Как при Сталине колокола уничтожали
После Октября 1917 года церковные колокола в России стали объектом непрерывных нападок. Против них действовало сразу два фактора - идеологический и экономический. Одним из первых советских декретов был запрещен набатный звон, чтобы исключить возможность призыва к выступлениям против большевиков. В колоколах атеистическая власть, нацеленная на промышленно-хозяйственную деятельность, увидела и вожделенный цветной металл.
Уже в 1919 году исполком Костромского горсовета просил Москву разрешить использзование колоколов национализированных монастырей для переливки в котлы для столовых. В середине 1920-х годов костромские власти приступили к реализации своего плана. В 1926 году были сняты колокола в Богоявленском монастыре. При этом причинили значительные разрушения архитектурным деталям колокольни. Чуть позднее лишилась почти всех своих колоколов звонница знаменитого Ипатьевского монастыря. При спуске самых тяжелых из них также пострадала колокольня. Это уже потом специалисты-профессионалы приноровились разбивать большие колокола прямо на колокольне или даже подрывать их на куски небольшими направленными взрывами.
Примерно в это же время псковские власти переплавили на заводе «Красный Выборжец» ряд древнейших колоколов. Среди уничтоженных колокола начала XVI века из Мирожского и Снето-горского монастырей, церкви Климента в Завеличье. Агенты Моспродцветмета, занимавшегося утилизацией колоколов, требовали снятия колоколов и с колоколен Переславль-Залесского, Успенского монастыря-музея в г. Александрове.
Свои щупальца к колоколам протянул и финансовый отдел Моссовета. Именно этот отдел возбудил в середине 1923 года вопрос о передаче в его распоряжение колоколов ликвидированных церквей. Реставраторы, узнав об этом, приняли решение: «Не возражать в принципе против снятия колоколов с сооружений, лишенных историко-художественного значения, признать необходимым согласовать каждый случай в отдельности». Но реставраторы могли защищать только то, что стояло у них на учете. А как известно, в реставрационных мастерских и музейном подотделе МОНО никогда не было списков охраняемых колоколов.
В начале атеистической колокольной войны база свободных колоколов была довольно ограничена, ибо власти могли снимать их только с ликвидированных, то есть закрытых церквей. Но с середины 1920-х годов, желая поживиться церковным имуществом, центральные власти и наркоматы стали экономически стимулировать закрытие церквей. Именно тогда появились на свет зловещие инструкции наркомфиновских подразделений «О порядке ликвидации предметов религиозного культа», «О порядке ликвидации церковного имущества» и др., по которым церковные предметы из драгоценных металлов передавались в Гохран, а историко- --художественные ценности - в музеи.
Неосвященные предметы: колокола, паникадила, бронзовые решетки, подсвечники подлежали зачислению в Госфонд и реализации. Мощным стимулом к закрытию храмов было и то, что 40 процентов вырученных от реализации сумм шло в местный бюджет. Секретными инструкциями уже тогда разрешалось уничтожать часть культового имущества. Оно превращалось в существенную статью дохода, что поощряла в свою очередь усиление атеистической политики, закрытие и сломку церквей.
В борьбу с колоколами включились и наркоматы юстиции и внутренних дел, разославшие весной 1926 года всем облисполкомам инструкцию «О порядке пользования колокольнями». Уже не церковь обладала правом колокольного звона, а местные власти получали почти неограниченные права в его регламентации. Инструкция гласила, что звон, нередко не связанный с отправлением культа, «нарушает нормальное отправление общественного правопорядка и особенно стеснительно отражается на жизни городских поселений».
Инструкция запрещала совершение набатных тревог «для созыва населения в целях возбуждения его против Советской власти», не допускалось и пользование колоколами для звона непосредственно не связанного со службами в дни великих христианских праздников - на Пасху, Рождество. Производство красного звона с употреблением большого колокола разрешалось лишь при воскресных и праздничных службах. И наконец, инструкция гласила: «При ликвидации молитвенных зданий, имеющиеся при них колокольни разбираются или же при соответствующем переустройстве приспосабливаются под противопожарные наблюдательные пункты, водонапорные башни..». Колокольни с колоколами в значительной мере отчуждались от еще действовавшего храма, а старинные традиции колокольного звона были серьезно подорваны.
Крестный час самих колоколов пришел в 1928-1929 годах. Именно в это время на церковь, ее институты, священнослужителей обрушилась волна репрессий, началась массовая сломка храмов. Дело усугублялось и тем, что наряду с воинствующими атеистами, колокола с колоколен пытались снять и хозяйственники. Страна, объявившая безудержную, не обеспеченную ничем индустриализацию, требовала и огромное количество цветного металла. Так что идеологи-атеисты, руководители промышленности, местные власти были заинтересованы в скорейшей ликвидации храмов, утилизации церковного имущества, в первую очередь колоколов.
Нельзя умолчать и о роли организованных безбожников в нагнетании антирелигиозной истерии и требованиях повсеместного запрещения звона и снятия колоколов. Инициатором этой акции Союза воинствующих безбожников (СВБ) был вдохновитель и руководитель Союза Е. Ярославский. Делая доклад на исполнительном бюро Центрального Совета СВБ «О пятилетнем плане работы безбожников» (1930 год) главный безбожник страны с удовлетворением отмечал: «Несколько лет назад мы очень робко намечали программу борьбы с колокольным звоном.
На заседании антирелигиозной комиссии даже при некотором сопротивлении со стороны руководящих товарищей мы провели постановление о том, что необходимо разработать в законодательном порядке закон, по которому в местах большого скопления рабочих и учреждений надо запретить колокольный звон, но не окончательно, а оставив колокола определенного небольшого веса, звонить в отдельные часы, запретить общий «Красный звон». Далее, по словам Ярославского, события пошли таким образом, что эта программа-минимум была сметена новыми фактами требований целых городов - Кострома, Архангельск, Ярославль, Брянск, Самара, Смоленск, где были вынесены постановления о снятии всех колоколов.
Инспирируемые центром, местные власти, трудовые коллективы фабрик, заводов принимали решения о запрещении колокольного звона и сдаче колоколов в фонд индустрализации. Соревнуясь друг с другом, областные, городские, уездные и районные власти, даже сельсоветы наперебой принимали решения о прекращении колокольного звона и снятии колоколов. Привычный православным жителям Москвы, Рязани, Владимира, сотням других городов России колокольный звон смолк на рубеже двух десятилетий. Во ВЦИКе даже рассматривались предложения о прекращении колокольного звона на всей территории Советской России.
За 1928-1929 годы только во владимирской губернии было закрыто 30 церквей, в том числе во Владимире - 9 храмов. К середине 1929 года с большинства их колокола уже сняли и сдали Рудметаллторгу на переливку. «За последние две-три недели, - с восторгом писал некий А. Сорокин в статье «Владимирские безбожники наступают», - сняли с колоколен несколько десятков колоколов. С грохотом летел 500-пудовый колокол и врезался конусом в землю… Быстро сооруженный копер поднимал грузную 20-пудовую «бабу», которая неумолимо откусывала 30- и 40-пудовые куски».
Аналогичные картины можно было наблюдать и в других городах России. Председатель Ярославского горсовета Вахрева в начале 1930 года писала Всесоюзному старосте: «По инициативе трудящихся масс г. Ярославля перед горсоветом был поставлен вопрос о снятии церковных колоколов и использовании их для промышленности. Пленум Ярославского горсовета на основе многочисленных постановлений и настойчивых требований рабочих масс 12 ноября 1929 года вынес решение о снятии церковных колоколов в городе и передаче их для нужд промышленности..». Через полтора месяца после этого Пленум горсовета вторично поднял вопрос с «категоричным требованием проведения в жизнь снятия колоколов».
Областные и республиканские газеты конца 1920 - начала 1930-х годов были заполнены резолюциями и решениями о переливке колоколов на трактора и прочие цели индустриализации. Публиковались и подсчеты, в которых обосновывалась необходимость переплавки всех колоколов, подсчитывалась реальная польза от колокольной бронзы. «Наша грандиозно растущая промышленность, - писал в 1930 году В. Шишаков, - задыхается от недостатка меди». При годовой потребности в меди в 60 тысяч тонн, утверждал автор, добыча ее составляет лишь 27 тысяч тонн.
Видно, Шишаков был силен в математике и подсчитал, что на колокольнях России находится около 250 тысяч тонн колокольной бронзы (из расчета от 5 до 6 тонн в среднем на каждый храм, которых в стране 45 тысяч). Ничтожный, по словам автора, город Кашин потенциально мог дать большое количество колоколов со своих 36 церквей, а лишь два самых больших колокола Троице-Сергиевой Лавры обогатили бы промышленность СССР сразу почти на 100 тонн! Правда, Шишаков жаловался на то, что «стихийное массовое движение за прекращение колокольного звона, охватившее СССР, не везде встретило достойную поддержку со стороны местных органов».
