Молодежная политика. 6
Оригинал взят у sg_karamurza в Молодежная политика. 6
6. Воздействие реформы на молодежь
Период 1988-1999 гг. был временем радикальной трансформации всего жизнеустройства России. Этим определялись изменения в сознании, поведении и других состояний молодежи.
Вот краткий образ этой трансформации образа жизни, данный социологами (2010 г.):
«Общий вектор происшедших изменений - активное расширение зоны действия норм негативных и сужение позитивных. Так, в 8,4 раза уменьшилась доля микросред, в которых почти все люди уверены в завтрашнем дне, и в 2 раза стало меньше тех, в ближайшем социальном окружении которых также почти все стремятся работать как можно лучше. На 40% сократилась доля микросред, состоящих в основном из людей отзывчивых, всегда готовых прийти на помощь. Напротив, в 4,4 раза стало больше людей, в ближайшем социальном окружении которых почти все озабочены исключительно собой, личным благополучием. В 3 раза возросла доля микросред, состоящих из пьющих людей, в 1,4 раза доля, где спиртными напитками злоупотребляет большинство. В ближайшем социальном окружении, зараженном националистическими предрассудками, сегодня живет более чем в 3 раза больше людей, нежели в 1981-1982 гг.
Все это признаки явной деструкции социальных отношений, масштабы которой достаточно хорошо видны из сравнительного анализа характера социального окружения людей в советское и нынешнее время. Отчетливо видна тенденция замены благоприятной для нормального человека социальной среды на неблагоприятную, паразитически-эгоистическую, агрессивно-враждебную…
Лидирующие в советское время базовые традиционные ценности, на которые ориентировалась основная масса населения, заняли сегодня позиции аутсайдеров, поскольку доля людей их разделяющих, уменьшилась в 3 раза, а доля тех, кто разделяет либеральные ценности, напротив, возросла в 8 раз. В 1,5 раза возросла и группа, объединяющая людей, разделяющих и традиционные и либеральные ценности одновременно…
Социальное настроение и самочувствие. Исследования свидетельствуют об отрицательной динамике этих показателей образа жизни по сравнению с 1982 годом. Если в советское время были неудовлетворены своей жизнью только 2% респондентов, то в настоящее - 29,8%, а уверены в завтрашнем дне 90 и 30% соответственно» [65].
Крах СССР и катастрофическая реформа заставили всех искать способы адаптироваться к аномальным условиям жизни. Молодежь, входящая в общественную жизнь, представляет собой общность, которая с наибольшей активностью и разнообразием изучает возможности. Адаптация к неизученной и нестабильной социальной системе заставляет молодежь быть конформистами и следовать противоречивой шкале ценностей, хотя у всех есть заветное ядро принципов.
Например, директор Института социологии РАН М.К. Горшков привел такое наблюдение (2014): «Толерантность к неравенствам как таковым и их различным типам ярче выражена именно среди молодежи. Однако даже в среде нового молодого поколения со значительным перевесом преобладает оценка несправедливости неравенств в сферах образования и здравоохранения. В связи с этим есть основания утверждать: в ближайшие 15-20 лет межгенерационная динамика качественно не изменит картину восприятия неравенств российским населением» [23].
Но «толерантность к неравенствам» у молодежи - переходное состояние, юношеская вера в свои силы с годами разбивается о факты. Миллионы молодых людей, особенно учащаяся молодежь, зарабатывают себе на жизнь «по-бразильски» - перехватывая время от времени случайную, краткосрочную работу без каких-либо социальных гарантий. Такой тип заработка у многих продолжается и после окончания учебы - это приходится перетерпеть. Но траектория реформы заводит общество в тупик, где рушатся надежды большой части бедной молодежи. Речь идет о том, что стали твердеть институты новой сословности, которые блокируют почти все социальные лифты.
Н.Е. Тихонова в 2014 г. сделала фундаментальный вывод: «Спустя 15 лет, в 2013 г., набор факторов самооценки социального статуса заметно изменился. На первом месте оказался статус родительской семьи. Это свидетельствует о всё большей межгенерационной консервации статусов в современной России, закрытии в ней “лифтов” социальной мобильности…
В 1990-е гг. для того, чтобы занять определённую статусную позицию во вновь возникшем частном секторе, решающими оказывались личные, а зачастую - и личностные характеристики. Сейчас же на вероятность занятия той или иной статусной позиции в большей степени влияет происхождение» [26].
