Воспоминания свидетелей Волынской резни
Говорят свидетели Волынской резни
Перевод с польского сайта zbrodniawolynska.pl
"Бери косу, бери нож и на ляхов ..." - свидетельства тех, кто спасся во время Волынской резни.
"Тяжелые воспоминания" - таким термином можно назвать свидетельства очевидцев геноцида поляков, проживавших на Кресах второй Польской Республики : на Волыни и в Восточной Малопольше. ( Кресы - польское название территорий нынешних западной Украины, Белоруссии и Литвы, некогда входивших в состав Речи Посполитой. Восточная Малопольша - в межвоенный период истории Польши, наименование территории воеводств Львовского, Тарнопольского и Станиславовского с преобладающим большинством украинского населения. Сейчас это Львовская, Тернопольская и Ивано-Франковская области Украины.)
Уникальный характер свидетельств, представленных ниже, заключается не только в том, что рассказчики имеют дело с тяжелыми и травмирующими психику воспоминаниями, но и в том, что в 1943 году они были просто детьми или подростками. Если бы мы задали себе вопрос, что помним из нашей жизни, когда нам было девять-десять лет, то были бы в ответ такие точные рассказы?
Эта статья основывается на свидетельствах пяти польских жителей различных населенных пунктов на восточных окраинах, это: Анна Шумская (Anna Szumska), Ян Михалевский (Jan Michalewski), Ядвига Маевская (Jadwiga Majewska), Казимир Кобиляж (Kazimierz Kobylarz) и Зигмунт-Ян Борч (Zygmunt Jan Borcz) . Хотя напряженность в польско-украинских отношениях была заметна еще до войны, отношения между этими двумя национальными группами на местном, общинном уровне как правило, были добрососедские. Анна Шумская (родилась в 1919 году, и самая старшая из пяти выживших) вспоминает польско-украинскую деревню Борки близ Любомля: "С украинцами мы жили по-соседски, хорошо, как сосед с соседом. Одни к другим в гости ходили. Моя двоюродная сестра вышла замуж за украинца, венчались и детей крестили в костеле [римско-католическом]. И так повелось, что на польские праздники приглашали украинцев, а на украинские - поляков ".
Ян Михалевский
Отец Яна Михалевского (родившегося в 1938 году) в Гутиско Бродском ... «Помнил время, когда у украинского крестьянина [...]был праздник, то сосед-поляк ( не работал) не молотил, не рубил дров во время украинского праздника. И этот украинец отвечал тем же польским соседям ». Еще во время войны, когда хозяйственные постройки отца Анны Шумской, после нападения Германии на Советский Союз, были уничтожены, семья встретилась с сочувствием и помощью украинских соседей. «Они зерна дали и коровам корма на зиму. Приходит один украинец и говорит: "У меня есть сено, ты иди набери себе подводу". Через некоторое время приходит второй: "Иди, я дам картофеля из своих запасов". И как-то так было. Но потом все стало хуже. Из других сел приходил кто и говорил, что там семью убили. На вопрос, кого убили, отвечали: "ляхов". Уже не говорили "поляки", только "ляхи". Что это такое "ляхи"? Мы этого не понимали ». Тогда, когда начал проявляться украинский национализм, Яну Михалевскому было всего несколько лет. Он этого точно не запомнил, но отлично сохранил в своей памяти кровавые приметы появления растущего национализма: «В наше село пришла информация, что в Есиновы, - это было гминное село, - были убиты два сына директора школы. Они возвращались из пансиона. Родители их не дождались. Утром их нашли избитыми и мертвыми. С тех пор, в Гутиско, мы знали, что это было началом украинского национализма. Следующим инцидентом стало убийство священника Вальчака [вероятно речь идет о отце Петре Вальчаке из прихода Лавров (Турковский район), которого избили украинские националисты, бросили в колодец и там живьем засыпали камнями]. Он был похоронен на кладбище в Гуте Пеняцкой. За гробом шли, как говорят, около трех тысяч человек, я этого точно не помню, процессия была очень длинной. [...] Мама рассказывала, что мало кто не плакал тогда, когда снимали гроб и клали его в могилу. Это был очень предупредительный и доброжелательный к людям всех национальностей священник ».
Анна Шумская
В 1941-1942 гг. Немцы при помощи украинских полицаев провели полную ликвидацию еврейского населения этих областей. Анна Шумская была непосредственным свидетелем убийства евреев из Любомля. «Я увидела, как шуцманы гонят толпу евреев. Только один немец идет с собакой. [...] Недалеко от моего села Борки производили кирпич, и их туда погнали, и там рвы были выкопаны, и там их убивали. [...] На другой день пришел украинский сельский староста, и сказал чтобы кто-то пошел этих евреев закапывать. [...] Из каждого дома кто-то должен был идти ». Она пошла вместе с другими женщинами из села. Когда засыпали один ров с останками, привели следующую группу евреев. «Они нам приказали спрятаться за горкой. Немец за нами следил, чтобы мы не выглядывали. Я слышала выстрелы и падение тел. Через минуту пришел шуцман и говорит: "Ну, выходите, закапывать!". Украинские полицаи стреляли в евреев и заставляли женщин быстро работать. Немец не погонял, стоял и смотрел ».