Но немало было и примеров, на которые должна была «равняться» Советская Россия. Впереди шел Сталинградский округ, который сдал на переливку в конце 1929 года 90 тонн колоколов (с 15 городских церквей). По-боевому действовал и Архангельский горсовет, запретивший особым постановлением колокольный звон и возбудивший ходатайство о снятии колоколов (через пару лет тот же горсовет примет по примеру москвичей решение о сломке кафедрального собора и строительстве на его месте Дома Советов). Более оперативно решали эту проблему самарские власти, которые уже к середине января 1930 года сняли колокола со всех храмов города, чтобы вырученные от реализации деньги (300 тыс.) направить на постройку Дворца культуры.
В 1929 году издательство «Атеист» выпустило тиражом в 10 тысяч экземпляров книгу «Церковные колокола на службе магии царизма». Хотя автор ее, бывший профессор богословия В. П. Гидулянов, собрал довольно большой фактический материал по истории колоколов, книга носила сугубо атеистический характер. Редакция предупреждала в начале книги: «С каждым годом насильнический звон этот становится все тише и тише. Наступило время, когда церковные колокола должны окончательно замолчать по всей земле СССР - безоговорочно уступив место трудовым фабрикам и заводским гудкам. Сегодняшним делом, - указывал неведомый автор предисловия, - именно делом активных безбожников, по нашему убеждению, должно быть дело передачи огромнейшего количества ценного металла - колоколов (все еще работающих у нас на пользу эксплуататорских классов) - кузнецам декретированного пятилетнего плана, поднятия нашей, советской промышленности».
Гидулянов предложил и свои методы подсчета веса всех колоколов по губерниям. Он оказался в отличие от Шишакова, требовавшего немедленной переливки колоколов, более предприимчивым. «Валюта нам еще дороже», - писал Гидулянов, указывая на то, что в Англии и в других странах имеются любители звона, готовые хорошо заплатить за колокола. «Наиболее целесообразным выходом для ликвидации у нас уникальных колоколов является вывоз их за границу и продажа их там наравне с другими предметами роскоши, искусства и т. д».
Ну, а не уникальные колокола, по Гидулянову, можно было и пустить на переплавку, развивая для этого электролитическую промышленность, способствующую получению химически чистой красной меди.
Запрещение колокольного звона и настоящее преследование колоколов стало признаком хорошего тона. Недавно любимые на Руси колокола с их прекрасной формой и звучанием превратились в объекты ненависти и нападок. «Колокола причиняют, - жаловался В. Шишаков, - огромные помехи нормальному течению занятий в учреждениях, учебных заведениях, больницах и т. п… Колокольный звон временами буквально раздирает уши». Колокольный благовест стал внезапно мешать больницам, заводам и фабрикам, школам, руководство, а иногда и коллективы которых начали жаловаться в адмотдел Моссовета. Каждая такая жалоба нередко приводила к закрытию храма и снятию колоколов.
Музейный отдел Наркомпроса в этих невыносимых условиях постоянно шел на уступки. Если по циркуляру 1927 года допускалась переплавка колоколов XIX-XX веков, то с разрешения Главнауки в 1930 году охранялись лишь отдельные выдающиеся колокола.
Россия катастрофически быстро теряла свое колокольное богатство. Особенно ощутимы были изъятия колоколов из исторических монастырей и храмов старинных городов. В 1929 году сняли громадный 1200-пудовый колокол с Костромского кафедрального собора и перелили его на Тульском литейном заводе. Летом 1931 года госфондовой комиссии Ивановской промышленной области были переданы многие колокола Спасо-Евфимьева, Ризоположенского, Покровского монастырей древнего Суздаля. На колокольнях этих обителей и приходских храмов оставили лишь небольшие колокола XVI- XVII веков.
Уничтожение колоколов в Москве нередко совпадало с разрушением колоколен. В 1920-е годы были сняты и перелиты колокола с ломавшихся по указанию Моссовета колоколен Заиконоспасского, Покровского, Никитского монастырей.