Поразительно, что и обществоведы, и политики игнорировали этот вывод социологов. Ведь сказанное можно понять, что реформа на данный момент сошла с рельсов и социализма, и капитализма - она сорвалась в колею архаической квазифеодальной модели. «Толерантность к неравенствам» у молодежи увянет.
Культурная травма вызвала душевный разлад у большинства граждан. В начале 1990-х годов 70% относили себя к категории «людей без будущего», а молодежь была полна надеждами. Летом 1998 года (до кризиса) на вопрос «Кто Я?» 38% ответили: «Я - жертва реформ» (в 2004 году таких ответов было 27%).
Привычная картина мира для большинства населения сдвинулась, более или менее, в хаос. Эта неопределенность охватила и молодежь. Надо учитывать эту картину, которая сложилась за 1990-е годы: «Уже в начале 2000-х произошла атомизация общества, утрата населением традиционных форм солидарности, коллективизма. На общественное настроение, возникшее после 1990-х, оказали решающее влияние даже не материальные потери, как бы они ни были велики, а обман… Ограбление со временем может забыться, но публичное унижение - глубокий психологический шрам, который постоянно напоминает о себе. Как писал в этой связи М. Вебер, "нация простит ущемление ее интересов, но не простит оскорбление ее достоинства". Проведенное в мае 2011 г. исследование по общероссийской репрезентативной выборке ИС РАН под руководством М. Горшкова показало: доля россиян, которые считают, что реформы были проведены во благо страны, по-прежнему исключительно мала - всего 6%.
Решение задачи по индоктринированию массового сознания, как показывает практика, в условиях атомизированного общества, усталого и безразличного населения, и отсутствия сколько-нибудь серьѐзной оппозиции для нынешней авторитарной власти, не представляет каких-либо трудностей. Общество постепенно отучили размышлять. Эта усиливающаяся тенденция принимается без возражения и им самим, так как осознание происшедшего приводит к глубокому психологическому дискомфорту. Массовое сознание инстинктивно отторгает какой-либо анализ происходящего в России» [12].
Вот как описывают тот общий фон, на котором происходила социализация молодежи в годы реформ: «Складывается еще одно противоречие сегодняшней России. С одной стороны, сформировалось поколение людей, которое уже ничего не ждет от властей и готово действовать, что называется, на свой страх и риск. С другой стороны, происходит индивидуализация массовых установок, в условиях которой говорить о какой бы то ни было солидарности, совместных действиях, осознании общности групповых интересов не приходится. Это, безусловно, находит свое отражение и в политической жизни страны, в идеологическом и политическом структурировании современного российского общества» [54].
В такой неопределенной и турбулентной среде возникают риски, страхи и фобии, в результате - массовый стресс. Наблюдения фиксируют такое состояние молодежи: «В возрастном отношении наиболее тревожными оказались две полярные группы. Одна из них - молодежь до 21 года, среди которых к группе высокотревожных были отнесены большинство (52%). По всей видимости, у них тревожность связана с одним из самых ответственных жизненных периодов, когда закладывается будущее человека, определяются его профессиональные перспективы. Другая возрастная группа, отличающаяся повышенным уровнем тревожности - люди предпенсионного возраста, т. е. 51-60 лет (48% тревожных)» [43, с. 129].
В поисках новой, пусть временной, картине мира молодежь рассыпается на множество субкультур, как всегда в периоды глубоких кризисов возникали секты, суеверия и погружения в мистику и мракобесие. Это - продукт атомизации общества и саморефлексия - разговор «сам с собой» или в малых группах. Вывод социологов такой (2010): «Саморефлексия в обществе с многочисленными рисками, на наш взгляд, является вполне естественной защитной реакцией на социальную нестабильность, попыткой в меру имеющихся возможностей сконструировать собственную модель социокультурного пространства путем приватизации его отдельных составляющих. Это могут быть символы, мифы, территория, средства модификации физического и духовного состояния человека (наркотики, некоторые виды музыкальной культуры, какие-либо специфические практики), сверстники.