Расправа с поляками, которые на этих территориях были в меньшинстве, с этого момента стала основной задачей украинских националистических группировок: Украинской Повстанческой Армии и Организации Украинских Националистов. К геноциду поляков на Волыни приступили в 1943, а в Восточной Малопольше кульминация наступила в 1944. Значительным также было участие духовенства. Во многих местностях православные (а в Восточной Малопольше - греко-католические) священники устраивали акты рукоположения (освящения) орудий, которыми убивали поляков. Анна Шумская, несмотря запрет отца, вместе с двоюродной сестрой, пробрались в соседнее село Городно, чтобы посмотреть, зачем там собираются украинцы: «Мы пришли, а там очень много людей. На берегу озера был возведен алтарь, там был православный батюшка. А людей масса, на подводах поприезжала, издалека. Мы стояли рядом с украинской женщиной и слушали. Батюшка молился. А люди, в основном мужчины, все держали в руках различные предметы: топоры, ножи, косы и вилы. Для чего? [...] Этот батюшка молится, и обращается к людям: "Украина! Пришло время твоей власти ". Такое наставление давал им и в конце говорит: "Бери косу, бери нож, и на ляхов, и режь". То есть это означало, чтобы они шли резать поляков. А мы так и стояли. Подходит к нам украинский парень, он когда-то дружил с моим братом, его звали Андрей. Подходит к нами говорит: "Девушки, что вы здесь делаете? Бегите. Как кто покажет, что вы польки, то домой уже не вернетесь "».
Казимир Кобиляж
Ценными и одновременно самыми трагическими являются свидетельства лиц, которые спаслись, и были свидетелями гибели поляков. Несмотря на то, что сегодня это пожилые люди, это показания детских жертв геноцида. Удивительно, но эти события, видятся глазами детей очень, или даже слишком, подробно - иногда сухо и лаконично. Казимир Кобиляж (родившийся в 1928 году) 12 июля 1943 запомнил очень точно - ему тогда было пятнадцать лет. «Начало гореть соседнее к Улановке село Мария-Воля. Туда пошла моя сестра с подругой Мартиковной к портнихе, примерять какие-то костюмы. Но уже не вернулась. [...] Мы бежали с фермы вместе: отец, мать, племянник, я и старший брат Тадек и брат Сташек. Мы убежали вниз в поля. Там мы притаились ». Через некоторое время отец Казимира Кобиляжа решил вернуться с матерью и племянником в дом. По дороге отец был задержан украинцем с винтовкой и украинским соседом Кулишом. Казимир вместе с братьями подползли к немецкому кладбищу, расположенному недалеко их дома. «Вдруг мы слышим крик отца:" О, Иисус Мария !!! ". И так раза два крикнул и тишина. Выстрелов не было. Через мгновение мы услышали украинский голос: "И, да чтоб она перевернулась". Что-то в этом роде. И выстрел. После того как был выстрел и отец вскрикнул, мы стали ползти с этого немецкого кладбища, чтобы, если это возможно, помочь отцу. Мы пересекли дорогу, идущую возле Кулиша. [...] И мы слышим топот проезжающих конных и их едет целая кавалькада. Мы остановились в пшеничном поле, от этой дороги за три-пять метров. Мы упали, брат приказал, чтобы даже громко не дышали. Они проезжали, и было видно, как сидят на подводах, с винтовками, автоматами ППШ, эти дула было видно. [...] После того как они проехали, мы переползли через эту дорогу и пошли наверх на ферму. [...] Брат увидел, что отец лежит убитый. [...] Мы стали искать мать. Мать лежала перед домом, возможно спряталась, и вышла, когда услышала, как отец кричал, вероятно, хотела ему помочь. И была убита. Пуля вошла здесь [показывает на правую щеку] и в этом месте вышла [левую руку поднимает на высоту левого уха]. Она лежала навзничь. Племянника мы не нашли, мы его искали. Вероятно бежал в поле, ему было девять лет ».
Украинцы были близко, опять послышались выстрелы. Казимир вместе с братьями вновь были вынуждены бежать. О месте захоронения родителей и о судьбе племянника узнал он узнал только через несколько лет: «Сикорская [соседка] мне рассказывала, как она и Калиновский взяли тела моих родителей, похоронили их так, как смогли: выкопали яму, обернули в простыни и закопали. И сказала, что моего племянника, нашла в поле.У него была прострелена лодыжка. И когда он умер, то в руке сжимал колос ". Он должно быть умер от истощения, от потери крови ».
Ядвига Маевская
Ядвиге Маевской (1933 год рождения) в июле 1943 было почти десять лет. Она была свидетелем трагедии в Гуте Степанской. «Я непрерывно возвращаюсь к этим событиям с 16 июля 1943, когда мы все должны были собраться в школе. Это был известный акт самообороны, это было началом борьбы, чтобы защитить себя. В школе было очень много людей, также из-под Гуты Степанской. [...] Мы там были до 18 июля, а потом пришел приказ, чтобы отходить в Сарны, поближе к железной дороге, там, где были немцы. [...] Мы быстро вернулись в дом, каждый что мог, то забрал. Только я не успела сесть на подводу, потому решила еще вернуться в дом за моей иконой, которую я получила на Первое причастие. Я бежала за телегой, но там было очень много людей. [...] Мама кричала и тянула руки, чтобы меня затащить на эту подводу, но я не успела. Я видела очень много трупов. Я помню, что на нас напали во время нашего бегства. Когда я услышала выстрелы бандеровцев и крики: "Ура, ура, резать ляхов", то от страха перепрыгнула ров, я увидела, что некоторые уходят в лес. [...] Там я потеряла ботинок и эту икону. Я убегала в платье, в которое была одета во время Первого причастия, только перекрашенное в голубой цвет. [...] Я тогда увидела женщину с разрезанным животом, мертвую, возле нее сидел ребенок и плакал. Я видела также другие трупы. Когда я забежала в лес, то увидела моего дядю, брата отца, который бежал с невестой - она схватила меня за руку и так мы шли день, ночь и еще один день, до Сарны ». Ядвига Маевская, на попечении дяди и тети, добралась затем в Ровно.
В течение некоторого времени она была уверена, что вся ее семья погибла. «А потом пришло известие, что родители живы и они в каком-то лагере в лесу. И это лицо, которое сообщило эту весть, забрало меня к ним. Мы поехали назад в Сарны. Там меня ждала соседка. Я сильно удивилась, почему в июле она одета в меха. Я помню, как она укутала меня этим мехом, когда встретила. Только потом я узнала, что когда бежишь, берешь с собой все самое ценное ».
Убивались также сочувствующие полякам украинцы. Предупреждение и сокрытие поляков, несогласие на убийство соседей, ОУН и УПА признавали предательством и коллаборационизмом, сотрудничеством с врагом. Также те, кто имели жену польку или поляка мужа, могли потерять жизнь. О таком случае рассказывает Анна Шумская: «Моя родственница [двоюродная сестра] жила по-соседски в нашем селе. Ее муж был украинцем. Когда мы бежали, мой отец ему сказал: "Кум, бегите, берите детей и бегите". "О нет, я не побегу. У меня два брата, у меня два шурина украинцы, они меня защитят, не дадут меня в обиду ". Когда пришли убивать, то семья даже не знала, что его убили. [...] Он был на улице, пришли и топором голову разрубили. Зашли в дом, жена спала в постели. Когда ударили топором женщину в голову, то мальчик, - ему было может девять или десять лет, - подскочил и начал кричать: "Степан, не убивай меня! Я тебе дам хлеба ". То есть это означало, что он был знаком с убийцей, потому что ребенок знал его имя. А тот, как взмахнул и ударил топором по голове, - мальчик рухнул на пол. А старшие два мальчика, одному - двенадцать лет, второму - четырнадцать, которые на печи спали, они уцелели. [...] Они боялись спуститься. Утром приехали немцы, начали выносить из дома тела матери и брата. Когда мальчики увидели это, то один их них закричал из страха »
Яну Михалевському (1938 год рождения) 13 февраля 1944 было шесть лет. Его село Гутиско Бродское было уничтожено в результате нападения украинцев.. «В полдень, это было воскресенье, началась громкая стрельба и в нашем доме началась паника. Меня с кузеном Янком засунули в сундук, такой, что закрывается. Затем начали подпирать двери, чтобы украинцы не смогли их открыть [...] Мы начали в этом сундуке кричать. Открыли сундук и тогда кто-то сказал: "Берите детей и бегите". И тетя взяла меня и своего сыночка Янка подмышку, помогла нам выйти из дома и мы побежали в сторону Волох, это было соседнее, смешанное, польско-украинское село. Уже можно было почувствовать запах [гари], уже были слышны выстрелы, вокруг нас было ужасная паника. И нас вели таким оврагом, собралась группа людей - около тридцати-сорока человек, - и этим оврагом мы добрались до соседнего села. И там, я помню, расстеленную солому. И я помню, как вечером привезли отца, без сознания, он был с окровавленный левой стороной тела, и положили отца в углу этого дома на солому. И отец каждые полчаса только стонал: "добейте меня". Мама плакала и увлажняла ему губы. А мы с двоюродным братом Янком стояли на коленях и молились. [...] Я хотел увидеть брата Тадеуша, это было на второй день после нападения. Я должно быть сильно плакал, потому что дедушка сказал: "Иди, я тебе покажу". Эта картина и по сей день стоит перед моими глазами. Брат лежал в таком, как говорили на Кресах, "вереси", это было одеяло в клетку. Дедушка немного отогнул одеяло и я увидел место, где пуля вошла в голову выше щеки, и здесь [показывает висок] был след, словно кто-то ножом поранил - здесь, где пуля вошла. А другую сторону головы он мне не показал. Там голова была вся разбита. После того как показал мне, он завернул тело и положил в такой ящик. Я помню, как он забросил винтовку на плечо, взял этот ящик под мышку и пошел на кладбище хоронить ».
Зигмунт-Ян Борч
Отец Зигмунта-Яна Борча (родившегося в 1931 году) был директором школы в селе Раковец, расположенном в 20 километрах от Львова.
«В Вербное воскресенье 1944 [ошибка свидетеля; случай, о котором он рассказывает, имел место 26 марта 1944, то есть за неделю перед Вербным воскресеньем] я пошел на богослужение в костел. [...] Отец с братом остались в школе ( где мы жили), и проснулись от выстрелов. Под окном стоял человек с автоматом и стрелял в бегущих из костела людей. Они сразу убегали в лес. Я был в костеле, в ризнице. Священник [Блажей Юраш] говорил проповедь и вдруг стало тихо. Я вижу, как ксендз с амвона бежит в ризницу. Он открыл дверь наружу, и я за священником. И там на снегу стоял украинец и выстрелил в ксендза. Он упал. Потом я узнал, что священник был ранен. Священнослужитель поймал меня за воротник и обратно бросил в ризницу. Я спрашиваю священника: "Что с нами будет?". А он говорит: "Ничего. Порежут нас ". Я увидел, что за алтарем есть дыра, в которой укрылись люди, но я уже туда не поместился. Украинцы стояли перед главным входом за застекленными дверями, с винтовками, направленными на людей, которые лежали на полу. Женщины носили тогда такие большие платки и все лежало на земле. В этом момент я увидел, что люди из хора поднимаются еще выше. Я разогнался, вбежал в притвор, где стояли украинцы, и открыл дверь на хор. Я побежал вверх. А там уже втягивали лестницу и кричали: "Поднимайте лестницу, потому что бандеровцы за ним бегут!". Однако, кто-то опустил мне лестницу. Я подпрыгнул, схватился, и меня втянули наверх. Таким образом я оказался на чердаке. Люди прятались на балках. Я был слишком маленький, чтобы туда залезть. Я увидел щель между кровельным пространством и залез в нее и попал аж под самый алтарь. Там еще был парень, который умел говорить по-украински. Украинцы поднялись и начали стрелять в людей. Были слышны выстрелы и, шлеп! - Удары тел о пол. Они светили фонарями и хотели войти, но там нужно было там ползти на животе. И этот парень говорит на украинском языке: "У нас ножи, мы вам глотки перережем". И они не вошли. В костеле, после этих криков и воплей, потом стало тихо. Через некоторое время, мы услышали какую-то женщину: "Уже нет украинцев, они пошли за беглецами в лес».
Продолжение этой истории есть в других источниках. Вооруженная группа членов УПА повела колонну прихожан к месту казни. Несколько человек убили при попытке к бегству. То, что потом произошло, показывает другую сторону польско-украинских отношений. Мы сегодня знаем, что благодаря поведению греко-католического священника Березюка и сельского старосты Пташника удалось выкупить поляков и тем самым спасти им жизнь. Это именно то, что делает память о волынских убийствах такой сложной.
Как следует из различных свидетельств, случалось, что в момент угрозы жизни, украинцы помогали своим польским соседям. Эта помощь принимала такие формы: предупреждение о нападении, указание дороги для побега во время нападения, сокрытие перед ожидаемым нападением, введение нападающих в заблуждение, оказание первой помощи раненым, обеспечение уцелевших продовольствием или одеждой, уход за сиротами или детьми, потерянными родителями во время нападения, помощь в похоронах убитых, невыполнение приказа убить члена своей семьи, отказ участвовать в нападении, публичный протест, дарение жизни жертвам нападения, освобождения арестованных. Масштабы этой помощи сложно оценить, однако она была заметной. В 500 исследуемых в этом отношении населенных пунктах со всей территории Кресов (из числа более 4 тысяч населенных пунктов, в которых убивались поляки), от рук ОУН и УПА погибло около 20 тыс. поляков. Благодаря актам солидарности и милосердия со стороны украинцев, спаслись как отдельные люди, так и целые села - в общей сложности несколько тысяч человек. Различную помощь полякам оказали более 1300 украинцев. Несколько сотен из них виновники убийства наказали смертью, потому что любое проявление украинцами сочувствия по отношению к полякам было, с точки зрения ОУН и УПА, актом коллаборационизма, сотрудничеством с врагом и предательством национальных идеалов, и влекло за собой безжалостную месть.
Фото с сайта www.zbrodniawolynska.pl
Декабрь 1943 года, село Литячи Залещицкого уезда в Тернопольский воеводстве. Семья Карпяк, которую УПА убили 14 декабря 1943 года : Мария Карпьяк - 42 года, мать; Юзеф - 23 года, сын; Ґеновефа - 20 лет, дочь; Владислав - 18 лет, сын; София - 8 лет, дочь; Зигмунт - 6 лет, сын (фотография НН, КАРТА)
Фотография из следствия IPN Люблин в Волыни
Жертвы нападения на поезд в тылу (недалеко Любич-Королевской), совершенного УПА 16 июня 1944 (архив IPN)
Остатки жертв из поселков Островки и Воля Островецкая, извлеченные из ям во время эксгумации в августе 1992 года. Архив Леона Попек
Костел в Порицке / Павловка, межвоенный период. 11 июля 1943 подразделение УПА убило, собравшихся на богослужение, жителей города; уцелели лишь несколько человек. Архив Петра Филипповича
Сейчас, известный польский режиссер Войцех Смажовски снимает фильм о "волынской резне". Потомки убитых поляков рады тому, что эта тема наконец-то найдет отражение в кинематографе, а украинцы считают, что фильм "Волынь" посеет ненависть между двумя народами, сообщает польский Newsweek.
Источник
Смажовски хотел снять "Волынь" вместе с украинским режиссером, но пришлось ограничиться украинскими актерами. Некоторые известные артисты из приглашенных к участию в фильме, несмотря на свою симпатию к полякам, отказались играть, прочитав тексты своих ролей. Киевский поэт и писатель Андрий Любка сообщил журналистам Newsweek, что когда он услышал, что будет такая лента, первой мыслью было узнать, не финансируется ли она из России. Он спрогнозировал, как воспримут это кино на Украине: "После этого фильма польско-украинские отношения откатятся на 10 лет назад. Я против политического или идеологического подхода к искусству, артист имеет право работать с любыми темами. Но после смены власти на Украине наше правительство стало очень пропольским, и лучше было использовать дипломатические каналы, чтобы донести, что поляки ждут извинений за Волынь, большей активности в установке памятников, наведения порядка на кладбищах. Вы бы все получили. После фильма это будет невозможно, начнется сезон новых обвинений с обеих сторон, население Волыни утратит энтузиазм, так как их дедов будут считать преступниками, и тогда сами деревенские жители не позволят ставить памятники убитым. Центральные власти ничего не смогут сделать, потому что начнется кампания перед выборами в органы самоуправления. Фильм может быть гениальным, но сейчас теме Волыни он сделает только хуже".
Андрий Любка, сказал, что после фильма о "волынской резне" - "их дедов будут считать преступниками". Но, главная проблема состоит в том, что сейчас на Украине бандеровцев считают не преступниками, а героями. Героями считают бандеровцев, которые убивали поляков, а не тех, украинцев, которые, рискуя собственной жизнью, спасали поляков во время Волынской резни.
