ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ПЕТРА КАРАМЫШЕВА (к «Запискам комментатора») - ОКОНЧАНИЕ
Окончание. Начало - здесь.
После этого следы его теряются более чем на десятилетие: он работал в небольшой должности в Московской городской управе, полностью отойдя от грехов молодости; жил на Остоженке. Несколько раз в освободительной печати (не исключая и легальной) его имя появлялось среди неблагонадежных в революционном смысле людей, но прямых последствий это не имело - вплоть до 1917 года.
Как известно, одним из первых следствий февральской революции было взятие полицейских архивов: одни освободители желали вымарать себя из списка тайных агентов, другие - завладеть этими списками. В Твери победили вторые, следствием чего сделались масштабные репрессии; вскоре дошла очередь и до нашего героя.
«3 июня 1917
Временный исполнительный комитет. Тверь.
В Комиссию по обеспечению нового строя
В числе секретных сотрудников Тверского губ. жандармского управления с Августа 1899 г. в течение ряда лет состоял Петр Иванович Карамышев, состоящий, по частным слухам, сейчас на службе в Московской Городской Управе. Карамышев - один из наиболее вредных сотрудников. Как видно из дел жандармского управления, воспитателем его в качестве сотрудника был известный Зубатов, тогда начальник московской охранки. Карамышев в Августе и Сентябре 1899 г. выдал ряд лиц в связи с делом Бориса Зиновьева, а затем, состоя для вида под надзором полиции, имел постоянные сношения со всеми лицами, чья политическая благонадежность заподазривалась, главным образом - с учащеюся молодежью и доносил обо всем жандармерии.
В середине Мая Тверской Губернский Исполнительный Комитет телеграммой попросил Комиссара г. Москвы арестовать Карамышева. В виду того, что до сих пор не последовало ответа на телеграмму, Комитет имеет честь просить Комиссию сообщить, в каком положении находится дело об аресте Карамышева и не состоял ли он также сотрудником Московской охранки»22.
«Комиссия по обеспечению нового строя» - одна из мгновенно разросшихся карательных организаций, имевшая специальной целью выявление бывших штатных и секретных агентов Главного Жандармского управления. На письмо они отреагировали почти мгновенно:
«8 июня 1917.
Комиссия по обеспечению нового строя постановила арестовать и зачислить под стражу в Московскую Центральную Пересыльную тюрьму Петра Ивановича Карамышева, проживающего по Остоженке, дом страхового о-ва «Якорь»»23.
Дальше в деле идет ворох документов, сопровождавших собственно арест: в 3 часа дня (еще не отвердела чекистская привычка вламываться ночью или под утро!), в собственной квартире, в присутствии понятых его арестовывают, везут в тюрьму… и спустя шесть дней освобождают, взяв с него подписку по первому зову ехать к тверским дознавателям. (По этому эпизоду видно, как еще не отлажена неумелая, но стремительно напитывающаяся кровью карательная машина; уже спустя несколько месяцев повезли бы под конвоем). В тот же день они пишут в Тверь, прибавляя: «Вопрос о причастности Карамышева к Московскому охранному отделению пока не выяснен. О последующем не откажите уведомить»24 (та же история: несколько лет спустя запросто заставили бы признаться). Выпустили его 14-го; пять дней спустя он едет в Тверь и его немедленно арестовывают.
21 июня (то есть через день) его освобождают под подписку с обязательством вернуться в Тверь по первому же требованию и он немедленно уезжает в Москву. 22 числа в местной газете «Объединение» печатается хроникальная заметка:
«Арест подозреваемого в провокации.
19-го июня по приказу Губ. Исп. Комитета арестован некто Карамышев, известный по своей работе в г. Твери. Благодаря его «чистосердечному признанию» при допросе жандармами и охранки <так> провалены партийные типографии и организации, а многие из товарищей были сосланы туда, куда Макар телят не гонял.
Устанавливается факт его знакомства с Лениным и Мартовым, но и… с Зубатовым.
Действительно ли Карамышев был «настоящим» провокатором или являлся только слабым человеком - установить не удалось. Сам он отрицает факт своего провокаторства, т.е. сотрудничества в охранном за денежное вознаграждение, не отрицая, что своим «чистосердечным признанием» он действительно проваливал многие организации»25.
По возвращении в Москву он при неизвестных обстоятельствах (возможно, должен был привезти от тверских товарищей московским документы об освобождении?) пишет подробный признательный текст; привожу его целиком:
«В Комиссию по обеспечению нового строя при Исполнительном Комитете Московских Общественных Организаций
Сына Статского советника, Петра Ивановича Карамышева
ПОКАЗАНИЯ
Моя жизнь до приезда в Москву.
Родился я в Петербурге в 1877 году. В декабре 1895 года арестован вместе с Лениным и другими. При дознании держался стойко. Пробыл в одиночном заключении 15 месяцев. В марте 1897 г. сослан на 3 года в Тверь под гласный надзор. Почувствовав, что не могу больше вести беспокойную жизнь партийного работника (была разбита нервная система), я подал прошение сначала министру внутр. дел, а затем на Высочайшее имя, просил разрешения выехать заграницу для получения образования. Не разрешили. Заявил товарищам, что из партии выхожу: это, да и ряд личных столкновений привело к полному разрыву с тверской интеллигенцией. Я остался совсем одиноким, углубился в себя, стал заниматься психологией и медициной.