Одним из тех, кто пытался препятствовать сломке московских колоколен и уничтожению колоколов был известный композитор и специалист по колокольному звону К. К. Сараджев. Этот крупнейший знаток всех колоколен и колоколов Москвы и Подмосковья предложил властям сохранять колокольни и устраивать на них колокольные концерты. «Колокола, - писал в Антиквариат К. Сараджев, - представляя из себя величайшую художественно-музыкально-научную ценность, они никак, ни под каким видом не должны быть подвержены уничтожению». Письма в защиту колоколов К. Сараджев направлял в Москоммунхоз; в административный отдел Моссовета.
В числе лучших по звучанию московских колоколов композитор отмечал колокола Сретенского монастыря, на которых нередко и сам играл. Это, видно, раздражало многих ответственных работников наркоматов. Один из них, Н. С. Попов, известный борец с московской стариной, писал в 1927 году председателю Моссовета К. Я. Уханову: «Во дворе как раз в этом месте, где стоит эта чертова часовня, где гуляют только кошки и мыши, стоит еще колокольня, где сумасшедший какой-то профессор выигрывает на колоколах разные божеские гимны..». Призыв Попова с его по-коммунистически прямыми характеристиками был понят, и в 1928 году Москоммунхоз снес колокольню и старые постройки Сретенского монастыря. Замечательные по звуку колокола сохранились, правда, музейным отделом Наркомпроса.
Одна за другой исчезали высокие колокольни первопрестольной, придававшие неповторимый облик древней столице. После недолгой борьбы Моссовет убедил Наркомпрос отдать на слом одну из самых высоких и стройных колоколен - Симонова и Андроникова монастырей. Почти равная по высоте Ивану Великому величественная колокольня Симонова монастыря с 1835 года была отлично видна всем подъезжающим к столице по Курской и Рязанской железным дорогам. В мае 1929 года Главнаука согласилась на слом этой колокольни как «не имеющей историко-археологического значения».
А уже через неделю колокола с этой колокольни были забронированы за Особой частью Госфондов. Сдаче по особому акту подлежали 11 колоколов (в том числе и самые большие весом в 1000, 750,300 пудов и т. д.). Причем, самые большие колокола относились к XVII веку и имели историческое значение. Тогда же была определена цена - по 15 рублей за пуд (всего на сумму более 32 тысяч рублей). В июле 1929 года с разбираемой колокольни колокола передавались Рудметаллторгу, который должен был перечислить на счет музейного подотдела МОНО 60 процентов их стоимости.
Искус разрушения колоколен Москвы был понятен: отделы Моссовета получали огромное количество кирпича и строительного материала. Но главное, конечно, заключалось в колокольной бронзе. Ведь только два самых больших колокола, снятых с пятиярусной колокольни Андроникова монастыря, дали более 1200 пудов цветного металла. Поистине драматическими можно назвать события, происходившие в крупнейших подмосковных монастырях. Казалось, устройство в них в первые годы советской власти историко-художественных музеев должно было гарантировать неприкосновенность их замечательных по звону огромных колоколов. Но случилось как раз наоборот.
Музейное дело в 1920- 1930-х годах в значительной степени было лишено бюджетного финансирования и подпитывалось спецсредствами. Немалая часть этих средств складывалась за счет распродажи так называемого «немузейного имущества», попросту говоря имущества монастырей, состоящего из предметов XIX-XX, а иногда и XVIII веков. Таковы были циничные требования финансовых органов, отражавшие позиции государства в отношении национального достояния. Приоткроем же эту, неизвестную общественности, страницу деятельности финансовых органов и музеев того времени, которым реализация церковных колоколов давала весьма ощутимые средства.
Еще в 1926 году Волоколамский уездный финотдел «положил глаз» на 16 колоколов Иосифо-Волоколамского монастыря, среди которых были и 500-, 250-пудовые, отлитые в 1712 году. В июле 1929 года в числе утилизованного имущества были сданы на переплавку первые три колокола весом 133 пуда. Далее дело пошло скоро и к 1931 году все монастырские колокола перешли в распоряжение Рудметаллторга.