Перевод с польского сайта zbrodniawolynska.pl
"Бери косу, бери нож и на ляхов ..." - свидетельства тех, кто спасся во время Волынской резни.
"Тяжелые воспоминания" - таким термином можно назвать свидетельства очевидцев геноцида поляков, проживавших на Кресах второй Польской Республики : на Волыни и в Восточной Малопольше. ( Кресы - польское название территорий нынешних западной Украины, Белоруссии и Литвы, некогда входивших в состав Речи Посполитой. Восточная Малопольша - в межвоенный период истории Польши, наименование территории воеводств Львовского, Тарнопольского и Станиславовского с преобладающим большинством украинского населения. Сейчас это Львовская, Тернопольская и Ивано-Франковская области Украины.)
Уникальный характер свидетельств, представленных ниже, заключается не только в том, что рассказчики имеют дело с тяжелыми и травмирующими психику воспоминаниями, но и в том, что в 1943 году они были просто детьми или подростками. Если бы мы задали себе вопрос, что помним из нашей жизни, когда нам было девять-десять лет, то были бы в ответ такие точные рассказы?
Эта статья основывается на свидетельствах пяти польских жителей различных населенных пунктов на восточных окраинах, это: Анна Шумская (Anna Szumska), Ян Михалевский (Jan Michalewski), Ядвига Маевская (Jadwiga Majewska), Казимир Кобиляж (Kazimierz Kobylarz) и Зигмунт-Ян Борч (Zygmunt Jan Borcz) . Хотя напряженность в польско-украинских отношениях была заметна еще до войны, отношения между этими двумя национальными группами на местном, общинном уровне как правило, были добрососедские. Анна Шумская (родилась в 1919 году, и самая старшая из пяти выживших) вспоминает польско-украинскую деревню Борки близ Любомля: "С украинцами мы жили по-соседски, хорошо, как сосед с соседом. Одни к другим в гости ходили. Моя двоюродная сестра вышла замуж за украинца, венчались и детей крестили в костеле [римско-католическом]. И так повелось, что на польские праздники приглашали украинцев, а на украинские - поляков ".
Ян Михалевский
Отец Яна Михалевского (родившегося в 1938 году) в Гутиско Бродском ... «Помнил время, когда у украинского крестьянина [...]был праздник, то сосед-поляк ( не работал) не молотил, не рубил дров во время украинского праздника. И этот украинец отвечал тем же польским соседям ». Еще во время войны, когда хозяйственные постройки отца Анны Шумской, после нападения Германии на Советский Союз, были уничтожены, семья встретилась с сочувствием и помощью украинских соседей. «Они зерна дали и коровам корма на зиму. Приходит один украинец и говорит: "У меня есть сено, ты иди набери себе подводу". Через некоторое время приходит второй: "Иди, я дам картофеля из своих запасов". И как-то так было. Но потом все стало хуже. Из других сел приходил кто и говорил, что там семью убили. На вопрос, кого убили, отвечали: "ляхов". Уже не говорили "поляки", только "ляхи". Что это такое "ляхи"? Мы этого не понимали ». Тогда, когда начал проявляться украинский национализм, Яну Михалевскому было всего несколько лет. Он этого точно не запомнил, но отлично сохранил в своей памяти кровавые приметы появления растущего национализма: «В наше село пришла информация, что в Есиновы, - это было гминное село, - были убиты два сына директора школы. Они возвращались из пансиона. Родители их не дождались. Утром их нашли избитыми и мертвыми. С тех пор, в Гутиско, мы знали, что это было началом украинского национализма. Следующим инцидентом стало убийство священника Вальчака [вероятно речь идет о отце Петре Вальчаке из прихода Лавров (Турковский район), которого избили украинские националисты, бросили в колодец и там живьем засыпали камнями]. Он был похоронен на кладбище в Гуте Пеняцкой. За гробом шли, как говорят, около трех тысяч человек, я этого точно не помню, процессия была очень длинной. [...] Мама рассказывала, что мало кто не плакал тогда, когда снимали гроб и клали его в могилу. Это был очень предупредительный и доброжелательный к людям всех национальностей священник ».
Анна Шумская
В 1941-1942 гг. Немцы при помощи украинских полицаев провели полную ликвидацию еврейского населения этих областей. Анна Шумская была непосредственным свидетелем убийства евреев из Любомля. «Я увидела, как шуцманы гонят толпу евреев. Только один немец идет с собакой. [...] Недалеко от моего села Борки производили кирпич, и их туда погнали, и там рвы были выкопаны, и там их убивали. [...] На другой день пришел украинский сельский староста, и сказал чтобы кто-то пошел этих евреев закапывать. [...] Из каждого дома кто-то должен был идти ». Она пошла вместе с другими женщинами из села. Когда засыпали один ров с останками, привели следующую группу евреев. «Они нам приказали спрятаться за горкой. Немец за нами следил, чтобы мы не выглядывали. Я слышала выстрелы и падение тел. Через минуту пришел шуцман и говорит: "Ну, выходите, закапывать!". Украинские полицаи стреляли в евреев и заставляли женщин быстро работать. Немец не погонял, стоял и смотрел ».
