НЕИЗВЕСТНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ О МАЯКОВСКОМ.
Печатаемые мемуары принадлежат перу журналиста Юрия Адольфовича Штрауса (1892 - 1963). Он сын московского педагога и музыканта Адольфа Эдуардовича Штрауса (1864 - 1939), дяди В. А. Зайцевой (Орешниковой), жены Б. К. Зайцева1. Работал журналистом в московских и петербургских газетах - в частности, был корреспондентом суворинского «Нового времени» в Тегеране2. В 1918 - 1919 гг. состоял при армии Колчака, писал в газету «Русская армия». В 1919 - 1921 гг. на Дальнем Востоке, с 1921 г. - в Харбине. В 1943 - 1955 г. работал в Шанхае в издательстве «Эпоха» (о чем оставил воспоминания), в 1955 г. репатриировался в СССР, жил в Ташкенте. Три его мемуарных отрывка были напечатаны в 1960-е годы в Москве3.
В 1941 - 1946 гг. он, находясь в Шанхае, издавал еженедельный журнал «Сегодня», принадлежащий, как и большая часть русской дальневосточной периодики, к числу весьма трудноуловимых источников - так, например, в РНБ нет ни одного номера, в библиотеке имени Гамильтона на Гавайях (крупнейшее профильное собрание) - есть два номера за 1941 г. и т.д. 4 По этой причине мемуарный компонент журнала (не слишком, впрочем, обильный) слабо учтен в современной библиографии - в частности, приводимый ниже текст не попал в превосходный во всех отношениях справочник «Русские писатели. Поэты»5. Очерк печатается по единственной публикации: Сегодня (Шанхай). 1943. № 29. Общеизвестные имена не комментируются.
Юрий Штраус. Встречи с Маяковским. Ранние годы поэта.
Пишущему эти строки пришлось знать Маяковского на самых ранних этапах его литературной карьеры, встречаться с ним в повседневном быту, слышать и от него самого, и от окружающих много яркого, задорного, того, что определяло внутренний облик поэта, было «наметкой» его дальнейшего творческого, а может быть и житейского пути.
«Десятые годы» текущего века.
Каждый день московский Кузнецкий мост, Петровка от четырех до пяти часов дня полны веселой праздной толпой. Это время традиционной прогулки молодых дам, юных и пожилых жуиров, демонстрация «последнего крика» дамской и мужской моды.
В переполненных кафе «Трамблэ» и «Кадэ»6 беспечная болтовня обо всем на свете, от политических «сенсаций» до букета дежурных сплетен «света», а, главное, «полусвета».
И так соблазнительна была эта ежедневная «ярмарка тщеславия», что постоянными гостями на ней были и известные писатели, знаменитые артисты, нередко видные общественные фигуры.
Помнится, в весенний светлый и веселый день оживленный гул на Петровке неожиданно усилился, а среди замедлившей свое степенное движение толпы раздался смех и острые реплики.
В самом центре гулянья, возле сверкающего цветами, хрусталем и фарфором магазина Ноева7 торжественно и спокойно шествовала диковинная группа.
- Высокий ражий детина с отброшенными назад непокорными прядями черных волос, с каменным, твердо высеченным лицом, на котором мрачно горели большие черные глаза, шел в ярко-желтой блузе, почти дамского покроя.
Рядом с ним в ультрамодном двубортном пиджаке, тоже какого-то нового для глаза цвета, в цилиндре и с моноклем на широкой черной ленте в глазу, жестикулируя в такт своей живой речи, двигался господин с удивительно подвижным, актерским лицом, украшенным густыми каштановыми волосами, подстриженными в извощичью «скобку».
Третий, молодой красивый брюнет, демонстрировал смесь толстовки с греческим хитоном: его оголенную шею обрамлял вырезанный квадратом золотой шеврон, что в сочетании с редкими тогда «шортсами», голыми коленями и чулками выразительно завершало внешнее оформление этого персонажа.
И только четвертый участник диковинной группы ограничился в своем костюме вольной по тогдашним временам деталью: он был, как его товарищи, без шляпы и сразу привлекал внимание светлой шапкой вьющихся волос и сиявшими голубыми глазами.
Это были первые «вожди» и основоположники, по крайней мере для широкого осведомления, наших футуристов:
- Владимир Маяковский, Давид Бурлюк, Владимир Голдшмидт8 и Василий Каменский.
Кузнецкий мост и Петровка в тот день веселились, как никогда. За футуристами ходили толпами, окружали их столик в кафе, пытались отпускать по их адресу язвительные шутки.
Последнее, однако, скоро прекратилось, так как футуристы, особенно, Бурлюк и Маяковский, отвечали так остро и беспощадно, что задор смельчаков быстро иссяк.
Конечно, такого дебюта оказалось достаточным, чтобы о футуристах заговорила «вся Москва». Газеты отметили в хронике «развлечение на Кузнецком», поклонники всего нового кинулись разыскивать книги, тогда очень немногочисленные, футуристических стихов, причем, помнится, наибольший успех имел некий Крученых, поэзы которого заключались, главным образом, в ритмичном подборе односложных гласных. Что-то вроде:
- «Др!.. Бр!.. Кр!.. И дыр, и мыр - Памир»…
Набросилась на футуристов и газетная молодежь. Быстро перезнакомились, стали встречаться, преимущественно в кафе, в ресторанах, а в особенности на только что тогда входивших в моду литературных диспутах и вечерах.
Чаще других, при этих обстоятельствах, выступал Давид Бурлюк, талантливый острослов и подлинный духовный сын первого итальянского футуриста Маринетти.
Бурлюк пропагандировал знаменитый «манифест» итальянских футуристов, призывал к освобождению от затасканных форм и слов в искусстве, рекомендовал решительную перетасовку принятых понятий:
- Сделать жизнь искусством, а искусство жизнью…
Маяковский выступал редко, предпочитая стихам, которые чудесно «пел» Василий Каменский и хорошо читал Голдшмидт, «разговор с публикой», нечто вроде конферанса.
Это всегда было, на первый взгляд, тяжеловесно и коряво, так как говорил Маяковский медленно, рывками, как рычал, с паузами, но через минуту становилось ясно, что каждое его «мо» было ярко, безупречно по форме и необычайно содержательно.