В январе 1930 года по распоряжению окружных финансовых органов и МОНО руководство Саввино-Звенигородского художественно-исторического музея приступило к организации съемки колоколов с высокой старинной монастырской колокольни. Снятие было начато 15 января рабочими Рудметаллторга. Большие колокола во избежание порчи колокольни были разбиты на месте и сброшены. На земле оказались обломки колоколов XIX века весом до 800 пудов. Несмотря на просьбу музея сохранить для экспозиции кесарийский колокол 1781 года, Рудметаллторг забрал и его. На колокольне был, правда, оставлен славящийся своим звоном большой колокол 1667 года и небольшой часовой 1636 года. К сожалению, в начале Великой Отечественной войны при неясных обстоятельствах был разбит и уничтожен этот большой колокол весом более 2 тыс. пудов. В 1931 году Рудметаллторг забрал и 750-килограммовый. колокол из бывшего Саввинского скита.
Еще более трагической была история гибели знаменитых колоколов Троице-Сергиевой Лавры. Колокола на величественной 87-метровой лаврской колокольне поражали своей величиной и искусством колокольного литья. Самый большой - Царь-колокол, отлитый по указанию Елизаветы в 1748 году был самым большим колоколом России (после двух кремлевских). Огромные размеры и вес имел также Воскресный или Карнаухий колокол (1270 пудов), отлитый знаменитым Ф. Маториным в 1683 году и названный так за то, что не имел медных отливных ушей.
Полиелейный (Годуновский) колокол весом 1850 пудов был отлит при царе Борисе Годунове в 1650 году. Самым же старым колоколом лаврской звонницы были колокол Славословной (Лебедок) весом 625 пудов 1594 года и небольшой 20-пудовый Никоновский, отлитый еще в 1420 году при игуменстве Никона. Художественно-историческое значение имели небольшие колокола 1598, 1649, 1662 года, большие Панихидный (1796 г.), Вседневный (Переспор) 1780 г. и другие. По распоряжению Главнауки в середине ноября 1929 года музейные работники Сергиевского музея с рабочими Рудметаллторга стали готовить к съемке Царь-колокол и 6 других крупных колоколов за исключением некоторых наиболее древних.
Музейщики, правда, никак не соглашались на уничтожение Воскресенского Карнаухого) колокола, отлитого в XVII веке. Завидную настойчивость проявили руководители Московского окружного финотдела (Барышев, Свет), потребовавшие от Главнауки снятия и Карнаухого, обосновывая это и тем, что «помимо этого колокола в Лавре есть еще 3 колокола конца XVII века». Уже в конце ноября 1929 года заведующий музейным подотделом МОНО Клабуновский дал разрешение Рудметаллторгу на снятие Карнаухого.
За гибелью гордости России - колоколов первой на Руси обители Троице-Сергиевой Лавры следили многие. Иллюстрированные печатные официозы типа «Безбожника», «Безбожника у станка», «Огонька» и другие печатали фотографии низверженных четырехтысячпудового Царь-колокола, а также Карнаухого, Годуновского и улыбающихся победителей на них. Приведем дневниковые записи писателя М. Пришвина, бывшего свидетелем этой трагедии:
«11-го (января 1930 г.) сбросали Карнаухого. Как по-разному умирали колокола. Большой Царь, как Большой доверился людям в том, что они ему ничего худого не сделают, дался, опустился на рельсы и с огромной быстротой покатился. Потом он зарылся головой глубоко в землю. Толпы детей приходили к нему и все эти дни звонили в края его, а внутри устроили себе настоящую детскую комнату. Карнаухий как будто чувствовал недоброе и с самого начала не давался, то качнется, то разломает домкрат, то дерево под ним трескается, то канат оборвется. И на рельсы щел неохотно, его потащили тросами… Когда он упал, то и разбился вдребезги. Ужасно лязгнуло, вдруг все исчезло: по-прежнему лежал на своем месте Царь-колокол и в разные стороны от него по белому снегу бежали быстро осколки Карнаухого».
Еще более поразила М. Пришвина смерть Годуновского колокола, сброшенного с колокольни в конце января 1930 г. Пришвин увидел в этом акте смерть не гигантского куска металла, а одушевленной личности. В конце 1930 г. писатель сделал запись в дневнике: «Приближается годовщина уничтожения Сергиевских колоколов. Это было очень похоже на зрелище публичной казни». А еще ранее он писал в редакцию журнала «Октябрь»: «Месяц тому назад я был свидетелем гибели редчайшего, даже единственного в мире музыкального инструмента расстреллевской колокольни: сбрасывались величайшие в мире колокола Годуновской эпохи. Целесообразности не было никакой в смысле материальном: 8 тыс. пудов бронзы можно было набрать из обыкновенных колоколов. С точки зрения антирелигиозности поступок не может быть оправдан, потому что колокола на заре человеческой культуры служили не церкви, а общественности..».