В июле 1899 года был арестован по делу Зиновьева, у которого при обыске была найдена печатная машина. На допросе отказался давать показания. В виде протеста против сурового тюремного режима объявил голодовку. Пробыл без пищи и питья четыре дня, и прекратил голодовку, когда выдали книги. Сразу же после голодовки ко мне в камеру (без товарища прокурора) пришел ротмистр Александров и стал меня уговаривать дать откровенные показания; сказал, что многие из участников процесса откровенничают и выдали меня с головой: выяснили что я многое знаю, и не только по делу Зиновьева. Я дал показания. Большую часть их я забыл, как это выяснилось на днях - во время допроса в Твери.
В сентябре 1899 г. меня под конвоем из тверской тюрьмы отправили в Москву, тоже в тюрьму. Там меня вытребовал к себе Зубатов. Он беседовал со мною три вечера. Доказывал бесполезность и невозможность подпольной работы, предложил перейти к легальной работе по организации профессиональных союзов. Советовал для этого ехать на юг. Пугал, что в Твери меня будут преследовать за мои «откровенные» показания по делу Зиновьева. Но я все же настоял, чтобы мне разрешили вернуться в Тверь (там жила девушка, которую я любил).
В Твери прокуратура стала распространять про меня слухи, что я дал «откровенные» показания.
Меня заподозрили в сношениях с тверскими жандармами. Начались преследования. Мне перестали кланяться; в театре показывали на меня пальцем; писали письма во многие города, что я ренегат и провокатор. Преследовала меня полиция, считая опасным революционером, преследовали даже тверские жандармы за то, что я упорно уклонялся от каких бы то ни было встреч с ними. Несмотря на физическое здоровье и молодость я измучился, только с трудом мог заниматься, был на границе душевной болезни. Зубатов тоже не оставлял меня в покое: присылал изредка своих агентов спросить что я делаю, и что вообще в Твери делается, а я так ничего и не пытался сделать по части «зубатовских» организаций.
Я у тверской интеллигенции требовал суда (третейского). Хотел очиститься. Понимал, что иначе мне никогда не расквитаться с жандармами. В 1902 году летом суд состоялся. Резолюция: «никаких данных для обвинения Карамышева в провокации не имеется, но все же он не может считать себя свободным от подозрений». Кто были судьи я не знал, меня не допрашивали и обвинений не предъявили.
Жизнь в Москве.
Через неделю после получения резолюции тверского «третейского» суда, я выехал в Петроград к матери на две недели, а затем в начале сентября приехал в Москву, где вскоре поступил на службу в Московскую Городскую Управу. В конце 1902-го года на улице ко мне подошел какой-то человек и предложил на другой день в 10 часов утра явиться в охранное отделение. «Не придете - плохо будет», - сказал он. Я понял в чем дело и решил категорически отказаться. На другой день начальн. охр. отд Василий Васильевич (фамилию забыл) сказал: «У меня на столе лежит предписание выслать вас из Москвы. Вы были под гласным надзором и мы имеем право запретить вам жить в столицах. Кроме того мне известно, что с вами имел дело мой предшественник (Зубатов). Вы слишком много знаете, я соглашусь на ваше присутствие в Москве лишь в том случае, если вы будете мне помогать». Я стал отговариваться, указав, что в Твери меня судом признали провокатором. «Тем более вам надо согласиться, - сказал он, - а то в провинции вас убьют, или вы умрете там с голоду». Он подал мне руку и быстро вышел.
Через несколько дней, когда я шел со службы, ко мне подошел на улице Федор Данилович Грулько (как я узнал впоследствии) и свел меня на конспиративную квартиру на М. Бронной (позднее он переехал в Воротниковский пер., а затем в Оружейный). Так завязались мои сношения с московской охранкой.
В 1904 году в «Искре» было напечатано: «в Москве подвизается некий П. И. Карамышев, сыгравший подозрительную роль в Твери».
Мне показали эту заметку знакомые и просили опровергнуть, или потребовать у тверяков третейского суда. Сказал про «Искру» охранникам (они, оказывается, знали), посоветовали мне быть осторожнее («могут убить»), но связи со мной не порвали. Я стал добиваться суда. Суд наконец состоялся в 1905 г. Резолюция: «П. И. Карамышев во время тверского процесса дал сугубо-злостные предательские показания, а потом под давлением жандармов находился с ними в сношении». Судьями были А. Ф. Сталь, Шанцер (умер) и А. Смирнов.
Написал жандармам, просил освободить. Ничего не ответили. Я устранился, но снова на улице меня встретил Грулько и просил приходить, «а то смотрите, вышлют», сказал он. Вскоре наступила революция и охранка перестала быть. А когда возродилась, снова меня вытребовали на квартиру к Грулько. Тогда был Климович. Я однажды хотел его убить, но не достал бомбы. В то время была черная полоса моей жизни (много личных невзгод, опять дело дошло до галлюцинаций). Наконец, в 1907 году жандармы оставили меня в покое, но последствия сношений с ними остались: в декабре 1909го года я получил анонимную страничку заграничного журнала «Общее дело», где сообщалось, что я предавал в Твери и служил в московской охранке, а в 1912 году в Петрограде, в газете «Речь» было напечатано, что давно тому назад <так> я в Твери подвизался с жандармским полковником Волковым (?!).
Что я говорил жандармам.
Кличка моя была «Богданов». Не помню отчетливо, что я показывал. Были эпохи большого душевного упадка и тогда, опасаясь, что сам нахожусь в сфере внутреннего наблюдения, я говорил все, что знал. Но в минуты душевной бодрости я многое замалчивал. С несколькими партийными работниками был знаком (дружен, это и мешало мне с ними расстаться), но ни в какие нелегальные партии во время моего пребывания в Москве я не вступал, и ни в каких общественных, политических и профессиональных организациях не работал. В 1905 году участия в революции не принимал. После 1 марта 1917 года упорно избегал участия в развертывавшихся событиях. Несколько я знаю, никто благодаря моим показаниям не пострадал.
