День неведомых дорожек (скаска - Сказочнику)
For rualev
В КОНЦЕ ДОРОГИ НЕ ТУДА
Рассмешить кормилицу Лю было несложно: надо было подобраться к ней сзади, с того конца, где не было ядовитых зубцов, и похлопать Лю по мягкому животу.
Лю немедленно начинала хохотать, после чего выделяла искристую капельку нектара. Нужно было сразу её впитать, иначе нектар становился тусклым и горьким.
Ми прекрасно умел добывать корм, но ему не нравилось это занятие, уж очень противной на вид была эта кормилица Лю.
***
Вороны летели над головой Микаила добрых десять минут. С севера на юг, туда, где за лесом было место кормёжки - огромная свалка отбросов. Вечером они пролетят с юга на север, в сторону города, где и заночуют в одном из парков, торжественно и зловеще рассевшись в кронах деревьев. Почему они летят ночевать в городской парк, а никогда не спят на лесных деревьях, - этого Микаил не знал, да и не задумывался никогда над перемещениями серо-чёрных птиц. Однако, когда они появлялись, он бросал работу в саду и следил за воронами до тех пор, пока последняя, отставшая от других птица не превращалась в точку над горизонтом.
С тех пор, как ему было предложено переселиться в другое место, прошло немало времени, за которое Насыпь подползла почти к середине болота, отделяющего его дом от посёлка, где он покупал молоко и всё то, без чего не мог обходиться.
Конечно, его просто вышвырнут из дома, пригонят фургон, погрузят как попало его добро, а его самого возьмут под руки и силой выдворят отсюда. Дорога пойдёт по тому месту, где он жил без малого двадцать лет, его огород, его яблони утопят в рыжей глине и буром песке, его дом раскатают на бревна. Повалят, распилят и свезут вековой дуб, охранявший от града крышу и сыпавший на неё желуди перед наступлением холодов.
Всё это сделают, но он тут ни при чём, его нельзя спугнуть с места, как ворону, громкими хлопками и холостой словесной пальбой. И деньги ему не нужны - никакие деньги не заменят ему этого дома, этого дуба, этого сада, этих яблонь, знакомых ему до последней веточки, до последней трещинки на коре.
Микаил следил за тем, как громада Насыпи медленно накатывается на его жизнь и был спокоен, как человек, твёрдо стоящий на ногах и постоянно помнящий о том, что есть сила, которая хочет его смять.
Он знал, куда пойдёт по Насыпи дорога, знал, что будет сооружено в лесу, в стороне от города, пригородных посёлков и деревушек, густо рассыпанных по холмисто-болотистой равнине между городом и большим лесом, на краю которого стоял его одиночный дом, именно поэтому увещевания, посулы и воззвания к гражданской совести, которыми его пытались пронять представители власти, мало трогали его.
К нему приезжали на длинных, сверкающих чёрным лаком машинах, даже прилетали на вертолёте. Он хмуро принимал незваных гостей, хмуро выслушивал всё, что ему говорили. Иногда, если было настроение, с тем же хмуро-простодушным выражением на грубом лице он спрашивал, куда прокладывается дорога, и тогда ему принимались объяснять, что-де к строительству объекта первостепенного значения, необходимого для всеобщего процветания, всеобщего благосостояния, всеобщей безопасности, для мировой гармонии, которая сводится к равновесию сил и так далее... Он знал, что ему никогда не скажут прямо, что будут делать на том объекте, но это его не возмущало - он к этому привык. Он просто качал головой в ответ на обещания и согласно кивал в ответ на угрозы. Некоторые из приезжавших выходили из себя, но ничем не могли вывести из себя Микаила.
Потом к нему перестали приезжать, а только почтальон привозил на велосипеде бумажки с приказами явиться туда-то и для того-то. Он аккуратно расписывался в получении и совал очередную бумажку в короб с растопкой.
А Насыпь всё ближе и ближе подползала к его дому.
Ветер с севера доносил к нему визг электропил, валивших деревья, которые росли на месте будущей дороги. Он не прислушивался к этим неприятным звукам, он продолжал как ни в чем не бывало работать в саду или в самодельной своей мастерской, остругивая сосновые доски до шелковистой гладкости с таким старанием, словно от этого зависело остаться ему здесь или быть выброшенным в неизвестное пустое место - выброшенным из жизни.
Наведавшись в посёлок, он купил там моток прочного белого шнура и новый топор. Он знал, что ни от чего, ни от какого его действия ничего не зависит. И казалось - а может быть так оно и было на самом деле - это его не волновало.
***
Утро в деревьях началось как всегда с прихода света, медленно натягивающего белёсую шторку с востока на Беспредельность, в которой помигивали далёкие, очень далёкие и самые дальние из видимых огней.