Расправа с поляками, которые на этих территориях были в меньшинстве, с этого момента стала основной задачей украинских националистических группировок: Украинской Повстанческой Армии и Организации Украинских Националистов. К геноциду поляков на Волыни приступили в 1943, а в Восточной Малопольше кульминация наступила в 1944. Значительным также было участие духовенства. Во многих местностях православные (а в Восточной Малопольше - греко-католические) священники устраивали акты рукоположения (освящения) орудий, которыми убивали поляков. Анна Шумская, несмотря запрет отца, вместе с двоюродной сестрой, пробрались в соседнее село Городно, чтобы посмотреть, зачем там собираются украинцы: «Мы пришли, а там очень много людей. На берегу озера был возведен алтарь, там был православный батюшка. А людей масса, на подводах поприезжала, издалека. Мы стояли рядом с украинской женщиной и слушали. Батюшка молился. А люди, в основном мужчины, все держали в руках различные предметы: топоры, ножи, косы и вилы. Для чего? [...] Этот батюшка молится, и обращается к людям: "Украина! Пришло время твоей власти ". Такое наставление давал им и в конце говорит: "Бери косу, бери нож, и на ляхов, и режь". То есть это означало, чтобы они шли резать поляков. А мы так и стояли. Подходит к нам украинский парень, он когда-то дружил с моим братом, его звали Андрей. Подходит к нами говорит: "Девушки, что вы здесь делаете? Бегите. Как кто покажет, что вы польки, то домой уже не вернетесь "».
Казимир Кобиляж
Ценными и одновременно самыми трагическими являются свидетельства лиц, которые спаслись, и были свидетелями гибели поляков. Несмотря на то, что сегодня это пожилые люди, это показания детских жертв геноцида. Удивительно, но эти события, видятся глазами детей очень, или даже слишком, подробно - иногда сухо и лаконично. Казимир Кобиляж (родившийся в 1928 году) 12 июля 1943 запомнил очень точно - ему тогда было пятнадцать лет. «Начало гореть соседнее к Улановке село Мария-Воля. Туда пошла моя сестра с подругой Мартиковной к портнихе, примерять какие-то костюмы. Но уже не вернулась. [...] Мы бежали с фермы вместе: отец, мать, племянник, я и старший брат Тадек и брат Сташек. Мы убежали вниз в поля. Там мы притаились ». Через некоторое время отец Казимира Кобиляжа решил вернуться с матерью и племянником в дом. По дороге отец был задержан украинцем с винтовкой и украинским соседом Кулишом. Казимир вместе с братьями подползли к немецкому кладбищу, расположенному недалеко их дома. «Вдруг мы слышим крик отца:" О, Иисус Мария !!! ". И так раза два крикнул и тишина. Выстрелов не было. Через мгновение мы услышали украинский голос: "И, да чтоб она перевернулась". Что-то в этом роде. И выстрел. После того как был выстрел и отец вскрикнул, мы стали ползти с этого немецкого кладбища, чтобы, если это возможно, помочь отцу. Мы пересекли дорогу, идущую возле Кулиша. [...] И мы слышим топот проезжающих конных и их едет целая кавалькада. Мы остановились в пшеничном поле, от этой дороги за три-пять метров. Мы упали, брат приказал, чтобы даже громко не дышали. Они проезжали, и было видно, как сидят на подводах, с винтовками, автоматами ППШ, эти дула было видно. [...] После того как они проехали, мы переползли через эту дорогу и пошли наверх на ферму. [...] Брат увидел, что отец лежит убитый. [...] Мы стали искать мать. Мать лежала перед домом, возможно спряталась, и вышла, когда услышала, как отец кричал, вероятно, хотела ему помочь. И была убита. Пуля вошла здесь [показывает на правую щеку] и в этом месте вышла [левую руку поднимает на высоту левого уха]. Она лежала навзничь. Племянника мы не нашли, мы его искали. Вероятно бежал в поле, ему было девять лет ».
Украинцы были близко, опять послышались выстрелы. Казимир вместе с братьями вновь были вынуждены бежать. О месте захоронения родителей и о судьбе племянника узнал он узнал только через несколько лет: «Сикорская [соседка] мне рассказывала, как она и Калиновский взяли тела моих родителей, похоронили их так, как смогли: выкопали яму, обернули в простыни и закопали. И сказала, что моего племянника, нашла в поле.У него была прострелена лодыжка. И когда он умер, то в руке сжимал колос ". Он должно быть умер от истощения, от потери крови ».
Ядвига Маевская
Ядвиге Маевской (1933 год рождения) в июле 1943 было почти десять лет. Она была свидетелем трагедии в Гуте Степанской. «Я непрерывно возвращаюсь к этим событиям с 16 июля 1943, когда мы все должны были собраться в школе. Это был известный акт самообороны, это было началом борьбы, чтобы защитить себя. В школе было очень много людей, также из-под Гуты Степанской. [...] Мы там были до 18 июля, а потом пришел приказ, чтобы отходить в Сарны, поближе к железной дороге, там, где были немцы. [...] Мы быстро вернулись в дом, каждый что мог, то забрал. Только я не успела сесть на подводу, потому решила еще вернуться в дом за моей иконой, которую я получила на Первое причастие. Я бежала за телегой, но там было очень много людей. [...] Мама кричала и тянула руки, чтобы меня затащить на эту подводу, но я не успела. Я видела очень много трупов. Я помню, что на нас напали во время нашего бегства. Когда я услышала выстрелы бандеровцев и крики: "Ура, ура, резать ляхов", то от страха перепрыгнула ров, я увидела, что некоторые уходят в лес. [...] Там я потеряла ботинок и эту икону. Я убегала в платье, в которое была одета во время Первого причастия, только перекрашенное в голубой цвет. [...] Я тогда увидела женщину с разрезанным животом, мертвую, возле нее сидел ребенок и плакал. Я видела также другие трупы. Когда я забежала в лес, то увидела моего дядю, брата отца, который бежал с невестой - она схватила меня за руку и так мы шли день, ночь и еще один день, до Сарны ». Ядвига Маевская, на попечении дяди и тети, добралась затем в Ровно.
В течение некоторого времени она была уверена, что вся ее семья погибла. «А потом пришло известие, что родители живы и они в каком-то лагере в лесу. И это лицо, которое сообщило эту весть, забрало меня к ним. Мы поехали назад в Сарны. Там меня ждала соседка. Я сильно удивилась, почему в июле она одета в меха. Я помню, как она укутала меня этим мехом, когда встретила. Только потом я узнала, что когда бежишь, берешь с собой все самое ценное ».
Убивались также сочувствующие полякам украинцы. Предупреждение и сокрытие поляков, несогласие на убийство соседей, ОУН и УПА признавали предательством и коллаборационизмом, сотрудничеством с врагом. Также те, кто имели жену польку или поляка мужа, могли потерять жизнь. О таком случае рассказывает Анна Шумская: «Моя родственница [двоюродная сестра] жила по-соседски в нашем селе. Ее муж был украинцем. Когда мы бежали, мой отец ему сказал: "Кум, бегите, берите детей и бегите". "О нет, я не побегу. У меня два брата, у меня два шурина украинцы, они меня защитят, не дадут меня в обиду ". Когда пришли убивать, то семья даже не знала, что его убили. [...] Он был на улице, пришли и топором голову разрубили. Зашли в дом, жена спала в постели. Когда ударили топором женщину в голову, то мальчик, - ему было может девять или десять лет, - подскочил и начал кричать: "Степан, не убивай меня! Я тебе дам хлеба ". То есть это означало, что он был знаком с убийцей, потому что ребенок знал его имя. А тот, как взмахнул и ударил топором по голове, - мальчик рухнул на пол. А старшие два мальчика, одному - двенадцать лет, второму - четырнадцать, которые на печи спали, они уцелели. [...] Они боялись спуститься. Утром приехали немцы, начали выносить из дома тела матери и брата. Когда мальчики увидели это, то один их них закричал из страха »
Яну Михалевському (1938 год рождения) 13 февраля 1944 было шесть лет. Его село Гутиско Бродское было уничтожено в результате нападения украинцев.. «В полдень, это было воскресенье, началась громкая стрельба и в нашем доме началась паника. Меня с кузеном Янком засунули в сундук, такой, что закрывается. Затем начали подпирать двери, чтобы украинцы не смогли их открыть [...] Мы начали в этом сундуке кричать. Открыли сундук и тогда кто-то сказал: "Берите детей и бегите". И тетя взяла меня и своего сыночка Янка подмышку, помогла нам выйти из дома и мы побежали в сторону Волох, это было соседнее, смешанное, польско-украинское село. Уже можно было почувствовать запах [гари], уже были слышны выстрелы, вокруг нас было ужасная паника. И нас вели таким оврагом, собралась группа людей - около тридцати-сорока человек, - и этим оврагом мы добрались до соседнего села. И там, я помню, расстеленную солому. И я помню, как вечером привезли отца, без сознания, он был с окровавленный левой стороной тела, и положили отца в углу этого дома на солому. И отец каждые полчаса только стонал: "добейте меня". Мама плакала и увлажняла ему губы. А мы с двоюродным братом Янком стояли на коленях и молились. [...] Я хотел увидеть брата Тадеуша, это было на второй день после нападения. Я должно быть сильно плакал, потому что дедушка сказал: "Иди, я тебе покажу". Эта картина и по сей день стоит перед моими глазами. Брат лежал в таком, как говорили на Кресах, "вереси", это было одеяло в клетку. Дедушка немного отогнул одеяло и я увидел место, где пуля вошла в голову выше щеки, и здесь [показывает висок] был след, словно кто-то ножом поранил - здесь, где пуля вошла. А другую сторону головы он мне не показал. Там голова была вся разбита. После того как показал мне, он завернул тело и положил в такой ящик. Я помню, как он забросил винтовку на плечо, взял этот ящик под мышку и пошел на кладбище хоронить ».
Зигмунт-Ян Борч
Отец Зигмунта-Яна Борча (родившегося в 1931 году) был директором школы в селе Раковец, расположенном в 20 километрах от Львова.
«В Вербное воскресенье 1944 [ошибка свидетеля; случай, о котором он рассказывает, имел место 26 марта 1944, то есть за неделю перед Вербным воскресеньем] я пошел на богослужение в костел. [...] Отец с братом остались в школе ( где мы жили), и проснулись от выстрелов. Под окном стоял человек с автоматом и стрелял в бегущих из костела людей. Они сразу убегали в лес. Я был в костеле, в ризнице. Священник [Блажей Юраш] говорил проповедь и вдруг стало тихо. Я вижу, как ксендз с амвона бежит в ризницу. Он открыл дверь наружу, и я за священником. И там на снегу стоял украинец и выстрелил в ксендза. Он упал. Потом я узнал, что священник был ранен. Священнослужитель поймал меня за воротник и обратно бросил в ризницу. Я спрашиваю священника: "Что с нами будет?". А он говорит: "Ничего. Порежут нас ". Я увидел, что за алтарем есть дыра, в которой укрылись люди, но я уже туда не поместился. Украинцы стояли перед главным входом за застекленными дверями, с винтовками, направленными на людей, которые лежали на полу. Женщины носили тогда такие большие платки и все лежало на земле. В этом момент я увидел, что люди из хора поднимаются еще выше. Я разогнался, вбежал в притвор, где стояли украинцы, и открыл дверь на хор. Я побежал вверх. А там уже втягивали лестницу и кричали: "Поднимайте лестницу, потому что бандеровцы за ним бегут!". Однако, кто-то опустил мне лестницу. Я подпрыгнул, схватился, и меня втянули наверх. Таким образом я оказался на чердаке. Люди прятались на балках. Я был слишком маленький, чтобы туда залезть. Я увидел щель между кровельным пространством и залез в нее и попал аж под самый алтарь. Там еще был парень, который умел говорить по-украински. Украинцы поднялись и начали стрелять в людей. Были слышны выстрелы и, шлеп! - Удары тел о пол. Они светили фонарями и хотели войти, но там нужно было там ползти на животе. И этот парень говорит на украинском языке: "У нас ножи, мы вам глотки перережем". И они не вошли. В костеле, после этих криков и воплей, потом стало тихо. Через некоторое время, мы услышали какую-то женщину: "Уже нет украинцев, они пошли за беглецами в лес».