Он не любил, когда у него просили стихов на определенную тему или известных его произведений.
Щебечущим и просящим «чистой лирики» девицам, он отвечал несколькими строками о любви, вместо которой была «так, маленькая любвишка»9, а свое знаменитое стихотворение «Канителят стариков бригады»10 прочел впервые публично на каком-то весьма серьезном литературном диспуте.
Отшелушив многое из далеких воспоминаний, можно с уверенностью сказать, что самым характерным для Маяковского раннего периода был постоянный протест. И если это свойство не всегда доминировало в творчестве поэта, то оно было обыденным в жизни.
Вспоминается забавный эпизод в биллиардной старейшего московского ресторана у Сретенских ворот «Саратов», принадлежавшего именитой купеческой семье булочников и кондитеров Севастьяновых11.
Маяковский в компании приятелей играл на биллиарде несколько часов и по уговору на его долю пришелся расчет и за игру, и за батарею выпитого пива.
Поэт почему-то заупрямился и служащие вызвали молодого хозяина ресторана. Это был П. И. Севастьянов12, первый в семье «интеллигент», которого отцы сочли долгом провести и через университет, чтобы в будущем не быть в зависимости от «ученых аблокатов».
П. И. Севастьянов отнесся мягко к спорам молодежи и согласился принять на счете, вместо денег, подпись того, кто постарше.
Маяковский загорелся и спросил:
- «Хотите иметь подпись самого знаменитого поэта нашего времени»?
И когда немного растерявшийся хозяин согласился, он подмахнул на 23-х рублевом счете:
- «Студент Петровской Сельско-Хозяйственной Академии, поэт Владимир Маяковский»13.
Этот счет и сейчас хранится у находящегося в эмиграции П. И. Севастьянова, уже в качестве реликвии об ушедшем поэте.
К тем же дням относится шутка (а может быть и не шутка?) молодого Маяковского, когда он за ужином сказал соседу журналисту:
- Хотите, скажу, кто лучше всех писал у нас стихи? Только чур, не выдавать меня никому…
- Да?
- Пушкин… Да, представьте себе, Пушкин! А после него, я, конечно…
Незадолго до первой мировой войны московские футуристы выезжали на гастроли в Одессу. По возвращении рассказам не было конца.
На футуристов была сделана ставка, так как хороши они были или плохи, - неважно. Существенной была скандальная о них по всей России молва.
Когда одесситы узнали о предстоящем приезде футуристов, они пришли в яростное возбуждение. А в самом начале предварительной продажи билетов по городу разнеслась сногсшибательная сенсация:
- Кассирша у футуристов с золотым носом!14..
Одесситы были заинтригованы. Если кассирша показала золотой нос, то что же покажут сами виновники торжества, - Маяковский, два Бурлюка, Каменский?
И гастролеры, на самом деле, показали.
Маяковский читал стихи в своей прославленной желтой кофте с ложкой в петлице, а Давид Бурлюк в своей поэзе загнул такое, совершенно новое, выражение, что все дамы, сколько их было, высыпали из зала в фойе…15
Следующие по времени встречи с Маяковским уже относятся к октябрьской осени 17-го и к первой половине 18-го г.г.
В эти дни поэт начинал карьеру «великого мастера стихотворного плаката и оформителя революционных лозунгов», причем первые шаги делал в тех же московских кафе, находившихся на перепутье от старого к новому.
Чаще всего он выступал в открытом все той же старой футуристической гвардией «Кафе поэтов», пристроившемся в одном из переулков на Тверской улице16.
По вечерам с маленькой эстрады поэты читали стихи, некоторые мелодекламировали. Маяковский обычно занимал место за столиком в углу сцены. На одном конце филипповской стойки горками лежали книги поэтов и публика охотно их раскупала.
Вспоминается едва ли не последняя встреча в «Клубе десятой музы» в Камергерском переулке, вблизи здания МХАТ’а17.
В общем зале на сцене шли небольшие инсценировки, выступали экспромтом музыканты, певцы, поэты18. Среди последних частым гостем был и Маяковский, который именно здесь впервые бросил в зал беззаботно жующей, пьющей и веселящейся публике свои, вошедшие в историю, строки:
- Ешь ананасы, рябчика жуй,
день твой последний приходит, буржуй! 19
Попытки вступать с ним в полемику кончались для смельчаков плохо. Разя острым словом, как рапирой, поэт выжидал паузы замешательства своей жертвы и резюмировал положение:
- Лежит на нем камень тяжелый, чтоб встать он из гроба не мог! 20
И среди гогота толпы, в чаду и гаме душного низкого зала ресторана, с мерцающими на столиках цветными электролампочками, четко запомнилось освещенное рампой бледное, неподвижное и суровое лицо поэта, в глазах которого, даже под приспущенными веками, всегда горел какой-то черный пламень.
Владимир Маяковский ушел из жизни весной 1930 года. Как это произошло? Сам поэт краток в предсмертной записке, в своих последних стихах:
- «О скалы жизни разбилась ладья» 21…
Этого многие не могли, не хотели понять.
Самоубийство поэта, действительно, находится в каком-то чудовищном противоречии со всем его обликом.
==
1 Ср. в письме В. Зайцевой к В. Муромцевой-Буниной от 21 февраля 1923 г.: «Душой я с тобой, моя дорогая Беатриче (как тебя дядя Доля звал. Он старый и большевик!!!)» (Зайцев Б. К. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1999. С. 403).
2 См. биографическую справку: Хохлов А. Н. О работе В. Н. Рогова над созданием русско-китайского словаря в 50-е гг. ХХ в. // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. Серия "Филология". 2009. № 4. С. 154.
3 Штраус Ю. Шаляпин в Харбине // Музыкальная жизнь. 1965. № 14. С. 20 - 21; Штраус Ю. Шаляпин рисует // Музыкальная жизнь. 1965. № 22. С. 25; Лабинский А. М. «Севильский цирюльник». Запись Ю. А. Штрауса // Музыкальная жизнь. 1968. № 8. С. 18 - 19.
4 См.: Русская печать в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Каталог собрания Библиотеки имени Гамильтона Гавайского университета. Сост. П. Полански. Ч. 2. Китай. М., 2015. С. 58.
