Про нищих духом, про "модель очищения", про Ничто
Про высказывание «блаженны нищие духом, но не все». Еще раз. И про ʺмодель очищенияʺ, и про Ничто, и так, просто поболтать, порассуждать.
Еще раз цитата:
«Как говорит Пьер де Блуа в одной из своих проповедей: ʺБлаженны нищие духом, но не всеʺ» .
(Робер Кастель ʺМетамарфозы социального вопроса. Хроника наемного трудаʺ)
Все-таки странное суждение, к тому же покушающееся на Откровение, где каждая буква незыблема.
Что же все-таки имел ввиду французский богослов времен Третьего и Четвертого крестовых походов?
Нужен контекст высказывания, контекст проповеди, но, увы, увы, проповедь мне недоступна, и я очень мало знаю об интеллектуальной, политической, социальной атмосфере того времени с соответствующим кругом вопросов, проблем, дискурсивных практик и т.п.
Ведь, исходя из суждения Пьера де Блуа теперь не каждому нищему духом уготовано царствие небесное. Произошло разделение нищих духом. Дифференциация некогда монолитной (воображаемой) страты: теперь есть как минимум две категории нищих духом. Теперь есть те, и есть другие. Есть классификация, есть обозначения тех, кто пригоден, и тех, кто недостоин.
По каким критериям произошло различение? Почему кто-то из нищих духом лишен права называться ʺблаженнымʺ и претендовать на место в райском саду? Почему лишен?
В конце концов, высказывание можно воспринять как многозначную шутку, как ерничанье над блаженными - нищими духом, которые как знаменем трясут чистотой своих помыслов в борьбе за благое дело. Ибо, за блаженством чистых помыслов можно обнаружить другой состав желаний - слой бессознательной корысти, которую не торопятся демонстрировать, прикрываясь крикливыми лозунгами (да и сами не осознают этого в пылу одномерного существования).
Тогда это еще насмешка и над цельностью и изначальным благородством человеческом природы, но кого этим удивишь в наше время, после Ницше, психоаналитического препарирования реальности и постмодерна?
Но, это уже взгляд из современности, и здесь опять же многое зависит от рецепции, от того, кого видят в ʺнищих духомʺ, и что видят в ʺблаженстве нищих духомʺ, и как склонны классифицировать их и представлять их и их мотивы (невзирая на декларации и самоописания).
А если обозначение ʺнищие духомʺ перенести на класс низкостатусных и плохообразованных акторов с ʺнеполноценнойʺ культурной квалификацией и скудными культурными навыками, то фраза средневекового проповедника и поэта может выглядеть как иронический намек на доверчивость ʺнищих духомʺ, их удивительную манипулируемость (с точки зрения присяжных интеллектуалов), на их всеядность, неразборчивость, зависимость от средств массовой информации, отсутствие у ʺблаженныхʺ критического мышления, в силу их неспособности к рефлексии и т.д., и т.п. И можно снова с удовольствие поговорить (завести шарманку) про всевластие телевизора и прочих СМИ-шных промывателей мозгов (а так же про ʺпартсобранияʺ всех родов, расцветок и мастей), что уже много раз было описано, давно известно, до скуки повторяемо, и способно вызвать разве только зубодробительную зевоту, учреждающую привычку к методологической пустоте.
(хотя Джонатан Крэри вполне убедительно показал, что в современной культуре, в царстве субъективности и фрагментированного восприятия хаотичные потоки дискретных визуальных образов создают изолированного индивида, что в свою очередь утверждает потребность во внешнем регулировании, и индивиды, нуждающиеся в доступе к стабильной идентификации (чтобы быстро и легко распознавать видимое и слышимое), начинают искать внешние указатели, способные без их участия выделить и транслировать значимые образы и звуки, каковые (регуляторы и указатели) и находят в телевизоре и прочих сми (Куда направить взгляд? На что обратить внимание? На чем сосредоточиться? Кто подскажет? Телевизор! и т.д., и т.п.), а теперь еще социальные сети могут играть роль инструментов для отбора и синтеза рецепций, добавлю я от себя. Отсюда и общество спектакля, потребность в обществе спектакля, ибо спектакль регулирует восприятие индивида - см.: Suspensions of Perception: Attention, Spectacle, and Modern Culture).
Еще можно увидеть в этом высказывании издевательство над наивностью ʺнищих духомʺ, чье восприятие действительности неотделимо от фантастических образов, поселившихся в их головах, и попавших туда из высокой литературы или, наоборот, из низкопробных, заряженных бульварной экзальтацией приключенческих, сентиментальных и других похожих книжек с картонными героями и банальными нравоучениями (и с соответствующими им киношными воплощениями, которые сейчас, скорее, стоят на первом месте по наполнению голов ʺнищих духомʺ клишированными образами, замещающими реальность и претендующими на статус реальности). Таковая наивность может описываться как парение духа, и как глупость в зависимости от позиций пишущего.
То есть, с смыслов можно найти много.
Но, это побочные смыслы, навеянные современными дискурсивными практиками.
Поэтому, так и хочется спросить, подражая советским научно-популярным книжкам:
Но что значила эта фраза Пьера де Блуа в его время, в эпоху Фридриха Барбароссы, Ричарда Львиное Сердце, Саладина, Алексея Комнина и штурма Константинополя? (романы сильно портят наше восприятие прошлого, но от Вальтер Скота не убежишь).