С севера полетели Крылатые. Их скрипучие голоса, сперва одиночные, потом слившиеся в гвалт, а потом постепенно отдалившиеся, разбившиеся на отдельные хриплые выкрики и затухшие вдали, волной прокатились над опушкой леса, где жил Ми. Звуковая тень Крылатых повисла в тишине, завесив Беспредельность вторым небом, ещё более низким и тяжёлым, чем небо наступающего дня.
Но тут взошло Светило и сразу стало суше и теплее. Родичи Ми стали выползать наружу и приниматься за дела, а Ми, полузамерзший-полуотогревшийся, всё ещё неподвижно сидел у основания гранёного стебля, в верхних разветвлениях которого, в зонтиках белых мелких цветочков, обитала кормилица Лю.
Ми, единственный из жителей колонии ночевал под открытым небом, теснота и темнота душных галерей пугали его до такой степени, что он предпочитал окоченеть до неподвижности на вольном воздухе, а потом перенести боль возвращения к жизни, но только не лезть в живую кашу из тел сородичей, не касаться их усиков и лапок. Ми любил одиночество и простор. К сородичам он относился прекрасно, но только до тех пор, пока его не трогали. Зная об этом, жители колонии никогда не позволяли себе фамильярно трогать его усиками во время беседы, как это было принято между ними. Его уважали. Он приносил нектар - это был его долг и Ми выполнял его безупречно. Несмотря на отвращение к кормилице Лю, он каждое утро забирался к ней на высоту и добывал сладкий сок, которым в колонии выкармливали личинок - маленьких, беспомощных и смешных. Это были единственные существа, которыми Ми никогда не брезговал. Он любил их - может быть потому, что от него зависела их жизнь. Если одна из личинок умирала, Ми цепенел от горя, если же все были здоровы и весело раскачивались в своих гамачках под сводами, Ми готов был довести кормилицу Лю до полного изнеможения и приносил столько еды, что хватало полакомиться даже взрослым жителям.
Может быть, Ми от рождения был необычным существом, а может быть долгие ночи лицом к лицу с Беспредельностью обострили его чувства, но он обладал способностью далеко видеть в пространстве и во времени. Ми жил не только в настоящем, но и в будущем. Когда он забирался слишком далеко в будущее, его начинала мучить боль раздвоенности, ведь будущее представляет собой многие вероятности, но уже довольно давно Ми, превозмогая эту боль, стремился забраться в будущее как можно дальше, потому что там, на самой границе его восприятия, возникло некое зловещее образование, разрастающееся, как грозовое облако, и сулящее беду не только самому Ми, но и всему вокруг.
Опасность надвигалась с севера, оттуда же, откуда летели по утрам Крылатые. Она имела вид тяжёлой рыжей волны, глиняного оползня, под натиском которого падают деревья. Ми знал, что рыжая волна надвигается прямо на колонию и скоро затопит ее, но это было не самым страшным - жилище можно перенести в сторону, в безопасное место. Однако Ми знал, что это мало поможет, так как в более далёком, но неотвратимо приближающемся будущем должна была совершиться страшная катастрофа.
В глубине леса появится источник невидимой силы, которая начнёт пожирать всё живое вокруг себя. Пробираясь по узким тропам будущего, выбирая на развилках самые опасные направления, Ми видел, как незримая сила наползает на колонию, как спотыкаются на сводимых судорогами ножках его сородичи, как корчатся от боли и умирают от невидимой напасти его любимые личинки под сводами галерей, как постепенно колония превращается в могилу, и ветер, свистя в мёртвых ветвях, подхватывает прах и разносит его далеко-далеко, заражая ещё не тронутые смертью леса и поля.
Опасность нечем было предотвратить и нельзя было отвести. Ми чувствовал лишь два обнадёживающих сигнала из будущего. Один шёл с близкого расстояния, его источник находился всего в двух часах ходьбы от колонии. Ми никогда там не бывал, но по ночам, в холоде и темноте, видел в той стороне огонь, похожий на огни Беспредельности, но ближе и теплее. Там был источник силы, противоборствующей надвигающейся опасности, он был невелик, но не боялся стоять у неё на пути. И ещё - слабыми отголосками докатывались до Ми отражённые Беспредельностью голоса, родственные тому, который ему слышался в близком источнике света и тепла. Эти голоса были очень далёкими, но именно то, что, несмотря на дальность, они всё-таки были слышны, вселяло надежду...
***
Почтальон привёз Микаилу очередной серый конверт. В нём был неприятный даже на ощупь лист шершавой бумаги с тёмными строчками слов. Микаилу сообщалось, что окружной суд вынес решение о принудительной конфискации принадлежащего ему участка земли с компенсацией ущерба и бесплатной выдачей в его пользование другого земельного участка в двадцати трёх милях от нынешнего места его поселения. Исполнение решения назначалось на завтра.
Микаил несколько раз перечитал бумагу, потом машинально сложил ее в четыре раза и убрал в конверт. Всё было кончено.