Но «мрачный фанатизм», который, по словам самого М. Пришвина, живет в сердцах многих представителей власти, уже невозможно было остановить. В архивах МОНО сохранился рукописный список 1930- 1931 годов, подводящий итоги этапа антиколокольной компании. Согласно этому списку Рудметаллторгу в итоге были сданы из Троице-Сергиевой Лавры 19 колоколов весом 8165 пудов, причем находящемуся в монастыре Сергиевскому музею были оставлены лишь небольшие колокола 1420, 1598 и 1649 годов и др. Этот документ гласил, что из Симонова, Серпуховского Владычного, Страстного, Волоколамского монастырей были сняты все колокола.
В прославленном Воскресенском Новоиерусалимском монастыре были ликвидированы все колокола, за исключением одного XVII века. Лишь московские Донской и Новодевичий монастыри только готовились к сдаче колокольной дани прожорливому Молоху социалистической индустрии. Кстати, колокола были только частью утилизованного монастырского имущества среди общего потока в виде паникадил и подсвечников, церковных серебряных сосудов, позолоченных куполов, иконостасов и киотов, многочисленных церковных облачений, покровов и проч.
В отличие от музеев-монастырей, опустошенных в 1929-1930 году процесс ликвидации колоколов приходских храмов в Москве и других регионах России растянулся на ряд лет. Но повсюду период конца первой - начала второй пятилеток стал роковым для большинства колоколов России.
Москва, пожалуй, понесла наиболее страшные потери, т. к. именно на московских колокольнях находилось множество больших старинных овеянных легендами колоколов. Только за 1928-1930 годы было ликвидировано около 80 храмов, колокола которых были вскоре перелиты. А в начале 1930-х годов в столице ежегодно закрывалось 35-50 храмов. А ведь с каждого ликвидированного храма хозяйственники вывозили по нескольку тонн колоколов и цветного металла в виде подсвечников, паникадил, хоругвей, купелей, бронзовых решеток и проч. Некоторые известные московские храмы сразу давали огромное количество колокольной бронзы. Так, с закрытой в 1929 году церкви Вознесения на Большой Серпуховской было снято 14 колоколов весом более 17 тонн, из известного большого замоскворецкого храма Св. Екатерины агенты Рудметаллторга вывезли колоколов общим весом более 21 тонны, закрытая в 1930 году церковь Алексия Митрополита на Коммунистической улице «дала» более 10 тонн колокольной бронзы, и т. д.
Специалисты из реставрационных мастерских пытались отстоять от уничтожения хотя бы самые замечательные колокола. В 1931 году при утилизации колоколов церкви Троицы в Никитниках реставраторам удалось уговорить оставить три небольших колокола (из 9) XVII века. Но когда летом 1931 года встал вопрос о судьбах 11 колоколов с орнаментом середины XVIII века, находившихся на колокольне Златоустовского монастыря в Москве, реставраторы довольно спокойно дали «добро» на их утилизацию.
Однако далеко не все колокола шли на переплавку. Наркомфин, вероятно, прислушался к рекомендациям проф. Гидулянова о выгодах продажи уникальных колоколов за границу. «За последнее время, - указывали руководители МОНО в 1931 году, - появляются требования на колокола со стороны антиквариата Госторга. Требование это необходимо поддержать».
Именно поэтому был в 1930-1931 годах спасен от переливки уникальный по своей музыкальности набор колоколов (около 400 пудов) Сретенского монастыря. Тогда же сами музейщики рекомендовали передать этот набор одному из оперных театров или антиквариату. Видимо, тогда Сретенские колокола, на которых любил играть К. Сараджев, и были проданы в Англию, и их прекрасный звон можно и сегодня услышать в Оксфорде. Кстати, благодаря активности ряда театров в деле приобретения колоколов, несколько этих замечательных памятников оказались в безопасности.