Робер Кастель, у которого я и взял эту цитату из проповеди Пьера де Блуа, считает, что речь идет о социально-экономическом (и физическом) феномене, то есть, о людях прозябающих в бедности и нужде, о низшей страте общества, лишенной необходимых материальных благ - именно в этом кластере общества и проходит различение на тех, кто достоин блаженства, и тех, кто, несмотря на все признаки божественной избранности (бедность и страдания почитаются в христианстве) отлучен от будущего райского существования.
То есть, по мнению Робера Кастелят, в данном высказывании французского проповедника высвечивается двоякое отношение христианства к бедности и нищете, то есть, не всякая бедность и нищета сочетаются со святостью, а только бедность и нищета покорная божественному промыслу и т.п. То есть, бедняк или нищий не должен роптать на свою бедняцкую или нищенскую судьбу. В противном случае он становится ʺплохим нищимʺ, лишенным права на блаженство и статуса блаженного. «…Неприятие бедности является уже виртуально еретическим актом оспаривания божьего творения и его экономики спасения. Бедняк рискует совершить грех par excellence, который состоит в противопоставлении себя Провидению. ʺПлохой беднякʺ - это категория прежде всего теологическая» (Робер Кастель ʺМетаморфозы социального вопросаʺ).
Что, впрочем, не отменяет христианский культ бедности и страдающего тела. Нищета остается ценностью для христианина.
Что смущает?
Даже, если довериться Кастельсу, то высказывание Пьера де Блуа ставит под сомнение соответствие между внешним и внутренним: внешне есть признаки блаженного состояния - бедность и нищета, но внутренние свойства человека могут противоречить этим внешним признакам. И внутренние свойства (покорность своей судьбе или роптание на оную) важнее внешних проявлений богоугодности. То есть, теперь репрезентация не является истиной, истину надо искать глубже.
И опять же, бедность и нищета - важный признак избранности к блаженной жизни для христианства, но речь идет о нищете духовной, а нищета духовная - это отсутствие книжности, мудрствования, и шире отказ от любых мирских благ, то есть, чистое, незамутненное социальными предрассудками и стереотипами (говоря современным языком) состояние духа. То есть, здесь уже идет перенос с внешнего на внутреннее, ибо и внешней нищете не всегда сопутствует чистота помыслов.
Более того, сама чистота помыслов, лишенная мудрствования, книжности, рефлексивности легко впадает в заблуждения повинуясь своей наивности и страстности. Нужно уметь обозревать, оценивать, ограничивать собственные страсти, даже, если это праведные страсти, то есть, без самонаблюдения в деле веры не обойтись. То есть, нужен контроль за собственной верой, за собственными импульсами, дабы они не завели эту веру в сети дьявола, что не раз встречалось в истории религии и церкви. Отсюда, кстати, недоверие к женской религиозности, которая легко поддается чувству и как следствие чужому, часто порочному, противному вере и враждебному истинной религии влиянию.
Возможно, в этом высказывании богослова времен крестовых походов ставится под сомнение истина чистосердечной веры, появляется потребность в интеллектуализации веры, хотя конечно до рационализации веры еще далеко (так же как далеко до Реформации и Тридентского собора).
Бос и наг должен предстать человек перед Всевышнем и Всевластным. ʺОбнаженностьʺ дана судьбой. Но, чтобы понять свою судьбу нужно обнажится перед Богом и самим собой. И это не просто спонтанная нерефлексивная ʺобнаженностьʺ (нищета духа), это уже ʺрукотворнаяʺ ʺобнаженностьʺ, ʺрукотворнаяʺ нищета духа, даже, если созданная ʺнищенство духаʺ воспринимается самими субъектами как знаки судьбы и подсказки к будущей загробной жизни (так же, как профессиональный успех у пуритан указывал на изначально предопределенную избранность к вечному блаженству).
Чтобы прийти к ʺобнаженнойʺ чистоте нужно сознательно и тщательно убрать из своей жизни, и, прежде всего, из своего сознания все лишние предметы, не только греховные, но и просто лишние, ненужные, мешающие лицезреть Бога в его истине (ибо от Всевидящего не спрячешься, не укроешься в своих мыслях, Бог видит, что творится в голове человека).
Чистота - это результат труда, интеллектуального труда, чистота не дается просто так вместе с бедностью, бедность не гарантия чистоты духа (ʺнищеты духаʺ) и блаженства, чистота духа - это напряженная работа над своими мыслями, желаниями, порывами, страстями по очистке своей души от всего мирского, суетного, наносного, мнимого, иллюзорного, симулятивного, сиюминутного и прочего подобного. Внешняя аскеза должна лишь сопутствовать такой работе, помогать ей, хотя, конечно, без аскезы настоящая работа над собой невозможна. Но, аскеза - это сознательный выбор, а не данная Богом бедность и нищета, от которой человек просто не в силах отказаться. То есть, на первое место выдвигается постоянный методичный самоконтроль над своими внутренними состояниями, и нельзя просто полагаться на Судьбу, надо думать и работать самому, регулярно удостоверяясь в чистоте своих помыслов, а значит и в возможном будущем блаженстве. Приоритет отдается разуму. Приоритет получает рефлексия, а не просто спонтанный порыв веры, к которому начинают относиться с недоверием.
Таким образом, формируется представление о сознании человека, как о чем-то загруженным ʺразным хламомʺ (греховными мыслями, или общественными предрассудками, и т.д., и т.п.), и это ʺзагрязненноеʺ сознание необходимо очистить от этого ʺхламаʺ, дабы добраться до истины - до чистого сознания и т.д., и т.п.
