ЛЕТЕЙСКАЯ БИБЛИОТЕКА - 73 (окончание)
Окончание. Начало - здесь.
В августе 1934 года умер В. Дуров и опыты по дрессировке ученой свиньи пришлось прекратить: наследница его не разделяла этих увлечений. Осенью пришлось использовать административный ресурс:
«Большая и горячая к Вам просьба: Чанг в беде. Несмотря на целый ряд постановлений Наркомпроса и других учреждений о передаче Чанга в Государственный Институт Психологии, куда меня пригласили работать вместе с Чангом - Дуриха, т.е. вдова Дурова, объявила Чанга личной собственностью и не отдает. Все приостановилось, так как ни одно Госучреждение не вправе отбирать личную собственность. Товарищи-писатели, возмущенные этим очередным дуровским мошенничеством, предложили меня поддержать письмом в 4 редакции. Очень прошу Вас, дорогой Михаил Михайлович, присоединить свою подпись на письмах в редакции. Жаль, что Вы так и не видели Чанга. Будем надеяться, что все это осуществится» (письмо к Пришвину 9 октября 1934 года).
Здесь придется дать волю воображению. Известно, что Пришвин не отмахнулся от земляка: две недели спустя Малишевский страстно его благодарил. Теоретически можно реконструировать и начало бюрократической цепочки, по которой отправилось писательское воззвание «свобода Чангу» - «Правда» передала его в Моссовет. По некоторым сведениям, дело дошло до Молотова - и стоит совершить умственное усилие, чтобы вообразить где-то в секретной части государственного делопроизводства маленькое архивное дело о свинье. Факт остается фактом - животное было извлечено из уголка Дурова и, по странной прихоти судьбы, отправлено в зоопарк г. Ростова на Дону - и верный его друг, бросив жену и детей, отправился следом:
«Дорогой и глубокоуважаемый Михаил Михайлович!
Я был Вам обязан спасением Чанга от Дуровой и потому беру смелость напоминать о его существовании. В январе этого года я окончил скитания по зверинцам ГОМЭЦ’а и получил постоянную работу в Ростовском н/Дону зоопарке. «Чанг» стал общепризнанной знаменитостью. О нем пишут в каждом городе, лишь только мы появляемся. Сейчас у меня около 25 животных. Моя любимица волк Лира, собака Джек и лисица Шах в развитии своих умственных способностей не отстают от их «учителя» «Чанга» и самостоятельно публично выступают, чередуясь с ним.
Моя двухмесячная телка Эрфа аппортирует, как собака. Я назначен директором зоовыставки зоопарка, которая должна быть открыта в г. Ростове. Заканчиваю книгу «Чанг» для юношества (5 листов). Лира моя изумительна. Она различает цвета, как Чанг, аппортирует мне свою кость, вскакивает мне на плечи, собирает кубики в коробку, носит тарелку с мясом. Ей 1 г. 3 мес. Она уже тяжела, когда ее держишь на руках. Обучил неграмотную девочку-уборщицу и она выступает, заменяя меня. Из своей работы я вытравил все цирковое и получил интересное серьезное зрелище, которое сопровождаю лекциями об уме и рефлексах животных. Я очень доволен своей судьбой. Еще бы! Все-таки очень приятно после необходимости сталкиваться с некоторыми недалекими и бездарными писателями встретить например очень умного и талантливого барана или свинью. Во всяком случае, в меру им отпущенного природой, они показывают себя с самой лучшей стороны. Более всего меня удивляет то, что моих животных уважают. Я собрал более 500 отзывов, свидетельствующих об этом. Но, к сожалению, зоопарк ограничен в средствах и это тормозит развитие моего интереснейшего дела - развития психики животных. Дорогой Михаил Михайлович! Не можете ли Вы похлопотать в Москве, чтобы кино засняло в хронике работу Чанга? Она поистине изумительна».
Было ли это счастье наигранным? Два года спустя Пришвин, встретив Малишевского с его зверинцем на Сельскохозяйственной выставке (куда они, похоже, попали благодаря его хлопотам) записал в дневнике:
«Из Чанга:
тут было все не на месте: свинья подавала ногу поэту вместо того, чтобы участвовать в священном размножении, поэт кормил и чистил свинью вместо того, чтобы писать стихи,
петух ехал на собаке, кошка дружила с крысой и много всего: 250 голов животных + 1 голова человека. И, конечно, при такой механизации животных каждое из них, сопоставленное умственно с человеком, было унижено, и все 250 голов имели вид униженный, дряблый. И поэт тоже, смещенный со своего литературного корня, был грязен и стихи не писал».
Два года спустя пришел конец и этой сомнительной идиллии: война разлучила нашего героя с его питомцами. Весной 1943 года он писал Пришвину с Урала: «Я с семьей в эвакуации. Животных потерял всех. Написал работу «Диалектика поэзии. Опыт теории значимости в искусстве». Хочу защитить на ученую степень».
Сведения о его послевоенной жизни из-за естественной убыли корреспондентов ощутимо редеют - но, с другой стороны, во второй половине 1940-х годов образ чудаковатого писателя-анималиста вдруг оказывается нечужд и даже желанен для советской прессы. Вначале его осторожно допускают к последнему прибежищу маргиналов - переводам с братских языков и рецензиям на них (в частности, он подробно отзывается о переложениях ныне местночтимого Абая Кунанбаева), потом «Огонек» начинает публиковать его «скирли» - прозаические полупритчи, которые… впрочем, проще привести пример:
«СОБАКА И НЕОБХОДИМОСТЬ.
Собака облаяла своего человека.
- Разве это так тебе необходимо?
Собака отвечает:
- Было бы желание! Необходимость не обязательна!»
В доме появился новый любимец - лисица. «Лиса (не знаю откуда) жила в комнате свободно, делала, что хотела. «Сначала это был настоящий дьявол», - говорил М. П. Много бедствий пришлось перетерпеть семье, пока рыжий дьявол не стал ручным, покоренным. Он понял, как себя вести, где лежать, подружился с собакой. Вера Георгиевна говорила, что лиса любила всех по-разному: ее, как кормилицу; М. П., как верховное божество; Зениту, [как] подругу по игре; собачку, как товарища по несчастью; гостей, как предметы для нападенья. М. П. таскал лису с собой по домам, где бывал - и на руках, и на веревке. Лиса вела себя в чужом доме неподвижно, как живая вещь. Ее можно было гладить, но еды у чужих она не принимала. Журнал «Огонек» поместил на своих страницах фото Зениты с лисой на плечах в качестве боа». В 1952 году, возобновляя после долгого перерыва знакомство с И. Н. Розановым, Малишевский со старосветской учтивостью извинялся перед ним: ««Глубокоуважаемый Иван Никанорович!
Уж сколько собираюсь зайти к Вам, хожу мимо Вашего дома, да все с лисицей. Думаю, с лисицей, да не предупредив, неудобно зайти».
Вообще к началу 1950-х жизнь явно начала налаживаться - печатались «скирли», неожиданно оказавшиеся ко двору исследователям советской дидактической басни; была закончена работа «Биология мышления», представленная в качестве диссертации в Пединститут, дело явно шло к изданию новой - после тридцатилетнего перерыва - книги… но 8 марта 1955 года Малишевский скоропостижно скончался. Говорят - от пищевого отравления.
* * *
ОСНОВНЫЕ ИСТОЧНИКИ:
А. Архивные: Малишевский - Гершензону // РГБ. Ф. 746. Карт. 37. Ед. хр. 11; Малишевский - Брюсову // РГБ. Ф. 386. Карт. 94. Ед. хр. 2; Малишевский - Мочаловой // РГАЛИ. Ф. 273. Оп. 1. Ед. хр. 13; Малишевский - Рукавишникову // ИМЛИ. Ф. 2. Оп. 3. Ед. хр. 89; Брюсов - Малишевскому // РГБ. Ф. 386. Карт. 71. Ед. хр. 58; Малишевский - Чагину // РГАЛИ. Ф. 2550. Оп. 2. Ед. хр. 307; Малишевский - Козину // РГАЛИ. Ф. 2859. Оп. 1. Ед. хр. 339; Малишевский - Пришвину // РГАЛИ. Ф. 1125. Оп. 2. Ед. хр. 1204; Малишевский - Розанову // РГБ. Ф. 653. Карт. 38. Ед. хр. 82; Статьи, поднесенные Пришвину // РГАЛИ. Ф. 1125. Оп. 2. Ед. хр. 1710; Внутренние отзывы изд-ва «Федерация» // РГАЛИ. Ф. 625. Оп. 1. Ед. хр. 117; Личное дело ВЛХИ (преподавателя) // РГАЛИ. Ф. 596. Оп. 1. Ед. хр. 82; Личное дело ГАХН // РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 10. Ед. хр. 376; Еще одно личное дело ГАХН // РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 10. Ед. хр. 377; Личное дело ВЛХИ (студента) // РГАЛИ. Ф. 596. Оп. 1. Ед. хр. 503; Личное дело ГУС // ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 51. Ед. хр. 135; Выписки из лекций Вяч. Иванова // ИМЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 7; Делопроизводство Лито Наркомпроса // ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 22. Ед. хр. 70.
Б. Печатные: Барто А. Собр. соч. Т. 4. М. 1984; Бирюков С. Е. Теория и практика русского поэтического авангарда. Тамбов. 1998; Ден Т. П. Заметки о современной басне // Вопросы советской литературы. V. М. - Л. 1957; Малишевский М. [Рец. на:] Семен Кирсанов. Товарищ Маркс // Новый мир. 1933. № 9; Малишевский М. Несколько слов о напевном стихе // Альманах артели писателей «Круг». Вып. 3. М. - Л. 1924; Малишевский М. О поэзии для детей // Детская литература. 1935. № 2; Малишевский М. О стиле переводов поэм Низами // Дружба народов. Вып. 15. М. 1947; Малишевский М. Переводы из Абая // Дружба народов. Вып. 16. М. 1947; Малишевский М. Перекличка // Земля советская. 1932. № 7; Малишевский М. Проблемы метротонической стихологии // Проблемы поэтики. М. - Л. 1925; Ростовский зоопарк. Ростов на Дону. 1960
* * *
Большое спасибо хранителям архива М. М. Пришвина за разрешение ознакомиться с материалами и К. Ю. Лаппо-Данилевскому за многоценную выписку из архивного дела, считавшегося утраченным.
* * *
<1>
Музы наши не летают,
Но как черви в бересте
Незаметно проедают
Ходы слова на листе
И творцы не вдохновеньем,
Розы сердца в песни вьют,
Но певучим утомленьем
Источают мысль свою.
Жизнь - не морем плещет рдяным
И не пеной брызжет в нас,
Но загадочным туманом
Подымается у глаз.
27
<2>
ПОСЛЕ СМЕРТИ
А волосы будут расти,
Из бритого стану небритым,
Сознаньем смогу навестить
Заплаканные орбиты,
Жизнь по ним перечесть,
Критику тонкую взмыслить
И на одном плече
Вынянчить добрую мысль…
21
<3>
В УПАКОВОЧНОЙ
Меня здесь много, там и тут,
Бессменно предстоящих,
И каждый день меня берут
И складывают в ящик.
А я верчусь, как под ножом,
Болею и линяю,
И вновь собой отображен,
И снова замираю.
19
<4>
СОЛОВЕЙ
Зашел погреться у соседки:
«Миляга, чаю мне налей».
В сосновой, новой, темной клетке
Трепещет потный соловей.
Под потолком, в разгульной чайной,
И ты, свободу затая,
Не спишь под равнодушной тайной
Защелкнутого бытия?
21
<5>
Грим, пудра, карандаш для губ и для бровей,
Мастика для ногтей, помада, мази, мыло!
И как размещены искусно перед ней!
И пальчики испачканы как мило!
А сколько на лице! А как лицо свежей!
А как заметно посвежело тело!
Как губы шелестят французское «Тэже»,
Чтоб русская жир-кость не слишком засмердела!
26
<6>
НА МАЯКЕ
Система линз и часовой завод;
Ось и на ней цилиндр зеркальный;
Все просто и светло,
Как чистый умывальник.
Пыль вытирать и заводить завод.
Ответственна твоя работа!
Пыль - главное: сквозь пыль не увидать
Свет маяка обломкам парохода,
Идущего ко дну.
25
<7>
Державных пушек произвол,
Живучих мин тупая прихоть
И нежно матовый назол
На легких, на глазах, на жилах -
Так совершенна смерть.
Но радость будущей войны
На всех лежит пятном позорным,
В затменье видимым с луны
Материком огненно-черным.
25
<8>
Есть и в любви глухой расчет
И увлекательная прибыль
И страх остаться не при чем
С акционерами своими.
Двойной и в дружбе договор,
И в преданности есть уловка,
Чтоб, не теряя своего,
Чужим отыгрываться, ох как!
И в смертной клятве щелка есть.
Есть трещинка на честном слове.
Туда-то и впускает лесть,
Как в зуб гнилой, свой тонкий ноготь.
24
<9>
ПЛОЩАДЬ
Думаете - Сен-Марка?
Свободы? Согласия?
Или наша, Красная,
С Мининым и Пожарским? -
Нет! моя! личная!
В квадратных аршинах!
И воздуху:
Куб на ноги,
Куб на живот
И куб на голову!
24
<10>
СЮРПРИЗ
На площади, битком набитой народом,
Ребенок шар воздушный упустил.
И сквозь рыданья движеньем твердым
Летящий шар в снегу - перекрестил.
Старик отец шепнул на ушко строго
И сквозь улыбку, будто бы шутя,
От любопытных и болезных взоров
Закрыл полой послушное дитя.
И падал снег широко и глубоко
И в воздухе и отцветал, и цвел,
Особенно потом, когда ребенка
Отец в смущеньи с площади увел.
25
<11>
Едва приоткрываю книгу,
Как с перелистанных страниц
Прослеживаю миг за мигом
Кровосочащуюся нить.
Еще беру. Но том за томом
Слагаю на пол в плотный столб
И дышет тлением знакомым
Людской тоски высокий гроб.
Исканьем изнуренный трудным,
Весь перепачканный в пыли,
Я отдыхаю на безлюдном
“Возникновении земли”.
25
<12>
МОЙ ПЕС ЦУНИГА
Одни - сычами на суках:
В ночной росе, в лунных туманах смерти,
Грудь выпятив на бред и вылупляя страх,
По тридцать лет все не дождутся смерти.
Другие - воробьи у моего окна.
Топорщатся, чирикают, хлопочут,
И жизнь длинна, и радость их длинна, -
Но кто же монтекристо дал ребенку?
Он маленькой дробинкой из окна
Перебивает милую жизненку.
Прощай, жилец, и здравствуй мертвецы!
Весь двор покрыт неугомонным лаем.
Не видим много<го> (Тубо, Цунига! цыц!)
Но ни на что глаза не закрываем.
25
<13>
Я - при своем. Не спорь, довольно.
Я доказал тебе, как мог:
Сегодня каждый малый школьник,
Что твой когда-то астролог.
Он видит мир державным взглядом.
Он силу пестует - свою.
Идти в рядах с понурым стадом
Его с дороги не собьют.
В него расти легла от века
Та непокорная судьба,
Что отличает человека
От добровольного раба.
25
<14>
Скажите! - лира!
Тсс!
Следи тайком:
Она твои отягощает шумы
И птичка желтая на ней стеклянным коготком
Хоть не поет, - перебирает струны.
26
<15>
ЛОМТИК ЛИМОНА
И стоило цвести? и где! - на берегах!
На славных берегах, под голубым сиянием,
Чтобы теперь в снегах, в корзинках, на лотках,
Иль за двугривенный здесь, у меня в стакане?
Но мой душистый чай не зубоскалит, нет:
Он снисходительней отнесся к иностранцу
И сквозь густой прозрачно-бурый цвет
Кладет лукавый свет
На звездочку, младому итальянцу,
Придавленному ложечкой ко дну.
26
<16>
КАВКАЗСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Белый бук и желтый каштан -
Отец и мать гнутой кормы,
Два катка при одной луне
Как два дельфина поддерживают киль.
Груз драгоценный повезет корабль.
В зеленых берегах товарищи Язона
Рассыпались, но вкопаны врасплох:
Орфей играет. Вот, выходит он
Высокий, смуглый, в войлочной шляпе,
В украденных у турка галифэ
И с блюдом препротивной мамалыги.
26
<17>
МИЛИЦИОНЕР
На цыпочках по площади иду.
За сетками скрываются витрины,
Сдвигают створки пестрые ларьки,
Разносчики скрываются с лотками,
Кончаются из-под полы дела,
Воз тайный в ворота буксует задом
И только автоматы по углам
Без всяких денег рвутся шоколадом.
26
<18>
Под шлеп бича битюг задастый
В опилках фыркает круги.
Наезднице газообразной
К ногам привешен пудовик.
Он бьет по лошадиным ребрам
И с каждым стуком храп и дых
Из-под подпруг глубоким горлом
Клубится в ноздрях кружевных.
Язык ломая европейский,
В грудастом фраке волопас
От нежной пошлости житейской
Искусством отвлекает нас.
27
<19>
Завален флагами весь город до небес.
В ветрах шелков порхают речи, толпы,
Казалось, солнце проливало блеск
Засунутое в самый сбитень помпы.
И только с поля легкий мотылек
Суровым ревизором пролетает
Чуть над трибунами; он знает: на него
Внимания никто не обращает.
В сумерки площадь начала пустеть.
Подсчитывают тех, кто был, кто не был,
А соловей на розовом кусте
Руладами поплевывает в небо.
А бледный химик, сидя у окна
За функциями подогретых фикций,
Тоже не знает, каковы дела
И обо всем он по другому мыслит
И по другому представляет мир.
И для него покорно, с обожаньем,
Вместе с приданным этот страстный миг
Действительно меняет содержанье,
Действительно приобретает вид
Невиданный, неслыханный доселе.
Так и поэт. Пока он говорит.
Пока его не съели.
27
<20>
ЛАМПОЧКА
Она висит на пуповине
У плоских лядвей потолка.
Холодный ужас желто-синий
Она струит издалека.
Окончив жить стеклянным тельцем,
Еще почти не рождена,
Над полным страха погорельцем
Уж разлагается она.
Любовь! Оставь меня! В поэта
Твое холодное светло
Скользнет беззвучным острым следом
Под безвоздушное стекло.
И ту, кого такой любовью
Поэт в безумьи осенит -
Как льдом и ливнем ржой и робью
Он на корню остеклянит.
28
<21>
Я не знаю совершенств кроме
Совершенств Лубянского проезда.
Только там воочию я видел
Порошок для чистки всех металлов,
Фиксатуар от всевозможных пятен
И задвижку «вечного блок-нота»
Для мгновенного уничтоженья мысли.
28
<22>
Ночь после пота солнца и людей
Приводит мир в торжественный порядок.
Сметает со стола самоубийц,
Мешки с овсом на дуги надевает
И воздвигает отжитому дню
На перекрестках и на площадях
Гранитные дворничьи тулупы.
Можно ходить по воздуху. Ночь!
Не отпугни шуршащую в сору,
Перебежавшую из подворотни дома
Мысль!
28
<23>
Жизнь мне вписали, да не в той графе.
Я и доволен и не рад:
Как колесо в кинематографе:
Мотор вперед, оно - назад.
Непостигаемо бежит оно,
Но не скребет, но не пылит
И на ходу так неожиданно
Нормальный принимает вид.
26
<24>
Пройдет наплыв прожорливости глаз
И встанет чуткий голод слуха
И все, что догола старается для нас -
Полно стыдливости и духа.
Безумец: я хотел и ночью устеречь
Где плавает невидимое солнце!
Мы мыслим чувственно. Обглоданная вещь,
Как сердце без любви - не познается.
28
<25>
Не верь, что смерть вещей любимых
Ввергает их в небытие:
В отображеньях неделимых
Живая сущность их живет:
Еще не став, они объяли
Свои пути и непути.
Весь мир заслежен бытиями,
В тенях от будущих бытий.
Их нет, но бытие их длится.
Их суть, заметная для глаз -
Как бесконечная частица,
Как вся вселенная вкруг нас!
27
<26>
NATUREMORTE
Баранки, чайник, пепельница,
Живой кусок ржаного хлеба -
Вот на столе передо мной что.
Зарисовать хочу. Рисую словом.
Но оживает мой волшебный стол.
Черствеет на глазах кусок ржаного хлеба.
А через миг от облика вещей
Мелодия, не отделясь, отходит,
Как дым серебряный от папиросы,
Как ласковая мысль от сновидений сердца.
27
<27>
Шаги звенели по асфальту
И поглощались тишиной.
Смысл бытия людей и мира
Был полон только тишиной.
Но за углом по переулку
Неясный шум, неясный стук.
То говорит с полночным миром
Настежь открытое окно.
Стуча, чугунная машина
Рождает мысли и печать
И двум наборщикам у кассы
В окошко виден звездный свет.
И вдруг неизъяснимо ясно
Мне стало: этот громкий стук
Есть подлинная, но людская
И материнская тишина.
27
<28>
Что стало с временем? То птичьими шажками
Оно заскакивает несколько вперед,
То идет где-то сзади,
То отдыхает произвольно.
Уж календарь, манометр часов, -
Но и его не точно отрывают,
А как придется. Может быть
И ночь, и день родятся мимо время?
29
<29>
ТРАМВАЙ НА ОКРАИНЕ
Из-за углов по темным переулкам
Взрывает ночь насыщенный трамвай.
Будто пулемет
Сноп с двух сторон стегает окна улиц.
На миг осветится стол, погруженный в тьму,
Угол комода, мрачного во мраке,
Иль спинка стула, гладкая в ночи
Иль ничего: стена и пустота;
И стекла яростно отбросят свет на камни.
Пугай! Спеши. Мы спим. Тревожь звонками.
Огнем сгоняй раздумье о трудах.
Неси свой свет. Установи свой путь.
И грохотом провозвещай наш отдых!
27
<30>
Читатель! Я к тебе с нормальным ямбом:
Поговорить бы не мешало нам.
Зачем, ты спросишь, странным дифирамбом
Мир превращаю в мировой Бэдлам?
Зачем стихи, в дичайшие размеры
Перегоняя через жолчь и душу,
Под звуков скрип, разрозненный сверх меры,
Как музыку тебе преподношу?
Смех через слезы? Через смех слезы? Чувство
Через рассудок? Где же ритм? где стиль?
Каков! - вознегодуешь, храм искусства
Нелепостью задумал потрясти!
Сумбур дерзает смыть правопорядок!
Вздор подползает под привычный мир!
А этот ужас подлинного ада!
Что ж, красота потеряна людьми?
Суровому в традиционной укоризне
Тебе в ответ сама моя мечта:
От века вздор, сумбур и ужас жизни -
Правопорядок, мир и красота.
27
<31>
ГОРОДСКОЙ ВЕЧЕР
Уж на Арбате край на край
Налипли моды на трамваи, -
Но мирно день и мирно сон
Менялись жуткими местами.
Оркестр Праги гоготал.
Кино на помощь звал Европу, -
Автоматично, точно из души
Из стрелочной коробки
Выплескивала лужу
Трамвайщица.
Сон, ты шутник! ты дождевик, мой сон!
Пришел - и сел. Где - на Арбате! Как?
Врасплох! Откуда? Из танцкласса?
<32>
ЗАКАТ НА БЕРЕГУ
Скользнуло солнце от черты лесов,
Но, вдавленное в море облаками,
Лопнуло и разливает сок
Малиновыми по горам реками.
Ворочается красная волна,
Вдали воды - небес не различаю.
Душа гулка и доверху полна
Пустыми ящиками из-под чаю.
<33>
Сверх кожуры души моей бескрылой
Кто обволок крепкой паутиной
Меня, как куколку тутового червя?
Я шевелюсь увитый и унылый
И пусть во мне наливается шелкопряд,
Все ж бытия не ощущаю я:
Оно скрыто под роговой личиной,
Запутано в многокольчатыйпряд.
В приятный час маленьких рождений
Во всем лесу нежных шелкопрядов
Мой кокон закрепнет тверд и сух.
А к осени, из треснувших плетений,
Иссохшей влаги хрупкий саркофаг -
Пустая кукла, упадет на лопух.
Лопух - в снегу маяк пронзительных отрядов
Щеглят, синиц и прочих пролетяг.
<34>
Душа моя скорбит смертельно. Томительная она молчит.
Пред ней на плате беспредельном златые райские ключи.
Не двинется и не шелохнется обремененная душа.
Белые голуби и овцы смиренномудро утешают.
Тоска ея неизреченная, таинственная тоска.
Вечернее благоговение элегического тростника,
Приникновение ангелов, космический berceuse,
Тихоструйного евангелия плеск в плес.
==
Примечание: 3 - 4: Перевал. Сборник № 2. М. <1924>; 31 - 32: РГАЛИ. Ф. 602. Оп. 1. ед. хр. 730 (присланы в редакцию «Красная новь» и отвергнуты ею); 33 - 34: РГБ. Ф. 653. Карт. 49. Ед. хр. 20; все остальные: РГАЛИ. Ф. 1364. Оп. 3. Ед. хр. 668.
В августе 1934 года умер В. Дуров и опыты по дрессировке ученой свиньи пришлось прекратить: наследница его не разделяла этих увлечений. Осенью пришлось использовать административный ресурс:
«Большая и горячая к Вам просьба: Чанг в беде. Несмотря на целый ряд постановлений Наркомпроса и других учреждений о передаче Чанга в Государственный Институт Психологии, куда меня пригласили работать вместе с Чангом - Дуриха, т.е. вдова Дурова, объявила Чанга личной собственностью и не отдает. Все приостановилось, так как ни одно Госучреждение не вправе отбирать личную собственность. Товарищи-писатели, возмущенные этим очередным дуровским мошенничеством, предложили меня поддержать письмом в 4 редакции. Очень прошу Вас, дорогой Михаил Михайлович, присоединить свою подпись на письмах в редакции. Жаль, что Вы так и не видели Чанга. Будем надеяться, что все это осуществится» (письмо к Пришвину 9 октября 1934 года).
Здесь придется дать волю воображению. Известно, что Пришвин не отмахнулся от земляка: две недели спустя Малишевский страстно его благодарил. Теоретически можно реконструировать и начало бюрократической цепочки, по которой отправилось писательское воззвание «свобода Чангу» - «Правда» передала его в Моссовет. По некоторым сведениям, дело дошло до Молотова - и стоит совершить умственное усилие, чтобы вообразить где-то в секретной части государственного делопроизводства маленькое архивное дело о свинье. Факт остается фактом - животное было извлечено из уголка Дурова и, по странной прихоти судьбы, отправлено в зоопарк г. Ростова на Дону - и верный его друг, бросив жену и детей, отправился следом:
«Дорогой и глубокоуважаемый Михаил Михайлович!
Я был Вам обязан спасением Чанга от Дуровой и потому беру смелость напоминать о его существовании. В январе этого года я окончил скитания по зверинцам ГОМЭЦ’а и получил постоянную работу в Ростовском н/Дону зоопарке. «Чанг» стал общепризнанной знаменитостью. О нем пишут в каждом городе, лишь только мы появляемся. Сейчас у меня около 25 животных. Моя любимица волк Лира, собака Джек и лисица Шах в развитии своих умственных способностей не отстают от их «учителя» «Чанга» и самостоятельно публично выступают, чередуясь с ним.
Моя двухмесячная телка Эрфа аппортирует, как собака. Я назначен директором зоовыставки зоопарка, которая должна быть открыта в г. Ростове. Заканчиваю книгу «Чанг» для юношества (5 листов). Лира моя изумительна. Она различает цвета, как Чанг, аппортирует мне свою кость, вскакивает мне на плечи, собирает кубики в коробку, носит тарелку с мясом. Ей 1 г. 3 мес. Она уже тяжела, когда ее держишь на руках. Обучил неграмотную девочку-уборщицу и она выступает, заменяя меня. Из своей работы я вытравил все цирковое и получил интересное серьезное зрелище, которое сопровождаю лекциями об уме и рефлексах животных. Я очень доволен своей судьбой. Еще бы! Все-таки очень приятно после необходимости сталкиваться с некоторыми недалекими и бездарными писателями встретить например очень умного и талантливого барана или свинью. Во всяком случае, в меру им отпущенного природой, они показывают себя с самой лучшей стороны. Более всего меня удивляет то, что моих животных уважают. Я собрал более 500 отзывов, свидетельствующих об этом. Но, к сожалению, зоопарк ограничен в средствах и это тормозит развитие моего интереснейшего дела - развития психики животных. Дорогой Михаил Михайлович! Не можете ли Вы похлопотать в Москве, чтобы кино засняло в хронике работу Чанга? Она поистине изумительна».
Было ли это счастье наигранным? Два года спустя Пришвин, встретив Малишевского с его зверинцем на Сельскохозяйственной выставке (куда они, похоже, попали благодаря его хлопотам) записал в дневнике:
«Из Чанга:
тут было все не на месте: свинья подавала ногу поэту вместо того, чтобы участвовать в священном размножении, поэт кормил и чистил свинью вместо того, чтобы писать стихи,
петух ехал на собаке, кошка дружила с крысой и много всего: 250 голов животных + 1 голова человека. И, конечно, при такой механизации животных каждое из них, сопоставленное умственно с человеком, было унижено, и все 250 голов имели вид униженный, дряблый. И поэт тоже, смещенный со своего литературного корня, был грязен и стихи не писал».
Два года спустя пришел конец и этой сомнительной идиллии: война разлучила нашего героя с его питомцами. Весной 1943 года он писал Пришвину с Урала: «Я с семьей в эвакуации. Животных потерял всех. Написал работу «Диалектика поэзии. Опыт теории значимости в искусстве». Хочу защитить на ученую степень».
Сведения о его послевоенной жизни из-за естественной убыли корреспондентов ощутимо редеют - но, с другой стороны, во второй половине 1940-х годов образ чудаковатого писателя-анималиста вдруг оказывается нечужд и даже желанен для советской прессы. Вначале его осторожно допускают к последнему прибежищу маргиналов - переводам с братских языков и рецензиям на них (в частности, он подробно отзывается о переложениях ныне местночтимого Абая Кунанбаева), потом «Огонек» начинает публиковать его «скирли» - прозаические полупритчи, которые… впрочем, проще привести пример:
«СОБАКА И НЕОБХОДИМОСТЬ.
Собака облаяла своего человека.
- Разве это так тебе необходимо?
Собака отвечает:
- Было бы желание! Необходимость не обязательна!»
В доме появился новый любимец - лисица. «Лиса (не знаю откуда) жила в комнате свободно, делала, что хотела. «Сначала это был настоящий дьявол», - говорил М. П. Много бедствий пришлось перетерпеть семье, пока рыжий дьявол не стал ручным, покоренным. Он понял, как себя вести, где лежать, подружился с собакой. Вера Георгиевна говорила, что лиса любила всех по-разному: ее, как кормилицу; М. П., как верховное божество; Зениту, [как] подругу по игре; собачку, как товарища по несчастью; гостей, как предметы для нападенья. М. П. таскал лису с собой по домам, где бывал - и на руках, и на веревке. Лиса вела себя в чужом доме неподвижно, как живая вещь. Ее можно было гладить, но еды у чужих она не принимала. Журнал «Огонек» поместил на своих страницах фото Зениты с лисой на плечах в качестве боа». В 1952 году, возобновляя после долгого перерыва знакомство с И. Н. Розановым, Малишевский со старосветской учтивостью извинялся перед ним: ««Глубокоуважаемый Иван Никанорович!
Уж сколько собираюсь зайти к Вам, хожу мимо Вашего дома, да все с лисицей. Думаю, с лисицей, да не предупредив, неудобно зайти».
Вообще к началу 1950-х жизнь явно начала налаживаться - печатались «скирли», неожиданно оказавшиеся ко двору исследователям советской дидактической басни; была закончена работа «Биология мышления», представленная в качестве диссертации в Пединститут, дело явно шло к изданию новой - после тридцатилетнего перерыва - книги… но 8 марта 1955 года Малишевский скоропостижно скончался. Говорят - от пищевого отравления.
* * *
ОСНОВНЫЕ ИСТОЧНИКИ:
А. Архивные: Малишевский - Гершензону // РГБ. Ф. 746. Карт. 37. Ед. хр. 11; Малишевский - Брюсову // РГБ. Ф. 386. Карт. 94. Ед. хр. 2; Малишевский - Мочаловой // РГАЛИ. Ф. 273. Оп. 1. Ед. хр. 13; Малишевский - Рукавишникову // ИМЛИ. Ф. 2. Оп. 3. Ед. хр. 89; Брюсов - Малишевскому // РГБ. Ф. 386. Карт. 71. Ед. хр. 58; Малишевский - Чагину // РГАЛИ. Ф. 2550. Оп. 2. Ед. хр. 307; Малишевский - Козину // РГАЛИ. Ф. 2859. Оп. 1. Ед. хр. 339; Малишевский - Пришвину // РГАЛИ. Ф. 1125. Оп. 2. Ед. хр. 1204; Малишевский - Розанову // РГБ. Ф. 653. Карт. 38. Ед. хр. 82; Статьи, поднесенные Пришвину // РГАЛИ. Ф. 1125. Оп. 2. Ед. хр. 1710; Внутренние отзывы изд-ва «Федерация» // РГАЛИ. Ф. 625. Оп. 1. Ед. хр. 117; Личное дело ВЛХИ (преподавателя) // РГАЛИ. Ф. 596. Оп. 1. Ед. хр. 82; Личное дело ГАХН // РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 10. Ед. хр. 376; Еще одно личное дело ГАХН // РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 10. Ед. хр. 377; Личное дело ВЛХИ (студента) // РГАЛИ. Ф. 596. Оп. 1. Ед. хр. 503; Личное дело ГУС // ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 51. Ед. хр. 135; Выписки из лекций Вяч. Иванова // ИМЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 7; Делопроизводство Лито Наркомпроса // ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 22. Ед. хр. 70.
Б. Печатные: Барто А. Собр. соч. Т. 4. М. 1984; Бирюков С. Е. Теория и практика русского поэтического авангарда. Тамбов. 1998; Ден Т. П. Заметки о современной басне // Вопросы советской литературы. V. М. - Л. 1957; Малишевский М. [Рец. на:] Семен Кирсанов. Товарищ Маркс // Новый мир. 1933. № 9; Малишевский М. Несколько слов о напевном стихе // Альманах артели писателей «Круг». Вып. 3. М. - Л. 1924; Малишевский М. О поэзии для детей // Детская литература. 1935. № 2; Малишевский М. О стиле переводов поэм Низами // Дружба народов. Вып. 15. М. 1947; Малишевский М. Переводы из Абая // Дружба народов. Вып. 16. М. 1947; Малишевский М. Перекличка // Земля советская. 1932. № 7; Малишевский М. Проблемы метротонической стихологии // Проблемы поэтики. М. - Л. 1925; Ростовский зоопарк. Ростов на Дону. 1960
* * *
Большое спасибо хранителям архива М. М. Пришвина за разрешение ознакомиться с материалами и К. Ю. Лаппо-Данилевскому за многоценную выписку из архивного дела, считавшегося утраченным.
* * *
<1>
Музы наши не летают,
Но как черви в бересте
Незаметно проедают
Ходы слова на листе
И творцы не вдохновеньем,
Розы сердца в песни вьют,
Но певучим утомленьем
Источают мысль свою.
Жизнь - не морем плещет рдяным
И не пеной брызжет в нас,
Но загадочным туманом
Подымается у глаз.
27
<2>
ПОСЛЕ СМЕРТИ
А волосы будут расти,
Из бритого стану небритым,
Сознаньем смогу навестить
Заплаканные орбиты,
Жизнь по ним перечесть,
Критику тонкую взмыслить
И на одном плече
Вынянчить добрую мысль…
21
<3>
В УПАКОВОЧНОЙ
Меня здесь много, там и тут,
Бессменно предстоящих,
И каждый день меня берут
И складывают в ящик.
А я верчусь, как под ножом,
Болею и линяю,
И вновь собой отображен,
И снова замираю.
19
<4>
СОЛОВЕЙ
Зашел погреться у соседки:
«Миляга, чаю мне налей».
В сосновой, новой, темной клетке
Трепещет потный соловей.
Под потолком, в разгульной чайной,
И ты, свободу затая,
Не спишь под равнодушной тайной
Защелкнутого бытия?
21
<5>
Грим, пудра, карандаш для губ и для бровей,
Мастика для ногтей, помада, мази, мыло!
И как размещены искусно перед ней!
И пальчики испачканы как мило!
А сколько на лице! А как лицо свежей!
А как заметно посвежело тело!
Как губы шелестят французское «Тэже»,
Чтоб русская жир-кость не слишком засмердела!
26
<6>
НА МАЯКЕ
Система линз и часовой завод;
Ось и на ней цилиндр зеркальный;
Все просто и светло,
Как чистый умывальник.
Пыль вытирать и заводить завод.
Ответственна твоя работа!
Пыль - главное: сквозь пыль не увидать
Свет маяка обломкам парохода,
Идущего ко дну.
25
<7>
Державных пушек произвол,
Живучих мин тупая прихоть
И нежно матовый назол
На легких, на глазах, на жилах -
Так совершенна смерть.
Но радость будущей войны
На всех лежит пятном позорным,
В затменье видимым с луны
Материком огненно-черным.
25
<8>
Есть и в любви глухой расчет
И увлекательная прибыль
И страх остаться не при чем
С акционерами своими.
Двойной и в дружбе договор,
И в преданности есть уловка,
Чтоб, не теряя своего,
Чужим отыгрываться, ох как!
И в смертной клятве щелка есть.
Есть трещинка на честном слове.
Туда-то и впускает лесть,
Как в зуб гнилой, свой тонкий ноготь.
24
<9>
ПЛОЩАДЬ
Думаете - Сен-Марка?
Свободы? Согласия?
Или наша, Красная,
С Мининым и Пожарским? -
Нет! моя! личная!
В квадратных аршинах!
И воздуху:
Куб на ноги,
Куб на живот
И куб на голову!
24
<10>
СЮРПРИЗ
На площади, битком набитой народом,
Ребенок шар воздушный упустил.
И сквозь рыданья движеньем твердым
Летящий шар в снегу - перекрестил.
Старик отец шепнул на ушко строго
И сквозь улыбку, будто бы шутя,
От любопытных и болезных взоров
Закрыл полой послушное дитя.
И падал снег широко и глубоко
И в воздухе и отцветал, и цвел,
Особенно потом, когда ребенка
Отец в смущеньи с площади увел.
25
<11>
Едва приоткрываю книгу,
Как с перелистанных страниц
Прослеживаю миг за мигом
Кровосочащуюся нить.
Еще беру. Но том за томом
Слагаю на пол в плотный столб
И дышет тлением знакомым
Людской тоски высокий гроб.
Исканьем изнуренный трудным,
Весь перепачканный в пыли,
Я отдыхаю на безлюдном
“Возникновении земли”.
25
<12>
МОЙ ПЕС ЦУНИГА
Одни - сычами на суках:
В ночной росе, в лунных туманах смерти,
Грудь выпятив на бред и вылупляя страх,
По тридцать лет все не дождутся смерти.
Другие - воробьи у моего окна.
Топорщатся, чирикают, хлопочут,
И жизнь длинна, и радость их длинна, -
Но кто же монтекристо дал ребенку?
Он маленькой дробинкой из окна
Перебивает милую жизненку.
Прощай, жилец, и здравствуй мертвецы!
Весь двор покрыт неугомонным лаем.
Не видим много<го> (Тубо, Цунига! цыц!)
Но ни на что глаза не закрываем.
25
<13>
Я - при своем. Не спорь, довольно.
Я доказал тебе, как мог:
Сегодня каждый малый школьник,
Что твой когда-то астролог.
Он видит мир державным взглядом.
Он силу пестует - свою.
Идти в рядах с понурым стадом
Его с дороги не собьют.
В него расти легла от века
Та непокорная судьба,
Что отличает человека
От добровольного раба.
25
<14>
Скажите! - лира!
Тсс!
Следи тайком:
Она твои отягощает шумы
И птичка желтая на ней стеклянным коготком
Хоть не поет, - перебирает струны.
26
<15>
ЛОМТИК ЛИМОНА
И стоило цвести? и где! - на берегах!
На славных берегах, под голубым сиянием,
Чтобы теперь в снегах, в корзинках, на лотках,
Иль за двугривенный здесь, у меня в стакане?
Но мой душистый чай не зубоскалит, нет:
Он снисходительней отнесся к иностранцу
И сквозь густой прозрачно-бурый цвет
Кладет лукавый свет
На звездочку, младому итальянцу,
Придавленному ложечкой ко дну.
26
<16>
КАВКАЗСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Белый бук и желтый каштан -
Отец и мать гнутой кормы,
Два катка при одной луне
Как два дельфина поддерживают киль.
Груз драгоценный повезет корабль.
В зеленых берегах товарищи Язона
Рассыпались, но вкопаны врасплох:
Орфей играет. Вот, выходит он
Высокий, смуглый, в войлочной шляпе,
В украденных у турка галифэ
И с блюдом препротивной мамалыги.
26
<17>
МИЛИЦИОНЕР
На цыпочках по площади иду.
За сетками скрываются витрины,
Сдвигают створки пестрые ларьки,
Разносчики скрываются с лотками,
Кончаются из-под полы дела,
Воз тайный в ворота буксует задом
И только автоматы по углам
Без всяких денег рвутся шоколадом.
26
<18>
Под шлеп бича битюг задастый
В опилках фыркает круги.
Наезднице газообразной
К ногам привешен пудовик.
Он бьет по лошадиным ребрам
И с каждым стуком храп и дых
Из-под подпруг глубоким горлом
Клубится в ноздрях кружевных.
Язык ломая европейский,
В грудастом фраке волопас
От нежной пошлости житейской
Искусством отвлекает нас.
27
<19>
Завален флагами весь город до небес.
В ветрах шелков порхают речи, толпы,
Казалось, солнце проливало блеск
Засунутое в самый сбитень помпы.
И только с поля легкий мотылек
Суровым ревизором пролетает
Чуть над трибунами; он знает: на него
Внимания никто не обращает.
В сумерки площадь начала пустеть.
Подсчитывают тех, кто был, кто не был,
А соловей на розовом кусте
Руладами поплевывает в небо.
А бледный химик, сидя у окна
За функциями подогретых фикций,
Тоже не знает, каковы дела
И обо всем он по другому мыслит
И по другому представляет мир.
И для него покорно, с обожаньем,
Вместе с приданным этот страстный миг
Действительно меняет содержанье,
Действительно приобретает вид
Невиданный, неслыханный доселе.
Так и поэт. Пока он говорит.
Пока его не съели.
27
<20>
ЛАМПОЧКА
Она висит на пуповине
У плоских лядвей потолка.
Холодный ужас желто-синий
Она струит издалека.
Окончив жить стеклянным тельцем,
Еще почти не рождена,
Над полным страха погорельцем
Уж разлагается она.
Любовь! Оставь меня! В поэта
Твое холодное светло
Скользнет беззвучным острым следом
Под безвоздушное стекло.
И ту, кого такой любовью
Поэт в безумьи осенит -
Как льдом и ливнем ржой и робью
Он на корню остеклянит.
28
<21>
Я не знаю совершенств кроме
Совершенств Лубянского проезда.
Только там воочию я видел
Порошок для чистки всех металлов,
Фиксатуар от всевозможных пятен
И задвижку «вечного блок-нота»
Для мгновенного уничтоженья мысли.
28
<22>
Ночь после пота солнца и людей
Приводит мир в торжественный порядок.
Сметает со стола самоубийц,
Мешки с овсом на дуги надевает
И воздвигает отжитому дню
На перекрестках и на площадях
Гранитные дворничьи тулупы.
Можно ходить по воздуху. Ночь!
Не отпугни шуршащую в сору,
Перебежавшую из подворотни дома
Мысль!
28
<23>
Жизнь мне вписали, да не в той графе.
Я и доволен и не рад:
Как колесо в кинематографе:
Мотор вперед, оно - назад.
Непостигаемо бежит оно,
Но не скребет, но не пылит
И на ходу так неожиданно
Нормальный принимает вид.
26
<24>
Пройдет наплыв прожорливости глаз
И встанет чуткий голод слуха
И все, что догола старается для нас -
Полно стыдливости и духа.
Безумец: я хотел и ночью устеречь
Где плавает невидимое солнце!
Мы мыслим чувственно. Обглоданная вещь,
Как сердце без любви - не познается.
28
<25>
Не верь, что смерть вещей любимых
Ввергает их в небытие:
В отображеньях неделимых
Живая сущность их живет:
Еще не став, они объяли
Свои пути и непути.
Весь мир заслежен бытиями,
В тенях от будущих бытий.
Их нет, но бытие их длится.
Их суть, заметная для глаз -
Как бесконечная частица,
Как вся вселенная вкруг нас!
27
<26>
NATUREMORTE
Баранки, чайник, пепельница,
Живой кусок ржаного хлеба -
Вот на столе передо мной что.
Зарисовать хочу. Рисую словом.
Но оживает мой волшебный стол.
Черствеет на глазах кусок ржаного хлеба.
А через миг от облика вещей
Мелодия, не отделясь, отходит,
Как дым серебряный от папиросы,
Как ласковая мысль от сновидений сердца.
27
<27>
Шаги звенели по асфальту
И поглощались тишиной.
Смысл бытия людей и мира
Был полон только тишиной.
Но за углом по переулку
Неясный шум, неясный стук.
То говорит с полночным миром
Настежь открытое окно.
Стуча, чугунная машина
Рождает мысли и печать
И двум наборщикам у кассы
В окошко виден звездный свет.
И вдруг неизъяснимо ясно
Мне стало: этот громкий стук
Есть подлинная, но людская
И материнская тишина.
27
<28>
Что стало с временем? То птичьими шажками
Оно заскакивает несколько вперед,
То идет где-то сзади,
То отдыхает произвольно.
Уж календарь, манометр часов, -
Но и его не точно отрывают,
А как придется. Может быть
И ночь, и день родятся мимо время?
29
<29>
ТРАМВАЙ НА ОКРАИНЕ
Из-за углов по темным переулкам
Взрывает ночь насыщенный трамвай.
Будто пулемет
Сноп с двух сторон стегает окна улиц.
На миг осветится стол, погруженный в тьму,
Угол комода, мрачного во мраке,
Иль спинка стула, гладкая в ночи
Иль ничего: стена и пустота;
И стекла яростно отбросят свет на камни.
Пугай! