МАРГИНАЛИИ СОБИРАТЕЛЯ: Ф. СОЛОГУБ. "ПЛАМЕННЫЙ КРУГ" (начало).
Сборник 1908 года - вершина поэтического творчества Федора Сологуба и одновременно - одна из центральных книг русского модернизма в целом. Поскольку мое собирательство, как я уже писал, началось именно с прижизненных книг Сологуба, я всегда с большим вниманием относился к попадавшимся мне экземплярам "Пламенного круга", каковых в результате у меня скопилось четыре: каждый по-своему замечательный. Но прежде, чем перейти к их описанию, придется поневоле погрузиться в историю этой книги, тем более, что несколько силовых линий эпохи переплелись в ней самым необыкновенным образом. Фактическая ее часть с обычным блеском изложена высокочтимой М. М. Павловой1; я же добавлю несколько малозначительных деталей (в основном книговедческого свойства) и один небольшой архивный комплекс.
Предыдущий крупный сборник сологубовских стихов вышел под маркой московского "Скорпиона" в 1904 году; с тех пор печатались только тоненькие брошюрки и книга переводов из Верлена (о которых впредь будет подробный рассказ). За эти четыре года успела смениться эпоха: в частности, сам Сологуб из полуизвестного декадента сделался, благодаря успеху "Мелкого беса", одним из популярнейших современных писателей. Отчасти это было обусловлено и общим тектоническим литературным сдвигом: приемы, герои и сам словарь символизма, преодолев изначальную закапсулированность, растворялись в ткани русской литературы, радикально ее меняя. На волне успеха журнала "Весы", просуществовавшего два года в статусе почти единственного модернистского печатного органа (я слегка упрощаю) в 1906 году возник его могучий конкурент, "Золотое руно". Их соперничество (за которым фактически виднелась бескровная дуэль двух московских миллионеров, С. Полякова и Н. Рябушинского) шло сразу на нескольких уровнях: эстетическом, полиграфическом, финансовом, персональном. "Руно", с присущим его владельцу размахом, платило значительно больше; "Весы" считались поизящнее. Сотрудники "Весов" время от времени сообщали в открытых письмах о своем выходе из состава авторов журнала-конкурента; владелец последнего, хоть и переживал по этому поводу, но в уныние не впадал, справедливо полагая, что при масштабе его дела вовсе без сочинителей он не останется.
Сологуб, умелый политик и тонкий дипломат, без труда лавировал между двумя московскими журналами (чему отчасти способствовала и географическая отстраненность от поля сражения)2. Более того, ему, кажется, принадлежала, хоть и не прямо выраженная мысль перенести их соперничество в новую сферу - книгоиздательскую. "Весы" исторически были аффилированы с книгоиздательством "Скорпион": собственно, журнал и возник в качестве приложения к издательству. "Золотое руно", по крайне мере, при самом своем основании, обходилось вовсе без книгоиздательского дивизиона. Между тем, еще в первый год издания журнала Сологуб предлагал Рябушинскому напечатать под его маркой отдельное издание "Мелкого беса". Тот отвечал в недатированном письме: "К сожалению своему должен Вам ответить, что изданием книги сейчас, в то время, когда едва можешь сладить со своим журналом, заняться у меня нет никакой возможности. Вы, конечно, понимаете меня и не будете в обиде, что я отклонил "Мелкого Беса""3.
Издательство при журнале все-таки было создано, причем в том же 1906 году. По репертуару и значению оно, конечно, даже близко не подошло к "Скорпиону", но за пять лет существования под его маркой вышел десяток книг, среди которых, например - дебютный сборник Ремизова и третья книга Блока. В конце 1907 года вновь возникает идея издания под маркой "Золотого руна" книги Сологуба, причем на этот раз - сборника стихов. В архиве Сологуба хранятся два недатированных (осень 1907) письма Рябушинского, касающихся этого плана: "Хотелось бы более подробно переговорить об издании сборника Ваших стихов с портретом" и "По-прежнему думаю издать книгу Ваших стихов с Вашим портретом, как мы условились при нашем свидании в Москве"4.
Упоминание здесь портрета имеет большое значение и давнюю историю. Еще при самом начале "Руна" Рябушинский, любитель изящных искусств и сам неплохой рисовальщик, задумал дать галерею портретов современных русских писателей. Не стесненный в средствах, заказывал он их лучшим художникам: Брюсова рисовал Врубель, Вяч. Иванова и Блока - Сомов, Леонида Андреева - Серов, Ремизова - Кустодиев. Тому же Кустодиеву был заказан и портрет Сологуба: Рябушинский (как обычно в недатированном письме) предупреждал его: "Будет к Вам у меня просьба: разрешите нарисовать с Вас портрет художнику Кустодиеву, который уже изъявил свое согласие и явится к Вам на днях. Это продолжение той галереи, которую я печатаю; Ваш портрет будет помещен одновременно с трагедией "Дар мудрых пчел""5. Портрет был нарисован, но по каким-то внутренним соображениям в номера с трагедией (1907. № 2 и 3) он не попал. Скорее всего, дело было в исключительно, феноменально сложной логистике печатания "Золотого руна": тексты каждого из номеров переводились на французский (!), отдельно печатались цветные - и превосходные - обложки для каждого номера, специально заказывались для иллюстраций автотипии и фототипии, которые прокладывались отдельными листами папиросной бумаги (тоже с типографскими надпечатками!) - и все это нужно было набрать, вычитать, собрать, склеить и сброшюровать - причем точно к сроку. Поэтому редакция, наверняка без всякой задней мысли, отложила печатание портрета на конец года, чтобы присоединить его к новой порции сологубовских текстов, обещанных журналу. Однако все пошло не так: благодушные москвичи недооценили петебургской пылкости, из-за чего возник грандиозный скандал, о хронологии и масштабах которого мы можем судить лишь по череде извиняющихся писем, полетевших с Новинского бульвара на Васильевский остров (архив "Руна" не сохранился). С позиции сегодняшнего, утратившего литературоцентричность, мира, это выглядит освежающе парадоксально: московский богач и бонвиван мобилизует все свое красноречие, чтобы уговорить отставного педагога не оставить его своими милостями:
"Многоуважаемый Федор Кузьмич! Неужели слова о дружеских отношениях есть любезная ирония? Я могу быть только искренним, но не фальшивым. Причины непомещения Вашего портрета не есть какое-нибудь сложное, неприязненное отношение, а самая простая редакционная комбинация, заключающаяся в следующем. Когда шла Ваша трагедия в № 3, репродукция портрета, хотя и была готова, не удовлетворяла подлиннику, и пришлось переделать; я не думал, чтобы это могло быть причиной вашего огорчения или недовольства. Затем, составляя номера заранее, я не поместил Вашего портрета в следующих №№ лишь потому, что решил поместить его в № 11-12, вместе с вещами, которые Вы обещали прислать, будучи в Москве. Я, право, не вижу причины, что-бы обижаться на меня и видеть в этом какое-то стремление, как Вы говорите, демонстрировать мои к Вам отношения. Нет, еще раз нет и нет! Как поэта, беллетриста и философа, я очень Вас люблю и прошу видеть мое лицо и слышать мои слова такими же искренними, какими они были при нашем свидании в Москве. Еще раз прошу Вас, не осложняйте жизнь людскими подозрениями: жизнь красива любовью и доверием. Буду думать, что тень недовольства, как и всякая тень, случайная, миновала. Вы позволите печатать Ваш портрет и по-прежнему, относясь хорошо к "Руну" и ко мне, пришлете стихи, и статью и рассказ для №№ 11, 12". В постскриптуме к этому письму Рябушинский вновь повторяет: "Прошу также возможно скорее прислать Ваши стихи, чтобы издание могло выйти с Вашим портретом к рождеству"6.