Так формируется модель ʺочищения сознанияʺ, которая из религиозных практик перекочевала в философию, в теорию познания, в онтологию, в критическую теорию и т.д. С ʺочищения сознанияʺ начинается нововременная философия (радикальное сомнение Декарта), а дальше, как вехи и рубежи - Кант, Гуссерль (феноменологическая редукция). И борьба с разного рода симулякрами и т.п. столь полюбившаяся критическим теориям тоже предполагает работу по ʺочищению сознанияʺ (общественного сознания, если говорить грубо и упрощенно). Все это можно детализировать, но запись получается большая, и слов слишком много для фейсбука и ЖЖ.
И я не зря использовал при описании работы ʺмодели очищенияʺ слово ʺнаносноеʺ, которое часто встречается (до клишированности) в советском нарративе при описании (самоописании) хороших людей потерявших себя и свои романтические грезы и идеалы в погоне за успехом, карьерой, или в текучести бытовых забот, когда мещанство, обывательство поглощали человека. Использовалось это слово и в постсовесткой культуре, но крайне редко и весьма специфично. Например:
«- А я вот, брат, на тебя не сержусь, я, брат, тебе, наоборот, благодарен, - весело сказал Филарет, - да, благодарен, за то, что ты избавил меня от всего лишнего, наносного» - говорит в фильме Лунгина ʺОстровʺ один монах другому, и слово ʺнаносногоʺ режет глаз своим ʺсоветскимʺ местоположением. Хотя, конечно, подобные ʺстраданияʺ можно найти в дореволюционной литературе, но любопытно, что используется оно теперь в рассказе о жизни внутри современных религиозных институций.
То есть, модель ʺочищения сознанияʺ может функционировать по-разному, и принимать разные формы в философских, социологических, политических, литературных дискурсах.
Тут можно вспомнить, смысл выражения ʺпознать себяʺ, которое встречается тут и там в XVII-XVIII веках в религиозных контекстах. Даже в ʺСимплициссимусеʺ, отшельник наставляет мальчика: «…Должен ты час от часу все совершеннее познавать самого себя; и хотя бы достиг ты мафусаиловых лет, не отвращай сердца своего от сего упражнения. Ибо наибольшая часть людей подпадает осуждению вечному по той причине, что не ведали они, кем были и кем могли или должны были сделаться».
ʺПознать себяʺ в религиозных дискурсах XVII-XVIII веков - это не просто познать какие-то свои личностные свойства и качества, но прежде всего, познание себя предполагает очищение от всего мирского, от искусственного, ненастоящего, поддельного и т.п., то есть познать себя - это уйти от общественной мишуры, от амбиций, от погони за славой, признанием, деньгами и прочим подобным. Чтобы познать себя надо углубиться в себя, и обнаружить, что истина лежит в незамысловатых вещах. В простоте и спокойствии человек найдет себя и свою истину, если, конечно, у него хватит духовных сил взглянуть на себя по-настоящему, и оценить себя с точки зрения бесконечности и вечного Бога. То есть, это своего рода интеллектуальная работа - сознательная редукция к чистоте сознания, рефлексивный отказ от мирской предметности, вынесение за скобки предметов и желаний, мешающих погрузиться в мысли о Всевышнем. Познав себя, человек как шелуху сбрасывает все искусственное и находит истину, воплощаемую в простоте жизни и безыскусности потребностей, но это не данная от Бога безыскусность, это созданная через наблюдение над собой и познание себя непритязательность к мирским и общественным благам. Это вынесение за скобки всего, что чуждо человеческому существованию в его истине.
Любопытно, что, например, в XVIII веке подобное ʺбегство от мираʺ с соответствующей работой сознания (с вынесением мира за скобки) пытались утвердить вне религиозного контекста, даже, с противопоставлением религии в какой-то мере, или, по крайней мере, с негативной оценкой практик ʺаскезыʺ у людей, включенных в религиозные организации в противоположность добровольному пустынничеству, выбранному светским человеком. В одном из романов д’Аржана, тот, давая волю своему неприязненному отношению к монашеству, довольно едко описывает разницу между уединением благородного просвещенного человека и монашеским ханжеским принудительным затворничеством, которое есть лишь прикрытие для лености и тунеядства (ибо монахи и отшельники в основном люди низкого происхождения, и выбор за них в молодости делают их родители) - см.: Жан-Батист д’Аржан ʺМаркиз Мирмон, или Уединенный философʺ.
То есть, настоящие практики очищения сознания доступны только хорошо образованным людям, способным добровольно, повинуясь только собственной воле и собственному жизненному опыту сделать свой выбор (и, конечно, любопытно, как здесь реализуется социальная иерархия, которая уже становится культурной иерархией).
Понятно, что между высказыванием Пьера де Блуа и просвещенными аристократами XVIII века ʺдистанция огромного размераʺ, но преемственность, как мне кажется, проследить можно.
Можно, конечно, сказать, что в новоевропейской модели ʺочищения сознанияʺ нет ничего уникального, но, как мне кажется, именно в ʺмодели очищенияʺ сформировавшейся в Европе наиболее четко представлена работа с сознанием. Новоевропейская ʺмодель очисткиʺ сконцентрирована на работе с сознанием, чего, например, в Античности не было, или было в зачаточном состоянии. Еще можно вспомнить про буддизм, но тут начинается область темного, исковерканного современными интерпретациями.
И, далее.
Очищение сознания от мишуры, от недостойных истинного существования предметов рано или поздно должно была привести к проблематизации Ничто. Сознание очищается от всего мирского, и что остается? Ничего не остается. Одна ничтожность. Такое самообничтоживание (уничижение) вполне соответствует христианской морали (за что над ней издевался Ницше). Перед лицом Бога человек - ничто, и он должен ощутить ничтожность, понять, что он - Ничто. И только тогда перед ним раскроются горизонты истинного бытия. Происходит актуализация Ничто (я не знаю, можно ли здесь использовать словосочетание ʺпонятие Ничтоʺ? Может ли Ничто быть понятием?). Но, эта актуализация не совпадает с тем, что говорили о ничто Лейбниц и Гегель, так как предполагается прямое столкновение субъекта и Ничто, переживание субъектом Ничто. Сознательное ничтожение себя, дабы иметь верный, соответствующий истине взгляд на бытие. Ничтожение себя дабы очиститься, очистить душу, очистить сознание, и увидеть истину, представ перед Богом и самим собой босым и нагим.
То есть, например, у Александра Лабзина в ʺСионском вестникеʺ читаем:
«Но, прежде сего духовного рождения, понесите лишение всего, и самое уничтожение; ибо все, что не Бог, для бытия должно выйти из ничего: будьте же ничто, дабы выйти на свет. Есть ли же вы хотите быть чем-либо, не быв прежде в Боге: вы останетесь ничто, и не будете в Боге, а будете мечта и тьма» (ʺСионский вестникʺ, 1817, Часть 6, Кн. 9) (слово ʺничтоʺ выделено Лабзиным).
(надо заметить, что такую же логику можно найти у Хайдеггера: человеку через Ничто открывается доступ к Бытию, но если человек погряз в сущем, в забвении бытия, в суетливости Das Man, то он все равно, даже не понимая этого, пребывает в ничтожности, в Ничто, в нигилизме, отрицающем бытие, и вся современность пронизана этим нигилизмом).
Трудно сказать насколько оригинальны рассуждения Александра Лабзина для своего времени, принадлежат ли они непосредственно ему (хотя, похоже, этот ход рассуждений им хорошо освоен и усвоен), или он повторяет мысли, вычитанные им у западноевропейских мистиков, которых он обильно переводил. То есть, не понятна степень заимствования в этом дискурсе о ничто. Так же непонятно, насколько распространены были похожие рассуждения среди публики.
Но, в романе Мережского «Александр Первый» князь Александр Николаевич Голицын (министр народного просвещения, друг и покровитель Лабзина) говорит своему племяннику без пяти минут декабристу князю Валерьяну Голицыну, обвиняя его в недостатки религиозной веры:
«- Я вижу, дорогой мой, вы все еще не можете освободиться от самого себя и обратиться в то ничто, которое едино способно творить волю Господню…» (Дм. Мережсковский «Александр Первый»).
Судя по всему, Мережсковский хорошо работал с источниками, и возможно был знаком с публикациями Лабзина. Но, возможно, такой способ говорения о ничто существовал и помимо Лабзина, хотя и непонятно был ли он популярным хотя бы среди верующих.
Как бы то ни было, можно прощупать связь между ʺмоделью очищенияʺ и дискурсом о Ничто, который в культуре XX века занимает больше места, чем иногда полагают. Можно даже не вспоминать о Хайдеггере и Сартре. Парадоксальным образом дискурс о Ничто и ничтожении задействован в революционных и критических теориях явно или имплицитно. Ибо, уничтожить несправедливое общество может только тот, кто в этом обществе стал ничем, то есть, занял место ничто. И только потом ʺ…кто был ничем, тот станет всемʺ. Но, прежде должна найтись социальная группа, которая независима от капитализма, от системы, которая стоит рядом с системой, но не принадлежит ей, ибо в системе эта группа лишена какой-либо субъектности. Это могут быть только те, кому нечего терять, кроме своих цепей (которых, часто, тоже нет. Именно такое положение в обществе выделяло пролетариат как преобразователя мира.
Здесь можно рассмотреть подробнее, и надо признаться, есть, про что можно написать, но места слишком мало для этого. Единственно замечу, что этот поиск социально локализированного Ничто, или действий способных создать ситуацию ничтожения можно найти у самых разных авторов: Беньямина, Кожева, Батая, Маркузе, Бодрийяра, Агамбена. И в современном левом дискурсе есть точка зрения (с которой я плохо знаком), что объективность свойственна социальному статусу и соответствующей социальной позиции убогих, гонимых, лишенных надежд и близких к полной социальной ничтожности.
Еще есть фильм ʺДжокерʺ, где ʺходячее Ничтоʺ уничтожает тех, кто его породил, и сделал ничем (ʺНичто ничтожитʺ, если обыграть известную фразу Хайдеггера).
Здесь еще можно вспомнить русских юродивых, говорящих правду в лицо царю, но это уже будет отвлечение.
Надо заканчивать, фейсбук и ЖЖ могут не ʺвпуститьʺ слишком большую запись.
Еще можно сказать о женщинах в качестве ʺнищих духомʺ - это тоже интересная тема, но, кажется, здесь ей не останется места.
И еще раз повторю: изначально у меня довольно зыбкие, тряпичные основания для этих рассуждений, ибо я плохо знаком с эпохой, в которую жил Пьер де Блуа, имеют смутные представления о самом Пьере де Блуа, и совсем не знаю, о чем писал и проповедовал Пьер де Блуа.
Еще раз цитата:
«Как говорит Пьер де Блуа в одной из своих проповедей: ʺБлаженны нищие духом, но не всеʺ» .
(Робер Кастель ʺМетамарфозы социального вопроса. Хроника наемного трудаʺ)
Все-таки странное суждение, к тому же покушающееся на Откровение, где каждая буква незыблема.
Что же все-таки имел ввиду французский богослов времен Третьего и Четвертого крестовых походов?
Нужен контекст высказывания, контекст проповеди, но, увы, увы, проповедь мне недоступна, и я очень мало знаю об интеллектуальной, политической, социальной атмосфере того времени с соответствующим кругом вопросов, проблем, дискурсивных практик и т.п.
Ведь, исходя из суждения Пьера де Блуа теперь не каждому нищему духом уготовано царствие небесное. Произошло разделение нищих духом. Дифференциация некогда монолитной (воображаемой) страты: теперь есть как минимум две категории нищих духом. Теперь есть те, и есть другие. Есть классификация, есть обозначения тех, кто пригоден, и тех, кто недостоин.
По каким критериям произошло различение? Почему кто-то из нищих духом лишен права называться ʺблаженнымʺ и претендовать на место в райском саду? Почему лишен?
В конце концов, высказывание можно воспринять как многозначную шутку, как ерничанье над блаженными - нищими духом, которые как знаменем трясут чистотой своих помыслов в борьбе за благое дело. Ибо, за блаженством чистых помыслов можно обнаружить другой состав желаний - слой бессознательной корысти, которую не торопятся демонстрировать, прикрываясь крикливыми лозунгами (да и сами не осознают этого в пылу одномерного существования).
Тогда это еще насмешка и над цельностью и изначальным благородством человеческом природы, но кого этим удивишь в наше время, после Ницше, психоаналитического препарирования реальности и постмодерна?
Но, это уже взгляд из современности, и здесь опять же многое зависит от рецепции, от того, кого видят в ʺнищих духомʺ, и что видят в ʺблаженстве нищих духомʺ, и как склонны классифицировать их и представлять их и их мотивы (невзирая на декларации и самоописания).
А если обозначение ʺнищие духомʺ перенести на класс низкостатусных и плохообразованных акторов с ʺнеполноценнойʺ культурной квалификацией и скудными культурными навыками, то фраза средневекового проповедника и поэта может выглядеть как иронический намек на доверчивость ʺнищих духомʺ, их удивительную манипулируемость (с точки зрения присяжных интеллектуалов), на их всеядность, неразборчивость, зависимость от средств массовой информации, отсутствие у ʺблаженныхʺ критического мышления, в силу их неспособности к рефлексии и т.д., и т.п. И можно снова с удовольствие поговорить (завести шарманку) про всевластие телевизора и прочих СМИ-шных промывателей мозгов (а так же про ʺпартсобранияʺ всех родов, расцветок и мастей), что уже много раз было описано, давно известно, до скуки повторяемо, и способно вызвать разве только зубодробительную зевоту, учреждающую привычку к методологической пустоте.
(хотя Джонатан Крэри вполне убедительно показал, что в современной культуре, в царстве субъективности и фрагментированного восприятия хаотичные потоки дискретных визуальных образов создают изолированного индивида, что в свою очередь утверждает потребность во внешнем регулировании, и индивиды, нуждающиеся в доступе к стабильной идентификации (чтобы быстро и легко распознавать видимое и слышимое), начинают искать внешние указатели, способные без их участия выделить и транслировать значимые образы и звуки, каковые (регуляторы и указатели) и находят в телевизоре и прочих сми (Куда направить взгляд? На что обратить внимание? На чем сосредоточиться? Кто подскажет? Телевизор! и т.д., и т.п.), а теперь еще социальные сети могут играть роль инструментов для отбора и синтеза рецепций, добавлю я от себя. Отсюда и общество спектакля, потребность в обществе спектакля, ибо спектакль регулирует восприятие индивида - см.: Suspensions of Perception: Attention, Spectacle, and Modern Culture).
Еще можно увидеть в этом высказывании издевательство над наивностью ʺнищих духомʺ, чье восприятие действительности неотделимо от фантастических образов, поселившихся в их головах, и попавших туда из высокой литературы или, наоборот, из низкопробных, заряженных бульварной экзальтацией приключенческих, сентиментальных и других похожих книжек с картонными героями и банальными нравоучениями (и с соответствующими им киношными воплощениями, которые сейчас, скорее, стоят на первом месте по наполнению голов ʺнищих духомʺ клишированными образами, замещающими реальность и претендующими на статус реальности). Таковая наивность может описываться как парение духа, и как глупость в зависимости от позиций пишущего.
То есть, с смыслов можно найти много.
Но, это побочные смыслы, навеянные современными дискурсивными практиками.
Поэтому, так и хочется спросить, подражая советским научно-популярным книжкам:
Но что значила эта фраза Пьера де Блуа в его время, в эпоху Фридриха Барбароссы, Ричарда Львиное Сердце, Саладина, Алексея Комнина и штурма Константинополя? (романы сильно портят наше восприятие прошлого, но от Вальтер Скота не убежишь).
