера из других цехов,- но дела университетские были довольно сложны, и докучать казначею вопросами он на стал. А вот пояс его порадовал: снабженный смягчающим заклинанием, широкий этот пояс за счет рассованных в несколько слоев по ячейкам монет защищал живот и почки от самых подлых ударов. Прощаясь, мастер хранитель пожал Рейдану руку и неожиданно тепло поглядел в глаза. Главный же лекарь университета ограничился кратким приветствием и таким же рукопожатием. И лишь провожая Рейдана к дверям кабинета, на мгновение перехватил его левую руку:
- Ах, вот кто... О, ничего. Удачи вам, мастер.
С реки тянуло сыростью и тем живым запахом, какой бывает при слабом ветре весной да затянувшейся осенью: слегка болотом, немного зеленью и самую малость - словно бы морем. Рейдан любил этот запах: каждую весну и осень, если дыхание реки или моря заставало его не в пути, а где-нибудь в городе, он испытывал странное чувство,- словно бы у него были когда-то крылья, и ноющая фантомная боль напоминает о них и зовет в дорогу. Шагая по мосту в сторону Квартала Оружейников, Рейдан, пожалуй, впервые за неполную дюжину лет, проведенную вот так вот - на ходу,- почувствовал себя несобранным: будто бы завтра выступать, а ему недостает чего-то существенного. И даже напоминание о том, что лучше еще несколько дней провести в столице, куда сходятся и откуда расходятся пути клинков,- отчего-то не успокаивала. Таким вот озадаченным Рейдан и дошел до лавки мастера Олкоса, и лишь у самого входа сообразил, что дверь - несообразно торговому времени - закрыта. Помедлив, картограф постучал в дверь. Изнутри шоркнул засов - в дверях стоял хмурый подмастерье Тонан.
В помещении, взирая друг на друга в немой ярости прерванного спора, стояли двое старшин - оружейного и меняльного цехов,- и сам хозяин лавки. На столе перед ними - открытый узкий можжевеловый ларец. Покосившись на Рейдана, трое продолжили скверный разговор.
- А я вам говорю, что моему сыну подсунули заклятый кинжал! - горячился меняла. - Виданое ли дело: после праздника Линокай стал показывать друзьям покупку; едва развернул бархат - и тут же выронил трис. Сунулся поднять - проклятый кинжал извернулся, как живой, и полоснул его по предплечью! Прямо поперек жил! Мы до утра не могли унять кровь, вызвали лекаря из университетской больницы - и тот сказал, что заклинание кровостоя смог наложить лишь временно, и оно долго не продержится!
- Да вы посмотрите на Тонана,- явно уже в который раз повторял мастер Олкос,- он что, по-вашему, способен кому-то что-то подсунуть, да еще и нарочно? Вашему сыну так припекло, что от вытребовал сговоренный клинок за тройную цену,- а этому и радость, прославиться захотел. И кто, по-вашему, виноват?
- Всякому известно,- бубнил старшина оружейников,- если молодому мастеру Линокаю что-то занадобится, он с кадыком вырвет. Виданое дело - сделку порушить, да еще и на клинок! И вы, мастер Олкос, имейте в виду - я не допущу Тонана к мастерским испытаниям в этом году. Так и знайте! Неуважение к своему мастеру, неуважение к покупателю, неуважение к оружию - не знаю, не знаю, чему он тут у вас учился, но главному так и не выучился.
- Я требую возврата денег, я требую компенсации! - не унимался глава меняльного цеха. - Кто знает, сколько еще я переплачу лекарям и заклинателям,- да хоть бы Линокай жив остался! Я буду настаивать на цеховом суде! Вот он, ваш покупатель! Вот его первого и допросить - чем это он оплел кинжал!
При этих словах Рейдан подобрался - как подбирался, бывало, когда дорогу заступал незнамо чей кордон: поди знай, наместничий или разбойный. И вновь холодной жгучей струйкой зашевелился в левой ладони шрам. Правая потянулась к поясной петле - туда, где - будь вчера в кошеле деньги - был бы сегодня трис. Негромко лязгнул, откидываясь, фигурный крючок ларца, можжевеловая крышка приподнялась ровно на толщину рукояти - и трис очутился в руке Рейдана.
- Вот не пойму, достопочтенные - не то вы собирались запереться, не то позабыли,- негромко произнес островитянин, входя и задвигая за собой засов. - Не дело это: закрытая лавка в самый разгар торгового дня. О чем не договорились уважаемые мастера? Я вижу, трис признал нового хозяина,- в таком случае, отчего мой кошель все еще пуст?
- Хорошо, что и вы явились, мастер Данэр! Очень вовремя! Вот вы нас как раз и просветите - что это за проклятье на ноже, что мой сын истекает кровью? Я всегда говорил...
- Ну, о чем вы по любому поводу говорите, мастер Пестан, мне хорошо известно. Примите только в рассмотрение - кабы не было нас, чужаков,- что на что бы вы меняли? И сын ваш, надеюсь, зарубит себе на... впрочем, уже зарубил на руке, что не всё продается, даже если некоторые продаются. Он парень бойкий, далеко пойдет - небольшой окорот смолоду не помешает. А кровь остановится, когда честная сделка будет завершена, а нечестная - расторгнута. Мастер Рейдан, рассчитаться вы можете прямо со мной: думаю, после случившегося мастер Олкос не претендует на посредническую долю. Да повесьте трис на пояс - он еще вчера признал вас, он будет послушен.
И правда - пламевидный клинок скользнул на свое место так, словно Рейдан носил его с самого детства. Картограф невдумчиво отсчитал монеты. Ему мгновенно стало не до четверых мастеров, угрюмо завершающих дело. Чувство завершенности, собственной цельности захватило Рейдана - еще сильней, чем вейтунская песня минувшей ночью. Кончики пальцев словно гудели, неизвестные слова кипели в горле, теплая сила упруго ударила в виски.
Данэр коснулся его плеча:
- Трис больше не свободен, мастер больше не одинок; побратимы готовы вместе отправиться путями оружия. Пойдемте, мастер Рейдан,- я расскажу вам, что следует знать о вашем кровном ноже.
...Окончена сказка, да не кончена пляска. Коломирье не отпускает запросто: еще не создана молодым мастером небывалая карта оружия, не пройдены враги, не найдены друзья. И если эти дороги приморочатся снова - пыльные ли, развезенные дождями или припорошенные снегом,- сны коломирья будут записаны здесь. Со временем. Потому что как же без времени-то?..
А в соседнем времени - кто-то рисует цубы 1, 2; а в одном из соседних миров некто безыменный приходит к Вызывающим, бросая Пять Ножей и толкуя возможное как бывалое...