Взбешенный Сологуб оставил это письмо вовсе без ответа - и потребовалось еще несколько посланий Тастевена, секретаря редакции, чтобы он наконец сменил гнев на милость. Возможно, мягкое напоминание о плане издания сборника призвано было отчасти утихомирить разразившуюся бурю. Тем более этому могло способствовать совсем уж византийское упоминание портрета: так отчасти получалось, что портрет не просто отказались ставить в номер, а как бы немного еще и приберегали для будущего сборника.
(Кстати сказать, хронология в этой истории не безупречная. То, что портрета нет в весенних номерах, Сологуб должен был понять задолго до осенней поездки. Скандал же разразился осенью: вероятно, во второй половине октября. Может быть, Сологубу неосторожно пообещали, что портрет будет в летнем строенном номере (№ 7 - 9)? Журнал запаздывал: № 10 вышел в начале ноября. Впрочем, для центрального нашего сюжета это значения не имеет).
21 ноября секретарь редакции, принеся новую порцию подробных извинений, заканчивал письмо: "В случае, если Вы по-прежнему согласны предоставить "З. Руну" печатание Ваших стихов, не откажитесь прислать их в самом близком времени с указанием Ваших условий"7. Вероятно, это письмо заставило Сологуба считать конфликт если и не исчерпанным, то, по крайне мере, отложенным - и какой-то примирительный сигнал он в Москву отправил, после чего дело о сборнике встало на деловые рельсы. 24 декабря Тастевен напоминал: "В моем последнем письме я, кажется, не коснулся одного важного вопроса; именно, издания Вашей книги, которую Николай Павлович хочет выпустить с Вашим портретом и на условиях, Вами изложенных (подробно будут разработаны условия по получении рукописи, т. е. количество экземпляров, срок издания, обложка и т. д.). Репродукция Вашего портрета, по-моему, удалась замечательно, и мы искренне уверены, что Вы не откажете в Вашем согласии"8.
Вероятно, к этому моменту наборная рукопись была готова: трудно представить, чтобы весьма внушительную по объему книгу со сложной внутренней архитектурой (стихи распределены в ней по девяти разделам, каждый с собственным именем) можно было составить и перебелить на несколько дней. При этом работа над ней была закончена в первых числах января 1908 года (январем датировано впоследствии знаменитое авторское предисловие), а уже в последних числах того же месяца Тастевен рапортовал:
"Глубокоуважаемый Федор Кузьмич! Только что получил Ваше письмо, подробный текст предисловия и оглавления и новое стихотворение, которое постараемся поместить в журнале до напечатания. Текст книги уже сдан в набор и приведен в порядок; корректуры будут скоро Вам посылаться, и вообще, постараюсь вести дело энергичнее, чтобы книга вышла к началу февраля. Спешу написать еще про одно обстоятельство: дело в том, что портрет Ваш в красках имеется лишь в ограниченном количестве экземпляров, и потому, чтобы не удорожить слишком стоимости издания, мы думаем выпустить с портретом в цвете только сто экземпляров, цена которых будет несколько повышена, а в остальных экземплярах портрет будет воспроизведен в черном в 2 тонах. Затем, общее число экземпляров, если Вы не будете против этого, будет не 2100, а 2000, т. к. печатание этих 100 экземпляров свыше 2000 обошлось бы по смете типографии столько же, сколько 500. Все другие условия (т. е. размер гонорара и число экземпляров) остаются незыблемыми"9.
Обращает на себя внимание остроумный план, касающийся портрета: речь идет о той же работе Кустодиева, непомещение которого в срок имело столь долгое послевкусие. Для журнала он отпечатан методом трехцветной автотипии, на отдельном небольшом листе и вклеен на паспарту из серого полукартона с типографской подписью, каковое паспарту уже вшивалось в каждый номер "Золотого руна". Технология автотипии устроена так, что основную цену и время берет на себя изготовление клише, а вот оттисков с клише можно получить (без потери качества) великое множество. При этом издательство обычно печатало тираж с небольшим (или большим) запасом: утилизовать излишки нетрудно, а вот если вдруг из-за каких-нибудь ошибок не хватит экземпляров картинок, то допечатать их весьма проблематично. Таким образом, первоначально Тастевен и Рябушинский планировали сделать сто особых экземпляров книги, использовав для них трехцветные портреты, оставшиеся от журнального тиража; для остальных же сделать новое клише и напечатать с него две тысячи оттисков в одну краску, что должно было обойтись значительно дешевле. План этот по какой-то причине не удался: я пересмотрел несколько десятков экземпляров, в том числе и подаренные самим автором, но ни разу не встречал экземпляра, у которого был бы цветной портрет или цена, отличающая от стандартной в 1 рубль и 25 копеек.
Книга набиралась в той же "кушнеревке" - типографии Н. И. Кушнерева, что и само "Золотое руно". Это одна из самых крупных, технически оснащенных и титулованных типографий не только Москвы, но и России в целом: в годы расцвета в ней работали более 800 человек. Обложку для "Пламенного круга" (весьма изящную) нарисовал сам Рябушинский (подписана она монограммой "Н.Ш.", от его обычного псевдонима "Н. Шинский"); литографировалась она в той же типографии, которая имела и соответствующие станки.
Вероятно, к середине февраля книга была набрана, корректура съездила из Москвы в Петербург и обратно (следов этих передвижений не сохранилось). 27 февраля Тастевен писал Сологубу: "Только что получил вторую корректуру книги, так как, благодаря масленице, работы очень замедлились: завтра, после просмотра, вышлю готовый к печати экземпляр, который просил бы возможно скорее утвердить к печати"10. Вероятно, сборник был отпечатан к концу марта - и тогда же у него появились новые читатели.
Предварительная цензура в России была отменена в 1905 году, но, несмотря на это, Комитет по делам печати никуда не делся - и исправно получал по экземпляру каждой книги, выходящей в границах империи. Не миновала эта судьба и свежеизданный "Пламенный круг". Некоторые материалы из его цензурной истории, отложившиеся в петербургском архиве, были напечатаны Орестом Вениаминовичем Цехновцером еще в 1941 (!) году в Ленинграде11: не лучшее время и место для исследования истории модернизма. Однако заведено дело было в московской цензуре - и именно в ее архивах сохранился наиболее полный комплекс документов, касающихся нашего сборника12.
Дело было открыто 10 апреля 1908 года, причем дата эта видна только на архивной папке, где помечено карандашом "отношение ген<ерал->губ<ернатора> от 10 апр. 1908 г. за № 1559 и экз. брошюры". Это очень любопытно, поскольку, как мы увидим из дальнейшего, фактически экземпляр поступил в московскую цензуру только 26 или 27-го апреля. Значит ли это, что канцелярия генерал-губернатора была заранее осведомлена о предосудительном содержании сборника?
Первый из документов, лежащих в папке - копия рапорта Московского комитета по делам печати в вышестоящую организацию - Главное управление по делам печати, находившееся в Санкт-Петербурге:
Московский Комитет по делам печати
апреля 27 дня 1908 г.
№ 1270.
В Главное Управление по делам печати.
Сделав распоряжение о наложении ареста на книгу, под заглавием: "Федор Сологуб. Пламенный круг. Стихи. Книга восьмая. Издание журнала: "Золотое Руно". Москва. 1908 год. Типо-литография Т-ва И. Н. Кушнерев и Ко (Пименовская улица, соб. дом). 8 д<естей>. 13 печ. лист. 2000 экз. 208 стр. Цена 1 руб. 25 коп.", Моск. Ком. по делам печати имеет честь довести об изложенном до сведения Главного Управления по делам печати, во исполнение циркуляра, от 29 декабря 1906 года за № 13785 и в дополнение к представлению своему, от 10 сего апреля за № 116413.
Вероятно, из этого следует, что существовал еще документ от 10 апреля, но нам он неизвестен. Далее события развивались по стандартному сценарию: книгу должны были отдать на внутреннюю рецензию одному из штатных цензоров. Неизвестно, случайно так вышло или нет, но досталась она Юрию Петровичу Бартеневу (1866 - 1908) - личности по своему замечательной. Сын издателя "Русского архива", выпускник историко-философского факультета Московского университета, преподаватель ряда гимназий, помощник отца по редакционным делам, член "Самаринского кружка", депутат коломенского земства он был, среди прочего, участником нескольких монархических объединений. Об особенностях его характера свидетельствует, в частности, такой эпизод: в революцию 1905 года была, среди прочего, объявлена забастовка аптек: в те аптеки, которые отказывались подчиниться восставшим, являлись отряды боевиков и силой заставляли их прекратить работу. Бартенев вместе с некоторыми друзьями и единомышленниками, сам стал за прилавок в одной из насильственно закрытых аптек и изготавливал лекарства по рецептам, которые приносили страждущие14. Между прочим, рецензия его на "Пламенный круг" (которую я сейчас приведу) - один из последних, если не последний документ, составленный им на цензорском посту: той же осенью он ради поправки здоровья отправился за границу и по пути скоропостижно скончался от сердечного приступа.
3 мая он написал отзыв о "Пламенном круге": текст его, с обильной авторской правкой, подшит в деле:
Московскому комитету по делам печати
Члена оного Бартенева Георгия
Донесение
Книга Сологуба Пламенный круг. Стихи. Книга восьмая. Москва. 1908. Издание "Золотого Руна". Типография Кушнерева. Бол. 8-ка. 17х86. Стр. 208. Цена 1 р. 25 к. в 2000 экз. резко выделяется среди так часто появляющихся за последнее время сборников стихотворений своею талантливостью и говоря словами Баратынского "своим лица необщим выраженьем".
Несомненно стихи Сологуба могут остановить на себе и останавливают внимание любителей поэзии и чутких душ. Мало того что он находчив в выборе мысли, он обладает своим особым словарем и нарядной полнозвучной необычной рифмой, все это дает ему возможность иметь круг почитателей пламенных и подражателей ревностных. И совершенно понятно, что после того как звезда Бальмонта закатилась безвозвратно и "Жар-Птица" показала полный упадок его творчества, наряду с Брюсовым, застывшим в своей настеганной страстности, холодной отчеканенности и т.ск. декадентском академизме. Сологуб, по справедливости, стал "Властителем сердец". Его книжки стихов и рассказов читаются жадно и внимательно.
В этой книге своей он старается провести мысль об т. наз. "аватарах". Он пишет в предисловии: "Рожденный не в первый раз и уже не первый завершая круг внешних преображений, я спокойно и просто открываю мою душу. Открываю, - хочу, чтобы интимное стало всемирным… … Все и во всем - Я, и только Я, и нет иного, и не было и не будет. Вещи есть у меня, но ты не вещь Моя: ты и Я - одно… Приди ко мне, люби Меня…"
Из настоящих законов о печати категория "вредного" изъята (из нашего окончательного кодекса) и нам надлежит следить лишь за тем, что законопреступно.
С этой точки зрения, полагаю, недопустимы стихотворения (стр. 69-я) "Грешник, пойми, что Творца" и (стр. 124) "Марии". В первом признается за оскорбление Творца удержать свою волю от совершения смертоубийства, во втором отожествляется и тонко сплетается Причастие с лишением девушки невинности (… пронзающее жало
… Вошло в твою святую плоть…)
В этом, думается мне, есть все признаки возбуждения дерзостного неуважения к Истинам и Таинствам Христовой Веры, а потому прошу книжку арестовать и против виновных возбудить судебное преследование.
Юрий Бартенев15
Два дня спустя, 5 мая, Московский цензурный комитет отправил служебное письмо Прокурору Московского Окружного суда с предложением книгу арестовать, а против автора и издателя возбудить судебное преследование:
Московский Комитет по делам печати
Мая 5 дня 1908 г.
№ 1355
Господину Прокурору Московского Окружного Суда.
26 минувшего апреля из типографии Т-ва И. Н. Кушнерев и Ко поступила отпечатанная в количестве 2000 экз., объемом в 13 печатных листов, книга, под заглавием: "Федор Сологуб. Пламенный круг. Стихи. Книга 8-ая. Издание журнала "Золотое Руно". Москва. 1908 г. Цена 1 руб. 25 коп."
Книга эта резко выделяется (дальше по докладу Ю. П. Бартенева до знака Х).
С точки зрения законопреступления недопустимы стихотворения (стр. 69-я) "Грешник, пойми, что Творца" и (стр. 124) "Марии". В первом признается за оскорбление Творца удержать свою волю от совершения смертоубийства, во втором отожествляется и тонко сплетается причастие с лишением девушки невинности: … пронзающее жало вошло в твою святую плоть.
Находя в изложенном все признаки возбуждения дерзостного неуважения к Истинам и Таинствам Христовой веры, предусмотренного ст. 73 Угол. Улож. Московской Комиссии по делам печати имеет честь покорнейше просить Ваше Превосходительство возбудить против автора и издателя вышеназванной книги судебное преследование по указанной статье Уголовного Закона. Х
Об аресте инкриминируемой книги, на основании ст. 3 отд. IV Высочайше утвержденных временных правил о неповременной печати от 26 апреля 1906 года, Комитетом было сделано чрез Младшего Инспектора Книгопечатания 2 уч. гор. Москвы надлежащее распоряжение.
Сведения об ответственных по настоящему делу лицах будут доставлены Вашему Превосходительству Инспекции над типографиями непосредственно от себя о чем Комитетом сообщено Младшему Инспектору Книгопечатания и Книжной торговли 2 участка гор. Москвы отношением от 26 минувшего апреля за №1268.
Инкриминируемая книга при сем прилагается16.
В этот же день копия этого письма, копия доклада Бартенева и еще один экземпляр несчастной книги были отправлены в Петербург. В Петербурге дело о "Пламенном круге" досталось еще одному незаурядному цензору: Михаилу Васильевичу Никольскому (1848 - 1919). Сын дьякона, выпускник Московской Духовной академии, корректор синодальной типографии, библеист, востоковед, родоначальник русской ассириологии (в каковом качестве он успел благословить юного В. К. Шилейко), доктор всеобщей истории Петербургского университета, полиглот - отнесся к отзыву своего московского коллеги не без иронии. 11 мая он писал:
"В этом деле следует обратить внимание на форму обращения Московского комитета по делам печати к прокурору Московского Окружного суда. Она полна странностей и необъяснимых противоречий. Вместо мотивировки наложенного Комитетом ареста на книгу и ходатайства о возбуждении судебного преследования, ходатайства, совершенно оставшегося немотивированным, Комитет в крайне высокопарных и совершенно неуместных в официальном заявлении судебной власти фразах распространяется о чрезвычайных достоинствах стихотворений Сологуба и о талантливости их автора, причем попутно в вычурных фразах отзывается о стихотворениях других известных декадентов, Бальмонта и Валерия Брюсова. После такого дифирамба по адресу Сологуба можно бы ожидать, что Комитет будет ходатайствовать перед прокурором о снятии наложенного им самим, т. е. Комитетом, ареста на книгу, но Комитет вместо этого находит в книге все признаки возбуждения дерзостного неуважения к истинам и таинствам христовой веры. Спрашивается, как же это случилось? Виною два стихотворения; в одном из них ("Грешник, пойми, что Творца", стр. 69) "признается за оскорбление творца удержать свою волю от совершения смертоубийства", в другом ("Марии", стр. 124) "отождествляется и тонко сплетается причастие с лишением девушки невинности". Здесь спрашивается вновь: кем "признается" и кем "отождествляется"? Кем-то третьим, а не Комитетом, так как Комитет о стихотворениях Сологуба от себя только что представил самый восторженный отзыв, а о законопреступности выражается от имени третьего лица ("признается", "отождествляется"), Спрашивается, наконец; где же "все признаки дерзостного неуважения и т.д., если Комитет не привел ни одного, так недостаточно указать на факт и на смысл стихотворений, надобно доказать их преступный характер. Мне кажется, Комитет не должен был в сообщении прокурору давать характеристику (причем крайне легковесную) литературных и художественных достоинств стихотворений Сологуба и одновременно с этим обвинять в уголовном преступлении. Что-нибудь одно: или Комитет допустил ошибку, арестовав книгу, и тогда следовало бы ему об этом прямо заявить прокурору, ходатайствуя о снятии ареста, или настаивать на обвинении, и, если Комитет настаивает на последнем, то, спрашивается, для какой же цели он выгораживает Сологуба, восторгаясь его стихами, а о законопреступности их выражаясь в 3-м лице? Нужно помнить, что здесь дело идет не о литературных вкусах, а об уголовном преследовании, влекущем за собою тяжелое наказание для виновных и сопровождающемся арестом книги; все это требуется обосновать и фактически и юридически, а не ограничиваться лишь неуместными похвалами обвиняемому автору стихотворений. Эта двойственность, неуверенность в себе, намеки на третье лицо способны только ввести в заблуждение судебные учреждения и внушить им недоверие к административным властям, наблюдающим за печатью.
Что касается инкриминируемых стихотворений, то дело с ними обстоит не так просто. В первом стихотворении ("Грешник, пойми") не ясно, кого разуметь под "Творцом", - христианского ли бога, или бога дуалистической философии, творца вечного зла в мире; в последнем случае нет оскорбления того бога, который подразумевается в ст. 73 Угол. Улож. Далее в выражении: "Ты не убил" не ясно, какая разумеется смерть или убийство, - физическое или моральное, и, наконец, непонятно, то, что автор разумеет под словом "зло". Все эти вопросы, о которых следовало бы серьезно подумать при аресте на книгу и предании суду виновных. Другое стихотворение ("Марии") оскорбляет таинство, но, ведь нужна большая проникновенность, чтобы решительно утверждать, что в стихотворении говорится о лишении девушки невинности. Быть может и так, а быть может этого и нет, так как девица называется "сестра моя" и, следовательно, здесь дело идет о лишении невинности собственной сестры. Но это было бы слишком непристойно, в особенности для такого чересчур возвышенного поэта, каким представляет Сологуба Комитет. Во всяком случае для суда будет трудная задача разобраться в этом деле"17.
==
1 См.: Павлова М. М. Послесловие // Сологуб Ф. Пламенный круг. Репринтное издание. М., 2008. С. 275 - 292.
2 О Сологубе и "Золотом руне" см.: Богомолов Н. От Пушкина до Кибирова. Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 54 - 56.
3 ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 601. Л. 8.
4 Павлова М. М. Указ. соч. С. 276, 277. У нас нет подробностей об осенней поездке Сологуба в Москву. 13 сентября Г. Э. Тастевен в письме к нему ссылался на их вчерашнюю беседу (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 672. Л. 6), причем по контексту кажется, что состоялась она в Москве, но точно утверждать не беремся. Не об этом ли собеседовании Тастевен рассказывал Чулкову в недатированном письме: "Сологуб был у нас в редакции, опасается, чтобы журнал не стал боевым органом мистического анархизма и даже прислал нам письмо, в котором говорит, что если между ним и журналом не будет идейной общности, то его участие окажется излишним" (РГБ. Ф. 371. Карт. 4. Ед. хр. 70. Л. 43 об.). Конечно, мистический анархизм - это скорее новинка осени 1906, а не 1907 года, но все же.
5 Павлова М. М. Ук. соч. С. 278. Значительно позже, уже в 1913 году, Кустодиев изготовил мраморный бюст Сологуба, который ныне находится в Астраханской галерее (см.: Борис Михайлович Кустодиев. Л. 1967. С. 128, 134, 142).
6 Цит. по: Павлова М. М. Указ. соч. С. 278 - 279.
7 Там же. С. 280.
8 Там же.
9 Там же. С. 270. На автографе письма помета Сологуба: "Отв<етил> 30 янв" (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 672. Л. 14).
10 Павлова М. М. Указ. соч. С. 281.
11 Цехновицер О. В. Символизм и царская цензура // Ученые записки <ЛГУ>. Серия филологических наук. Вып. 11. Л., 1941. С. 287 - 289.
12 ЦГА Москвы. Ф. 31. Оп. 3. Ед. хр. 930.
13 Там же. Л. 2 - 2 об.
14 История рассказана в его некрологе: Исторический вестник. 1908. № 12. С. 1178.
15 ЦГА Москвы. Ф. 31. Оп. 3. Ед. хр. 930. Л. 3.
16 Там же. Л. 4 - 5 об.
17 Цит. по: Цехновицер О. В. Указ. соч. С. 288 - 289. В московском комплексе бумаг этого отзыва нет.
Окончание - здесь.
Предыдущий крупный сборник сологубовских стихов вышел под маркой московского "Скорпиона" в 1904 году; с тех пор печатались только тоненькие брошюрки и книга переводов из Верлена (о которых впредь будет подробный рассказ). За эти четыре года успела смениться эпоха: в частности, сам Сологуб из полуизвестного декадента сделался, благодаря успеху "Мелкого беса", одним из популярнейших современных писателей. Отчасти это было обусловлено и общим тектоническим литературным сдвигом: приемы, герои и сам словарь символизма, преодолев изначальную закапсулированность, растворялись в ткани русской литературы, радикально ее меняя. На волне успеха журнала "Весы", просуществовавшего два года в статусе почти единственного модернистского печатного органа (я слегка упрощаю) в 1906 году возник его могучий конкурент, "Золотое руно". Их соперничество (за которым фактически виднелась бескровная дуэль двух московских миллионеров, С. Полякова и Н. Рябушинского) шло сразу на нескольких уровнях: эстетическом, полиграфическом, финансовом, персональном. "Руно", с присущим его владельцу размахом, платило значительно больше; "Весы" считались поизящнее. Сотрудники "Весов" время от времени сообщали в открытых письмах о своем выходе из состава авторов журнала-конкурента; владелец последнего, хоть и переживал по этому поводу, но в уныние не впадал, справедливо полагая, что при масштабе его дела вовсе без сочинителей он не останется.
Сологуб, умелый политик и тонкий дипломат, без труда лавировал между двумя московскими журналами (чему отчасти способствовала и географическая отстраненность от поля сражения)2. Более того, ему, кажется, принадлежала, хоть и не прямо выраженная мысль перенести их соперничество в новую сферу - книгоиздательскую. "Весы" исторически были аффилированы с книгоиздательством "Скорпион": собственно, журнал и возник в качестве приложения к издательству. "Золотое руно", по крайне мере, при самом своем основании, обходилось вовсе без книгоиздательского дивизиона. Между тем, еще в первый год издания журнала Сологуб предлагал Рябушинскому напечатать под его маркой отдельное издание "Мелкого беса". Тот отвечал в недатированном письме: "К сожалению своему должен Вам ответить, что изданием книги сейчас, в то время, когда едва можешь сладить со своим журналом, заняться у меня нет никакой возможности. Вы, конечно, понимаете меня и не будете в обиде, что я отклонил "Мелкого Беса""3.
Издательство при журнале все-таки было создано, причем в том же 1906 году. По репертуару и значению оно, конечно, даже близко не подошло к "Скорпиону", но за пять лет существования под его маркой вышел десяток книг, среди которых, например - дебютный сборник Ремизова и третья книга Блока. В конце 1907 года вновь возникает идея издания под маркой "Золотого руна" книги Сологуба, причем на этот раз - сборника стихов. В архиве Сологуба хранятся два недатированных (осень 1907) письма Рябушинского, касающихся этого плана: "Хотелось бы более подробно переговорить об издании сборника Ваших стихов с портретом" и "По-прежнему думаю издать книгу Ваших стихов с Вашим портретом, как мы условились при нашем свидании в Москве"4.
Упоминание здесь портрета имеет большое значение и давнюю историю. Еще при самом начале "Руна" Рябушинский, любитель изящных искусств и сам неплохой рисовальщик, задумал дать галерею портретов современных русских писателей. Не стесненный в средствах, заказывал он их лучшим художникам: Брюсова рисовал Врубель, Вяч. Иванова и Блока - Сомов, Леонида Андреева - Серов, Ремизова - Кустодиев. Тому же Кустодиеву был заказан и портрет Сологуба: Рябушинский (как обычно в недатированном письме) предупреждал его: "Будет к Вам у меня просьба: разрешите нарисовать с Вас портрет художнику Кустодиеву, который уже изъявил свое согласие и явится к Вам на днях. Это продолжение той галереи, которую я печатаю; Ваш портрет будет помещен одновременно с трагедией "Дар мудрых пчел""5. Портрет был нарисован, но по каким-то внутренним соображениям в номера с трагедией (1907. № 2 и 3) он не попал. Скорее всего, дело было в исключительно, феноменально сложной логистике печатания "Золотого руна": тексты каждого из номеров переводились на французский (!), отдельно печатались цветные - и превосходные - обложки для каждого номера, специально заказывались для иллюстраций автотипии и фототипии, которые прокладывались отдельными листами папиросной бумаги (тоже с типографскими надпечатками!) - и все это нужно было набрать, вычитать, собрать, склеить и сброшюровать - причем точно к сроку. Поэтому редакция, наверняка без всякой задней мысли, отложила печатание портрета на конец года, чтобы присоединить его к новой порции сологубовских текстов, обещанных журналу. Однако все пошло не так: благодушные москвичи недооценили петебургской пылкости, из-за чего возник грандиозный скандал, о хронологии и масштабах которого мы можем судить лишь по череде извиняющихся писем, полетевших с Новинского бульвара на Васильевский остров (архив "Руна" не сохранился). С позиции сегодняшнего, утратившего литературоцентричность, мира, это выглядит освежающе парадоксально: московский богач и бонвиван мобилизует все свое красноречие, чтобы уговорить отставного педагога не оставить его своими милостями:
"Многоуважаемый Федор Кузьмич! Неужели слова о дружеских отношениях есть любезная ирония? Я могу быть только искренним, но не фальшивым. Причины непомещения Вашего портрета не есть какое-нибудь сложное, неприязненное отношение, а самая простая редакционная комбинация, заключающаяся в следующем. Когда шла Ваша трагедия в № 3, репродукция портрета, хотя и была готова, не удовлетворяла подлиннику, и пришлось переделать; я не думал, чтобы это могло быть причиной вашего огорчения или недовольства. Затем, составляя номера заранее, я не поместил Вашего портрета в следующих №№ лишь потому, что решил поместить его в № 11-12, вместе с вещами, которые Вы обещали прислать, будучи в Москве. Я, право, не вижу причины, что-бы обижаться на меня и видеть в этом какое-то стремление, как Вы говорите, демонстрировать мои к Вам отношения. Нет, еще раз нет и нет! Как поэта, беллетриста и философа, я очень Вас люблю и прошу видеть мое лицо и слышать мои слова такими же искренними, какими они были при нашем свидании в Москве. Еще раз прошу Вас, не осложняйте жизнь людскими подозрениями: жизнь красива любовью и доверием. Буду думать, что тень недовольства, как и всякая тень, случайная, миновала. Вы позволите печатать Ваш портрет и по-прежнему, относясь хорошо к "Руну" и ко мне, пришлете стихи, и статью и рассказ для №№ 11, 12". В постскриптуме к этому письму Рябушинский вновь повторяет: "Прошу также возможно скорее прислать Ваши стихи, чтобы издание могло выйти с Вашим портретом к рождеству"6.
Взбешенный Сологуб оставил это письмо вовсе без ответа - и потребовалось еще несколько посланий Тастевена, секретаря редакции, чтобы он наконец сменил гнев на милость. Возможно, мягкое напоминание о плане издания сборника призвано было отчасти утихомирить разразившуюся бурю. Тем более этому могло способствовать совсем уж византийское упоминание портрета: так отчасти получалось, что портрет не просто отказались ставить в номер, а как бы немного еще и приберегали для будущего сборника.
(Кстати сказать, хронология в этой истории не безупречная. То, что портрета нет в весенних номерах, Сологуб должен был понять задолго до осенней поездки. Скандал же разразился осенью: вероятно, во второй половине октября. Может быть, Сологубу неосторожно пообещали, что портрет будет в летнем строенном номере (№ 7 - 9)? Журнал запаздывал: № 10 вышел в начале ноября. Впрочем, для центрального нашего сюжета это значения не имеет).
21 ноября секретарь редакции, принеся новую порцию подробных извинений, заканчивал письмо: "В случае, если Вы по-прежнему согласны предоставить "З. Руну" печатание Ваших стихов, не откажитесь прислать их в самом близком времени с указанием Ваших условий"7. Вероятно, это письмо заставило Сологуба считать конфликт если и не исчерпанным, то, по крайне мере, отложенным - и какой-то примирительный сигнал он в Москву отправил, после чего дело о сборнике встало на деловые рельсы. 24 декабря Тастевен напоминал: "В моем последнем письме я, кажется, не коснулся одного важного вопроса; именно, издания Вашей книги, которую Николай Павлович хочет выпустить с Вашим портретом и на условиях, Вами изложенных (подробно будут разработаны условия по получении рукописи, т. е. количество экземпляров, срок издания, обложка и т. д.). Репродукция Вашего портрета, по-моему, удалась замечательно, и мы искренне уверены, что Вы не откажете в Вашем согласии"8.
Вероятно, к этому моменту наборная рукопись была готова: трудно представить, чтобы весьма внушительную по объему книгу со сложной внутренней архитектурой (стихи распределены в ней по девяти разделам, каждый с собственным именем) можно было составить и перебелить на несколько дней. При этом работа над ней была закончена в первых числах января 1908 года (январем датировано впоследствии знаменитое авторское предисловие), а уже в последних числах того же месяца Тастевен рапортовал:
"Глубокоуважаемый Федор Кузьмич! Только что получил Ваше письмо, подробный текст предисловия и оглавления и новое стихотворение, которое постараемся поместить в журнале до напечатания. Текст книги уже сдан в набор и приведен в порядок; корректуры будут скоро Вам посылаться, и вообще, постараюсь вести дело энергичнее, чтобы книга вышла к началу февраля. Спешу написать еще про одно обстоятельство: дело в том, что портрет Ваш в красках имеется лишь в ограниченном количестве экземпляров, и потому, чтобы не удорожить слишком стоимости издания, мы думаем выпустить с портретом в цвете только сто экземпляров, цена которых будет несколько повышена, а в остальных экземплярах портрет будет воспроизведен в черном в 2 тонах. Затем, общее число экземпляров, если Вы не будете против этого, будет не 2100, а 2000, т. к. печатание этих 100 экземпляров свыше 2000 обошлось бы по смете типографии столько же, сколько 500. Все другие условия (т. е. размер гонорара и число экземпляров) остаются незыблемыми"9.
Обращает на себя внимание остроумный план, касающийся портрета: речь идет о той же работе Кустодиева, непомещение которого в срок имело столь долгое послевкусие. Для журнала он отпечатан методом трехцветной автотипии, на отдельном небольшом листе и вклеен на паспарту из серого полукартона с типографской подписью, каковое паспарту уже вшивалось в каждый номер "Золотого руна". Технология автотипии устроена так, что основную цену и время берет на себя изготовление клише, а вот оттисков с клише можно получить (без потери качества) великое множество. При этом издательство обычно печатало тираж с небольшим (или большим) запасом: утилизовать излишки нетрудно, а вот если вдруг из-за каких-нибудь ошибок не хватит экземпляров картинок, то допечатать их весьма проблематично. Таким образом, первоначально Тастевен и Рябушинский планировали сделать сто особых экземпляров книги, использовав для них трехцветные портреты, оставшиеся от журнального тиража; для остальных же сделать новое клише и напечатать с него две тысячи оттисков в одну краску, что должно было обойтись значительно дешевле. План этот по какой-то причине не удался: я пересмотрел несколько десятков экземпляров, в том числе и подаренные самим автором, но ни разу не встречал экземпляра, у которого был бы цветной портрет или цена, отличающая от стандартной в 1 рубль и 25 копеек.
Книга набиралась в той же "кушнеревке" - типографии Н. И. Кушнерева, что и само "Золотое руно". Это одна из самых крупных, технически оснащенных и титулованных типографий не только Москвы, но и России в целом: в годы расцвета в ней работали более 800 человек. Обложку для "Пламенного круга" (весьма изящную) нарисовал сам Рябушинский (подписана она монограммой "Н.Ш.", от его обычного псевдонима "Н. Шинский"); литографировалась она в той же типографии, которая имела и соответствующие станки.
Вероятно, к середине февраля книга была набрана, корректура съездила из Москвы в Петербург и обратно (следов этих передвижений не сохранилось). 27 февраля Тастевен писал Сологубу: "Только что получил вторую корректуру книги, так как, благодаря масленице, работы очень замедлились: завтра, после просмотра, вышлю готовый к печати экземпляр, который просил бы возможно скорее утвердить к печати"10. Вероятно, сборник был отпечатан к концу марта - и тогда же у него появились новые читатели.
Предварительная цензура в России была отменена в 1905 году, но, несмотря на это, Комитет по делам печати никуда не делся - и исправно получал по экземпляру каждой книги, выходящей в границах империи. Не миновала эта судьба и свежеизданный "Пламенный круг". Некоторые материалы из его цензурной истории, отложившиеся в петербургском архиве, были напечатаны Орестом Вениаминовичем Цехновцером еще в 1941 (!) году в Ленинграде11: не лучшее время и место для исследования истории модернизма. Однако заведено дело было в московской цензуре - и именно в ее архивах сохранился наиболее полный комплекс документов, касающихся нашего сборника12.
Дело было открыто 10 апреля 1908 года, причем дата эта видна только на архивной папке, где помечено карандашом "отношение ген<ерал->губ<ернатора> от 10 апр. 1908 г. за № 1559 и экз. брошюры". Это очень любопытно, поскольку, как мы увидим из дальнейшего, фактически экземпляр поступил в московскую цензуру только 26 или 27-го апреля. Значит ли это, что канцелярия генерал-губернатора была заранее осведомлена о предосудительном содержании сборника?
Первый из документов, лежащих в папке - копия рапорта Московского комитета по делам печати в вышестоящую организацию - Главное управление по делам печати, находившееся в Санкт-Петербурге:
Московский Комитет по делам печати
апреля 27 дня 1908 г.
№ 1270.
В Главное Управление по делам печати.
Сделав распоряжение о наложении ареста на книгу, под заглавием: "Федор Сологуб. Пламенный круг. Стихи. Книга восьмая. Издание журнала: "Золотое Руно". Москва. 1908 год. Типо-литография Т-ва И. Н. Кушнерев и Ко (Пименовская улица, соб. дом). 8 д<естей>. 13 печ. лист. 2000 экз. 208 стр. Цена 1 руб. 25 коп.", Моск. Ком. по делам печати имеет честь довести об изложенном до сведения Главного Управления по делам печати, во исполнение циркуляра, от 29 декабря 1906 года за № 13785 и в дополнение к представлению своему, от 10 сего апреля за № 116413.
Вероятно, из этого следует, что существовал еще документ от 10 апреля, но нам он неизвестен. Далее события развивались по стандартному сценарию: книгу должны были отдать на внутреннюю рецензию одному из штатных цензоров. Неизвестно, случайно так вышло или нет, но досталась она Юрию Петровичу Бартеневу (1866 - 1908) - личности по своему замечательной. Сын издателя "Русского архива", выпускник историко-философского факультета Московского университета, преподаватель ряда гимназий, помощник отца по редакционным делам, член "Самаринского кружка", депутат коломенского земства он был, среди прочего, участником нескольких монархических объединений. Об особенностях его характера свидетельствует, в частности, такой эпизод: в революцию 1905 года была, среди прочего, объявлена забастовка аптек: в те аптеки, которые отказывались подчиниться восставшим, являлись отряды боевиков и силой заставляли их прекратить работу. Бартенев вместе с некоторыми друзьями и единомышленниками, сам стал за прилавок в одной из насильственно закрытых аптек и изготавливал лекарства по рецептам, которые приносили страждущие14. Между прочим, рецензия его на "Пламенный круг" (которую я сейчас приведу) - один из последних, если не последний документ, составленный им на цензорском посту: той же осенью он ради поправки здоровья отправился за границу и по пути скоропостижно скончался от сердечного приступа.
3 мая он написал отзыв о "Пламенном круге": текст его, с обильной авторской правкой, подшит в деле:
Московскому комитету по делам печати
Члена оного Бартенева Георгия
Донесение
Книга Сологуба Пламенный круг. Стихи. Книга восьмая. Москва. 1908. Издание "Золотого Руна". Типография Кушнерева. Бол. 8-ка. 17х86. Стр. 208. Цена 1 р. 25 к. в 2000 экз. резко выделяется среди так часто появляющихся за последнее время сборников стихотворений своею талантливостью и говоря словами Баратынского "своим лица необщим выраженьем".
Несомненно стихи Сологуба могут остановить на себе и останавливают внимание любителей поэзии и чутких душ. Мало того что он находчив в выборе мысли, он обладает своим особым словарем и нарядной полнозвучной необычной рифмой, все это дает ему возможность иметь круг почитателей пламенных и подражателей ревностных. И совершенно понятно, что после того как звезда Бальмонта закатилась безвозвратно и "Жар-Птица" показала полный упадок его творчества, наряду с Брюсовым, застывшим в своей настеганной страстности, холодной отчеканенности и т.ск. декадентском академизме. Сологуб, по справедливости, стал "Властителем сердец". Его книжки стихов и рассказов читаются жадно и внимательно.
В этой книге своей он старается провести мысль об т. наз. "аватарах". Он пишет в предисловии: "Рожденный не в первый раз и уже не первый завершая круг внешних преображений, я спокойно и просто открываю мою душу. Открываю, - хочу, чтобы интимное стало всемирным… … Все и во всем - Я, и только Я, и нет иного, и не было и не будет. Вещи есть у меня, но ты не вещь Моя: ты и Я - одно… Приди ко мне, люби Меня…"
Из настоящих законов о печати категория "вредного" изъята (из нашего окончательного кодекса) и нам надлежит следить лишь за тем, что законопреступно.
С этой точки зрения, полагаю, недопустимы стихотворения (стр. 69-я) "Грешник, пойми, что Творца" и (стр. 124) "Марии". В первом признается за оскорбление Творца удержать свою волю от совершения смертоубийства, во втором отожествляется и тонко сплетается Причастие с лишением девушки невинности (… пронзающее жало
… Вошло в твою святую плоть…)
В этом, думается мне, есть все признаки возбуждения дерзостного неуважения к Истинам и Таинствам Христовой Веры, а потому прошу книжку арестовать и против виновных возбудить судебное преследование.
Юрий Бартенев15
Два дня спустя, 5 мая, Московский цензурный комитет отправил служебное письмо Прокурору Московского Окружного суда с предложением книгу арестовать, а против автора и издателя возбудить судебное преследование:
Московский Комитет по делам печати
Мая 5 дня 1908 г.
№ 1355
Господину Прокурору Московского Окружного Суда.
26 минувшего апреля из типографии Т-ва И. Н. Кушнерев и Ко поступила отпечатанная в количестве 2000 экз., объемом в 13 печатных листов, книга, под заглавием: "Федор Сологуб. Пламенный круг. Стихи. Книга 8-ая. Издание журнала "Золотое Руно". Москва. 1908 г. Цена 1 руб. 25 коп."
Книга эта резко выделяется (дальше по докладу Ю. П. Бартенева до знака Х).
С точки зрения законопреступления недопустимы стихотворения (стр. 69-я) "Грешник, пойми, что Творца" и (стр. 124) "Марии". В первом признается за оскорбление Творца удержать свою волю от совершения смертоубийства, во втором отожествляется и тонко сплетается причастие с лишением девушки невинности: … пронзающее жало вошло в твою святую плоть.
Находя в изложенном все признаки возбуждения дерзостного неуважения к Истинам и Таинствам Христовой веры, предусмотренного ст. 73 Угол. Улож. Московской Комиссии по делам печати имеет честь покорнейше просить Ваше Превосходительство возбудить против автора и издателя вышеназванной книги судебное преследование по указанной статье Уголовного Закона. Х
Об аресте инкриминируемой книги, на основании ст. 3 отд. IV Высочайше утвержденных временных правил о неповременной печати от 26 апреля 1906 года, Комитетом было сделано чрез Младшего Инспектора Книгопечатания 2 уч. гор. Москвы надлежащее распоряжение.
Сведения об ответственных по настоящему делу лицах будут доставлены Вашему Превосходительству Инспекции над типографиями непосредственно от себя о чем Комитетом сообщено Младшему Инспектору Книгопечатания и Книжной торговли 2 участка гор. Москвы отношением от 26 минувшего апреля за №1268.
Инкриминируемая книга при сем прилагается16.
В этот же день копия этого письма, копия доклада Бартенева и еще один экземпляр несчастной книги были отправлены в Петербург. В Петербурге дело о "Пламенном круге" досталось еще одному незаурядному цензору: Михаилу Васильевичу Никольскому (1848 - 1919). Сын дьякона, выпускник Московской Духовной академии, корректор синодальной типографии, библеист, востоковед, родоначальник русской ассириологии (в каковом качестве он успел благословить юного В. К. Шилейко), доктор всеобщей истории Петербургского университета, полиглот - отнесся к отзыву своего московского коллеги не без иронии. 11 мая он писал:
"В этом деле следует обратить внимание на форму обращения Московского комитета по делам печати к прокурору Московского Окружного суда. Она полна странностей и необъяснимых противоречий. Вместо мотивировки наложенного Комитетом ареста на книгу и ходатайства о возбуждении судебного преследования, ходатайства, совершенно оставшегося немотивированным, Комитет в крайне высокопарных и совершенно неуместных в официальном заявлении судебной власти фразах распространяется о чрезвычайных достоинствах стихотворений Сологуба и о талантливости их автора, причем попутно в вычурных фразах отзывается о стихотворениях других известных декадентов, Бальмонта и Валерия Брюсова. После такого дифирамба по адресу Сологуба можно бы ожидать, что Комитет будет ходатайствовать перед прокурором о снятии наложенного им самим, т. е. Комитетом, ареста на книгу, но Комитет вместо этого находит в книге все признаки возбуждения дерзостного неуважения к истинам и таинствам христовой веры. Спрашивается, как же это случилось? Виною два стихотворения; в одном из них ("Грешник, пойми, что Творца", стр. 69) "признается за оскорбление творца удержать свою волю от совершения смертоубийства", в другом ("Марии", стр. 124) "отождествляется и тонко сплетается причастие с лишением девушки невинности". Здесь спрашивается вновь: кем "признается" и кем "отождествляется"? Кем-то третьим, а не Комитетом, так как Комитет о стихотворениях Сологуба от себя только что представил самый восторженный отзыв, а о законопреступности выражается от имени третьего лица ("признается", "отождествляется"), Спрашивается, наконец; где же "все признаки дерзостного неуважения и т.д., если Комитет не привел ни одного, так недостаточно указать на факт и на смысл стихотворений, надобно доказать их преступный характер. Мне кажется, Комитет не должен был в сообщении прокурору давать характеристику (причем крайне легковесную) литературных и художественных достоинств стихотворений Сологуба и одновременно с этим обвинять в уголовном преступлении. Что-нибудь одно: или Комитет допустил ошибку, арестовав книгу, и тогда следовало бы ему об этом прямо заявить прокурору, ходатайствуя о снятии ареста, или настаивать на обвинении, и, если Комитет настаивает на последнем, то, спрашивается, для какой же цели он выгораживает Сологуба, восторгаясь его стихами, а о законопреступности их выражаясь в 3-м лице? Нужно помнить, что здесь дело идет не о литературных вкусах, а об уголовном преследовании, влекущем за собою тяжелое наказание для виновных и сопровождающемся арестом книги; все это требуется обосновать и фактически и юридически, а не ограничиваться лишь неуместными похвалами обвиняемому автору стихотворений. Эта двойственность, неуверенность в себе, намеки на третье лицо способны только ввести в заблуждение судебные учреждения и внушить им недоверие к административным властям, наблюдающим за печатью.
Что касается инкриминируемых стихотворений, то дело с ними обстоит не так просто. В первом стихотворении ("Грешник, пойми") не ясно, кого разуметь под "Творцом", - христианского ли бога, или бога дуалистической философии, творца вечного зла в мире; в последнем случае нет оскорбления того бога, который подразумевается в ст. 73 Угол. Улож. Далее в выражении: "Ты не убил" не ясно, какая разумеется смерть или убийство, - физическое или моральное, и, наконец, непонятно, то, что автор разумеет под словом "зло". Все эти вопросы, о которых следовало бы серьезно подумать при аресте на книгу и предании суду виновных. Другое стихотворение ("Марии") оскорбляет таинство, но, ведь нужна большая проникновенность, чтобы решительно утверждать, что в стихотворении говорится о лишении девушки невинности. Быть может и так, а быть может этого и нет, так как девица называется "сестра моя" и, следовательно, здесь дело идет о лишении невинности собственной сестры. Но это было бы слишком непристойно, в особенности для такого чересчур возвышенного поэта, каким представляет Сологуба Комитет. Во всяком случае для суда будет трудная задача разобраться в этом деле"17.
==
1 См.: Павлова М. М. Послесловие // Сологуб Ф. Пламенный круг. Репринтное издание. М., 2008. С. 275 - 292.
2 О Сологубе и "Золотом руне" см.: Богомолов Н. От Пушкина до Кибирова. Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 54 - 56.
3 ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 601. Л. 8.
4 Павлова М. М. Указ. соч. С. 276, 277. У нас нет подробностей об осенней поездке Сологуба в Москву. 13 сентября Г. Э. Тастевен в письме к нему ссылался на их вчерашнюю беседу (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 672. Л. 6), причем по контексту кажется, что состоялась она в Москве, но точно утверждать не беремся. Не об этом ли собеседовании Тастевен рассказывал Чулкову в недатированном письме: "Сологуб был у нас в редакции, опасается, чтобы журнал не стал боевым органом мистического анархизма и даже прислал нам письмо, в котором говорит, что если между ним и журналом не будет идейной общности, то его участие окажется излишним" (РГБ. Ф. 371. Карт. 4. Ед. хр. 70. Л. 43 об.). Конечно, мистический анархизм - это скорее новинка осени 1906, а не 1907 года, но все же.
5 Павлова М. М. Ук. соч. С. 278. Значительно позже, уже в 1913 году, Кустодиев изготовил мраморный бюст Сологуба, который ныне находится в Астраханской галерее (см.: Борис Михайлович Кустодиев. Л. 1967. С. 128, 134, 142).
6 Цит. по: Павлова М. М. Указ. соч. С. 278 - 279.
7 Там же. С. 280.
8 Там же.
9 Там же. С. 270. На автографе письма помета Сологуба: "Отв<етил> 30 янв" (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 672. Л. 14).
10 Павлова М. М. Указ. соч. С. 281.
11 Цехновицер О. В. Символизм и царская цензура // Ученые записки <ЛГУ>. Серия филологических наук. Вып. 11. Л., 1941. С. 287 - 289.
12 ЦГА Москвы. Ф. 31. Оп. 3. Ед. хр. 930.
13 Там же. Л. 2 - 2 об.
14 История рассказана в его некрологе: Исторический вестник. 1908. № 12. С. 1178.
15 ЦГА Москвы. Ф. 31. Оп. 3. Ед. хр. 930. Л. 3.
16 Там же. Л. 4 - 5 об.
17 Цит. по: Цехновицер О. В. Указ. соч. С. 288 - 289. В московском комплексе бумаг этого отзыва нет.
Окончание - здесь.