Робер Кастель, у которого я и взял эту цитату из проповеди Пьера де Блуа, считает, что речь идет о социально-экономическом (и физическом) феномене, то есть, о людях прозябающих в бедности и нужде, о низшей страте общества, лишенной необходимых материальных благ - именно в этом кластере общества и проходит различение на тех, кто достоин блаженства, и тех, кто, несмотря на все признаки божественной избранности (бедность и страдания почитаются в христианстве) отлучен от будущего райского существования.
То есть, по мнению Робера Кастелят, в данном высказывании французского проповедника высвечивается двоякое отношение христианства к бедности и нищете, то есть, не всякая бедность и нищета сочетаются со святостью, а только бедность и нищета покорная божественному промыслу и т.п. То есть, бедняк или нищий не должен роптать на свою бедняцкую или нищенскую судьбу. В противном случае он становится ʺплохим нищимʺ, лишенным права на блаженство и статуса блаженного. «…Неприятие бедности является уже виртуально еретическим актом оспаривания божьего творения и его экономики спасения. Бедняк рискует совершить грех par excellence, который состоит в противопоставлении себя Провидению. ʺПлохой беднякʺ - это категория прежде всего теологическая» (Робер Кастель ʺМетаморфозы социального вопросаʺ).
Что, впрочем, не отменяет христианский культ бедности и страдающего тела. Нищета остается ценностью для христианина.
Что смущает?
Даже, если довериться Кастельсу, то высказывание Пьера де Блуа ставит под сомнение соответствие между внешним и внутренним: внешне есть признаки блаженного состояния - бедность и нищета, но внутренние свойства человека могут противоречить этим внешним признакам. И внутренние свойства (покорность своей судьбе или роптание на оную) важнее внешних проявлений богоугодности. То есть, теперь репрезентация не является истиной, истину надо искать глубже.
И опять же, бедность и нищета - важный признак избранности к блаженной жизни для христианства, но речь идет о нищете духовной, а нищета духовная - это отсутствие книжности, мудрствования, и шире отказ от любых мирских благ, то есть, чистое, незамутненное социальными предрассудками и стереотипами (говоря современным языком) состояние духа. То есть, здесь уже идет перенос с внешнего на внутреннее, ибо и внешней нищете не всегда сопутствует чистота помыслов.
Более того, сама чистота помыслов, лишенная мудрствования, книжности, рефлексивности легко впадает в заблуждения повинуясь своей наивности и страстности. Нужно уметь обозревать, оценивать, ограничивать собственные страсти, даже, если это праведные страсти, то есть, без самонаблюдения в деле веры не обойтись. То есть, нужен контроль за собственной верой, за собственными импульсами, дабы они не завели эту веру в сети дьявола, что не раз встречалось в истории религии и церкви. Отсюда, кстати, недоверие к женской религиозности, которая легко поддается чувству и как следствие чужому, часто порочному, противному вере и враждебному истинной религии влиянию.
Возможно, в этом высказывании богослова времен крестовых походов ставится под сомнение истина чистосердечной веры, появляется потребность в интеллектуализации веры, хотя конечно до рационализации веры еще далеко (так же как далеко до Реформации и Тридентского собора).
Бос и наг должен предстать человек перед Всевышнем и Всевластным. ʺОбнаженностьʺ дана судьбой. Но, чтобы понять свою судьбу нужно обнажится перед Богом и самим собой. И это не просто спонтанная нерефлексивная ʺобнаженностьʺ (нищета духа), это уже ʺрукотворнаяʺ ʺобнаженностьʺ, ʺрукотворнаяʺ нищета духа, даже, если созданная ʺнищенство духаʺ воспринимается самими субъектами как знаки судьбы и подсказки к будущей загробной жизни (так же, как профессиональный успех у пуритан указывал на изначально предопределенную избранность к вечному блаженству).
Чтобы прийти к ʺобнаженнойʺ чистоте нужно сознательно и тщательно убрать из своей жизни, и, прежде всего, из своего сознания все лишние предметы, не только греховные, но и просто лишние, ненужные, мешающие лицезреть Бога в его истине (ибо от Всевидящего не спрячешься, не укроешься в своих мыслях, Бог видит, что творится в голове человека).
Чистота - это результат труда, интеллектуального труда, чистота не дается просто так вместе с бедностью, бедность не гарантия чистоты духа (ʺнищеты духаʺ) и блаженства, чистота духа - это напряженная работа над своими мыслями, желаниями, порывами, страстями по очистке своей души от всего мирского, суетного, наносного, мнимого, иллюзорного, симулятивного, сиюминутного и прочего подобного. Внешняя аскеза должна лишь сопутствовать такой работе, помогать ей, хотя, конечно, без аскезы настоящая работа над собой невозможна. Но, аскеза - это сознательный выбор, а не данная Богом бедность и нищета, от которой человек просто не в силах отказаться. То есть, на первое место выдвигается постоянный методичный самоконтроль над своими внутренними состояниями, и нельзя просто полагаться на Судьбу, надо думать и работать самому, регулярно удостоверяясь в чистоте своих помыслов, а значит и в возможном будущем блаженстве. Приоритет отдается разуму. Приоритет получает рефлексия, а не просто спонтанный порыв веры, к которому начинают относиться с недоверием.
Таким образом, формируется представление о сознании человека, как о чем-то загруженным ʺразным хламомʺ (греховными мыслями, или общественными предрассудками, и т.д., и т.п.), и это ʺзагрязненноеʺ сознание необходимо очистить от этого ʺхламаʺ, дабы добраться до истины - до чистого сознания и т.д., и т.п.
