Во что я должен "верить -не верить"...
Главные антиклерикалы современности - Кристофер Хитченс, Дэниел Деннет, Сэм Харрис и Ричард Докинз - собрались вместе, чтобы раз и навсегда выяснить, за что они так не любят религию.
Кристофер Хитченс
Журналист, колумнист Vanity Fair, The Atlantic и The Nation, автор книги «Бог не велик: Как религия все отравляет». (Умер 15.12.2011. Материал опубликован в мае 2008 года.)
Дэниел Деннет
Философ, директор Центра когнитивных исследований Университета Тафта, автор книги «Разрушая чары: Религия как естественный феномен».
Сэм Харрис
Писатель, глава фонда The Reason Project, лауреат премии американского ПЕН-клуба, автор книг «Конец веры» и «Письмо к христианской нации».
Ричард Докинз
Эволюционный биолог, профессор Оксфорда и Беркли, автор книг «Иллюзия бога», «Слепой часовщик», «Река, текущая из рая», «Эгоистичный ген».
РИЧАРД ДОКИНЗ: Нас всех обвиняют в том, что мы высокомерны и неуважительны по отношению к религиозным людям. Что вы об этом думаете?
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Ха! Меня это изумляет, конечно.
Когда я писал свою последнюю книгу, я дал почитать черновики религиозным студентам.
Они, разумеется, были страшно оскорблены в лучших чувствах.
Тогда я внес кучу правок.
Но это не помогло - меня опять обвинили в грубости и агрессивности.
И я понял, что это безвыигрышная ситуация.
Религии жутко обидчивы: любая критика в их адрес воспринимается как оскорбление.
Чуть что, они разыгрывают оскорбленные чувства.
Если выбор стоит так: быть грубым или молчать в тряпочку, лучше уж быть грубым.
СЭМ ХАРРИС: Вот что значит преодолевать табу.
Религия существует вне пределов рациональной критики, даже некоторые секуляристы и атеисты так считают. Вроде как попы говорят: оставьте людям их предрассудки, даже если они приносят только вред.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Но если в обществе считается допустимым апеллировать к оскорбленным чувствам, то надо заметить, что нас тоже можно обидеть. Вот, например, женщин забивают камнями, а некоторые люди говорят, что самое большое, чего можно требовать в такой ситуации, - это мораторий.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Это не просто оскорбление, это прямая угроза.
СЭМ ХАРРИС: Но ты ведь не обижаешься! Ты не воспринимаешь все на свой счет. Тебя просто беспокоит, что такой образ мыслей может далеко завести.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Точно.
И эти люди говорят мне, что, сомневаясь в существовании пророка Магомета, я оскорбляю их лучшие чувства.
На самом деле, это они меня оскорбляют.
Любой нормальный человек должен быть оскорблен предположением, что без сверхъестественной небесной диктатуры мы не смогли бы отличить добро от зла.
Если оскорбленные чувства - это позволительный аргумент в споре, то мы тоже имеем полное право его использовать.
Не впадая в жалость к себе, конечно.
Но я согласен с Дэниелом, что и нас можно обвинить в грубости. То, что мы говорим, обижает религиозных людей до глубины души.
Мы, например, отрицаем божественную природу Христа - это их шокирует. Тем хуже для них.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Меня поражает, насколько люди обидчивы, когда речь идет о религии, и как они легко готовы спорить о чем угодно другом, например, о вкусах, футболе, кино, женщинах и политике.
Музыкальных предпочтениях или там политических убеждениях. Тут можно говорить вещи куда более грубые - и это вполне нормально.
Я даже хотел провести исследование - облить грязью какой-нибудь футбольный клуб или музыкальную группу и посмотреть, как далеко можно зайти, прежде чем люди начнут обижаться.
Что еще может вызвать такую болезненную реакцию, как разговоры о религии?
Ну разве что сказать кому-нибудь, что он уродлив.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Я думаю, очень важно, что при этом мы - вслед за Софоклом - не испытываем никакой симпатии к богохульству и осквернению святынь.
Мы не призываем надругаться над церквями и сжечь все иконы.
Так что, по меньшей мере, мы восхищаемся эстетическими достижениями религии.
СЭМ ХАРРИС: Верно. Еще одна особенность нашего критического отношения состоит в том, что мы обижаем верующих людей, но при этом говорим, что глупо на нас обижаться.
Физики же не обижаются, когда их гипотезы оказываются несостоятельными.
Так работает разум, стремящийся понять устройство мира.
Религии претендуют на то, что они имеют отношение к реальности, но совершенно по-детски агрессивно реагируют на любую критику, причем рефлекторно.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Знаете, нет вежливого способа сказать: вы осознаете, что прожили жизнь впустую?
Вы осознаете, что посвятили все ваши усилия прославлению выдуманного существа?
Это нельзя сказать, не обидев.
Но приходится - потому что они должны чертовски хорошо подумать об этом.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Дэн Баркер (активист американского атеистического движения, бывший проповедник) собирает коллекцию священников, утративших веру, но боящихся признаться в этом, потому что это их работа.
Ничего другого они не умеют.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: В молодости я часто спорил с коммунистами.
Они уже, в общем, понимали, что Советский Союз сдулся.
Многие из них страдали, приносили жертвы, боролись - и очень мужественно - ради лучшей, как им казалось, жизни. Их идеалы померкли, но они уже не могли от них отказаться.
Это все равно что признать: они боролись зря.
Но если бы кто-нибудь сказал мне тогда: «Как ты можешь говорить такое про Советский Союз? Ты что, не понимаешь, что им больно?» - я бы ответил: «Не смешите мои тапочки!»
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Меня часто ругают за то, что, когда я говорю о религии, я становлюсь грубым и злым... А если бы я говорил все это про фармацевтическую индустрию или нефтяной бизнес, я был бы грубым? Я переступил бы черту?
Нет.
Я хочу, чтобы к религии относились так же, как к бизнесу.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Интересно, как религия приобрела этот магический статус, которого нет больше ни у кого. Ведь мы все, даже атеисты, склонны его признавать.
Какой-то исторический процесс сделал религию иммунной к собственной гиперобидчивости.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: И что удивляет меня больше всего, так это то, что они умудрились привлечь на свою сторону легионы нерелигиозных людей, которые теперь обижаются за них.
СЭМ ХАРРИС: Я думаю, на этот вопрос есть ответ, который демонстрирует некоторую разницу между мной и вами.
Я до сих пор использую слова вроде «духовный» и «мистический» без недоуменно поднятой брови, должен признать, к неудовольствию многих атеистов.
Я думаю, существует такой опыт, такие переживания, которые мы привыкли обсуждать только в религиозных терминах.
И поскольку мы обсуждаем их только так, они неизбежно смешиваются с предрассудками и используются для оправдания сомнительных метафизических схем.
Но люди, конечно же, сталкиваются с необычным опытом.
Потому что они съели ЛСД, или потому что они просидели в пещере целый год, или потому что у них так мозги устроены.
И такой опыт может быть лучшим днем в чьей-то жизни.
Но религия держит монополию на такие вещи, и мы не можем критиковать ее.
Получается, что ты вроде как приходишь и портишь чей-то самый лучший день - с его точки зрения, по меньшей мере.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Мне не надо с тобой соглашаться, Сэм, чтобы заметить, что ты говоришь одну очень важную вещь. У религии на самом деле нет монополии на духовный опыт.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Грустно, что люди не доверяют сами себе, когда сталкиваются с каким-то мистическим опытом.
Они думают, что он не так хорош, как кажется, если в нем не поучаствовал бог.
А он хорош ровно такой, какой есть.
Важнее ничего нет.
Это лучший момент твоей жизни.
Это момент, когда ты забываешь самого себя и становишься лучше, чем когда-нибудь мог бы рассчитывать.
Стой и смотри на великолепие природы. И все! Совершенно ничего не изменится от того, что ты скажешь себе: «Ну и ну! И ведь все это сотворил кто-то там, наверху...»
РИЧАРД ДОКИНЗ: Нас лишили этого, да?
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Но еще, боюсь, это связано с несовершенством человеческой природы, которой религия предписывает скромность, покорность, даже самоотрицание в некотором смысле.
«Я внезапно почувствовал, как Вселенная обступила меня, и осознал, насколько я ничтожен». Да ну! Даже издеваться над такими не хочется.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Знали бы вы, как это раздражает: «Ах, если бы только профессор Деннет имел достаточно смирения, чтобы бла-бла-бла». Смирение! И это мне говорят люди совершенно фантастического высокомерия.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Ага, один говорил: «Не обращайте внимания, я здесь по поручению Всевышнего». Скромненько так, да?
СЭМ ХАРРИС: Давайте все-таки вернемся к теме предполагаемой самоуверенности ученых.
Потому что ведь ничто так не воспитывает смирение, как наука.
Ученые, сколько я могу судить, легче всего говорят «я не знаю».
Если заговорить с ученым о чем-нибудь, что не является его непосредственной специальностью, он тут же начнет отыгрывать назад: «Я не уверен, но наверняка в этой комнате есть кто-нибудь, кто разбирается в теме лучше меня... Данных пока недостаточно...» В научном разговоре, как нигде, становится очевидна степень нашего невежества.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: На самом деле ученые часто просто изображают скромность, но я понимаю, о чем ты.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Тут штука-то в том, что религиозные люди раз в неделю читают Символ веры, в котором очень точно говорится, во что они верят. Что богов три, а не один. Непорочное зачатие, Иисус, который умер, спустился в... куда он там спустился?.. на три дня и поднялся обратно. Они это все рассказывают в деталях и имеют при этом наглость утверждать, что это мы самоуверенны и это нам незнакомо сомнение.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: И я не думаю, что многие из них позволяют себе задуматься о том, правы ли они. А ведь ученые это делают постоянно. Но в мыслительный репертуар людей религиозных это просто не входит...
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Тут я, пожалуй, с тобой не соглашусь. С религиозными людьми потому и сложно спорить, у них перманентный кризис веры.
Есть даже такая молитва: «Верую, Господи, помоги моему неверию».
Грэм Грин сказал где-то, что быть католиком - это вызов его неверию.
Многие хранят дома два набора книг - «религиозные» и «светские». Я не буду называть это шизофренией, чтобы не быть грубым, но большинство людей, называющих себя верующими, прекрасно осознают все неправдоподобие того, что они говорят.
Они не основывают на этом свое поведение, когда идут к врачу, или путешествуют, или еще что-то. И в то же время они с уважением относятся к сомнению. Они даже сомневаются, когда могут себе это позволить.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Да, это интересно. Когда они читают Символ веры, так искренне, это всего лишь мантра, которая помогает им побороть сомнение. Они говорят «верую», потому что на самом деле не веруют.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: И, конечно, им приятно, что другие тоже в это верят. Это как будто подтверждает их правоту.
СЭМ ХАРРИС: И еще у них есть замечательный циклический аргумент.
Когда все строится на предпосылке, что вера в отсутствие доказательств особенно благородна.
Это их главная доктрина.
Притча о Фоме Неверующем.
И вот они начинают с этой посылки, а потом еще добавляют - сколько раз я это слышал, - что сама способность столь многих людей к слепой вере - это уже в некотором смысле доказательство.
Тот факт, что мы имеем интуитивное представление о боге - это доказательство его существования.
И, конечно, требовать еще каких-то доказательств - оскорбление разума, или соблазн, или еще что-то, от чего следует держаться подальше. Такой вечный двигатель самообмана, который работает уже сам по себе.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Если бы все мы видели воскресение из мертвых, если бы знали, что спасены, мы придерживались бы одной неизменной веры, которая охранялась бы репрессивными методами.
Те, кто не верит, рады, что это не так, потому что это было бы ужасно.
Но и те, кто верит, этого не хотят, потому что тогда они лишатся мук совести и темной ночи души. Я не ожидал, что мать Тереза окажется атеисткой, но ее письма жутко интересны с этой точки зрения.
Она пишет: «Я не могу уверовать в это».
Она говорит своим исповедникам: «Я не слышу глас Божий. Я не чувствую его присутствия даже во время мессы, даже во время таинства».
Не пустяк, верно?
А они ей отвечают: «Это замечательно. Ты страдаешь, ты несешь свой крест. Это твоя голгофа».
С этим аргументом невозможно спорить!
Чем меньше ты в это веришь, тем больше ты проявляешь свою веру.
И эта борьба, темная ночь души, сама по себе доказательство.
Нам придется согласиться, что это и впрямь непересекающиеся магистерии.
Просто невозможно спорить с таким образом мыслей.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Но мы всегда можем сделать ровно то, что ты делаешь сейчас.
Мы можем сказать: «Глядите, какие у них забавные трюки. Циклические аргументы, которые можно приложить к чему угодно».
И не надо с ними спорить, надо просто указать, что эти аргументы несостоятельны.
Потому что точно так же можно подтвердить что угодно, даже откровенное жульничество.
На самом деле, меня восхищает, что те же самые риторические приемы, псевдоаргументы, алогизмы используют профессиональные мошенники.
И они тоже пытаются превратить доверие в добродетель.
Как только ты демонстрируешь хоть тень подозрения, мошенник тут же обижается, разыгрывает оскорбленное достоинство и напоминает, как здорово верить людям.
То есть нет никаких новых трюков, они все были изобретены тысячи лет назад.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Тут надо вспомнить еще один фокус, который абсолютно убеждает меня, что религия - это жульничество.
Я имею в виду веру в чудеса.
Эти люди говорят, что Эйнштейн чувствовал духовную силу Вселенной, когда он сказал: «Не бывает чудес, мировой порядок не нарушается. И это само по себе чудо».
У них хватает на это наглости.
Каждый верующий так же критически относится к чужой вере, как мы, атеисты, относимся к его вере. Он легко отвергает мнимые чудеса, замечает все нестыковки в чужой вере.
Каждый христианин знает, что Коран просто не может быть словом Создателя, а каждый, кто думает, что это так, просто недостаточно внимательно его читал.
Я думаю, на это стоит обратить внимание - это сильный аргумент.
Что бы ни испытывали люди во время молитвы, сколь бы возвышенным это ни было, тот факт, что буддисты, индуисты, мусульмане и христиане все испытывают это, доказывает, что это не может быть связано с божественной природой Христа или святостью Корана.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Ну да, ведь есть двадцать тысяч способов попасть на небо.
СЭМ ХАРРИС: Можно придумать идеологию, которая будет неверна хотя бы уже потому, что ты ее только что придумал, но которая тем не менее будет полезна, если обратить в нее миллиарды людей.
Например, можно придумать религию, которая обяжет всех детей постигать науки, и математику, и экономику, и все прочие знания со всем прилежанием, а иначе после смерти их будут мучить семнадцать демонов (Ленин в этом плане действовал убеждением: Учиться, учиться и учиться...). Это было бы полезно, гораздо полезнее, чем ислам.
И в то же время каковы шансы, что эти семнадцать демонов существуют?
Ноль.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Есть еще одно скользкое место - невозможность одинаково разговаривать с умудренными теологами - с одной стороны, и прихожанами, а особенно детьми, - с другой.
Думаю, всех нас обвиняли в том, что мы выбираем себе легкие цели и игнорируем профессоров теологии. Я не знаю, как вы, но мне кажется, что профессора теологии сами говорят разные вещи друг другу и прихожанам.
Тем они рассказывают про чудеса и все такое....
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Ну, положим, с прихожанами они не говорят.
Теология - это как марки коллекционировать.
Очень специальная штука, которой мало кто занимается.
Они варятся в собственном соку, обсуждают какие-то страшно загадочные подробности, и даже их единоверцы не обращают на них внимания.
Что-то, конечно, просачивается за пределы их круга, но это, как правило, версии, адаптированные для массового потребления.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Я говорю не про академических теологов, а про тех епископов и священников, которые нападают на нас за то, что мы воспринимаем текст писания буквально или обвиняем в этом других.
«Конечно, мы не считаем Книгу Бытия дословной истиной».
И одновременно они читают проповеди про Адама и Еву, как будто те существовали на самом деле.
Как будто они могут себе позволить говорить вещи, которые любой мало-мальски образованный человек - и они это знают! - считает вымыслом.
Но со своими прихожанами они делают вид, что это правда, и многие прихожане им верят.
СЭМ ХАРРИС: Интересно, что они никогда не рассказывают, почему они перестали воспринимать Библию дословно.
Нас они критикуют за буквализм и считают фундаменталистами, но сами никогда не говорят, почему они не фундаменталисты.
Как так вышло?
Они потеряли веру в большую часть того, что написано в Библии, благодаря науке и секуляризму.
Религия потеряла право ответа на тысячи вопросов, и умеренно религиозные люди считают это триумфом веры.
Как будто вера модернизировалась. На самом деле, она была модернизирована извне, и в первую очередь наукой.
Кристофер Хитченс
Журналист, колумнист Vanity Fair, The Atlantic и The Nation, автор книги «Бог не велик: Как религия все отравляет». (Умер 15.12.2011. Материал опубликован в мае 2008 года.)
Дэниел Деннет
Философ, директор Центра когнитивных исследований Университета Тафта, автор книги «Разрушая чары: Религия как естественный феномен».
Сэм Харрис
Писатель, глава фонда The Reason Project, лауреат премии американского ПЕН-клуба, автор книг «Конец веры» и «Письмо к христианской нации».
Ричард Докинз
Эволюционный биолог, профессор Оксфорда и Беркли, автор книг «Иллюзия бога», «Слепой часовщик», «Река, текущая из рая», «Эгоистичный ген».
РИЧАРД ДОКИНЗ: Нас всех обвиняют в том, что мы высокомерны и неуважительны по отношению к религиозным людям. Что вы об этом думаете?
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Ха! Меня это изумляет, конечно.
Когда я писал свою последнюю книгу, я дал почитать черновики религиозным студентам.
Они, разумеется, были страшно оскорблены в лучших чувствах.
Тогда я внес кучу правок.
Но это не помогло - меня опять обвинили в грубости и агрессивности.
И я понял, что это безвыигрышная ситуация.
Религии жутко обидчивы: любая критика в их адрес воспринимается как оскорбление.
Чуть что, они разыгрывают оскорбленные чувства.
Если выбор стоит так: быть грубым или молчать в тряпочку, лучше уж быть грубым.
СЭМ ХАРРИС: Вот что значит преодолевать табу.
Религия существует вне пределов рациональной критики, даже некоторые секуляристы и атеисты так считают. Вроде как попы говорят: оставьте людям их предрассудки, даже если они приносят только вред.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Но если в обществе считается допустимым апеллировать к оскорбленным чувствам, то надо заметить, что нас тоже можно обидеть. Вот, например, женщин забивают камнями, а некоторые люди говорят, что самое большое, чего можно требовать в такой ситуации, - это мораторий.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Это не просто оскорбление, это прямая угроза.
СЭМ ХАРРИС: Но ты ведь не обижаешься! Ты не воспринимаешь все на свой счет. Тебя просто беспокоит, что такой образ мыслей может далеко завести.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Точно.
И эти люди говорят мне, что, сомневаясь в существовании пророка Магомета, я оскорбляю их лучшие чувства.
На самом деле, это они меня оскорбляют.
Любой нормальный человек должен быть оскорблен предположением, что без сверхъестественной небесной диктатуры мы не смогли бы отличить добро от зла.
Если оскорбленные чувства - это позволительный аргумент в споре, то мы тоже имеем полное право его использовать.
Не впадая в жалость к себе, конечно.
Но я согласен с Дэниелом, что и нас можно обвинить в грубости. То, что мы говорим, обижает религиозных людей до глубины души.
Мы, например, отрицаем божественную природу Христа - это их шокирует. Тем хуже для них.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Меня поражает, насколько люди обидчивы, когда речь идет о религии, и как они легко готовы спорить о чем угодно другом, например, о вкусах, футболе, кино, женщинах и политике.
Музыкальных предпочтениях или там политических убеждениях. Тут можно говорить вещи куда более грубые - и это вполне нормально.
Я даже хотел провести исследование - облить грязью какой-нибудь футбольный клуб или музыкальную группу и посмотреть, как далеко можно зайти, прежде чем люди начнут обижаться.
Что еще может вызвать такую болезненную реакцию, как разговоры о религии?
Ну разве что сказать кому-нибудь, что он уродлив.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Я думаю, очень важно, что при этом мы - вслед за Софоклом - не испытываем никакой симпатии к богохульству и осквернению святынь.
Мы не призываем надругаться над церквями и сжечь все иконы.
Так что, по меньшей мере, мы восхищаемся эстетическими достижениями религии.
СЭМ ХАРРИС: Верно. Еще одна особенность нашего критического отношения состоит в том, что мы обижаем верующих людей, но при этом говорим, что глупо на нас обижаться.
Физики же не обижаются, когда их гипотезы оказываются несостоятельными.
Так работает разум, стремящийся понять устройство мира.
Религии претендуют на то, что они имеют отношение к реальности, но совершенно по-детски агрессивно реагируют на любую критику, причем рефлекторно.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Знаете, нет вежливого способа сказать: вы осознаете, что прожили жизнь впустую?
Вы осознаете, что посвятили все ваши усилия прославлению выдуманного существа?
Это нельзя сказать, не обидев.
Но приходится - потому что они должны чертовски хорошо подумать об этом.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Дэн Баркер (активист американского атеистического движения, бывший проповедник) собирает коллекцию священников, утративших веру, но боящихся признаться в этом, потому что это их работа.
Ничего другого они не умеют.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: В молодости я часто спорил с коммунистами.
Они уже, в общем, понимали, что Советский Союз сдулся.
Многие из них страдали, приносили жертвы, боролись - и очень мужественно - ради лучшей, как им казалось, жизни. Их идеалы померкли, но они уже не могли от них отказаться.
Это все равно что признать: они боролись зря.
Но если бы кто-нибудь сказал мне тогда: «Как ты можешь говорить такое про Советский Союз? Ты что, не понимаешь, что им больно?» - я бы ответил: «Не смешите мои тапочки!»
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Меня часто ругают за то, что, когда я говорю о религии, я становлюсь грубым и злым... А если бы я говорил все это про фармацевтическую индустрию или нефтяной бизнес, я был бы грубым? Я переступил бы черту?
Нет.
Я хочу, чтобы к религии относились так же, как к бизнесу.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Интересно, как религия приобрела этот магический статус, которого нет больше ни у кого. Ведь мы все, даже атеисты, склонны его признавать.
Какой-то исторический процесс сделал религию иммунной к собственной гиперобидчивости.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: И что удивляет меня больше всего, так это то, что они умудрились привлечь на свою сторону легионы нерелигиозных людей, которые теперь обижаются за них.
СЭМ ХАРРИС: Я думаю, на этот вопрос есть ответ, который демонстрирует некоторую разницу между мной и вами.
Я до сих пор использую слова вроде «духовный» и «мистический» без недоуменно поднятой брови, должен признать, к неудовольствию многих атеистов.
Я думаю, существует такой опыт, такие переживания, которые мы привыкли обсуждать только в религиозных терминах.
И поскольку мы обсуждаем их только так, они неизбежно смешиваются с предрассудками и используются для оправдания сомнительных метафизических схем.
Но люди, конечно же, сталкиваются с необычным опытом.
Потому что они съели ЛСД, или потому что они просидели в пещере целый год, или потому что у них так мозги устроены.
И такой опыт может быть лучшим днем в чьей-то жизни.
Но религия держит монополию на такие вещи, и мы не можем критиковать ее.
Получается, что ты вроде как приходишь и портишь чей-то самый лучший день - с его точки зрения, по меньшей мере.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Мне не надо с тобой соглашаться, Сэм, чтобы заметить, что ты говоришь одну очень важную вещь. У религии на самом деле нет монополии на духовный опыт.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Грустно, что люди не доверяют сами себе, когда сталкиваются с каким-то мистическим опытом.
Они думают, что он не так хорош, как кажется, если в нем не поучаствовал бог.
А он хорош ровно такой, какой есть.
Важнее ничего нет.
Это лучший момент твоей жизни.
Это момент, когда ты забываешь самого себя и становишься лучше, чем когда-нибудь мог бы рассчитывать.
Стой и смотри на великолепие природы. И все! Совершенно ничего не изменится от того, что ты скажешь себе: «Ну и ну! И ведь все это сотворил кто-то там, наверху...»
РИЧАРД ДОКИНЗ: Нас лишили этого, да?
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Но еще, боюсь, это связано с несовершенством человеческой природы, которой религия предписывает скромность, покорность, даже самоотрицание в некотором смысле.
«Я внезапно почувствовал, как Вселенная обступила меня, и осознал, насколько я ничтожен». Да ну! Даже издеваться над такими не хочется.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Знали бы вы, как это раздражает: «Ах, если бы только профессор Деннет имел достаточно смирения, чтобы бла-бла-бла». Смирение! И это мне говорят люди совершенно фантастического высокомерия.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Ага, один говорил: «Не обращайте внимания, я здесь по поручению Всевышнего». Скромненько так, да?
СЭМ ХАРРИС: Давайте все-таки вернемся к теме предполагаемой самоуверенности ученых.
Потому что ведь ничто так не воспитывает смирение, как наука.
Ученые, сколько я могу судить, легче всего говорят «я не знаю».
Если заговорить с ученым о чем-нибудь, что не является его непосредственной специальностью, он тут же начнет отыгрывать назад: «Я не уверен, но наверняка в этой комнате есть кто-нибудь, кто разбирается в теме лучше меня... Данных пока недостаточно...» В научном разговоре, как нигде, становится очевидна степень нашего невежества.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: На самом деле ученые часто просто изображают скромность, но я понимаю, о чем ты.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Тут штука-то в том, что религиозные люди раз в неделю читают Символ веры, в котором очень точно говорится, во что они верят. Что богов три, а не один. Непорочное зачатие, Иисус, который умер, спустился в... куда он там спустился?.. на три дня и поднялся обратно. Они это все рассказывают в деталях и имеют при этом наглость утверждать, что это мы самоуверенны и это нам незнакомо сомнение.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: И я не думаю, что многие из них позволяют себе задуматься о том, правы ли они. А ведь ученые это делают постоянно. Но в мыслительный репертуар людей религиозных это просто не входит...
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Тут я, пожалуй, с тобой не соглашусь. С религиозными людьми потому и сложно спорить, у них перманентный кризис веры.
Есть даже такая молитва: «Верую, Господи, помоги моему неверию».
Грэм Грин сказал где-то, что быть католиком - это вызов его неверию.
Многие хранят дома два набора книг - «религиозные» и «светские». Я не буду называть это шизофренией, чтобы не быть грубым, но большинство людей, называющих себя верующими, прекрасно осознают все неправдоподобие того, что они говорят.
Они не основывают на этом свое поведение, когда идут к врачу, или путешествуют, или еще что-то. И в то же время они с уважением относятся к сомнению. Они даже сомневаются, когда могут себе это позволить.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Да, это интересно. Когда они читают Символ веры, так искренне, это всего лишь мантра, которая помогает им побороть сомнение. Они говорят «верую», потому что на самом деле не веруют.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: И, конечно, им приятно, что другие тоже в это верят. Это как будто подтверждает их правоту.
СЭМ ХАРРИС: И еще у них есть замечательный циклический аргумент.
Когда все строится на предпосылке, что вера в отсутствие доказательств особенно благородна.
Это их главная доктрина.
Притча о Фоме Неверующем.
И вот они начинают с этой посылки, а потом еще добавляют - сколько раз я это слышал, - что сама способность столь многих людей к слепой вере - это уже в некотором смысле доказательство.
Тот факт, что мы имеем интуитивное представление о боге - это доказательство его существования.
И, конечно, требовать еще каких-то доказательств - оскорбление разума, или соблазн, или еще что-то, от чего следует держаться подальше. Такой вечный двигатель самообмана, который работает уже сам по себе.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Если бы все мы видели воскресение из мертвых, если бы знали, что спасены, мы придерживались бы одной неизменной веры, которая охранялась бы репрессивными методами.
Те, кто не верит, рады, что это не так, потому что это было бы ужасно.
Но и те, кто верит, этого не хотят, потому что тогда они лишатся мук совести и темной ночи души. Я не ожидал, что мать Тереза окажется атеисткой, но ее письма жутко интересны с этой точки зрения.
Она пишет: «Я не могу уверовать в это».
Она говорит своим исповедникам: «Я не слышу глас Божий. Я не чувствую его присутствия даже во время мессы, даже во время таинства».
Не пустяк, верно?
А они ей отвечают: «Это замечательно. Ты страдаешь, ты несешь свой крест. Это твоя голгофа».
С этим аргументом невозможно спорить!
Чем меньше ты в это веришь, тем больше ты проявляешь свою веру.
И эта борьба, темная ночь души, сама по себе доказательство.
Нам придется согласиться, что это и впрямь непересекающиеся магистерии.
Просто невозможно спорить с таким образом мыслей.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Но мы всегда можем сделать ровно то, что ты делаешь сейчас.
Мы можем сказать: «Глядите, какие у них забавные трюки. Циклические аргументы, которые можно приложить к чему угодно».
И не надо с ними спорить, надо просто указать, что эти аргументы несостоятельны.
Потому что точно так же можно подтвердить что угодно, даже откровенное жульничество.
На самом деле, меня восхищает, что те же самые риторические приемы, псевдоаргументы, алогизмы используют профессиональные мошенники.
И они тоже пытаются превратить доверие в добродетель.
Как только ты демонстрируешь хоть тень подозрения, мошенник тут же обижается, разыгрывает оскорбленное достоинство и напоминает, как здорово верить людям.
То есть нет никаких новых трюков, они все были изобретены тысячи лет назад.
КРИСТОФЕР ХИТЧЕНС: Тут надо вспомнить еще один фокус, который абсолютно убеждает меня, что религия - это жульничество.
Я имею в виду веру в чудеса.
Эти люди говорят, что Эйнштейн чувствовал духовную силу Вселенной, когда он сказал: «Не бывает чудес, мировой порядок не нарушается. И это само по себе чудо».
У них хватает на это наглости.
Каждый верующий так же критически относится к чужой вере, как мы, атеисты, относимся к его вере. Он легко отвергает мнимые чудеса, замечает все нестыковки в чужой вере.
Каждый христианин знает, что Коран просто не может быть словом Создателя, а каждый, кто думает, что это так, просто недостаточно внимательно его читал.
Я думаю, на это стоит обратить внимание - это сильный аргумент.
Что бы ни испытывали люди во время молитвы, сколь бы возвышенным это ни было, тот факт, что буддисты, индуисты, мусульмане и христиане все испытывают это, доказывает, что это не может быть связано с божественной природой Христа или святостью Корана.
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Ну да, ведь есть двадцать тысяч способов попасть на небо.
СЭМ ХАРРИС: Можно придумать идеологию, которая будет неверна хотя бы уже потому, что ты ее только что придумал, но которая тем не менее будет полезна, если обратить в нее миллиарды людей.
Например, можно придумать религию, которая обяжет всех детей постигать науки, и математику, и экономику, и все прочие знания со всем прилежанием, а иначе после смерти их будут мучить семнадцать демонов (Ленин в этом плане действовал убеждением: Учиться, учиться и учиться...). Это было бы полезно, гораздо полезнее, чем ислам.
И в то же время каковы шансы, что эти семнадцать демонов существуют?
Ноль.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Есть еще одно скользкое место - невозможность одинаково разговаривать с умудренными теологами - с одной стороны, и прихожанами, а особенно детьми, - с другой.
Думаю, всех нас обвиняли в том, что мы выбираем себе легкие цели и игнорируем профессоров теологии. Я не знаю, как вы, но мне кажется, что профессора теологии сами говорят разные вещи друг другу и прихожанам.
Тем они рассказывают про чудеса и все такое....
ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ: Ну, положим, с прихожанами они не говорят.
Теология - это как марки коллекционировать.
Очень специальная штука, которой мало кто занимается.
Они варятся в собственном соку, обсуждают какие-то страшно загадочные подробности, и даже их единоверцы не обращают на них внимания.
Что-то, конечно, просачивается за пределы их круга, но это, как правило, версии, адаптированные для массового потребления.
РИЧАРД ДОКИНЗ: Я говорю не про академических теологов, а про тех епископов и священников, которые нападают на нас за то, что мы воспринимаем текст писания буквально или обвиняем в этом других.
«Конечно, мы не считаем Книгу Бытия дословной истиной».
И одновременно они читают проповеди про Адама и Еву, как будто те существовали на самом деле.
Как будто они могут себе позволить говорить вещи, которые любой мало-мальски образованный человек - и они это знают! - считает вымыслом.
Но со своими прихожанами они делают вид, что это правда, и многие прихожане им верят.
СЭМ ХАРРИС: Интересно, что они никогда не рассказывают, почему они перестали воспринимать Библию дословно.
Нас они критикуют за буквализм и считают фундаменталистами, но сами никогда не говорят, почему они не фундаменталисты.
Как так вышло?
Они потеряли веру в большую часть того, что написано в Библии, благодаря науке и секуляризму.
Религия потеряла право ответа на тысячи вопросов, и умеренно религиозные люди считают это триумфом веры.
Как будто вера модернизировалась. На самом деле, она была модернизирована извне, и в первую очередь наукой.