5 Русские писатели. Поэты. (Советский период). Библиографический указатель. Т. 14. В. В. Маяковский. Ч. 2. Вып. 2. Литература о жизни и творчестве В. В. Маяковского (1931 - 1960). Спб., 2004.
6 Возможно, это аберрация памяти, заставившая автора упомянуть одно заведение дважды: знаменитая московская кофейня «Трамбле» (Петровка, д. Михалкова (№ 5)) принадлежала ресторатору Октавию Львовичу Каде (Кадэ); ср., впрочем, другое перечисление их через запятую: «За неожиданную рифму, за звонкое четверостишие, за любую удачную шутку - полагались лавры, признание, диплом, запись в золотую книгу кружка, ресторана, кафе Кадэ, Тримблэ <так!>, даже кондитерской Сиу на Кузнецком мосту» (Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь. М., 1994. С. 579). В московской адресной книге 1914 г. значится «Трамбле, преемн. О. Кадэ, кондит., уг. Петровки и Кузнецкого п., 3/5».
«Трамбле» (или «Трамблэ») - важная точка московской топографии; ср.: «Куда интересней было в кафе Трамблэ на Кузнецком! К их столику подошла скользящим шагом, сладко улыбаясь, красавица в белом кружевном передничке, с белой кружевной штучкой в пышных волосах. «Как всегда, Николай Евгеньевич, - пропела она,- черный кофе, бриоши, бенедиктинчик? И молодому человеку можно рюмочку?»» (Евгеньев Б. Московская мозаика. М., 1978. С. 100); «Там царь девичьих идеалов, / В высоких ботиках Качалов / Сидит за столиком Трамбле» (стихотворение С. М. Соловьева (Соловьев С. Собрание стихотворений. Сост. В. А. Скрипкиной. М., 2007. С. 389 - в оригинале третья строка «Проходит у дверей Ралле»), переделанное, по всей вероятности, Б. А. Садовским, см.: Арго А. М. Своими глазами. Книга воспоминаний. М., 1965. С. 158). Ср. кстати упоминание о встрече там Маяковского, Якобсона и Эльзы Триоле: «Однажды она позвала вместе Маяковского и меня в кафе “Трамблэ” на Кузнецком, такое кафе европейского типа» (Якобсон Р. Будетлянин науки. М., 2012. С. 48). Позже это помещение заняло поэтическое кафе «Музыкальная табакерка».
Поскольку мир довольно тесен, судьба владельцев кафе еще как минимум раз переплетется с русской литературой: сын владельца кафе будет в Лозанне ухаживать за юной Мариэттой Шагинян:
«Пансион, где мы остановились, был нам рекомендован мадемуазель Муше. Это была тихая, живописная вилла, содержащаяся двумя старыми девицами, специализировавшимися на «русских гостях». Там была, когда мы приехали, худенькая, маленькая мадам Кадэ из Москвы, русская, замужем за французом, перекупившим кондитерскую Трамбле на углу Кузнецкого моста. С нею был сын, смуглый и насупленный, с длинным, опущенным долу носом,- Леон, или Лева, как звала его мать. Поскольку новый московский кондитер Октав Кадэ был французским подданным, сын его должен был отслужить положенное в армии в маленьком городке Монтелимар-Дром. <…> Мадам Кадэ перед отсылкой сына во Францию проводила с ним прощальные часы в Швейцарии, а мы с мамой отсиживали это время до приезда Мермо в том же пансионе. Делать было мамаше с сыном и мамаше с дочкой нечего, мамы стали вместе вспоминать Москву, а сын и дочка сперва дичились. <…> Так вот, у меня с Левой Кадэ ничего, в сущности, не произошло, кроме романтического общения, поощренного моим воображеньем, а у Левы - простым фактом, что он был зрелый юноша и проводил день за днем с девушкой моложе него. Мы странствовали по Лозанне, читали вместе женевские издания Толстого в густом, начинавшем желтеть парке Лозанны, вместе ездили в Вэвэ, в Монтрё - живописные местечки вокруг,- взобрались однажды втроем, с Левой и моей мамой, на вершину Роше де Нэй, куда надо было карабкаться несколько часов, ночевать в отеле на ее верхушке, а рано утром, не выспавшись, встречать восход солнца. Моя красавица мать была тогда хороший ходок, мы с Левой прыгали, как козлята, вернулись на другой день в Лозанну тоже пешком, и добродушная хозяйка ахала и охала, как это могли мы, особенно «мадам ля татап», совершить такое грандиозное восхождение.
И наконец, перед самой разлукой, сказавшись только нашим обеим матерям, мы с Левой съездили в Париж, провели там три дня, остановясь в гостинице Буйон-Дюваль, где вписали нас в книгу приезжих, спросив только фамилию Левы и подмигнув нам дружески: «Мосье и мадам Кадэ»» (Шагинян М. Человек и время. История человеческого становления. М. 1982. С. 133 - 134).
7 «Торговый дом Ф. Ф. Ноева сыновья» (Петровка, дом Кредитного товарищества) специализировался на торговле живыми цветами.
8 Так! Конечно, имеется в виду Владимир Робертович Гольцшмидт (1886? - 1954)
9 «Любвишки» у раннего Маяковского, кажется, нет - впервые она появится в «Про это» («любвишка наседок»). Вероятно, имеется в виду «любеночек» из «Облака в штанах» или «любовишка» из «Войны и мира».
10 «Приказ по армии искусства» впервые напечатан в декабре 1918 г., но написан, вероятно, раньше, ср. в воспоминаниях В. Кириллова: «...Весной 1918 года я в гостях у Маяковского. Маяковский читает мне «Приказ по армии искусства», отбивая такт ногой» цит. по: Зелинский К. На рубеже двух эпох. Литературные встречи 1917 - 1920 годов. М., 1960. С. 75). О чтении этого стихотворения на диспуте сведений у нас не имеется.