Рефлексия, выраженная в форме “атомизации”, предполагает построение индивидуальной модели социокультурного пространства путем его своеобразного “свертывания”. Обычно такая стратегия реализуется вследствие гиперболизации конфликта с окружением, его переноса на социум в целом. При этом конфликт, который может иметь различные источники, приобретает в сознании субъекта ценностно-ролевой характер и, как следствие этого, ярко выраженную тенденцию к эскалации…
Заканчивается период эйфории от стабилизации российского общества и государства в 2000-е гг. Все более сказывается влияние глобального и внутреннего кризиса. Нерешенность ряда ключевых проблем общества (экстремальная социальная поляризация, существенные масштабы депривации, структурная слабость экономики, коррупция и др.) являются значимыми предпосылками как для позитивной, так и для негативной консолидации молодежи» [7].
Саморефлексия и конформизм - инструменты защиты молодежи. Но в то же время релятивизм норм и принципов разрушает иммунитет от социальной болезни - аномии (безнормности). Это - сознательное нарушение устоявшихся правовых и нравственных норм, утрата чувства принадлежности к обществу. Дезинтеграция общества и аномия - две стороны одного процесса. Вот формула: «Аномия есть тенденция к социальной смерти; в своих крайних формах она означает смерть общества».
Едва ли не главный удар, который реформа нанесла России во всех ее сферах - массовая аномия. И наибольшие разрушения аномия произвела в среде молодежи. В периоды крупных социальных потрясений и политических трансформаций всегда наблюдаются деформации правосознания, но оно быстрее складывается в наиболее активной фазе молодежного возраста, в ходе социализации. Взрослые более устойчивы.
Картина этой драмы огромна, многослойна и насыщает своими образами все стороны нашего бытия. Здесь мы приведем только несколько примеров.
Так, доля «законопослушных» подростков с 2006 по 2010 г. снизилась почти вдвое: с 32 до 15% от общего числа опрошенных. Если в 2002 г. к числу «трудных» можно было причислить лишь каждого десятого подростка в России, то в 2010 г. это уже каждый шестой (16%). Вот состояние личности, впавшей в аномию: «Человек не сдерживается своими нравственными установками, для него не существует более никаких нравственных норм, а только несвязные побуждения, он потерял чувство преемственности, долга, ощущение существования других людей».
Следствие аномии - непредсказуемость жизненного пути и самореализации молодых людей из-за снижения вертикальной мобильности. Это толкает молодежь к рисковым действиям, вопреки разуму и совести. «Укорачивание» жизненных планов затрудняет внутрипоколенное общение, разрушает возможность объединения молодежи вокруг общих базовых ценностей и установок. Дистанция между поколениями была и будет всегда. И все же обвальное крушение прежних ценностей в 90-х годы вызвал рост отчуждения между поколениями и даже внутри них.
В обзоре 2009 года обстановка излагается так: «Дефекты правового сознания и явления массового девиантного (в т.ч. делинквентного) поведения детей, подростков, юношей и девушек приобретают все большие масштабы… Отражением этого стал факт, что количество несовершеннолетних, доставляемых в правоохранительные органы, превысило миллион человек…
Растут масштабы и последствия беспризорничества и безнадзорности детей, тяжкие и особо тяжкие преступления, совершенные подростками; об этом также свидетельствует структура сроков заключения несовершеннолетних, осужденных к лишению свободы: вопреки общей тенденции смягчения наказаний за преступления, ставшей отличительной чертой Фемиды либеральной России, наказания несовершеннолетних ужесточаются, что отражает тяжесть совершенных ими деяний… По сведениям социальных психологов, государственные органы, при всем их нежелании заводить дела, готовят сейчас в 6-7 раз больше материалов о лишении родительских прав, чем это было в начале либеральных реформ» [25].
Резкое расслоение по доходам сразу породило неизвестный ранее в школе феномен детской жестокости. Социологи писали уже в конце 1991 года: «Особенно ярко синдром жестокости проявляется среди молодежи, все заметнее принимая тотальный характер. Об этом свидетельствует постоянно увеличивающееся число преступлений, совершаемых подростками с изощренной жестокостью, доходящей до садизма и глумления над личностью…
Наконец, жестокостью все больше насыщаются и отношения между самими учащимися. Многие из них полагают, что путь самоутверждения лежит через культ силы, вседозволенности. Яд суперменства проникает даже в отношения 7-10-летних, в среде которых уже начинается расслоение на тех, “кто имеет”, тех, “кто не имеет” и тех, “кто пытается отобрать у тех, кто имеет”… Превращение определенной части подрастающего поколения в настоящих мар¬гиналов грозит обществу страшным по силе и разрушительным по последствиям социальным взрывом» [52].
В 1994 г. социологи исследовали состояние сознания школьников двух возрастных категорий: 8-12 и 13-16 лет. Выводы: «Ребята остро чувствуют социальную подоплеку всего происходящего... Дети полагают, что жизнь современного россиянина наполнена страхами за свое будущее: люди боятся быть убитыми на улице или в подъезде, боятся быть ограбленными. Среди страхов взрослых людей называют и угрозу увольнения, страх перед повышением цен… Сами дети также погружены в атмосферу страха. На первом месте у них стоит страх смерти: “Боюсь, что не доживу 20 лет”, “Мне кажется, что я никогда не стану взрослым - меня убьют”… Матерятся в школах все: и девочки и мальчики… В социуме, заполненном страхами, дети находят в мате некий защитный механизм, сдерживающий агрессию извне» [53].
Вот следствие перестройки и реформ - резкий рост смертности от убийств подростков и молодых людей (за 1987-1995 гг. юношей в 3,5 и девушек в 2,9 раза). Вывод: «Анализ подростковой смертности за длительный 26-летний период показал, что ведущими факторами ее изменения являются социально-экономические сдвиги, происходящие в России в этот период» [18].
Реабилитация этих поколений должна стать специальной государственной программой. Вот еще сложная и неразрешенная проблема молодежной политики (2006): «Правовое нормотворчество, ориентируясь на принцип равенства всех перед законом, не конкретизирует, как будет действовать закон в условиях социального неравенства.
Требования, которым должен соответствовать ученик в образовательном учреждении, не соответствуют условиям жизни детей из семей, находящихся за чертой бедности. В условиях коммерциализации среднего образования обучение требует от семьи сохранять статус ученика за счёт вложения немалых средств. Подростки, живущие за чертой бедности, не имеют возможности повышать свои позиции как потребители. Поэтому некоторые из них доступным им способом хищения пытаются удовлетворить материальные потребности и выровнять позиции по сравнению с теми, кто живёт в достатке» [51].
Этот вывод был подтвержден и в 2013 г.: «Преобразование, а зачастую демонтаж социальных институтов советского общества привели к существенной маргинализации, что выразилось в появлении “промежуточных групп” (и так называемых “групп риска”), создало условия для расширенного воспроизводства отклоняющегося поведения среди молодёжи. Предпосылками к расширению противоправного поведения детей и подростков оказываются в основном материального и объективного характера: неблагополучие в семье, ее материальная необеспеченность, отсутствие контроля со стороны родителей за учебой и времяпрепровождением детей и их социальным окружением» [55].
В общем, практически все социологи, изучающие воздействие реформ последних 25 лет на молодежь, оценивают это воздействие примерно одинаково. Вот что пишет социолог в 2009 г.: «Социальное беспокойство, страхи и опасения людей за достигнутый уровень благополучия субъективно не позволяют людям удлинять видение своих жизненных перспектив. Известно, например, что ныне, как и в середине 1990-х годов, почти три четверти россиян обеспокоены одним: как обеспечить свою жизнь в ближайшем году…
В состоянии социальной катастрофы особенно сильно сказалось сокращение длительности жизненных проектов на молодом поколении. С одной стороны, оно в значительной степени потеряло нравственные ориентиры: сначала молодому поколению настойчиво показывали и доказывали тупиковую бесперспективность “строительства самого справедливого общества на земле”, а потом это поколение не могло не увидеть явные изъяны периода первичного накопления капитала. Молодые люди на личном опыте стали все чаще убеждаться, что наибольшего успеха в жизни очень часто достигают отнюдь не те люди, которые имеют твердые моральные принципы, проявляют трудолюбие, старательность, совестливость, милосердие, а те, кто вообще не имеет позитивных жизненных установок, кто желает и умеет достигать своих целей любой ценой…
В условиях, когда едва ли не интуитивно все большее число молодых людей понимало и понимает, что они навсегда отрезаны от качественного жилья, образования, отдыха, других благ, многие из них стали ориентироваться на жизнь социального дна, изгоев социума. Поэтому-то и фиксируются короткие жизненные проекты молодых» [22].
6. Воздействие реформы на молодежь
Период 1988-1999 гг. был временем радикальной трансформации всего жизнеустройства России. Этим определялись изменения в сознании, поведении и других состояний молодежи.
Вот краткий образ этой трансформации образа жизни, данный социологами (2010 г.):
«Общий вектор происшедших изменений - активное расширение зоны действия норм негативных и сужение позитивных. Так, в 8,4 раза уменьшилась доля микросред, в которых почти все люди уверены в завтрашнем дне, и в 2 раза стало меньше тех, в ближайшем социальном окружении которых также почти все стремятся работать как можно лучше. На 40% сократилась доля микросред, состоящих в основном из людей отзывчивых, всегда готовых прийти на помощь. Напротив, в 4,4 раза стало больше людей, в ближайшем социальном окружении которых почти все озабочены исключительно собой, личным благополучием. В 3 раза возросла доля микросред, состоящих из пьющих людей, в 1,4 раза доля, где спиртными напитками злоупотребляет большинство. В ближайшем социальном окружении, зараженном националистическими предрассудками, сегодня живет более чем в 3 раза больше людей, нежели в 1981-1982 гг.
Все это признаки явной деструкции социальных отношений, масштабы которой достаточно хорошо видны из сравнительного анализа характера социального окружения людей в советское и нынешнее время. Отчетливо видна тенденция замены благоприятной для нормального человека социальной среды на неблагоприятную, паразитически-эгоистическую, агрессивно-враждебную…
Лидирующие в советское время базовые традиционные ценности, на которые ориентировалась основная масса населения, заняли сегодня позиции аутсайдеров, поскольку доля людей их разделяющих, уменьшилась в 3 раза, а доля тех, кто разделяет либеральные ценности, напротив, возросла в 8 раз. В 1,5 раза возросла и группа, объединяющая людей, разделяющих и традиционные и либеральные ценности одновременно…
Социальное настроение и самочувствие. Исследования свидетельствуют об отрицательной динамике этих показателей образа жизни по сравнению с 1982 годом. Если в советское время были неудовлетворены своей жизнью только 2% респондентов, то в настоящее - 29,8%, а уверены в завтрашнем дне 90 и 30% соответственно» [65].
Крах СССР и катастрофическая реформа заставили всех искать способы адаптироваться к аномальным условиям жизни. Молодежь, входящая в общественную жизнь, представляет собой общность, которая с наибольшей активностью и разнообразием изучает возможности. Адаптация к неизученной и нестабильной социальной системе заставляет молодежь быть конформистами и следовать противоречивой шкале ценностей, хотя у всех есть заветное ядро принципов.
Например, директор Института социологии РАН М.К. Горшков привел такое наблюдение (2014): «Толерантность к неравенствам как таковым и их различным типам ярче выражена именно среди молодежи. Однако даже в среде нового молодого поколения со значительным перевесом преобладает оценка несправедливости неравенств в сферах образования и здравоохранения. В связи с этим есть основания утверждать: в ближайшие 15-20 лет межгенерационная динамика качественно не изменит картину восприятия неравенств российским населением» [23].
Но «толерантность к неравенствам» у молодежи - переходное состояние, юношеская вера в свои силы с годами разбивается о факты. Миллионы молодых людей, особенно учащаяся молодежь, зарабатывают себе на жизнь «по-бразильски» - перехватывая время от времени случайную, краткосрочную работу без каких-либо социальных гарантий. Такой тип заработка у многих продолжается и после окончания учебы - это приходится перетерпеть. Но траектория реформы заводит общество в тупик, где рушатся надежды большой части бедной молодежи. Речь идет о том, что стали твердеть институты новой сословности, которые блокируют почти все социальные лифты.
Н.Е. Тихонова в 2014 г. сделала фундаментальный вывод: «Спустя 15 лет, в 2013 г., набор факторов самооценки социального статуса заметно изменился. На первом месте оказался статус родительской семьи. Это свидетельствует о всё большей межгенерационной консервации статусов в современной России, закрытии в ней “лифтов” социальной мобильности…
В 1990-е гг. для того, чтобы занять определённую статусную позицию во вновь возникшем частном секторе, решающими оказывались личные, а зачастую - и личностные характеристики. Сейчас же на вероятность занятия той или иной статусной позиции в большей степени влияет происхождение» [26].
Поразительно, что и обществоведы, и политики игнорировали этот вывод социологов. Ведь сказанное можно понять, что реформа на данный момент сошла с рельсов и социализма, и капитализма - она сорвалась в колею архаической квазифеодальной модели. «Толерантность к неравенствам» у молодежи увянет.
Культурная травма вызвала душевный разлад у большинства граждан. В начале 1990-х годов 70% относили себя к категории «людей без будущего», а молодежь была полна надеждами. Летом 1998 года (до кризиса) на вопрос «Кто Я?» 38% ответили: «Я - жертва реформ» (в 2004 году таких ответов было 27%).
Привычная картина мира для большинства населения сдвинулась, более или менее, в хаос. Эта неопределенность охватила и молодежь. Надо учитывать эту картину, которая сложилась за 1990-е годы: «Уже в начале 2000-х произошла атомизация общества, утрата населением традиционных форм солидарности, коллективизма. На общественное настроение, возникшее после 1990-х, оказали решающее влияние даже не материальные потери, как бы они ни были велики, а обман… Ограбление со временем может забыться, но публичное унижение - глубокий психологический шрам, который постоянно напоминает о себе. Как писал в этой связи М. Вебер, "нация простит ущемление ее интересов, но не простит оскорбление ее достоинства". Проведенное в мае 2011 г. исследование по общероссийской репрезентативной выборке ИС РАН под руководством М. Горшкова показало: доля россиян, которые считают, что реформы были проведены во благо страны, по-прежнему исключительно мала - всего 6%.
Решение задачи по индоктринированию массового сознания, как показывает практика, в условиях атомизированного общества, усталого и безразличного населения, и отсутствия сколько-нибудь серьѐзной оппозиции для нынешней авторитарной власти, не представляет каких-либо трудностей. Общество постепенно отучили размышлять. Эта усиливающаяся тенденция принимается без возражения и им самим, так как осознание происшедшего приводит к глубокому психологическому дискомфорту. Массовое сознание инстинктивно отторгает какой-либо анализ происходящего в России» [12].
Вот как описывают тот общий фон, на котором происходила социализация молодежи в годы реформ: «Складывается еще одно противоречие сегодняшней России. С одной стороны, сформировалось поколение людей, которое уже ничего не ждет от властей и готово действовать, что называется, на свой страх и риск. С другой стороны, происходит индивидуализация массовых установок, в условиях которой говорить о какой бы то ни было солидарности, совместных действиях, осознании общности групповых интересов не приходится. Это, безусловно, находит свое отражение и в политической жизни страны, в идеологическом и политическом структурировании современного российского общества» [54].
В такой неопределенной и турбулентной среде возникают риски, страхи и фобии, в результате - массовый стресс. Наблюдения фиксируют такое состояние молодежи: «В возрастном отношении наиболее тревожными оказались две полярные группы. Одна из них - молодежь до 21 года, среди которых к группе высокотревожных были отнесены большинство (52%). По всей видимости, у них тревожность связана с одним из самых ответственных жизненных периодов, когда закладывается будущее человека, определяются его профессиональные перспективы. Другая возрастная группа, отличающаяся повышенным уровнем тревожности - люди предпенсионного возраста, т. е. 51-60 лет (48% тревожных)» [43, с. 129].
В поисках новой, пусть временной, картине мира молодежь рассыпается на множество субкультур, как всегда в периоды глубоких кризисов возникали секты, суеверия и погружения в мистику и мракобесие. Это - продукт атомизации общества и саморефлексия - разговор «сам с собой» или в малых группах. Вывод социологов такой (2010): «Саморефлексия в обществе с многочисленными рисками, на наш взгляд, является вполне естественной защитной реакцией на социальную нестабильность, попыткой в меру имеющихся возможностей сконструировать собственную модель социокультурного пространства путем приватизации его отдельных составляющих. Это могут быть символы, мифы, территория, средства модификации физического и духовного состояния человека (наркотики, некоторые виды музыкальной культуры, какие-либо специфические практики), сверстники.
Рефлексия, выраженная в форме “атомизации”, предполагает построение индивидуальной модели социокультурного пространства путем его своеобразного “свертывания”. Обычно такая стратегия реализуется вследствие гиперболизации конфликта с окружением, его переноса на социум в целом. При этом конфликт, который может иметь различные источники, приобретает в сознании субъекта ценностно-ролевой характер и, как следствие этого, ярко выраженную тенденцию к эскалации…
Заканчивается период эйфории от стабилизации российского общества и государства в 2000-е гг. Все более сказывается влияние глобального и внутреннего кризиса. Нерешенность ряда ключевых проблем общества (экстремальная социальная поляризация, существенные масштабы депривации, структурная слабость экономики, коррупция и др.) являются значимыми предпосылками как для позитивной, так и для негативной консолидации молодежи» [7].
Саморефлексия и конформизм - инструменты защиты молодежи. Но в то же время релятивизм норм и принципов разрушает иммунитет от социальной болезни - аномии (безнормности). Это - сознательное нарушение устоявшихся правовых и нравственных норм, утрата чувства принадлежности к обществу. Дезинтеграция общества и аномия - две стороны одного процесса. Вот формула: «Аномия есть тенденция к социальной смерти; в своих крайних формах она означает смерть общества».
Едва ли не главный удар, который реформа нанесла России во всех ее сферах - массовая аномия. И наибольшие разрушения аномия произвела в среде молодежи. В периоды крупных социальных потрясений и политических трансформаций всегда наблюдаются деформации правосознания, но оно быстрее складывается в наиболее активной фазе молодежного возраста, в ходе социализации. Взрослые более устойчивы.
Картина этой драмы огромна, многослойна и насыщает своими образами все стороны нашего бытия. Здесь мы приведем только несколько примеров.
Так, доля «законопослушных» подростков с 2006 по 2010 г. снизилась почти вдвое: с 32 до 15% от общего числа опрошенных. Если в 2002 г. к числу «трудных» можно было причислить лишь каждого десятого подростка в России, то в 2010 г. это уже каждый шестой (16%). Вот состояние личности, впавшей в аномию: «Человек не сдерживается своими нравственными установками, для него не существует более никаких нравственных норм, а только несвязные побуждения, он потерял чувство преемственности, долга, ощущение существования других людей».
Следствие аномии - непредсказуемость жизненного пути и самореализации молодых людей из-за снижения вертикальной мобильности. Это толкает молодежь к рисковым действиям, вопреки разуму и совести. «Укорачивание» жизненных планов затрудняет внутрипоколенное общение, разрушает возможность объединения молодежи вокруг общих базовых ценностей и установок. Дистанция между поколениями была и будет всегда. И все же обвальное крушение прежних ценностей в 90-х годы вызвал рост отчуждения между поколениями и даже внутри них.
В обзоре 2009 года обстановка излагается так: «Дефекты правового сознания и явления массового девиантного (в т.ч. делинквентного) поведения детей, подростков, юношей и девушек приобретают все большие масштабы… Отражением этого стал факт, что количество несовершеннолетних, доставляемых в правоохранительные органы, превысило миллион человек…
Растут масштабы и последствия беспризорничества и безнадзорности детей, тяжкие и особо тяжкие преступления, совершенные подростками; об этом также свидетельствует структура сроков заключения несовершеннолетних, осужденных к лишению свободы: вопреки общей тенденции смягчения наказаний за преступления, ставшей отличительной чертой Фемиды либеральной России, наказания несовершеннолетних ужесточаются, что отражает тяжесть совершенных ими деяний… По сведениям социальных психологов, государственные органы, при всем их нежелании заводить дела, готовят сейчас в 6-7 раз больше материалов о лишении родительских прав, чем это было в начале либеральных реформ» [25].
Резкое расслоение по доходам сразу породило неизвестный ранее в школе феномен детской жестокости. Социологи писали уже в конце 1991 года: «Особенно ярко синдром жестокости проявляется среди молодежи, все заметнее принимая тотальный характер. Об этом свидетельствует постоянно увеличивающееся число преступлений, совершаемых подростками с изощренной жестокостью, доходящей до садизма и глумления над личностью…
Наконец, жестокостью все больше насыщаются и отношения между самими учащимися. Многие из них полагают, что путь самоутверждения лежит через культ силы, вседозволенности. Яд суперменства проникает даже в отношения 7-10-летних, в среде которых уже начинается расслоение на тех, “кто имеет”, тех, “кто не имеет” и тех, “кто пытается отобрать у тех, кто имеет”… Превращение определенной части подрастающего поколения в настоящих мар¬гиналов грозит обществу страшным по силе и разрушительным по последствиям социальным взрывом» [52].