Конверт он не стал бросать, как предыдущие, в короб с растопкой, а положил на середину стола, на шелковисто выструганные сосновые доски столешницы, любовно пригнанные одна к другой и до сих пор пахнущие смолой и хвоей. Микаил сел за стол, положил на него чёрные от работы руки, и взгляд его остановился на видной из окна отвратительно рыжей стене Насыпи, нависшей чуть ли не над самой изгородью его сада, чуть ли не над крайним рядом яблонь, ветки которых были густо усыпаны завязью. Микаил видел из окна самую молодую из своих яблонь - в этом году она впервые собиралась плодоносить, на ее ветках, почти неотличимые от листвы, прятались пять темно-зеленых яблочков. К осени они разрослись бы в огромные золотые шары, полные медового сока и хрустящей мякоти. Микаил смотрел на деревце и понимал, что этого не будет. “...компенсацией ущерба...” - глухо и без выражения произнёс он вслух. В этот момент одно из яблочков оторвалось и упало на землю. Другие четыре остались висеть, выдержав порыв ветра. Дуб поскрёб по крыше жесткой лапой, и снова настала тишина, с недавних пор не нарушаемая надсадным рёвом самосвалов, подвозивших к Насыпи глину и песок. Перед тем как затопить его сад, рыжая мерзость устроила себе передышку.
Микаил поднялся и тяжёлыми шагами направился в мастерскую, открыл ящик, в котором хранил инструмент, достал из него связку белой, скользящей в руках верёвки, вышел из мастерской и долго стоял, закинув голову, глядя, как в просветах между дубовыми ветвями и летним небом летят облака. Потом он аккуратно размотал верёвку и закинул ее конец на нижнюю ветвь. Верёвка оказалась слишком лёгкой, не долетела и упала на траву. Тогда Микаил привязал конец верёвки к бруску и, перебросив через ветвь, завязал её несколькими узлами. Ему вспомнилось, что когда-то, очень давно, он делал то же самое, чтобы получились качели для его подруги. Он вспомнил, как любила она раскачиваться на сделанных им качелях, как, раскачавшись, старалась захватить босыми пальцами и сорвать на лету одуванчик и, перехватив его в руку, заложить за ухо, как жёлтый цветок сиял среди блестящих в мелькающем свете рыжих её волос... О том, что было дальше в истории их любви, Микаил вспоминать не стал.
Микаил оставил верёвку висеть привязанной одним концом к дубовой ветви, другой лежал на траве. Остальные приготовления Микаил оставил на потом, а сейчас решил заняться яблонями. Но когда он подошёл к ним с топором, ему не удалось даже замахнуться, руки словно отнялись, голова заполнилась тонким звоном и шелестом невнятных голосов, то ли детских, то ли девичьих, то ли это сгустившаяся кровь переполнила вены и от ее напряженного тока замутилось сознание. Микаил выронил топор и без сил опустился на траву под деревом, в пёструю лиственную тень... “Завтра... - подумал он, - завтра, когда взойдет солнце...”
***
Сытые, здоровые личинки тихонько копошились в своих мягких гамачках. Ми любовался ими, отгоняя ставшую привычной тревогу, и неторопливо чистил лапки, одну пару за другой, чистил усики, отдыхал от работы. Родичи стекались отовсюду, готовясь к ночлегу, в жилище становилось всё теснее, и Ми выбрался наружу.
Вечер после жаркого дня был приятно прохладным, но Ми знал, что скоро эта прохлада обернётся пронизывающим холодом, а от красиво поблескивающих капелек росы начнет со-читься ломящая всё тело сырость.
Ми выбрал место повыше, устроился на нём и поднял глаза к тающей завесе неба, за которой уже начали проступать огни Беспредельности. И чем ярче они становились, тем более внятным и громким становился голос тревоги.
В этот вечер Ми слышал и голоса надежды, но они звучали не как всегда. Дальний, состоящий из многих голосов, хор усилился и почти перекрыл голос тревоги, а ближний, одиночный, утратил полноту, в нём звучала усталость, он ослабел до тянущего душу шёпота и внезапно Ми осознал, что скоро этот голос прервётся.
Холод уже сковал тело Ми, он не мог двинуться с места, он мог только слушать, как где-то совсем рядом гибнет сила, способная противостоять надвигающейся беде. Ми ничего не мог сделать, он только глядел своими огромными глазами и Беспредельность и просил у неё помощи. Он просил помочь тому, кто умирал сейчас совсем рядом, помочь родичам, спасти маленьких, ещё не видевших солнечного света детёнышей, мирно спящих в тёмных подземных нишах, спасти лес, траву, спасти жизнь всему, что хочет жить и видеть утром рассвет и игру разноцветных искр в каплях росы на траве, на земле, такой же живой, как все остальные живые существа.
Ми понимал, что Беспредельность не видит, не слышит его, такого крохотного и слабого, по сравнению с ней, но он делал всё что мог - кричал в ночь, звал на помощь. Больше он ни на что не был способен, по крайней мере, до утра.
***
А на рассвете случилось чудо - Ми понял, что ему пришли на помощь, что опасность миновала, что лес спасён. Это спасение пришло не из Беспредельности, а от тех дальних, но мощных голосов, одержавших победу над злыми силами.
Однако ближний голос почти замер. Ми почувствовал, что его нужно спасти во что бы то ни стало. В нём забил источник решимости и он, сам не понимая, что делает, преодолел ночную скованность и пополз к жилищу будить родичей, собирать их и вести - он точно знал, куда, он был уверен, что успеет, что все они успеют, что они проснутся вовремя и что у них вместе хватит сил для помощи. И случилось невероятное - он еще не добрался до входа, а все многочисленные двери жилища открылись, и население колонии потоками полилось из них наружу. Родичи окружили Ми, те, кто первыми оказался рядом, оттирали ему онемевшие от холода лапки, возвращая им гибкость и подвижность. Отогревшийся среди ни Ми двинулся вперед сквозь траву, остальные потекли за ним. Быстро, но без суеты двигалась колония от опушки леса к тому месту, куда их вёл Ми, ведомый, в свою очередь, как маяком, слабым гаснущим голосом неведомого друга...
***
Микаил хотел, чтобы все закончилось до того, как взойдёт солнце, но заснул под утро и, когда проснулся, увидел, что оно стоит уже довольно высоко в окне среди безоблачного неба, налитого ещё не пролившейся на землю жарой. Микаил толкнул рукой дверь и вышел. Решение вело его сонной, но твёрдой рукой туда, где на ветви дуба висела прочная белая верёвка. Другого выхода у него не было. Микаил не оглядывался, чтобы не отравить последних минут видом рыжей насыпи и тонкого, темного на ее фоне ствола молодой яблони с первенцами-яблочками в ветвях.
Внезапно Микаил остановился и, широко раскрыв глаза, поставил на прежнее место занесённую для шага ногу. Трава перед ним кишела тысячами крохотных существ. Если бы он шагнул вперед, его нога по щиколотку утонула бы в их копошащемся множестве. Микаил отступил и, приглядевшись, увидел, что маленькие существа всё прибывают, что они не только заполонили всё пространство под деревом, они сплошь облепили висящую на ветке верёвку, отчего она стала не тонким белым шнуром, а страшным, шевелящимся без ветра чёрным канатом, утолщающимся с каждой минутой. Что бы ни задумал Микаил, это стало невозможным. Он почувствовал острую боль и жжение, и, поглядев вниз, обнаружил, что полчища маленьких тварей облепили ему ноги, кусают его и валятся вниз, а новые карабкаются по его ногам.
Они оставили ему путь к отступлению. Микаил отпрыгнул, стряхивая насекомых с ног, и, увидев, что они снова ползут на него, начал отходить к порогу. Он очень испугался, он захлопнул за собой дверь и заперся в доме, забыв обо всём на свете, кроме шевелящейся за дверью непонятной толпы, отрезавшей ему последнюю дорогу к избавлению. Он не мог заставить себя идти вброд через это живое, кусающееся, шевелящееся море и, когда, пересилив ужас, выглянул наружу и увидел, что насекомые исчезли, долго не решался выйти. Он забыл и ни разу в жизни потом не вспомнил, откуда взялось на нижней ветви дуба верёвочное кольцо с короткими обрывками верёвки. Если бы его спросили, кто и для чего завязал верёвку вокруг ветки тройным узлом, он не смог бы ответить, как не знал, почему у дуба такие вырезные листья...
***
Прошел месяц. Яблоки в саду начали расцвечиваться желтыми, белыми и розовыми красками, обретать глянцевитость и звонкость. Одуванчики давно отцвели, зато вот-вот должны были распуститься махровые астры...
Надсадный рёв и скрежет металла оторвали Микаила от работы в мастерской. Он вышел и, взглянув в сторону осточертевшей рыжей горы за изгородью, увидел огромную железную пасть, жрущую грунт с края насыпи. Набрав ковш, экскаватор с натугой развернул его и высыпал глину в кузов огромной машины. Самосвал отбыл с полным кузовом, а под заново наполнившийся ковш подъехал другой самосвал, точно такой же.
***
Ми выбрался наружу и отправился смешить кормилицу Лю. Он теперь часто ночевал под крышей, не желая мучиться каждую ночь от холода под великолепными, но далёкими огнями Беспредельности, он стал слишком стар для таких подвигов, хотя иногда всё же поддавался искушению побыть под её взглядами. Его личинки давно выросли и занялись работой в жилище, но к зиме нужны были запасы еды, и Ми по нескольку раз в день взбирался под самый зонтик, где среди бурых семечек сидела кормилица Лю. Ее смешливость сильно поубавилась и Ми каждый раз думал, что больше уже не получит от неё сладкого нектара, и втайне радовался этому. Уж очень она была противная на вид, эта кормилица Лю.
В КОНЦЕ ДОРОГИ НЕ ТУДА
Рассмешить кормилицу Лю было несложно: надо было подобраться к ней сзади, с того конца, где не было ядовитых зубцов, и похлопать Лю по мягкому животу.
Лю немедленно начинала хохотать, после чего выделяла искристую капельку нектара. Нужно было сразу её впитать, иначе нектар становился тусклым и горьким.
Ми прекрасно умел добывать корм, но ему не нравилось это занятие, уж очень противной на вид была эта кормилица Лю.
***
Вороны летели над головой Микаила добрых десять минут. С севера на юг, туда, где за лесом было место кормёжки - огромная свалка отбросов. Вечером они пролетят с юга на север, в сторону города, где и заночуют в одном из парков, торжественно и зловеще рассевшись в кронах деревьев. Почему они летят ночевать в городской парк, а никогда не спят на лесных деревьях, - этого Микаил не знал, да и не задумывался никогда над перемещениями серо-чёрных птиц. Однако, когда они появлялись, он бросал работу в саду и следил за воронами до тех пор, пока последняя, отставшая от других птица не превращалась в точку над горизонтом.
С тех пор, как ему было предложено переселиться в другое место, прошло немало времени, за которое Насыпь подползла почти к середине болота, отделяющего его дом от посёлка, где он покупал молоко и всё то, без чего не мог обходиться.
Конечно, его просто вышвырнут из дома, пригонят фургон, погрузят как попало его добро, а его самого возьмут под руки и силой выдворят отсюда. Дорога пойдёт по тому месту, где он жил без малого двадцать лет, его огород, его яблони утопят в рыжей глине и буром песке, его дом раскатают на бревна. Повалят, распилят и свезут вековой дуб, охранявший от града крышу и сыпавший на неё желуди перед наступлением холодов.
Всё это сделают, но он тут ни при чём, его нельзя спугнуть с места, как ворону, громкими хлопками и холостой словесной пальбой. И деньги ему не нужны - никакие деньги не заменят ему этого дома, этого дуба, этого сада, этих яблонь, знакомых ему до последней веточки, до последней трещинки на коре.
Микаил следил за тем, как громада Насыпи медленно накатывается на его жизнь и был спокоен, как человек, твёрдо стоящий на ногах и постоянно помнящий о том, что есть сила, которая хочет его смять.
Он знал, куда пойдёт по Насыпи дорога, знал, что будет сооружено в лесу, в стороне от города, пригородных посёлков и деревушек, густо рассыпанных по холмисто-болотистой равнине между городом и большим лесом, на краю которого стоял его одиночный дом, именно поэтому увещевания, посулы и воззвания к гражданской совести, которыми его пытались пронять представители власти, мало трогали его.
К нему приезжали на длинных, сверкающих чёрным лаком машинах, даже прилетали на вертолёте. Он хмуро принимал незваных гостей, хмуро выслушивал всё, что ему говорили. Иногда, если было настроение, с тем же хмуро-простодушным выражением на грубом лице он спрашивал, куда прокладывается дорога, и тогда ему принимались объяснять, что-де к строительству объекта первостепенного значения, необходимого для всеобщего процветания, всеобщего благосостояния, всеобщей безопасности, для мировой гармонии, которая сводится к равновесию сил и так далее... Он знал, что ему никогда не скажут прямо, что будут делать на том объекте, но это его не возмущало - он к этому привык. Он просто качал головой в ответ на обещания и согласно кивал в ответ на угрозы. Некоторые из приезжавших выходили из себя, но ничем не могли вывести из себя Микаила.
Потом к нему перестали приезжать, а только почтальон привозил на велосипеде бумажки с приказами явиться туда-то и для того-то. Он аккуратно расписывался в получении и совал очередную бумажку в короб с растопкой.
А Насыпь всё ближе и ближе подползала к его дому.
Ветер с севера доносил к нему визг электропил, валивших деревья, которые росли на месте будущей дороги. Он не прислушивался к этим неприятным звукам, он продолжал как ни в чем не бывало работать в саду или в самодельной своей мастерской, остругивая сосновые доски до шелковистой гладкости с таким старанием, словно от этого зависело остаться ему здесь или быть выброшенным в неизвестное пустое место - выброшенным из жизни.
Наведавшись в посёлок, он купил там моток прочного белого шнура и новый топор. Он знал, что ни от чего, ни от какого его действия ничего не зависит. И казалось - а может быть так оно и было на самом деле - это его не волновало.
***
Утро в деревьях началось как всегда с прихода света, медленно натягивающего белёсую шторку с востока на Беспредельность, в которой помигивали далёкие, очень далёкие и самые дальние из видимых огней.
С севера полетели Крылатые. Их скрипучие голоса, сперва одиночные, потом слившиеся в гвалт, а потом постепенно отдалившиеся, разбившиеся на отдельные хриплые выкрики и затухшие вдали, волной прокатились над опушкой леса, где жил Ми. Звуковая тень Крылатых повисла в тишине, завесив Беспредельность вторым небом, ещё более низким и тяжёлым, чем небо наступающего дня.
Но тут взошло Светило и сразу стало суше и теплее. Родичи Ми стали выползать наружу и приниматься за дела, а Ми, полузамерзший-полуотогревшийся, всё ещё неподвижно сидел у основания гранёного стебля, в верхних разветвлениях которого, в зонтиках белых мелких цветочков, обитала кормилица Лю.
Ми, единственный из жителей колонии ночевал под открытым небом, теснота и темнота душных галерей пугали его до такой степени, что он предпочитал окоченеть до неподвижности на вольном воздухе, а потом перенести боль возвращения к жизни, но только не лезть в живую кашу из тел сородичей, не касаться их усиков и лапок. Ми любил одиночество и простор. К сородичам он относился прекрасно, но только до тех пор, пока его не трогали. Зная об этом, жители колонии никогда не позволяли себе фамильярно трогать его усиками во время беседы, как это было принято между ними. Его уважали. Он приносил нектар - это был его долг и Ми выполнял его безупречно. Несмотря на отвращение к кормилице Лю, он каждое утро забирался к ней на высоту и добывал сладкий сок, которым в колонии выкармливали личинок - маленьких, беспомощных и смешных. Это были единственные существа, которыми Ми никогда не брезговал. Он любил их - может быть потому, что от него зависела их жизнь. Если одна из личинок умирала, Ми цепенел от горя, если же все были здоровы и весело раскачивались в своих гамачках под сводами, Ми готов был довести кормилицу Лю до полного изнеможения и приносил столько еды, что хватало полакомиться даже взрослым жителям.
Может быть, Ми от рождения был необычным существом, а может быть долгие ночи лицом к лицу с Беспредельностью обострили его чувства, но он обладал способностью далеко видеть в пространстве и во времени. Ми жил не только в настоящем, но и в будущем. Когда он забирался слишком далеко в будущее, его начинала мучить боль раздвоенности, ведь будущее представляет собой многие вероятности, но уже довольно давно Ми, превозмогая эту боль, стремился забраться в будущее как можно дальше, потому что там, на самой границе его восприятия, возникло некое зловещее образование, разрастающееся, как грозовое облако, и сулящее беду не только самому Ми, но и всему вокруг.
Опасность надвигалась с севера, оттуда же, откуда летели по утрам Крылатые. Она имела вид тяжёлой рыжей волны, глиняного оползня, под натиском которого падают деревья. Ми знал, что рыжая волна надвигается прямо на колонию и скоро затопит ее, но это было не самым страшным - жилище можно перенести в сторону, в безопасное место. Однако Ми знал, что это мало поможет, так как в более далёком, но неотвратимо приближающемся будущем должна была совершиться страшная катастрофа.
В глубине леса появится источник невидимой силы, которая начнёт пожирать всё живое вокруг себя. Пробираясь по узким тропам будущего, выбирая на развилках самые опасные направления, Ми видел, как незримая сила наползает на колонию, как спотыкаются на сводимых судорогами ножках его сородичи, как корчатся от боли и умирают от невидимой напасти его любимые личинки под сводами галерей, как постепенно колония превращается в могилу, и ветер, свистя в мёртвых ветвях, подхватывает прах и разносит его далеко-далеко, заражая ещё не тронутые смертью леса и поля.
Опасность нечем было предотвратить и нельзя было отвести. Ми чувствовал лишь два обнадёживающих сигнала из будущего. Один шёл с близкого расстояния, его источник находился всего в двух часах ходьбы от колонии. Ми никогда там не бывал, но по ночам, в холоде и темноте, видел в той стороне огонь, похожий на огни Беспредельности, но ближе и теплее. Там был источник силы, противоборствующей надвигающейся опасности, он был невелик, но не боялся стоять у неё на пути. И ещё - слабыми отголосками докатывались до Ми отражённые Беспредельностью голоса, родственные тому, который ему слышался в близком источнике света и тепла. Эти голоса были очень далёкими, но именно то, что, несмотря на дальность, они всё-таки были слышны, вселяло надежду...
***
Почтальон привёз Микаилу очередной серый конверт. В нём был неприятный даже на ощупь лист шершавой бумаги с тёмными строчками слов. Микаилу сообщалось, что окружной суд вынес решение о принудительной конфискации принадлежащего ему участка земли с компенсацией ущерба и бесплатной выдачей в его пользование другого земельного участка в двадцати трёх милях от нынешнего места его поселения. Исполнение решения назначалось на завтра.
Микаил несколько раз перечитал бумагу, потом машинально сложил ее в четыре раза и убрал в конверт. Всё было кончено.
Конверт он не стал бросать, как предыдущие, в короб с растопкой, а положил на середину стола, на шелковисто выструганные сосновые доски столешницы, любовно пригнанные одна к другой и до сих пор пахнущие смолой и хвоей. Микаил сел за стол, положил на него чёрные от работы руки, и взгляд его остановился на видной из окна отвратительно рыжей стене Насыпи, нависшей чуть ли не над самой изгородью его сада, чуть ли не над крайним рядом яблонь, ветки которых были густо усыпаны завязью. Микаил видел из окна самую молодую из своих яблонь - в этом году она впервые собиралась плодоносить, на ее ветках, почти неотличимые от листвы, прятались пять темно-зеленых яблочков. К осени они разрослись бы в огромные золотые шары, полные медового сока и хрустящей мякоти. Микаил смотрел на деревце и понимал, что этого не будет. “...компенсацией ущерба...” - глухо и без выражения произнёс он вслух. В этот момент одно из яблочков оторвалось и упало на землю. Другие четыре остались висеть, выдержав порыв ветра. Дуб поскрёб по крыше жесткой лапой, и снова настала тишина, с недавних пор не нарушаемая надсадным рёвом самосвалов, подвозивших к Насыпи глину и песок. Перед тем как затопить его сад, рыжая мерзость устроила себе передышку.
Микаил поднялся и тяжёлыми шагами направился в мастерскую, открыл ящик, в котором хранил инструмент, достал из него связку белой, скользящей в руках верёвки, вышел из мастерской и долго стоял, закинув голову, глядя, как в просветах между дубовыми ветвями и летним небом летят облака. Потом он аккуратно размотал верёвку и закинул ее конец на нижнюю ветвь. Верёвка оказалась слишком лёгкой, не долетела и упала на траву. Тогда Микаил привязал конец верёвки к бруску и, перебросив через ветвь, завязал её несколькими узлами. Ему вспомнилось, что когда-то, очень давно, он делал то же самое, чтобы получились качели для его подруги. Он вспомнил, как любила она раскачиваться на сделанных им качелях, как, раскачавшись, старалась захватить босыми пальцами и сорвать на лету одуванчик и, перехватив его в руку, заложить за ухо, как жёлтый цветок сиял среди блестящих в мелькающем свете рыжих её волос... О том, что было дальше в истории их любви, Микаил вспоминать не стал.
Микаил оставил верёвку висеть привязанной одним концом к дубовой ветви, другой лежал на траве. Остальные приготовления Микаил оставил на потом, а сейчас решил заняться яблонями. Но когда он подошёл к ним с топором, ему не удалось даже замахнуться, руки словно отнялись, голова заполнилась тонким звоном и шелестом невнятных голосов, то ли детских, то ли девичьих, то ли это сгустившаяся кровь переполнила вены и от ее напряженного тока замутилось сознание. Микаил выронил топор и без сил опустился на траву под деревом, в пёструю лиственную тень... “Завтра... - подумал он, - завтра, когда взойдет солнце...”
***
Сытые, здоровые личинки тихонько копошились в своих мягких гамачках. Ми любовался ими, отгоняя ставшую привычной тревогу, и неторопливо чистил лапки, одну пару за другой, чистил усики, отдыхал от работы. Родичи стекались отовсюду, готовясь к ночлегу, в жилище становилось всё теснее, и Ми выбрался наружу.
Вечер после жаркого дня был приятно прохладным, но Ми знал, что скоро эта прохлада обернётся пронизывающим холодом, а от красиво поблескивающих капелек росы начнет со-читься ломящая всё тело сырость.
Ми выбрал место повыше, устроился на нём и поднял глаза к тающей завесе неба, за которой уже начали проступать огни Беспредельности. И чем ярче они становились, тем более внятным и громким становился голос тревоги.
В этот вечер Ми слышал и голоса надежды, но они звучали не как всегда. Дальний, состоящий из многих голосов, хор усилился и почти перекрыл голос тревоги, а ближний, одиночный, утратил полноту, в нём звучала усталость, он ослабел до тянущего душу шёпота и внезапно Ми осознал, что скоро этот голос прервётся.
Холод уже сковал тело Ми, он не мог двинуться с места, он мог только слушать, как где-то совсем рядом гибнет сила, способная противостоять надвигающейся беде. Ми ничего не мог сделать, он только глядел своими огромными глазами и Беспредельность и просил у неё помощи. Он просил помочь тому, кто умирал сейчас совсем рядом, помочь родичам, спасти маленьких, ещё не видевших солнечного света детёнышей, мирно спящих в тёмных подземных нишах, спасти лес, траву, спасти жизнь всему, что хочет жить и видеть утром рассвет и игру разноцветных искр в каплях росы на траве, на земле, такой же живой, как все остальные живые существа.
Ми понимал, что Беспредельность не видит, не слышит его, такого крохотного и слабого, по сравнению с ней, но он делал всё что мог - кричал в ночь, звал на помощь. Больше он ни на что не был способен, по крайней мере, до утра.
***
А на рассвете случилось чудо - Ми понял, что ему пришли на помощь, что опасность миновала, что лес спасён. Это спасение пришло не из Беспредельности, а от тех дальних, но мощных голосов, одержавших победу над злыми силами.
Однако ближний голос почти замер. Ми почувствовал, что его нужно спасти во что бы то ни стало. В нём забил источник решимости и он, сам не понимая, что делает, преодолел ночную скованность и пополз к жилищу будить родичей, собирать их и вести - он точно знал, куда, он был уверен, что успеет, что все они успеют, что они проснутся вовремя и что у них вместе хватит сил для помощи. И случилось невероятное - он еще не добрался до входа, а все многочисленные двери жилища открылись, и население колонии потоками полилось из них наружу. Родичи окружили Ми, те, кто первыми оказался рядом, оттирали ему онемевшие от холода лапки, возвращая им гибкость и подвижность. Отогревшийся среди ни Ми двинулся вперед сквозь траву, остальные потекли за ним. Быстро, но без суеты двигалась колония от опушки леса к тому месту, куда их вёл Ми, ведомый, в свою очередь, как маяком, слабым гаснущим голосом неведомого друга...
***
Микаил хотел, чтобы все закончилось до того, как взойдёт солнце, но заснул под утро и, когда проснулся, увидел, что оно стоит уже довольно высоко в окне среди безоблачного неба, налитого ещё не пролившейся на землю жарой. Микаил толкнул рукой дверь и вышел. Решение вело его сонной, но твёрдой рукой туда, где на ветви дуба висела прочная белая верёвка. Другого выхода у него не было. Микаил не оглядывался, чтобы не отравить последних минут видом рыжей насыпи и тонкого, темного на ее фоне ствола молодой яблони с первенцами-яблочками в ветвях.
Внезапно Микаил остановился и, широко раскрыв глаза, поставил на прежнее место занесённую для шага ногу. Трава перед ним кишела тысячами крохотных существ. Если бы он шагнул вперед, его нога по щиколотку утонула бы в их копошащемся множестве. Микаил отступил и, приглядевшись, увидел, что маленькие существа всё прибывают, что они не только заполонили всё пространство под деревом, они сплошь облепили висящую на ветке верёвку, отчего она стала не тонким белым шнуром, а страшным, шевелящимся без ветра чёрным канатом, утолщающимся с каждой минутой. Что бы ни задумал Микаил, это стало невозможным. Он почувствовал острую боль и жжение, и, поглядев вниз, обнаружил, что полчища маленьких тварей облепили ему ноги, кусают его и валятся вниз, а новые карабкаются по его ногам.
Они оставили ему путь к отступлению. Микаил отпрыгнул, стряхивая насекомых с ног, и, увидев, что они снова ползут на него, начал отходить к порогу. Он очень испугался, он захлопнул за собой дверь и заперся в доме, забыв обо всём на свете, кроме шевелящейся за дверью непонятной толпы, отрезавшей ему последнюю дорогу к избавлению. Он не мог заставить себя идти вброд через это живое, кусающееся, шевелящееся море и, когда, пересилив ужас, выглянул наружу и увидел, что насекомые исчезли, долго не решался выйти. Он забыл и ни разу в жизни потом не вспомнил, откуда взялось на нижней ветви дуба верёвочное кольцо с короткими обрывками верёвки. Если бы его спросили, кто и для чего завязал верёвку вокруг ветки тройным узлом, он не смог бы ответить, как не знал, почему у дуба такие вырезные листья...
***
Прошел месяц. Яблоки в саду начали расцвечиваться желтыми, белыми и розовыми красками, обретать глянцевитость и звонкость. Одуванчики давно отцвели, зато вот-вот должны были распуститься махровые астры...
Надсадный рёв и скрежет металла оторвали Микаила от работы в мастерской. Он вышел и, взглянув в сторону осточертевшей рыжей горы за изгородью, увидел огромную железную пасть, жрущую грунт с края насыпи. Набрав ковш, экскаватор с натугой развернул его и высыпал глину в кузов огромной машины. Самосвал отбыл с полным кузовом, а под заново наполнившийся ковш подъехал другой самосвал, точно такой же.
***
Ми выбрался наружу и отправился смешить кормилицу Лю. Он теперь часто ночевал под крышей, не желая мучиться каждую ночь от холода под великолепными, но далёкими огнями Беспредельности, он стал слишком стар для таких подвигов, хотя иногда всё же поддавался искушению побыть под её взглядами. Его личинки давно выросли и занялись работой в жилище, но к зиме нужны были запасы еды, и Ми по нескольку раз в день взбирался под самый зонтик, где среди бурых семечек сидела кормилица Лю. Ее смешливость сильно поубавилась и Ми каждый раз думал, что больше уже не получит от неё сладкого нектара, и втайне радовался этому. Уж очень она была противная на вид, эта кормилица Лю.