11 Адрес ресторана - Сретенка, 2. Мемуарист ошибается - правильная фамилия рестораторов - Савостьяновы. Владельцем ресторана был Павел Петрович Савостьянов, он мельком упоминается у Гиляровского (Гиляровский В. Москва и москвичи. М., 1979. С. 280). В московских адресных книгах числится еще содержатель булочной Андрей Петрович, владелец кондитерской Иван Кириллович, владелец булочной, пекарни и кондитерской Иван Михайлович, владелец булочной Федор Иванович (все с разными адресами). В каком родстве между собой состояли все эти лица, сказать затрудняемся. В мемуарах Андрея Белого «известнейшим пекарем» титулуется Иван Михайлович (Белый А. Начало века. Берлинская редакция. Издание подготовил А. В. Лавров. Спб., 2014. С. 354). Булочные Савостьяновых регулярно упоминаются в мемуарах, посвященных Москве 1910-х годов.
12 Судя по упомянутом далее факту эмиграции П. И. Савостьянова, мы можем осторожно идентифицировать его с Павлов Ивановичем Савостьяновым, председателем Московского землячества в Харбине (см.: Буяков А. М. Знаки и награды российских эмигрантских организаций в Китае. Дайрен, Тяньцзинь, Харбин, Хуньчунь, Цинаньфу, Шанхай. 1921-1949 гг.: Материалы к справочнику. Владивосток, 2005. С. 191), составителем харбинского альбома «Пушкин и его время» (см.: Кузнецова Т. В. Русская книга в Китае (1917 - 1949). Хабаровск. 2003. С. 101; Полански П. Русская печать в Китае, Японии и Корее. М., 2002. С. 137).
13 Эта автоаттестация кажется нам загадочной.
14 Действительно, билеты на вечер футуристов в Одессе в начале января 1914 г. продавала особенным образом раскрашенная кассирша: «За кассой сидит футуристическая дама с позолоченным носом и губами»; «На лбу, над переносицей у нее нарисован голубой треугольничек, а на щеках нарисованы два квадрата, синий и красный, у футуристки нос и губы вымазаны сусальным золотом.
В остальном футуристка мало чем отличается от прочих смертных: волосы острижены а lа мужик, та же кофточка и юбка, что и у всех вообще одесситок.
На вопросы футуристка отвечает довольно робко и по большей части односложно.
В общем, разрисованная барышня, видимо, чувствует себя не совсем ловко и скорее напоминает напроказившую школьницу, нежели приверженцу футуризма.
Из беседы с нею выясняется, что первая футуристка, которую увидела Одесса, сама не пишет стихов и не рисует, а является лишь «сочувствующей».
Разрисовала она себя из тех же побуждений, из которых рядятся наши дамы. Только находит, что футуристская разрисовка гораздо красивее и ближе подходит к цели» (оба газетных отзыва приводятся по: Крусанов А. В. Русский авангард. 1907 - 1932. Исторический обзор. Т. 1 Кн. 2. М., 2010. С. 390 - 391).
15 Судя по газетным отчетам (Там же. С. 394 - 399), автор ошибается. Маяковский, если верить репортерам, был в красной кофте (по другой версии - в розовом пиджаке, по третьей - в красном пиджаке с черными отворотами). Единственный эпатирующий эпизод случился 19 января в Одесском литературно-артистическом клубе, где Бурлюк прочитал стихотворение с упоминанием «вечернего писсуара», «внесшее смущение среди публики», по словам хроникера. Поскольку стихотворение это столь же знаменитое, сколь труднонаходимое, приведем его по альбомной записи:
Отъезд из города
Совокупление вечерних писсуаров
Под пальцами истерзанной луны.
Все было тщетным мне все было даром
И судорги <так> роженицы весны
Совокупление вечерних облаков
Над тишиной определенных крыш
Всех толстяков подпольный шишъ (!)
А поезд как дитя вдруг приподнял рубашку
И омочил прибрежность насыпь куст
И ландыш и волчцы и сладостную кашку
И женщину упавшую без чувств.
Давид Бурлюк. 1914 (Немирова М. А. Автографы из старого альбома. Альбом автографов поэтов серебряного века Брониславы Рунт (1885 - 1983) из коллекции Государственного музея В. В. Маяковского. М., 2006. С. 17. Воспользовавшись факсимиле, приведенном в этом же издании, мы восстановили «ъ» в слове «шишъ», поскольку все окружающие слова начертаны по новой орфографии - и, следовательно, «шишъ» неспроста).
16 Официальный адрес «Кафе поэтов» - Настасьинский пер., д. 1/52; довольно обширная библиография по его поводу собрана нами в комментариях к воспоминаниям Н. Н. Захарова-Мэнского.
17 «Десятая муза» - литературно-артистическое кафе, открывшееся в начале 1918 года (Камергерский пер., 1). Ср.: «Открылась «Десятая муза» в Камергерском переулке (проезд Художественного театра). Это театрик-кафе киноактеров, где бывали все «звезды» кино: Вера Холодная, И. Мозжухин, И. Худолеев и другие» (Комарденков В. Дни минувшие (Из воспоминаний художника). М. 1972. С. 45).
18 В «Десятую музу» переехали «Живые альманахи», начинавшиеся в «Музыкальной табакерке»; здесь же проходили вечера импровизаций; ср. в воспоминаниях участника: «В «Десятой музе» был устроен «вечер импровизации». Затея, рассчитанная больше на производство курьезов, чем на получение толковых результатов. Публика заранее подшучивала над «импровизаторами». В вазу на сцене опускались записки. В зале со столиками выключен свет. Поэты действительно тонули на глазах. Вот поэтесса сбилась с размера и запнулась. Беспомощным жестом и обворожительной улыбкой пытается возместить она недостающие слоги. Поэт начинает развязно, но плетет распадающуюся на строчки бессмыслицу. Другой, обычно бойкий и едкий, после каждого слова застревает на мели. Из публики несутся остроты, мало способствующие творческому процессу» (Спасский С. Маяковский и его спутники. Л., 1940. С. 134).
19 Маяковский упоминал о том, что эти в будущем знаменитые строки впервые были им исполнены в Петроградском «Привале комедиантов» (см.: Маяковский В. Полное собрание сочинений. Т. 1. М., 1955. С. 438). Ср. реплику, брошенную им 15 ноября 1927 г. в Политехническом музее: «Когда-то в насквозь прокуренном кафе я обронил такие строчки:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
ень твой последний приходит, буржуй.