Так формируется модель ʺочищения сознанияʺ, которая из религиозных практик перекочевала в философию, в теорию познания, в онтологию, в критическую теорию и т.д. С ʺочищения сознанияʺ начинается нововременная философия (радикальное сомнение Декарта), а дальше, как вехи и рубежи - Кант, Гуссерль (феноменологическая редукция). И борьба с разного рода симулякрами и т.п. столь полюбившаяся критическим теориям тоже предполагает работу по ʺочищению сознанияʺ (общественного сознания, если говорить грубо и упрощенно). Все это можно детализировать, но запись получается большая, и слов слишком много для фейсбука и ЖЖ.
И я не зря использовал при описании работы ʺмодели очищенияʺ слово ʺнаносноеʺ, которое часто встречается (до клишированности) в советском нарративе при описании (самоописании) хороших людей потерявших себя и свои романтические грезы и идеалы в погоне за успехом, карьерой, или в текучести бытовых забот, когда мещанство, обывательство поглощали человека. Использовалось это слово и в постсовесткой культуре, но крайне редко и весьма специфично. Например:
«- А я вот, брат, на тебя не сержусь, я, брат, тебе, наоборот, благодарен, - весело сказал Филарет, - да, благодарен, за то, что ты избавил меня от всего лишнего, наносного» - говорит в фильме Лунгина ʺОстровʺ один монах другому, и слово ʺнаносногоʺ режет глаз своим ʺсоветскимʺ местоположением. Хотя, конечно, подобные ʺстраданияʺ можно найти в дореволюционной литературе, но любопытно, что используется оно теперь в рассказе о жизни внутри современных религиозных институций.
То есть, модель ʺочищения сознанияʺ может функционировать по-разному, и принимать разные формы в философских, социологических, политических, литературных дискурсах.
Тут можно вспомнить, смысл выражения ʺпознать себяʺ, которое встречается тут и там в XVII-XVIII веках в религиозных контекстах. Даже в ʺСимплициссимусеʺ, отшельник наставляет мальчика: «…Должен ты час от часу все совершеннее познавать самого себя; и хотя бы достиг ты мафусаиловых лет, не отвращай сердца своего от сего упражнения. Ибо наибольшая часть людей подпадает осуждению вечному по той причине, что не ведали они, кем были и кем могли или должны были сделаться».
ʺПознать себяʺ в религиозных дискурсах XVII-XVIII веков - это не просто познать какие-то свои личностные свойства и качества, но прежде всего, познание себя предполагает очищение от всего мирского, от искусственного, ненастоящего, поддельного и т.п., то есть познать себя - это уйти от общественной мишуры, от амбиций, от погони за славой, признанием, деньгами и прочим подобным. Чтобы познать себя надо углубиться в себя, и обнаружить, что истина лежит в незамысловатых вещах. В простоте и спокойствии человек найдет себя и свою истину, если, конечно, у него хватит духовных сил взглянуть на себя по-настоящему, и оценить себя с точки зрения бесконечности и вечного Бога. То есть, это своего рода интеллектуальная работа - сознательная редукция к чистоте сознания, рефлексивный отказ от мирской предметности, вынесение за скобки предметов и желаний, мешающих погрузиться в мысли о Всевышнем. Познав себя, человек как шелуху сбрасывает все искусственное и находит истину, воплощаемую в простоте жизни и безыскусности потребностей, но это не данная от Бога безыскусность, это созданная через наблюдение над собой и познание себя непритязательность к мирским и общественным благам. Это вынесение за скобки всего, что чуждо человеческому существованию в его истине.
Любопытно, что, например, в XVIII веке подобное ʺбегство от мираʺ с соответствующей работой сознания (с вынесением мира за скобки) пытались утвердить вне религиозного контекста, даже, с противопоставлением религии в какой-то мере, или, по крайней мере, с негативной оценкой практик ʺаскезыʺ у людей, включенных в религиозные организации в противоположность добровольному пустынничеству, выбранному светским человеком. В одном из романов д’Аржана, тот, давая волю своему неприязненному отношению к монашеству, довольно едко описывает разницу между уединением благородного просвещенного человека и монашеским ханжеским принудительным затворничеством, которое есть лишь прикрытие для лености и тунеядства (ибо монахи и отшельники в основном люди низкого происхождения, и выбор за них в молодости делают их родители) - см.: Жан-Батист д’Аржан ʺМаркиз Мирмон, или Уединенный философʺ.
То есть, настоящие практики очищения сознания доступны только хорошо образованным людям, способным добровольно, повинуясь только собственной воле и собственному жизненному опыту сделать свой выбор (и, конечно, любопытно, как здесь реализуется социальная иерархия, которая уже становится культурной иерархией).
Понятно, что между высказыванием Пьера де Блуа и просвещенными аристократами XVIII века ʺдистанция огромного размераʺ, но преемственность, как мне кажется, проследить можно.
Можно, конечно, сказать, что в новоевропейской модели ʺочищения сознанияʺ нет ничего уникального, но, как мне кажется, именно в ʺмодели очищенияʺ сформировавшейся в Европе наиболее четко представлена работа с сознанием. Новоевропейская ʺмодель очисткиʺ сконцентрирована на работе с сознанием, чего, например, в Античности не было, или было в зачаточном состоянии. Еще можно вспомнить про буддизм, но тут начинается область темного, исковерканного современными интерпретациями.
И, далее.