Недавно именно Академический Художественный театр вернул колокол, изъятый в начале 1930-х годов с высокой колокольни старообрядческого Рогожского кладбища. На самый же большой 16-тонный колокол этой звонницы в 1933 году претендовал Большой театр. Однако, когда театралы замешкались, их обошел электромашиностроительный завод «Динамо», директор которого настойчиво просил культовую комиссию Президиума ВЦИК отдать им этот колокол. «Управляемый мною завод, - писал в прошении директор завода, - стоит перед полной угрозой срыва февральской программы из-за отсутствия цветных металлов для производства бронзовых отливок по целому ряду срочных и особо важных заказов (вкладыши бронзовые к электровозным моторам Сурамского перевала, вкладыши моторов для заводов черной металлургии, бронзовых венцов для червяков электролебедок для оборудования судов и т. д.)» Что значили церковные колокола в годы свершения великих утопий по сравнению с вкладышами, бронзовыми венцами и червяками электролебедок! Видимо, и этот 16-тонный колокол разделил незавидную судьбу тысяч московских колоколов.
Но кое-что удалось захватить и Большому театру. В августе 1932 года культкомиссия Президиума ВЦИК постановила передать «во временное и безвозмездное пользование» 21 колокол общим весом 421 пуд с храмов, расположенных на Немецком рынке, у Курского вокзала и на Лубянской плошади».
Весьма своеобразное применение части московских колоколов нашли в 1932 году, когда Наркомпрос РСФСР обратился во ВЦИК с просьбой предоставить ему возможность использования 100 тонн церковных колоколов 8 церквей для отливки бронзовых горельефов при отделке нового здания библиотеки имени В. И. Ленина. Как известно, эта новостройка специальным постановлением МК ВКП (б) и Моссовета была признана ударной и должна была завершиться к 16-й годовщине Октября, а парадный его корпус по Моховой улице к 1 мая 1933 г. В 20-х числах августа 1932 года Комиссия по делам культов (Смидович, Орлеанский) обратилась в Секретариат Президиума ВЦИКа с поддержкой просьбы Наркомпроса.
В архиве комиссии по делам культов сохранилась копия секретной повестки дня заседания секретариата ВЦИК от 5 сентября 1932 года, в которой записано: «2. Ходатайство Наркомпроса РСФСР о представлении ему возможности использовать для осуществления бронзовых горельефов при отделке и облицовке здания публичной библиотеки СССР колокола со зданий церквей г. Москвы: Иакова по Яковлевской, Николая в Курицкой, Николая в Кленниках, Воскресения и Успения на Остоженке и Николая на Студенцах». Неизвестно, рассматривалась ли на заседании эта повестка дня, но горельефы вскоре появились в большом количестве и кто знает, вполне возможно, что немые изображения великих деятелей мировой культуры отлиты из звонких московских колоколов.
Колокола стали любимым «лакомством» для местных властей, наркоматов и ведомств. В начале 1930-х годов уже практически был утрачен контроль над этим процессом, что вызвало беспокойство даже в комиссии по делам культов, которая за подписью ее председателя, заместителя председателя Президиума ВЦИК П. Смидовича отправила в мае 1933 г. на места циркуляр «По вопросу регулирования колокольного звона и снятии колоколов..». В циркуляре признавались большие ошибки, допущенные в этой области. Комиссию волновало то, что местные органы допускают изъятие колоколов беспланово до решения вышестоящих органов. «Этот ценнейший вид металла, вместо зачисления в госфонд и передачи металлому нередко использовался местными органами по своему усмотрению». Циркуляром предусматривалось в трехмесячный срок учесть все колокола по всей территории РСФСР.
Этому предшествовало секретное заседание 26 мая 1933 года комиссии по культам при Президиуме ВЦИК, на котором присутствовали идеологи атеистической политики: Смидович, Красиков, Олещук (Союз воинствующих безбожников) и др., а также представители Наркомфина, треста Металлома. Главным вопросом повестки дня было определение порядка заготовок колокольной бронзы. Решение было весьма красноречивым: «Разрешить комиссиям культов при ЦИКах АССР, край- и облисполкомах передавать через особые части по госфондам Металлому согласно его плану исполнения постановления СТО от 14 мая сего года о заготовке колокольной бронзы в количестве 6300 тонн в 1933 году и в частности о заготовке во II квартале 2300 тонн (из общего количества) колоколов молитвенных зданий в местностях, где воспрещен колокольный звон». Отныне вопросы запрещения звона решались рай- и горисполкомами с последующим утверждением культкомиссией.