Этих стихов нет ни в одной из моих книжек. Но недавно я узнал из воспоминаний, напечатанных в «Ленинградской правде», что с этими строками красногвардейцы шли на взятие Зимнего дворца. И этим отрывком я теперь горжусь больше, чем 60 тысячами напечатанных мною строк» (газетный отчет цит. по: Маяковский В. Полное собрание сочинений. Т. 13. М., 1961. С. 377).
20 Из ст-ния Лермонтова «Воздушный корабль».
21 Т.е. «Любовная лодка разбилась о быт».
В 1941 - 1946 гг. он, находясь в Шанхае, издавал еженедельный журнал «Сегодня», принадлежащий, как и большая часть русской дальневосточной периодики, к числу весьма трудноуловимых источников - так, например, в РНБ нет ни одного номера, в библиотеке имени Гамильтона на Гавайях (крупнейшее профильное собрание) - есть два номера за 1941 г. и т.д. 4 По этой причине мемуарный компонент журнала (не слишком, впрочем, обильный) слабо учтен в современной библиографии - в частности, приводимый ниже текст не попал в превосходный во всех отношениях справочник «Русские писатели. Поэты»5. Очерк печатается по единственной публикации: Сегодня (Шанхай). 1943. № 29. Общеизвестные имена не комментируются.
Юрий Штраус. Встречи с Маяковским. Ранние годы поэта.
Пишущему эти строки пришлось знать Маяковского на самых ранних этапах его литературной карьеры, встречаться с ним в повседневном быту, слышать и от него самого, и от окружающих много яркого, задорного, того, что определяло внутренний облик поэта, было «наметкой» его дальнейшего творческого, а может быть и житейского пути.
«Десятые годы» текущего века.
Каждый день московский Кузнецкий мост, Петровка от четырех до пяти часов дня полны веселой праздной толпой. Это время традиционной прогулки молодых дам, юных и пожилых жуиров, демонстрация «последнего крика» дамской и мужской моды.
В переполненных кафе «Трамблэ» и «Кадэ»6 беспечная болтовня обо всем на свете, от политических «сенсаций» до букета дежурных сплетен «света», а, главное, «полусвета».
И так соблазнительна была эта ежедневная «ярмарка тщеславия», что постоянными гостями на ней были и известные писатели, знаменитые артисты, нередко видные общественные фигуры.
Помнится, в весенний светлый и веселый день оживленный гул на Петровке неожиданно усилился, а среди замедлившей свое степенное движение толпы раздался смех и острые реплики.
В самом центре гулянья, возле сверкающего цветами, хрусталем и фарфором магазина Ноева7 торжественно и спокойно шествовала диковинная группа.
- Высокий ражий детина с отброшенными назад непокорными прядями черных волос, с каменным, твердо высеченным лицом, на котором мрачно горели большие черные глаза, шел в ярко-желтой блузе, почти дамского покроя.
Рядом с ним в ультрамодном двубортном пиджаке, тоже какого-то нового для глаза цвета, в цилиндре и с моноклем на широкой черной ленте в глазу, жестикулируя в такт своей живой речи, двигался господин с удивительно подвижным, актерским лицом, украшенным густыми каштановыми волосами, подстриженными в извощичью «скобку».
Третий, молодой красивый брюнет, демонстрировал смесь толстовки с греческим хитоном: его оголенную шею обрамлял вырезанный квадратом золотой шеврон, что в сочетании с редкими тогда «шортсами», голыми коленями и чулками выразительно завершало внешнее оформление этого персонажа.
И только четвертый участник диковинной группы ограничился в своем костюме вольной по тогдашним временам деталью: он был, как его товарищи, без шляпы и сразу привлекал внимание светлой шапкой вьющихся волос и сиявшими голубыми глазами.
Это были первые «вожди» и основоположники, по крайней мере для широкого осведомления, наших футуристов:
- Владимир Маяковский, Давид Бурлюк, Владимир Голдшмидт8 и Василий Каменский.
Кузнецкий мост и Петровка в тот день веселились, как никогда. За футуристами ходили толпами, окружали их столик в кафе, пытались отпускать по их адресу язвительные шутки.
Последнее, однако, скоро прекратилось, так как футуристы, особенно, Бурлюк и Маяковский, отвечали так остро и беспощадно, что задор смельчаков быстро иссяк.
Конечно, такого дебюта оказалось достаточным, чтобы о футуристах заговорила «вся Москва». Газеты отметили в хронике «развлечение на Кузнецком», поклонники всего нового кинулись разыскивать книги, тогда очень немногочисленные, футуристических стихов, причем, помнится, наибольший успех имел некий Крученых, поэзы которого заключались, главным образом, в ритмичном подборе односложных гласных. Что-то вроде:
- «Др!.. Бр!.. Кр!.. И дыр, и мыр - Памир»…
Набросилась на футуристов и газетная молодежь. Быстро перезнакомились, стали встречаться, преимущественно в кафе, в ресторанах, а в особенности на только что тогда входивших в моду литературных диспутах и вечерах.
Чаще других, при этих обстоятельствах, выступал Давид Бурлюк, талантливый острослов и подлинный духовный сын первого итальянского футуриста Маринетти.
Бурлюк пропагандировал знаменитый «манифест» итальянских футуристов, призывал к освобождению от затасканных форм и слов в искусстве, рекомендовал решительную перетасовку принятых понятий:
- Сделать жизнь искусством, а искусство жизнью…
Маяковский выступал редко, предпочитая стихам, которые чудесно «пел» Василий Каменский и хорошо читал Голдшмидт, «разговор с публикой», нечто вроде конферанса.
Это всегда было, на первый взгляд, тяжеловесно и коряво, так как говорил Маяковский медленно, рывками, как рычал, с паузами, но через минуту становилось ясно, что каждое его «мо» было ярко, безупречно по форме и необычайно содержательно.
Он не любил, когда у него просили стихов на определенную тему или известных его произведений.
Щебечущим и просящим «чистой лирики» девицам, он отвечал несколькими строками о любви, вместо которой была «так, маленькая любвишка»9, а свое знаменитое стихотворение «Канителят стариков бригады»10 прочел впервые публично на каком-то весьма серьезном литературном диспуте.
Отшелушив многое из далеких воспоминаний, можно с уверенностью сказать, что самым характерным для Маяковского раннего периода был постоянный протест. И если это свойство не всегда доминировало в творчестве поэта, то оно было обыденным в жизни.
Вспоминается забавный эпизод в биллиардной старейшего московского ресторана у Сретенских ворот «Саратов», принадлежавшего именитой купеческой семье булочников и кондитеров Севастьяновых11.
Маяковский в компании приятелей играл на биллиарде несколько часов и по уговору на его долю пришелся расчет и за игру, и за батарею выпитого пива.
Поэт почему-то заупрямился и служащие вызвали молодого хозяина ресторана. Это был П. И. Севастьянов12, первый в семье «интеллигент», которого отцы сочли долгом провести и через университет, чтобы в будущем не быть в зависимости от «ученых аблокатов».
П. И. Севастьянов отнесся мягко к спорам молодежи и согласился принять на счете, вместо денег, подпись того, кто постарше.
Маяковский загорелся и спросил:
- «Хотите иметь подпись самого знаменитого поэта нашего времени»?
И когда немного растерявшийся хозяин согласился, он подмахнул на 23-х рублевом счете:
- «Студент Петровской Сельско-Хозяйственной Академии, поэт Владимир Маяковский»13.
Этот счет и сейчас хранится у находящегося в эмиграции П. И. Севастьянова, уже в качестве реликвии об ушедшем поэте.
К тем же дням относится шутка (а может быть и не шутка?) молодого Маяковского, когда он за ужином сказал соседу журналисту:
- Хотите, скажу, кто лучше всех писал у нас стихи? Только чур, не выдавать меня никому…
- Да?
- Пушкин… Да, представьте себе, Пушкин! А после него, я, конечно…
Незадолго до первой мировой войны московские футуристы выезжали на гастроли в Одессу. По возвращении рассказам не было конца.
На футуристов была сделана ставка, так как хороши они были или плохи, - неважно. Существенной была скандальная о них по всей России молва.
Когда одесситы узнали о предстоящем приезде футуристов, они пришли в яростное возбуждение. А в самом начале предварительной продажи билетов по городу разнеслась сногсшибательная сенсация:
- Кассирша у футуристов с золотым носом!14..
Одесситы были заинтригованы. Если кассирша показала золотой нос, то что же покажут сами виновники торжества, - Маяковский, два Бурлюка, Каменский?
И гастролеры, на самом деле, показали.
Маяковский читал стихи в своей прославленной желтой кофте с ложкой в петлице, а Давид Бурлюк в своей поэзе загнул такое, совершенно новое, выражение, что все дамы, сколько их было, высыпали из зала в фойе…15
Следующие по времени встречи с Маяковским уже относятся к октябрьской осени 17-го и к первой половине 18-го г.г.
В эти дни поэт начинал карьеру «великого мастера стихотворного плаката и оформителя революционных лозунгов», причем первые шаги делал в тех же московских кафе, находившихся на перепутье от старого к новому.
Чаще всего он выступал в открытом все той же старой футуристической гвардией «Кафе поэтов», пристроившемся в одном из переулков на Тверской улице16.
По вечерам с маленькой эстрады поэты читали стихи, некоторые мелодекламировали. Маяковский обычно занимал место за столиком в углу сцены. На одном конце филипповской стойки горками лежали книги поэтов и публика охотно их раскупала.
Вспоминается едва ли не последняя встреча в «Клубе десятой музы» в Камергерском переулке, вблизи здания МХАТ’а17.
В общем зале на сцене шли небольшие инсценировки, выступали экспромтом музыканты, певцы, поэты18. Среди последних частым гостем был и Маяковский, который именно здесь впервые бросил в зал беззаботно жующей, пьющей и веселящейся публике свои, вошедшие в историю, строки:
- Ешь ананасы, рябчика жуй,
день твой последний приходит, буржуй! 19
Попытки вступать с ним в полемику кончались для смельчаков плохо. Разя острым словом, как рапирой, поэт выжидал паузы замешательства своей жертвы и резюмировал положение:
- Лежит на нем камень тяжелый, чтоб встать он из гроба не мог! 20
И среди гогота толпы, в чаду и гаме душного низкого зала ресторана, с мерцающими на столиках цветными электролампочками, четко запомнилось освещенное рампой бледное, неподвижное и суровое лицо поэта, в глазах которого, даже под приспущенными веками, всегда горел какой-то черный пламень.
Владимир Маяковский ушел из жизни весной 1930 года. Как это произошло? Сам поэт краток в предсмертной записке, в своих последних стихах:
- «О скалы жизни разбилась ладья» 21…
Этого многие не могли, не хотели понять.
Самоубийство поэта, действительно, находится в каком-то чудовищном противоречии со всем его обликом.
==
1 Ср. в письме В. Зайцевой к В. Муромцевой-Буниной от 21 февраля 1923 г.: «Душой я с тобой, моя дорогая Беатриче (как тебя дядя Доля звал. Он старый и большевик!!!)» (Зайцев Б. К. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1999. С. 403).
2 См. биографическую справку: Хохлов А. Н. О работе В. Н. Рогова над созданием русско-китайского словаря в 50-е гг. ХХ в. // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. Серия "Филология". 2009. № 4. С. 154.
3 Штраус Ю. Шаляпин в Харбине // Музыкальная жизнь. 1965. № 14. С. 20 - 21; Штраус Ю. Шаляпин рисует // Музыкальная жизнь. 1965. № 22. С. 25; Лабинский А. М. «Севильский цирюльник». Запись Ю. А. Штрауса // Музыкальная жизнь. 1968. № 8. С. 18 - 19.
4 См.: Русская печать в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Каталог собрания Библиотеки имени Гамильтона Гавайского университета. Сост. П. Полански. Ч. 2. Китай. М., 2015. С. 58.
5 Русские писатели. Поэты. (Советский период). Библиографический указатель. Т. 14. В. В. Маяковский. Ч. 2. Вып. 2. Литература о жизни и творчестве В. В. Маяковского (1931 - 1960). Спб., 2004.
6 Возможно, это аберрация памяти, заставившая автора упомянуть одно заведение дважды: знаменитая московская кофейня «Трамбле» (Петровка, д. Михалкова (№ 5)) принадлежала ресторатору Октавию Львовичу Каде (Кадэ); ср., впрочем, другое перечисление их через запятую: «За неожиданную рифму, за звонкое четверостишие, за любую удачную шутку - полагались лавры, признание, диплом, запись в золотую книгу кружка, ресторана, кафе Кадэ, Тримблэ <так!>, даже кондитерской Сиу на Кузнецком мосту» (Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь. М., 1994. С. 579). В московской адресной книге 1914 г. значится «Трамбле, преемн. О. Кадэ, кондит., уг. Петровки и Кузнецкого п., 3/5».
«Трамбле» (или «Трамблэ») - важная точка московской топографии; ср.: «Куда интересней было в кафе Трамблэ на Кузнецком! К их столику подошла скользящим шагом, сладко улыбаясь, красавица в белом кружевном передничке, с белой кружевной штучкой в пышных волосах. «Как всегда, Николай Евгеньевич, - пропела она,- черный кофе, бриоши, бенедиктинчик? И молодому человеку можно рюмочку?»» (Евгеньев Б. Московская мозаика. М., 1978. С. 100); «Там царь девичьих идеалов, / В высоких ботиках Качалов / Сидит за столиком Трамбле» (стихотворение С. М. Соловьева (Соловьев С. Собрание стихотворений. Сост. В. А. Скрипкиной. М., 2007. С. 389 - в оригинале третья строка «Проходит у дверей Ралле»), переделанное, по всей вероятности, Б. А. Садовским, см.: Арго А. М. Своими глазами. Книга воспоминаний. М., 1965. С. 158). Ср. кстати упоминание о встрече там Маяковского, Якобсона и Эльзы Триоле: «Однажды она позвала вместе Маяковского и меня в кафе “Трамблэ” на Кузнецком, такое кафе европейского типа» (Якобсон Р. Будетлянин науки. М., 2012. С. 48). Позже это помещение заняло поэтическое кафе «Музыкальная табакерка».
Поскольку мир довольно тесен, судьба владельцев кафе еще как минимум раз переплетется с русской литературой: сын владельца кафе будет в Лозанне ухаживать за юной Мариэттой Шагинян:
«Пансион, где мы остановились, был нам рекомендован мадемуазель Муше. Это была тихая, живописная вилла, содержащаяся двумя старыми девицами, специализировавшимися на «русских гостях». Там была, когда мы приехали, худенькая, маленькая мадам Кадэ из Москвы, русская, замужем за французом, перекупившим кондитерскую Трамбле на углу Кузнецкого моста. С нею был сын, смуглый и насупленный, с длинным, опущенным долу носом,- Леон, или Лева, как звала его мать. Поскольку новый московский кондитер Октав Кадэ был французским подданным, сын его должен был отслужить положенное в армии в маленьком городке Монтелимар-Дром. <…> Мадам Кадэ перед отсылкой сына во Францию проводила с ним прощальные часы в Швейцарии, а мы с мамой отсиживали это время до приезда Мермо в том же пансионе. Делать было мамаше с сыном и мамаше с дочкой нечего, мамы стали вместе вспоминать Москву, а сын и дочка сперва дичились. <…> Так вот, у меня с Левой Кадэ ничего, в сущности, не произошло, кроме романтического общения, поощренного моим воображеньем, а у Левы - простым фактом, что он был зрелый юноша и проводил день за днем с девушкой моложе него. Мы странствовали по Лозанне, читали вместе женевские издания Толстого в густом, начинавшем желтеть парке Лозанны, вместе ездили в Вэвэ, в Монтрё - живописные местечки вокруг,- взобрались однажды втроем, с Левой и моей мамой, на вершину Роше де Нэй, куда надо было карабкаться несколько часов, ночевать в отеле на ее верхушке, а рано утром, не выспавшись, встречать восход солнца. Моя красавица мать была тогда хороший ходок, мы с Левой прыгали, как козлята, вернулись на другой день в Лозанну тоже пешком, и добродушная хозяйка ахала и охала, как это могли мы, особенно «мадам ля татап», совершить такое грандиозное восхождение.
И наконец, перед самой разлукой, сказавшись только нашим обеим матерям, мы с Левой съездили в Париж, провели там три дня, остановясь в гостинице Буйон-Дюваль, где вписали нас в книгу приезжих, спросив только фамилию Левы и подмигнув нам дружески: «Мосье и мадам Кадэ»» (Шагинян М. Человек и время. История человеческого становления. М. 1982. С. 133 - 134).
7 «Торговый дом Ф. Ф. Ноева сыновья» (Петровка, дом Кредитного товарищества) специализировался на торговле живыми цветами.
8 Так! Конечно, имеется в виду Владимир Робертович Гольцшмидт (1886? - 1954)
9 «Любвишки» у раннего Маяковского, кажется, нет - впервые она появится в «Про это» («любвишка наседок»). Вероятно, имеется в виду «любеночек» из «Облака в штанах» или «любовишка» из «Войны и мира».
10 «Приказ по армии искусства» впервые напечатан в декабре 1918 г., но написан, вероятно, раньше, ср. в воспоминаниях В. Кириллова: «...Весной 1918 года я в гостях у Маяковского. Маяковский читает мне «Приказ по армии искусства», отбивая такт ногой» цит. по: Зелинский К. На рубеже двух эпох. Литературные встречи 1917 - 1920 годов. М., 1960. С. 75). О чтении этого стихотворения на диспуте сведений у нас не имеется.
11 Адрес ресторана - Сретенка, 2. Мемуарист ошибается - правильная фамилия рестораторов - Савостьяновы. Владельцем ресторана был Павел Петрович Савостьянов, он мельком упоминается у Гиляровского (Гиляровский В. Москва и москвичи. М., 1979. С. 280). В московских адресных книгах числится еще содержатель булочной Андрей Петрович, владелец кондитерской Иван Кириллович, владелец булочной, пекарни и кондитерской Иван Михайлович, владелец булочной Федор Иванович (все с разными адресами). В каком родстве между собой состояли все эти лица, сказать затрудняемся. В мемуарах Андрея Белого «известнейшим пекарем» титулуется Иван Михайлович (Белый А. Начало века. Берлинская редакция. Издание подготовил А. В. Лавров. Спб., 2014. С. 354). Булочные Савостьяновых регулярно упоминаются в мемуарах, посвященных Москве 1910-х годов.
12 Судя по упомянутом далее факту эмиграции П. И. Савостьянова, мы можем осторожно идентифицировать его с Павлов Ивановичем Савостьяновым, председателем Московского землячества в Харбине (см.: Буяков А. М. Знаки и награды российских эмигрантских организаций в Китае. Дайрен, Тяньцзинь, Харбин, Хуньчунь, Цинаньфу, Шанхай. 1921-1949 гг.: Материалы к справочнику. Владивосток, 2005. С. 191), составителем харбинского альбома «Пушкин и его время» (см.: Кузнецова Т. В. Русская книга в Китае (1917 - 1949). Хабаровск. 2003. С. 101; Полански П. Русская печать в Китае, Японии и Корее. М., 2002. С. 137).
13 Эта автоаттестация кажется нам загадочной.
14 Действительно, билеты на вечер футуристов в Одессе в начале января 1914 г. продавала особенным образом раскрашенная кассирша: «За кассой сидит футуристическая дама с позолоченным носом и губами»; «На лбу, над переносицей у нее нарисован голубой треугольничек, а на щеках нарисованы два квадрата, синий и красный, у футуристки нос и губы вымазаны сусальным золотом.
В остальном футуристка мало чем отличается от прочих смертных: волосы острижены а lа мужик, та же кофточка и юбка, что и у всех вообще одесситок.
На вопросы футуристка отвечает довольно робко и по большей части односложно.
В общем, разрисованная барышня, видимо, чувствует себя не совсем ловко и скорее напоминает напроказившую школьницу, нежели приверженцу футуризма.
Из беседы с нею выясняется, что первая футуристка, которую увидела Одесса, сама не пишет стихов и не рисует, а является лишь «сочувствующей».
Разрисовала она себя из тех же побуждений, из которых рядятся наши дамы. Только находит, что футуристская разрисовка гораздо красивее и ближе подходит к цели» (оба газетных отзыва приводятся по: Крусанов А. В. Русский авангард. 1907 - 1932. Исторический обзор. Т. 1 Кн. 2. М., 2010. С. 390 - 391).
15 Судя по газетным отчетам (Там же. С. 394 - 399), автор ошибается. Маяковский, если верить репортерам, был в красной кофте (по другой версии - в розовом пиджаке, по третьей - в красном пиджаке с черными отворотами). Единственный эпатирующий эпизод случился 19 января в Одесском литературно-артистическом клубе, где Бурлюк прочитал стихотворение с упоминанием «вечернего писсуара», «внесшее смущение среди публики», по словам хроникера. Поскольку стихотворение это столь же знаменитое, сколь труднонаходимое, приведем его по альбомной записи:
Отъезд из города
Совокупление вечерних писсуаров
Под пальцами истерзанной луны.
Все было тщетным мне все было даром
И судорги <так> роженицы весны
Совокупление вечерних облаков
Над тишиной определенных крыш
Всех толстяков подпольный шишъ (!)
А поезд как дитя вдруг приподнял рубашку
И омочил прибрежность насыпь куст
И ландыш и волчцы и сладостную кашку
И женщину упавшую без чувств.
Давид Бурлюк. 1914 (Немирова М. А. Автографы из старого альбома. Альбом автографов поэтов серебряного века Брониславы Рунт (1885 - 1983) из коллекции Государственного музея В. В. Маяковского. М., 2006. С. 17. Воспользовавшись факсимиле, приведенном в этом же издании, мы восстановили «ъ» в слове «шишъ», поскольку все окружающие слова начертаны по новой орфографии - и, следовательно, «шишъ» неспроста).
16 Официальный адрес «Кафе поэтов» - Настасьинский пер., д. 1/52; довольно обширная библиография по его поводу собрана нами в комментариях к воспоминаниям Н. Н. Захарова-Мэнского.
17 «Десятая муза» - литературно-артистическое кафе, открывшееся в начале 1918 года (Камергерский пер., 1). Ср.: «Открылась «Десятая муза» в Камергерском переулке (проезд Художественного театра). Это театрик-кафе киноактеров, где бывали все «звезды» кино: Вера Холодная, И. Мозжухин, И. Худолеев и другие» (Комарденков В. Дни минувшие (Из воспоминаний художника). М. 1972. С. 45).
18 В «Десятую музу» переехали «Живые альманахи», начинавшиеся в «Музыкальной табакерке»; здесь же проходили вечера импровизаций; ср. в воспоминаниях участника: «В «Десятой музе» был устроен «вечер импровизации». Затея, рассчитанная больше на производство курьезов, чем на получение толковых результатов. Публика заранее подшучивала над «импровизаторами». В вазу на сцене опускались записки. В зале со столиками выключен свет. Поэты действительно тонули на глазах. Вот поэтесса сбилась с размера и запнулась. Беспомощным жестом и обворожительной улыбкой пытается возместить она недостающие слоги. Поэт начинает развязно, но плетет распадающуюся на строчки бессмыслицу. Другой, обычно бойкий и едкий, после каждого слова застревает на мели. Из публики несутся остроты, мало способствующие творческому процессу» (Спасский С. Маяковский и его спутники. Л., 1940. С. 134).
19 Маяковский упоминал о том, что эти в будущем знаменитые строки впервые были им исполнены в Петроградском «Привале комедиантов» (см.: Маяковский В. Полное собрание сочинений. Т. 1. М., 1955. С. 438). Ср. реплику, брошенную им 15 ноября 1927 г. в Политехническом музее: «Когда-то в насквозь прокуренном кафе я обронил такие строчки:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
ень твой последний приходит, буржуй.
Этих стихов нет ни в одной из моих книжек. Но недавно я узнал из воспоминаний, напечатанных в «Ленинградской правде», что с этими строками красногвардейцы шли на взятие Зимнего дворца. И этим отрывком я теперь горжусь больше, чем 60 тысячами напечатанных мною строк» (газетный отчет цит. по: Маяковский В. Полное собрание сочинений. Т. 13. М., 1961. С. 377).
20 Из ст-ния Лермонтова «Воздушный корабль».
21 Т.е. «Любовная лодка разбилась о быт».