Никогда ничего я не говорил жандармам при жизнь Московского Общественного Управления и про деятельность его агентов. Я понимал, что иначе мне никогда не развязаться с жандармами, да кроме того на службу в Управе я смотрел как на единственный для меня способ общественного служения: этому служению я и отдал 15 лет упорного труда.
Петр Карамышев
26 июня 1917 г»26.
На этом заканчиваются следственные действия 1917 года: сотрудник Московской управы Петр Иванович Карамышев возвращается к себе домой, а спустя два года на сцену выходит начинающий беллетрист Петр Иванович Вагин. У нас нет никаких сведений о том, что кто-то из его новых знакомых знал о тянущейся за ним истории - но в 1922 году любящий внешние эффекты фатум сводит его с тем самым беглецом, которого он неудачно брил в 1904 году.
«Сутолока последующих лет вытерла было из моей головы память о нем окончательно. И каково же было мое изумление, когда, приехав в 1922 г. уже в новой русской обстановке в новую Москву, я неожиданно нашел в ней все того же томного Петра Ивановича, - и ямочка на подбородке та же, и румянец в обе щеки, - и все в той же, показалось, старой обстановке.
Заседал кружок литературных граждан с бородами, - назывался он, помнится, «Рассвет», - а среди них и наш рубаха-парень, только уже выдержанный в революции писатель, Вагин Петр, автор посредственных, но как-то еще обменивающихся на сельди и крупу, рассказцев.
Суетливо поздоровавшись со мной, но явно уклоняясь от дальнейших встреч П. И. заторопился сбыть меня присутствующим.
Передо мной были огрызки старой «вольномыслящей» (по ремеслу) интеллигенции, и - роль П. И. среди этих чудаков была довольно неясна»27.
Вряд ли на него донес именно несчастливо побритый: кажется, это было не в его характере; вероятнее, ГПУ решило переворошить дела тех, кто по ложно понятому гуманизму 1917 года сумел тогда ускользнуть от пролетарского правосудия. В апреле 1926 года он был арестован. Для идентификации в деле помещены рядом две фотографии: одна из жандармского архива; вторая - современная, датированная 9-м апреля; несмотря на бороду и изможденные черты тождество изображенных лиц несомненно. Очевидно, о вновь открытом деле он узнал заранее - и именно предчувствуя арест плакал на собрании «Литературного особняка». Уже когда он находился в тюрьме, была составлена справка: кажется, в основном по материалам его собственных показаний:
«КАРАМЫШЕВ Петр Иванович в 1897 году за принадлежность к группе «Освобождение труда» был выслан из Петербурга в г. Тверь на 3 года. Проживая в ссылке в Твери, КАРАМЫШЕВ продолжал здесь революционную деятельность и сблизился с группами революционно настроенной интеллигенции и рабочими кружками. В 1898 году Тверской охранкой были произведены аресты ряда политических ссыльных - ЗИНОВЬЕВА, ПРОШИНА, ГРИБАЛИНА и др. и в том числе был арестован и КАРАМЫШЕВ. На первом же допросе Тверской охранки КАРАМЫШЕВ дал жандармам откровенные показания, выдал революционную деятельность своих сотоварищей по ссылке и выдал охранке группу тверских революционеров и организовывавшуюся последними подпольную типографию. В результате этого предательства, со стороны КАРАМЫШЕВА, часть арестованных охранкой революционеров была подвергнута ссылке, часть же была освобождена под гласный надзор полиции.
Предательская роль КАРАМЫШЕВА не ограничивалась только выдачей революционной деятельности политических ссыльных гор. Твери и группы тверских революционеров. КАРАМЫШЕВ попутно раскрыл перед жандармами новые горизонты, детально сообщив им данные о революционном движении в гор. Твери вообще. Карамышев сообщил охранке не только об известных ему фактах, но и о разговорах, могущих дать жандармам какую-либо нить к расследованию деятельности того или иного лица.
Конфиденциальное сообщение откровенные показания КАРАМЫШЕВА были для жандармов настолько ценны, что начальник Тверского ГЖУ полковник ВОЛКОВ ездил в Петербург и лично докладывал о КАРАМЫШЕВЕ и его сообщениях директору Департамента полиции, а затем в Москве лично же докладывал о том же начальнику Московской охранки ЗУБАТОВУ, с которым вошел в соглашение относительно плана расследования о революционной деятельности в гор. Твери. План этот сводился к тому, что все заявления КАРАМЫШЕВА будут разработаны непосредственно секретной агентурой ЗУБАТОВА и под руководством последнего. Для получения же от ЗУБАТОВА более точных сведений от КАРАМЫШЕВА, таковой будет переведен для содержания под стражей в Москву.
План этот департаментом полиции был одобрен и КАРАМЫШЕВ был переведен в Москву. Для того, чтобы не возбудить никаких сомнений в революционных кругах относительно КАРАМЫШЕВА, перевод его для содержания под стражей в Москву был произведен под предлогом переполнения Тверских тюрем и необходимости, ввиду этого перевода, одного или двух человек политических арестованных в Москву.
По прибытии КАРАМЫШЕВА в Москву, ЗУБАТОВ вызвал его к себе и на первой же беседе «заагентурил» его. С самого начала своего знакомства с ЗУБАТОВЫМ, КАРАМЫШЕВ вышел из роли прямого осведомителя., превратившись в «советника» охранки. КАРАМЫШЕВ произвел на ЗУБАТОВА очень хорошее впечатление и последний остался очень доволен новым знакомством, которое сразу же приобрело довольно тесный характер. КАРАМЫШЕВ давал «самому» ЗУБАТОВУ очень дельные советы и указания относительно дальнейшего направления тверского дела и советы эти ЗУБАТОВЫМ не только не принимались , но и были рекомендованы начальнику Тверского ГЖУ для осуществления.