В 1994 г. социологи исследовали состояние сознания школьников двух возрастных категорий: 8-12 и 13-16 лет. Выводы: «Ребята остро чувствуют социальную подоплеку всего происходящего... Дети полагают, что жизнь современного россиянина наполнена страхами за свое будущее: люди боятся быть убитыми на улице или в подъезде, боятся быть ограбленными. Среди страхов взрослых людей называют и угрозу увольнения, страх перед повышением цен… Сами дети также погружены в атмосферу страха. На первом месте у них стоит страх смерти: “Боюсь, что не доживу 20 лет”, “Мне кажется, что я никогда не стану взрослым - меня убьют”… Матерятся в школах все: и девочки и мальчики… В социуме, заполненном страхами, дети находят в мате некий защитный механизм, сдерживающий агрессию извне» [53].
Вот следствие перестройки и реформ - резкий рост смертности от убийств подростков и молодых людей (за 1987-1995 гг. юношей в 3,5 и девушек в 2,9 раза). Вывод: «Анализ подростковой смертности за длительный 26-летний период показал, что ведущими факторами ее изменения являются социально-экономические сдвиги, происходящие в России в этот период» [18].
Реабилитация этих поколений должна стать специальной государственной программой. Вот еще сложная и неразрешенная проблема молодежной политики (2006): «Правовое нормотворчество, ориентируясь на принцип равенства всех перед законом, не конкретизирует, как будет действовать закон в условиях социального неравенства.
Требования, которым должен соответствовать ученик в образовательном учреждении, не соответствуют условиям жизни детей из семей, находящихся за чертой бедности. В условиях коммерциализации среднего образования обучение требует от семьи сохранять статус ученика за счёт вложения немалых средств. Подростки, живущие за чертой бедности, не имеют возможности повышать свои позиции как потребители. Поэтому некоторые из них доступным им способом хищения пытаются удовлетворить материальные потребности и выровнять позиции по сравнению с теми, кто живёт в достатке» [51].
Этот вывод был подтвержден и в 2013 г.: «Преобразование, а зачастую демонтаж социальных институтов советского общества привели к существенной маргинализации, что выразилось в появлении “промежуточных групп” (и так называемых “групп риска”), создало условия для расширенного воспроизводства отклоняющегося поведения среди молодёжи. Предпосылками к расширению противоправного поведения детей и подростков оказываются в основном материального и объективного характера: неблагополучие в семье, ее материальная необеспеченность, отсутствие контроля со стороны родителей за учебой и времяпрепровождением детей и их социальным окружением» [55].
В общем, практически все социологи, изучающие воздействие реформ последних 25 лет на молодежь, оценивают это воздействие примерно одинаково. Вот что пишет социолог в 2009 г.: «Социальное беспокойство, страхи и опасения людей за достигнутый уровень благополучия субъективно не позволяют людям удлинять видение своих жизненных перспектив. Известно, например, что ныне, как и в середине 1990-х годов, почти три четверти россиян обеспокоены одним: как обеспечить свою жизнь в ближайшем году…
В состоянии социальной катастрофы особенно сильно сказалось сокращение длительности жизненных проектов на молодом поколении. С одной стороны, оно в значительной степени потеряло нравственные ориентиры: сначала молодому поколению настойчиво показывали и доказывали тупиковую бесперспективность “строительства самого справедливого общества на земле”, а потом это поколение не могло не увидеть явные изъяны периода первичного накопления капитала. Молодые люди на личном опыте стали все чаще убеждаться, что наибольшего успеха в жизни очень часто достигают отнюдь не те люди, которые имеют твердые моральные принципы, проявляют трудолюбие, старательность, совестливость, милосердие, а те, кто вообще не имеет позитивных жизненных установок, кто желает и умеет достигать своих целей любой ценой…
В условиях, когда едва ли не интуитивно все большее число молодых людей понимало и понимает, что они навсегда отрезаны от качественного жилья, образования, отдыха, других благ, многие из них стали ориентироваться на жизнь социального дна, изгоев социума. Поэтому-то и фиксируются короткие жизненные проекты молодых» [22].