Продолжение этой истории есть в других источниках. Вооруженная группа членов УПА повела колонну прихожан к месту казни. Несколько человек убили при попытке к бегству. То, что потом произошло, показывает другую сторону польско-украинских отношений. Мы сегодня знаем, что благодаря поведению греко-католического священника Березюка и сельского старосты Пташника удалось выкупить поляков и тем самым спасти им жизнь. Это именно то, что делает память о волынских убийствах такой сложной.
Как следует из различных свидетельств, случалось, что в момент угрозы жизни, украинцы помогали своим польским соседям. Эта помощь принимала такие формы: предупреждение о нападении, указание дороги для побега во время нападения, сокрытие перед ожидаемым нападением, введение нападающих в заблуждение, оказание первой помощи раненым, обеспечение уцелевших продовольствием или одеждой, уход за сиротами или детьми, потерянными родителями во время нападения, помощь в похоронах убитых, невыполнение приказа убить члена своей семьи, отказ участвовать в нападении, публичный протест, дарение жизни жертвам нападения, освобождения арестованных. Масштабы этой помощи сложно оценить, однако она была заметной. В 500 исследуемых в этом отношении населенных пунктах со всей территории Кресов (из числа более 4 тысяч населенных пунктов, в которых убивались поляки), от рук ОУН и УПА погибло около 20 тыс. поляков. Благодаря актам солидарности и милосердия со стороны украинцев, спаслись как отдельные люди, так и целые села - в общей сложности несколько тысяч человек. Различную помощь полякам оказали более 1300 украинцев. Несколько сотен из них виновники убийства наказали смертью, потому что любое проявление украинцами сочувствия по отношению к полякам было, с точки зрения ОУН и УПА, актом коллаборационизма, сотрудничеством с врагом и предательством национальных идеалов, и влекло за собой безжалостную месть.
Фото с сайта www.zbrodniawolynska.pl
Декабрь 1943 года, село Литячи Залещицкого уезда в Тернопольский воеводстве. Семья Карпяк, которую УПА убили 14 декабря 1943 года : Мария Карпьяк - 42 года, мать; Юзеф - 23 года, сын; Ґеновефа - 20 лет, дочь; Владислав - 18 лет, сын; София - 8 лет, дочь; Зигмунт - 6 лет, сын (фотография НН, КАРТА)
Фотография из следствия IPN Люблин в Волыни
Жертвы нападения на поезд в тылу (недалеко Любич-Королевской), совершенного УПА 16 июня 1944 (архив IPN)
Остатки жертв из поселков Островки и Воля Островецкая, извлеченные из ям во время эксгумации в августе 1992 года. Архив Леона Попек
Костел в Порицке / Павловка, межвоенный период. 11 июля 1943 подразделение УПА убило, собравшихся на богослужение, жителей города; уцелели лишь несколько человек. Архив Петра Филипповича
Сейчас, известный польский режиссер Войцех Смажовски снимает фильм о "волынской резне". Потомки убитых поляков рады тому, что эта тема наконец-то найдет отражение в кинематографе, а украинцы считают, что фильм "Волынь" посеет ненависть между двумя народами, сообщает польский Newsweek.
Источник
Смажовски хотел снять "Волынь" вместе с украинским режиссером, но пришлось ограничиться украинскими актерами. Некоторые известные артисты из приглашенных к участию в фильме, несмотря на свою симпатию к полякам, отказались играть, прочитав тексты своих ролей. Киевский поэт и писатель Андрий Любка сообщил журналистам Newsweek, что когда он услышал, что будет такая лента, первой мыслью было узнать, не финансируется ли она из России. Он спрогнозировал, как воспримут это кино на Украине: "После этого фильма польско-украинские отношения откатятся на 10 лет назад. Я против политического или идеологического подхода к искусству, артист имеет право работать с любыми темами. Но после смены власти на Украине наше правительство стало очень пропольским, и лучше было использовать дипломатические каналы, чтобы донести, что поляки ждут извинений за Волынь, большей активности в установке памятников, наведения порядка на кладбищах. Вы бы все получили. После фильма это будет невозможно, начнется сезон новых обвинений с обеих сторон, население Волыни утратит энтузиазм, так как их дедов будут считать преступниками, и тогда сами деревенские жители не позволят ставить памятники убитым. Центральные власти ничего не смогут сделать, потому что начнется кампания перед выборами в органы самоуправления. Фильм может быть гениальным, но сейчас теме Волыни он сделает только хуже".
Андрий Любка, сказал, что после фильма о "волынской резне" - "их дедов будут считать преступниками". Но, главная проблема состоит в том, что сейчас на Украине бандеровцев считают не преступниками, а героями. Героями считают бандеровцев, которые убивали поляков, а не тех, украинцев, которые, рискуя собственной жизнью, спасали поляков во время Волынской резни.