Охранка видя в КАРАМЫШЕВЕ весьма ценного для себя сотрудника решила освободить его, в целях дальнейшего использования, из-под стражи, что и было исполнено 21 сентября 1899 года, причем для предупреждения возможности провала КАРАМЫШЕВА, который могло повлечь безнаказанное освобождения КАРАМЫШЕВА, - вместе с последним были освобождены и некоторые его соучастник по революционной деятельности в Твери.
После освобождения из тюрьмы КАРАМЫШЕВ был поселен под гласный надзор полиции в Твери и работал здесь по освещению революционного движения под непосредственным руководством начальника Моск. охранки ЗУБАТОВА. Когда революционные группы г. Твери были для охранки вполне выявлены и КАРАМЫШЕВУ уже там нечем было проявить себя, он в 1902 г. был переведен в Москву и здесь продолжил свою провокаторскую деятельность до 1908 года»28.
В этом деле, которое велось ГПУ, не хватает многих бумаг: часть из них, вероятно, находится в недоступном для исследователей архиве ФСБ, а часть просто утрачена. Среди пропавшего - протоколы допросов, показания свидетелей, хоть какая-то документальная иллюзия следственных действий. В сохранившейся тощей папке сверху - сразу после фотографии - подшит приговор:
«В 1904 году Карамышев был заподозрен революционными организациями в предательстве и об этом было напечатано в «Искре». Карамышев поспешил реабилитироваться. Револ. события 1905 года отвлекли внимание революционеров от дела Карамышева и он продолжал свою предательскую деятельность.
В 1909 году в «Общем деле» было объявлено, что Карамышев предатель и провокатор. Карамышев написал в деп. полиции подробное изложение своих услуг охранке и просил ДП принять меры к реабилитации его перед революционерами. Еремеев оставил это заявление К. без последствий, мотивировав это тем, что «попытки оправдываться приводят только к новым разоблачениям». Дальнейшее сотрудничество в охранке для Карамышева стало невозможным и охранка, учитывая это, использовала Кар. для полуофициальных поручений, т. напр. во время приезда в Москву царя, Кар. по поручению охранки опечатывал выходы из подземных сооружений, что делалось в целях предотвращения взрыва или покушения на царя.
По пост. Коллеги ОГПУ 19 / VII- 1926 расстрелян»29.
Насимович, приближенный к большевистским верхам, излагал много лет спустя другую версию казни Карамышева: «<…> друзья П. И. (из тех же кажется «рассветчиков») пустили слух о романтической пропаже «ревписателя П. Вагина», который, мол, кому-то так из «нынешних» стал неугоден.
А ларчик все же проще открывался. П. И. как оказалось <продолжал?> дальше свою старую кормежку и профессию и снова, как и 24-25 лет назад «был вынужден к слишком близким отношениям»… уже с рабочей властью. Но блудливый темперамент Карамышева толкнул его к новой игре: к измене на два фронта. В этой то азефовой игре, в этой «работе» не по росту и пропал «писатель П. Вагин».
Мир праху твоему, старый двурушник….»30.
Материалы дела свидетельствуют о том, что единственной причиной его расстрела было сотрудничество с правоохранительными органами, закончившееся за восемь лет до революции и за восемнадцать - до начала следствия. Еще десять лет спустя такая мотивировка сделалась обыденной.
Последним эхом Карамышевского дела стало постановление уже дышащего на ладан «Литературного особняка» об оказании помощи его вдове и сыну31; успело ли это намерение осуществиться до наступления вечной ночи - неизвестно.
==
22 Комиссия по обеспечению нового строя. Личное дело. Карамышев Петр Иванович // ГАРФ. Ф. 504. Оп. 1. Ед. хр. 332. Л. 1 - 1 об.
23 Там же. Л. 2.
24 Там же. Л. 6.
25 «Объединение» (Тверь). 1917. 22 июня. № 41. С. 4.
26 Там же. Л.12 - 15 об.
27 Чужак Н. Шесть месяцев жизни или как пахнет воля. Откровенные показания старого большевика // РГАЛИ. Ф. 340. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 69.
28 ГАРФ. Ф. 1742 (коллекция фотографий). Оп. 2 (секретные сотрудники, полицейские). Ед. хр. 240. Л. 4 - 6 (на полях помета: «интелл, б/п»). В последующей советской историографии ему задним числом приписывались дополнительные грехи: «Одновременно с Б. И. Зиновьевым был арестован Карамышев П. И. Выходец из реакционной дворянской семьи, он втерся в доверие к Б. И. Зиновьеву еще в Петербурге. Вместе с Зиновьевым он был выслан в Тверь и сыграл здесь свою подлую предательскую роль» и т.д. (Платов В. С. Революционное движение в Тверской губернии. Калинин. 1959. С. 65).
29 ГАРФ. Ф. 1742 (коллекция фотографий). Оп. 2 (секретные сотрудники, полицейские). Ед. хр. 240. Л.. Л. 3.
30Чужак Н. Шесть месяцев жизни или как пахнет воля. Откровенные показания старого большевика // РГАЛИ. Ф. 340. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 70.
31 Заседание 8 декабря 1928 года. Слушали: «О помощи вдове и сыну б. члена и Зам. Председателя Правления «Л. О.» П. И. Вагина-Карамышева». Постановили: «Вызвать т. Карамышеву для совместного с ней обсуждения возможных способов помощи ей и сыну» (Литературный особняк. Протоколы заседания // ГАРФ. Ф. 393. Оп. 81. Ед. хр. 69. Л. 41 об.).
После этого следы его теряются более чем на десятилетие: он работал в небольшой должности в Московской городской управе, полностью отойдя от грехов молодости; жил на Остоженке. Несколько раз в освободительной печати (не исключая и легальной) его имя появлялось среди неблагонадежных в революционном смысле людей, но прямых последствий это не имело - вплоть до 1917 года.
Как известно, одним из первых следствий февральской революции было взятие полицейских архивов: одни освободители желали вымарать себя из списка тайных агентов, другие - завладеть этими списками. В Твери победили вторые, следствием чего сделались масштабные репрессии; вскоре дошла очередь и до нашего героя.
«3 июня 1917
Временный исполнительный комитет. Тверь.
В Комиссию по обеспечению нового строя
В числе секретных сотрудников Тверского губ. жандармского управления с Августа 1899 г. в течение ряда лет состоял Петр Иванович Карамышев, состоящий, по частным слухам, сейчас на службе в Московской Городской Управе. Карамышев - один из наиболее вредных сотрудников. Как видно из дел жандармского управления, воспитателем его в качестве сотрудника был известный Зубатов, тогда начальник московской охранки. Карамышев в Августе и Сентябре 1899 г. выдал ряд лиц в связи с делом Бориса Зиновьева, а затем, состоя для вида под надзором полиции, имел постоянные сношения со всеми лицами, чья политическая благонадежность заподазривалась, главным образом - с учащеюся молодежью и доносил обо всем жандармерии.
В середине Мая Тверской Губернский Исполнительный Комитет телеграммой попросил Комиссара г. Москвы арестовать Карамышева. В виду того, что до сих пор не последовало ответа на телеграмму, Комитет имеет честь просить Комиссию сообщить, в каком положении находится дело об аресте Карамышева и не состоял ли он также сотрудником Московской охранки»22.
«Комиссия по обеспечению нового строя» - одна из мгновенно разросшихся карательных организаций, имевшая специальной целью выявление бывших штатных и секретных агентов Главного Жандармского управления. На письмо они отреагировали почти мгновенно:
«8 июня 1917.
Комиссия по обеспечению нового строя постановила арестовать и зачислить под стражу в Московскую Центральную Пересыльную тюрьму Петра Ивановича Карамышева, проживающего по Остоженке, дом страхового о-ва «Якорь»»23.
Дальше в деле идет ворох документов, сопровождавших собственно арест: в 3 часа дня (еще не отвердела чекистская привычка вламываться ночью или под утро!), в собственной квартире, в присутствии понятых его арестовывают, везут в тюрьму… и спустя шесть дней освобождают, взяв с него подписку по первому зову ехать к тверским дознавателям. (По этому эпизоду видно, как еще не отлажена неумелая, но стремительно напитывающаяся кровью карательная машина; уже спустя несколько месяцев повезли бы под конвоем). В тот же день они пишут в Тверь, прибавляя: «Вопрос о причастности Карамышева к Московскому охранному отделению пока не выяснен. О последующем не откажите уведомить»24 (та же история: несколько лет спустя запросто заставили бы признаться). Выпустили его 14-го; пять дней спустя он едет в Тверь и его немедленно арестовывают.
21 июня (то есть через день) его освобождают под подписку с обязательством вернуться в Тверь по первому же требованию и он немедленно уезжает в Москву. 22 числа в местной газете «Объединение» печатается хроникальная заметка:
«Арест подозреваемого в провокации.
19-го июня по приказу Губ. Исп. Комитета арестован некто Карамышев, известный по своей работе в г. Твери. Благодаря его «чистосердечному признанию» при допросе жандармами и охранки <так> провалены партийные типографии и организации, а многие из товарищей были сосланы туда, куда Макар телят не гонял.
Устанавливается факт его знакомства с Лениным и Мартовым, но и… с Зубатовым.
Действительно ли Карамышев был «настоящим» провокатором или являлся только слабым человеком - установить не удалось. Сам он отрицает факт своего провокаторства, т.е. сотрудничества в охранном за денежное вознаграждение, не отрицая, что своим «чистосердечным признанием» он действительно проваливал многие организации»25.
По возвращении в Москву он при неизвестных обстоятельствах (возможно, должен был привезти от тверских товарищей московским документы об освобождении?) пишет подробный признательный текст; привожу его целиком:
«В Комиссию по обеспечению нового строя при Исполнительном Комитете Московских Общественных Организаций
Сына Статского советника, Петра Ивановича Карамышева
ПОКАЗАНИЯ
Моя жизнь до приезда в Москву.
Родился я в Петербурге в 1877 году. В декабре 1895 года арестован вместе с Лениным и другими. При дознании держался стойко. Пробыл в одиночном заключении 15 месяцев. В марте 1897 г. сослан на 3 года в Тверь под гласный надзор. Почувствовав, что не могу больше вести беспокойную жизнь партийного работника (была разбита нервная система), я подал прошение сначала министру внутр. дел, а затем на Высочайшее имя, просил разрешения выехать заграницу для получения образования. Не разрешили. Заявил товарищам, что из партии выхожу: это, да и ряд личных столкновений привело к полному разрыву с тверской интеллигенцией. Я остался совсем одиноким, углубился в себя, стал заниматься психологией и медициной.
В июле 1899 года был арестован по делу Зиновьева, у которого при обыске была найдена печатная машина. На допросе отказался давать показания. В виде протеста против сурового тюремного режима объявил голодовку. Пробыл без пищи и питья четыре дня, и прекратил голодовку, когда выдали книги. Сразу же после голодовки ко мне в камеру (без товарища прокурора) пришел ротмистр Александров и стал меня уговаривать дать откровенные показания; сказал, что многие из участников процесса откровенничают и выдали меня с головой: выяснили что я многое знаю, и не только по делу Зиновьева. Я дал показания. Большую часть их я забыл, как это выяснилось на днях - во время допроса в Твери.
В сентябре 1899 г. меня под конвоем из тверской тюрьмы отправили в Москву, тоже в тюрьму. Там меня вытребовал к себе Зубатов. Он беседовал со мною три вечера. Доказывал бесполезность и невозможность подпольной работы, предложил перейти к легальной работе по организации профессиональных союзов. Советовал для этого ехать на юг. Пугал, что в Твери меня будут преследовать за мои «откровенные» показания по делу Зиновьева. Но я все же настоял, чтобы мне разрешили вернуться в Тверь (там жила девушка, которую я любил).
В Твери прокуратура стала распространять про меня слухи, что я дал «откровенные» показания.
Меня заподозрили в сношениях с тверскими жандармами. Начались преследования. Мне перестали кланяться; в театре показывали на меня пальцем; писали письма во многие города, что я ренегат и провокатор. Преследовала меня полиция, считая опасным революционером, преследовали даже тверские жандармы за то, что я упорно уклонялся от каких бы то ни было встреч с ними. Несмотря на физическое здоровье и молодость я измучился, только с трудом мог заниматься, был на границе душевной болезни. Зубатов тоже не оставлял меня в покое: присылал изредка своих агентов спросить что я делаю, и что вообще в Твери делается, а я так ничего и не пытался сделать по части «зубатовских» организаций.
Я у тверской интеллигенции требовал суда (третейского). Хотел очиститься. Понимал, что иначе мне никогда не расквитаться с жандармами. В 1902 году летом суд состоялся. Резолюция: «никаких данных для обвинения Карамышева в провокации не имеется, но все же он не может считать себя свободным от подозрений». Кто были судьи я не знал, меня не допрашивали и обвинений не предъявили.
Жизнь в Москве.
Через неделю после получения резолюции тверского «третейского» суда, я выехал в Петроград к матери на две недели, а затем в начале сентября приехал в Москву, где вскоре поступил на службу в Московскую Городскую Управу. В конце 1902-го года на улице ко мне подошел какой-то человек и предложил на другой день в 10 часов утра явиться в охранное отделение. «Не придете - плохо будет», - сказал он. Я понял в чем дело и решил категорически отказаться. На другой день начальн. охр. отд Василий Васильевич (фамилию забыл) сказал: «У меня на столе лежит предписание выслать вас из Москвы. Вы были под гласным надзором и мы имеем право запретить вам жить в столицах. Кроме того мне известно, что с вами имел дело мой предшественник (Зубатов). Вы слишком много знаете, я соглашусь на ваше присутствие в Москве лишь в том случае, если вы будете мне помогать». Я стал отговариваться, указав, что в Твери меня судом признали провокатором. «Тем более вам надо согласиться, - сказал он, - а то в провинции вас убьют, или вы умрете там с голоду». Он подал мне руку и быстро вышел.
Через несколько дней, когда я шел со службы, ко мне подошел на улице Федор Данилович Грулько (как я узнал впоследствии) и свел меня на конспиративную квартиру на М. Бронной (позднее он переехал в Воротниковский пер., а затем в Оружейный). Так завязались мои сношения с московской охранкой.
В 1904 году в «Искре» было напечатано: «в Москве подвизается некий П. И. Карамышев, сыгравший подозрительную роль в Твери».
Мне показали эту заметку знакомые и просили опровергнуть, или потребовать у тверяков третейского суда. Сказал про «Искру» охранникам (они, оказывается, знали), посоветовали мне быть осторожнее («могут убить»), но связи со мной не порвали. Я стал добиваться суда. Суд наконец состоялся в 1905 г. Резолюция: «П. И. Карамышев во время тверского процесса дал сугубо-злостные предательские показания, а потом под давлением жандармов находился с ними в сношении». Судьями были А. Ф. Сталь, Шанцер (умер) и А. Смирнов.
Написал жандармам, просил освободить. Ничего не ответили. Я устранился, но снова на улице меня встретил Грулько и просил приходить, «а то смотрите, вышлют», сказал он. Вскоре наступила революция и охранка перестала быть. А когда возродилась, снова меня вытребовали на квартиру к Грулько. Тогда был Климович. Я однажды хотел его убить, но не достал бомбы. В то время была черная полоса моей жизни (много личных невзгод, опять дело дошло до галлюцинаций). Наконец, в 1907 году жандармы оставили меня в покое, но последствия сношений с ними остались: в декабре 1909го года я получил анонимную страничку заграничного журнала «Общее дело», где сообщалось, что я предавал в Твери и служил в московской охранке, а в 1912 году в Петрограде, в газете «Речь» было напечатано, что давно тому назад <так> я в Твери подвизался с жандармским полковником Волковым (?!).
Что я говорил жандармам.
Кличка моя была «Богданов». Не помню отчетливо, что я показывал. Были эпохи большого душевного упадка и тогда, опасаясь, что сам нахожусь в сфере внутреннего наблюдения, я говорил все, что знал. Но в минуты душевной бодрости я многое замалчивал. С несколькими партийными работниками был знаком (дружен, это и мешало мне с ними расстаться), но ни в какие нелегальные партии во время моего пребывания в Москве я не вступал, и ни в каких общественных, политических и профессиональных организациях не работал. В 1905 году участия в революции не принимал. После 1 марта 1917 года упорно избегал участия в развертывавшихся событиях. Несколько я знаю, никто благодаря моим показаниям не пострадал.
Никогда ничего я не говорил жандармам при жизнь Московского Общественного Управления и про деятельность его агентов. Я понимал, что иначе мне никогда не развязаться с жандармами, да кроме того на службу в Управе я смотрел как на единственный для меня способ общественного служения: этому служению я и отдал 15 лет упорного труда.
Петр Карамышев
26 июня 1917 г»26.
На этом заканчиваются следственные действия 1917 года: сотрудник Московской управы Петр Иванович Карамышев возвращается к себе домой, а спустя два года на сцену выходит начинающий беллетрист Петр Иванович Вагин. У нас нет никаких сведений о том, что кто-то из его новых знакомых знал о тянущейся за ним истории - но в 1922 году любящий внешние эффекты фатум сводит его с тем самым беглецом, которого он неудачно брил в 1904 году.
«Сутолока последующих лет вытерла было из моей головы память о нем окончательно. И каково же было мое изумление, когда, приехав в 1922 г. уже в новой русской обстановке в новую Москву, я неожиданно нашел в ней все того же томного Петра Ивановича, - и ямочка на подбородке та же, и румянец в обе щеки, - и все в той же, показалось, старой обстановке.
Заседал кружок литературных граждан с бородами, - назывался он, помнится, «Рассвет», - а среди них и наш рубаха-парень, только уже выдержанный в революции писатель, Вагин Петр, автор посредственных, но как-то еще обменивающихся на сельди и крупу, рассказцев.
Суетливо поздоровавшись со мной, но явно уклоняясь от дальнейших встреч П. И. заторопился сбыть меня присутствующим.
Передо мной были огрызки старой «вольномыслящей» (по ремеслу) интеллигенции, и - роль П. И. среди этих чудаков была довольно неясна»27.
Вряд ли на него донес именно несчастливо побритый: кажется, это было не в его характере; вероятнее, ГПУ решило переворошить дела тех, кто по ложно понятому гуманизму 1917 года сумел тогда ускользнуть от пролетарского правосудия. В апреле 1926 года он был арестован. Для идентификации в деле помещены рядом две фотографии: одна из жандармского архива; вторая - современная, датированная 9-м апреля; несмотря на бороду и изможденные черты тождество изображенных лиц несомненно. Очевидно, о вновь открытом деле он узнал заранее - и именно предчувствуя арест плакал на собрании «Литературного особняка». Уже когда он находился в тюрьме, была составлена справка: кажется, в основном по материалам его собственных показаний:
«КАРАМЫШЕВ Петр Иванович в 1897 году за принадлежность к группе «Освобождение труда» был выслан из Петербурга в г. Тверь на 3 года. Проживая в ссылке в Твери, КАРАМЫШЕВ продолжал здесь революционную деятельность и сблизился с группами революционно настроенной интеллигенции и рабочими кружками. В 1898 году Тверской охранкой были произведены аресты ряда политических ссыльных - ЗИНОВЬЕВА, ПРОШИНА, ГРИБАЛИНА и др. и в том числе был арестован и КАРАМЫШЕВ. На первом же допросе Тверской охранки КАРАМЫШЕВ дал жандармам откровенные показания, выдал революционную деятельность своих сотоварищей по ссылке и выдал охранке группу тверских революционеров и организовывавшуюся последними подпольную типографию. В результате этого предательства, со стороны КАРАМЫШЕВА, часть арестованных охранкой революционеров была подвергнута ссылке, часть же была освобождена под гласный надзор полиции.
Предательская роль КАРАМЫШЕВА не ограничивалась только выдачей революционной деятельности политических ссыльных гор. Твери и группы тверских революционеров. КАРАМЫШЕВ попутно раскрыл перед жандармами новые горизонты, детально сообщив им данные о революционном движении в гор. Твери вообще. Карамышев сообщил охранке не только об известных ему фактах, но и о разговорах, могущих дать жандармам какую-либо нить к расследованию деятельности того или иного лица.
Конфиденциальное сообщение откровенные показания КАРАМЫШЕВА были для жандармов настолько ценны, что начальник Тверского ГЖУ полковник ВОЛКОВ ездил в Петербург и лично докладывал о КАРАМЫШЕВЕ и его сообщениях директору Департамента полиции, а затем в Москве лично же докладывал о том же начальнику Московской охранки ЗУБАТОВУ, с которым вошел в соглашение относительно плана расследования о революционной деятельности в гор. Твери. План этот сводился к тому, что все заявления КАРАМЫШЕВА будут разработаны непосредственно секретной агентурой ЗУБАТОВА и под руководством последнего. Для получения же от ЗУБАТОВА более точных сведений от КАРАМЫШЕВА, таковой будет переведен для содержания под стражей в Москву.
План этот департаментом полиции был одобрен и КАРАМЫШЕВ был переведен в Москву. Для того, чтобы не возбудить никаких сомнений в революционных кругах относительно КАРАМЫШЕВА, перевод его для содержания под стражей в Москву был произведен под предлогом переполнения Тверских тюрем и необходимости, ввиду этого перевода, одного или двух человек политических арестованных в Москву.
По прибытии КАРАМЫШЕВА в Москву, ЗУБАТОВ вызвал его к себе и на первой же беседе «заагентурил» его. С самого начала своего знакомства с ЗУБАТОВЫМ, КАРАМЫШЕВ вышел из роли прямого осведомителя., превратившись в «советника» охранки. КАРАМЫШЕВ произвел на ЗУБАТОВА очень хорошее впечатление и последний остался очень доволен новым знакомством, которое сразу же приобрело довольно тесный характер. КАРАМЫШЕВ давал «самому» ЗУБАТОВУ очень дельные советы и указания относительно дальнейшего направления тверского дела и советы эти ЗУБАТОВЫМ не только не принимались , но и были рекомендованы начальнику Тверского ГЖУ для осуществления.
Охранка видя в КАРАМЫШЕВЕ весьма ценного для себя сотрудника решила освободить его, в целях дальнейшего использования, из-под стражи, что и было исполнено 21 сентября 1899 года, причем для предупреждения возможности провала КАРАМЫШЕВА, который могло повлечь безнаказанное освобождения КАРАМЫШЕВА, - вместе с последним были освобождены и некоторые его соучастник по революционной деятельности в Твери.
После освобождения из тюрьмы КАРАМЫШЕВ был поселен под гласный надзор полиции в Твери и работал здесь по освещению революционного движения под непосредственным руководством начальника Моск. охранки ЗУБАТОВА. Когда революционные группы г. Твери были для охранки вполне выявлены и КАРАМЫШЕВУ уже там нечем было проявить себя, он в 1902 г. был переведен в Москву и здесь продолжил свою провокаторскую деятельность до 1908 года»28.
В этом деле, которое велось ГПУ, не хватает многих бумаг: часть из них, вероятно, находится в недоступном для исследователей архиве ФСБ, а часть просто утрачена. Среди пропавшего - протоколы допросов, показания свидетелей, хоть какая-то документальная иллюзия следственных действий. В сохранившейся тощей папке сверху - сразу после фотографии - подшит приговор:
«В 1904 году Карамышев был заподозрен революционными организациями в предательстве и об этом было напечатано в «Искре». Карамышев поспешил реабилитироваться. Револ. события 1905 года отвлекли внимание революционеров от дела Карамышева и он продолжал свою предательскую деятельность.
В 1909 году в «Общем деле» было объявлено, что Карамышев предатель и провокатор. Карамышев написал в деп. полиции подробное изложение своих услуг охранке и просил ДП принять меры к реабилитации его перед революционерами. Еремеев оставил это заявление К. без последствий, мотивировав это тем, что «попытки оправдываться приводят только к новым разоблачениям». Дальнейшее сотрудничество в охранке для Карамышева стало невозможным и охранка, учитывая это, использовала Кар. для полуофициальных поручений, т. напр. во время приезда в Москву царя, Кар. по поручению охранки опечатывал выходы из подземных сооружений, что делалось в целях предотвращения взрыва или покушения на царя.
По пост. Коллеги ОГПУ 19 / VII- 1926 расстрелян»29.
Насимович, приближенный к большевистским верхам, излагал много лет спустя другую версию казни Карамышева: «<…> друзья П. И. (из тех же кажется «рассветчиков») пустили слух о романтической пропаже «ревписателя П. Вагина», который, мол, кому-то так из «нынешних» стал неугоден.
А ларчик все же проще открывался. П. И. как оказалось <продолжал?> дальше свою старую кормежку и профессию и снова, как и 24-25 лет назад «был вынужден к слишком близким отношениям»… уже с рабочей властью. Но блудливый темперамент Карамышева толкнул его к новой игре: к измене на два фронта. В этой то азефовой игре, в этой «работе» не по росту и пропал «писатель П. Вагин».
Мир праху твоему, старый двурушник….»30.
Материалы дела свидетельствуют о том, что единственной причиной его расстрела было сотрудничество с правоохранительными органами, закончившееся за восемь лет до революции и за восемнадцать - до начала следствия. Еще десять лет спустя такая мотивировка сделалась обыденной.
Последним эхом Карамышевского дела стало постановление уже дышащего на ладан «Литературного особняка» об оказании помощи его вдове и сыну31; успело ли это намерение осуществиться до наступления вечной ночи - неизвестно.
==
22 Комиссия по обеспечению нового строя. Личное дело. Карамышев Петр Иванович // ГАРФ. Ф. 504. Оп. 1. Ед. хр. 332. Л. 1 - 1 об.
23 Там же. Л. 2.
24 Там же. Л. 6.
25 «Объединение» (Тверь). 1917. 22 июня. № 41. С. 4.
26 Там же. Л.12 - 15 об.
27 Чужак Н. Шесть месяцев жизни или как пахнет воля. Откровенные показания старого большевика // РГАЛИ. Ф. 340. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 69.
28 ГАРФ. Ф. 1742 (коллекция фотографий). Оп. 2 (секретные сотрудники, полицейские). Ед. хр. 240. Л. 4 - 6 (на полях помета: «интелл, б/п»). В последующей советской историографии ему задним числом приписывались дополнительные грехи: «Одновременно с Б. И. Зиновьевым был арестован Карамышев П. И. Выходец из реакционной дворянской семьи, он втерся в доверие к Б. И. Зиновьеву еще в Петербурге. Вместе с Зиновьевым он был выслан в Тверь и сыграл здесь свою подлую предательскую роль» и т.д. (Платов В. С. Революционное движение в Тверской губернии. Калинин. 1959. С. 65).
29 ГАРФ. Ф. 1742 (коллекция фотографий). Оп. 2 (секретные сотрудники, полицейские). Ед. хр. 240. Л.. Л. 3.
30Чужак Н. Шесть месяцев жизни или как пахнет воля. Откровенные показания старого большевика // РГАЛИ. Ф. 340. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 70.
31 Заседание 8 декабря 1928 года. Слушали: «О помощи вдове и сыну б. члена и Зам. Председателя Правления «Л. О.» П. И. Вагина-Карамышева». Постановили: «Вызвать т. Карамышеву для совместного с ней обсуждения возможных способов помощи ей и сыну» (Литературный особняк. Протоколы заседания // ГАРФ. Ф. 393. Оп. 81. Ед. хр. 69. Л. 41 об.).