Очищение сознания от мишуры, от недостойных истинного существования предметов рано или поздно должно была привести к проблематизации Ничто. Сознание очищается от всего мирского, и что остается? Ничего не остается. Одна ничтожность. Такое самообничтоживание (уничижение) вполне соответствует христианской морали (за что над ней издевался Ницше). Перед лицом Бога человек - ничто, и он должен ощутить ничтожность, понять, что он - Ничто. И только тогда перед ним раскроются горизонты истинного бытия. Происходит актуализация Ничто (я не знаю, можно ли здесь использовать словосочетание ʺпонятие Ничтоʺ? Может ли Ничто быть понятием?). Но, эта актуализация не совпадает с тем, что говорили о ничто Лейбниц и Гегель, так как предполагается прямое столкновение субъекта и Ничто, переживание субъектом Ничто. Сознательное ничтожение себя, дабы иметь верный, соответствующий истине взгляд на бытие. Ничтожение себя дабы очиститься, очистить душу, очистить сознание, и увидеть истину, представ перед Богом и самим собой босым и нагим.
То есть, например, у Александра Лабзина в ʺСионском вестникеʺ читаем:
«Но, прежде сего духовного рождения, понесите лишение всего, и самое уничтожение; ибо все, что не Бог, для бытия должно выйти из ничего: будьте же ничто, дабы выйти на свет. Есть ли же вы хотите быть чем-либо, не быв прежде в Боге: вы останетесь ничто, и не будете в Боге, а будете мечта и тьма» (ʺСионский вестникʺ, 1817, Часть 6, Кн. 9) (слово ʺничтоʺ выделено Лабзиным).
(надо заметить, что такую же логику можно найти у Хайдеггера: человеку через Ничто открывается доступ к Бытию, но если человек погряз в сущем, в забвении бытия, в суетливости Das Man, то он все равно, даже не понимая этого, пребывает в ничтожности, в Ничто, в нигилизме, отрицающем бытие, и вся современность пронизана этим нигилизмом).
Трудно сказать насколько оригинальны рассуждения Александра Лабзина для своего времени, принадлежат ли они непосредственно ему (хотя, похоже, этот ход рассуждений им хорошо освоен и усвоен), или он повторяет мысли, вычитанные им у западноевропейских мистиков, которых он обильно переводил. То есть, не понятна степень заимствования в этом дискурсе о ничто. Так же непонятно, насколько распространены были похожие рассуждения среди публики.
Но, в романе Мережского «Александр Первый» князь Александр Николаевич Голицын (министр народного просвещения, друг и покровитель Лабзина) говорит своему племяннику без пяти минут декабристу князю Валерьяну Голицыну, обвиняя его в недостатки религиозной веры:
«- Я вижу, дорогой мой, вы все еще не можете освободиться от самого себя и обратиться в то ничто, которое едино способно творить волю Господню…» (Дм. Мережсковский «Александр Первый»).
Судя по всему, Мережсковский хорошо работал с источниками, и возможно был знаком с публикациями Лабзина. Но, возможно, такой способ говорения о ничто существовал и помимо Лабзина, хотя и непонятно был ли он популярным хотя бы среди верующих.
Как бы то ни было, можно прощупать связь между ʺмоделью очищенияʺ и дискурсом о Ничто, который в культуре XX века занимает больше места, чем иногда полагают. Можно даже не вспоминать о Хайдеггере и Сартре. Парадоксальным образом дискурс о Ничто и ничтожении задействован в революционных и критических теориях явно или имплицитно. Ибо, уничтожить несправедливое общество может только тот, кто в этом обществе стал ничем, то есть, занял место ничто. И только потом ʺ…кто был ничем, тот станет всемʺ. Но, прежде должна найтись социальная группа, которая независима от капитализма, от системы, которая стоит рядом с системой, но не принадлежит ей, ибо в системе эта группа лишена какой-либо субъектности. Это могут быть только те, кому нечего терять, кроме своих цепей (которых, часто, тоже нет. Именно такое положение в обществе выделяло пролетариат как преобразователя мира.
Здесь можно рассмотреть подробнее, и надо признаться, есть, про что можно написать, но места слишком мало для этого. Единственно замечу, что этот поиск социально локализированного Ничто, или действий способных создать ситуацию ничтожения можно найти у самых разных авторов: Беньямина, Кожева, Батая, Маркузе, Бодрийяра, Агамбена. И в современном левом дискурсе есть точка зрения (с которой я плохо знаком), что объективность свойственна социальному статусу и соответствующей социальной позиции убогих, гонимых, лишенных надежд и близких к полной социальной ничтожности.
Еще есть фильм ʺДжокерʺ, где ʺходячее Ничтоʺ уничтожает тех, кто его породил, и сделал ничем (ʺНичто ничтожитʺ, если обыграть известную фразу Хайдеггера).
Здесь еще можно вспомнить русских юродивых, говорящих правду в лицо царю, но это уже будет отвлечение.
Надо заканчивать, фейсбук и ЖЖ могут не ʺвпуститьʺ слишком большую запись.
Еще можно сказать о женщинах в качестве ʺнищих духомʺ - это тоже интересная тема, но, кажется, здесь ей не останется места.
И еще раз повторю: изначально у меня довольно зыбкие, тряпичные основания для этих рассуждений, ибо я плохо знаком с эпохой, в которую жил Пьер де Блуа, имеют смутные представления о самом Пьере де Блуа, и совсем не знаю, о чем писал и проповедовал Пьер де Блуа.