Это решение и составленный на его основе циркуляр фактически выносили смертный приговор церковным колоколам. Каждая республика и область, в зависимости от учтенной колокольной бронзы получала ежегодную и ежеквартальную разверстку на заготовку колокольной бронзы. Как это реально воплощалось в жизнь, можно проследить на примере Москвы. Уже в середине 1933 года президиум Моссовета и горисполкома, заслушав майское решение культкомиссии постановил: «Разрешить передать Металлому через особую часть по госфондам Мосгорфинотдела, согласно постановления СТО от 14 мая 1933 г. 252 тонны колокольной бронзы с церквей по г. Москве, где прекращен колокольный звон, согласно прилагаемого списка».
В списке значилось 20 московских храмов, обреченных на расставание со своими колоколами. Так, с храма Василия Кесарийского на Тверской должны были снять 45 тонн колоколов, Адриана и Натальи на Мещанской - 16 тонн, Никиты на Карла Маркса - 15, Воскресения на Малой Бронной - 25, Воскресения на Ваганьковском кладбище - 15 тонн и т. д. Ответственность за выполнение постановленияя возлагалась на Уполномоченного Наркомата при Моссовете Легенченко.
В течение нескольких лет плановым порядком было уничтожено почти все, что Православная Русь трепетно отливала несколько веков. В самом начале 1930-х годов в литейные печи было отправлено более 100 колоколов с колоколен древнего Новгорода, такая же судьба постигла и почти половину колоколов Московского Кремля. В Подмосковье и повсюду в других областях были посланы особые бригады по съемке колоколов, имевшие карты «зачистки» прикрепленных к ним районов. Руководил всем этим действом Государственный трест по заготовке и переработке и снабжению металлоломом («Металлом»), главная контора которого располагалась в Москве на улице Огарева.
Но далеко не везде снятие и разбивка колоколов происходили спокойно и безболезненно, о чем свидетельствуют сотни жалоб, поступавших во ВЦИК от верующих всей России. Нередко снятие колоколов было похожим на описанное верующими с. Воскресенского в октябре 1933 года, когда председатель местного сельсовета заявив, что не считает нужным предъявлять решение о съемке колоколов, влез на колокольню с приглашенным мастером, «перебил все колокола на части и сложил в кучу, перебитые части не взяты и до сих пор».
Иногда подобные святотатства заканчивались трагедиями. Так, по донесению и. о. зам. прокурора. РСФСР Куприянова 29 июня 1937 года по предписанию Гусевского райисполкома Ивановской области бригада рабочих областного «Цветметаллолома» приступила к снятию колоколов с церкви села Губузово. По словам прокурора, у церкви собралась толпа в 300 человек, которая отобрала у рабочих инструменты, нанесла побои и оскорбления председателю сельсовета Кургузову, звонила в набат, разослала посыльных в другие села. Власти арестовали 6 человек, из которых пятеро были женщины. Но больше всего возмущало прокурора то, что на следующий день в этой деревенской церкви произошло чудо - самопроизвольно зажглись несколько лампад.
Ивановская область, как и другие регионы центра России, была к тому времени основательно «вычищена». Так, по донесению в Москву секретаря Ивановского облисполкома, остаток колокольной бронзы определялся по области в 1 тысячу тонн.
После тех страшных событий прошло восемь десятилетий, но трагедия смолкнувшего голоса Православной Руси еще долгие годы будет сказываться на возрождаемой церковной жизни. Можно восстановить разрушенные здания храмов по фотографиям, изготовить паникадила, лампады и купели, наконец, можно, наверное, отлить и колокола внешне напоминающие старые. Но ведь главное в колоколе - его звон, а до нашего времени почти не сохранились ни записи звонов (их тогда не делали), ни многие тонкие секреты мастеров, придававших при отливке колоколам неповторимое звучание, рождавшее у верующих благоговейное и трепетное отношение к храму и службе.
В старину при эпидемиях и страшных морах, неурожаях и прочих бедствиях предписывалось непрерывно звонить в церковные колокола. Долгое время это считалось обычными предрассудками. Недавно же в печати были опубликованы результаты научных исследований, согласно которым тембр и частота колокольного звона влияет на весь живой окружающий нас мир. Издавна было замечено, что его боятся низшие животные: мыши, крысы, ряд насекомых. Не вынося этого звука, многие переносчики болезней убегают подальше от колокольни и населенного пункта. Очистительный звук благовеста и трезвона оказывает благое воздействие и на людей. Не случайно его так любили наши предки.
Парадоксы чудит наша история - 80 лет назад Сталин уничтожал Церковь, а сейчас находятся среди нас те, которые преклоняются и молятся ему как Богу.
Разве это не кощунство?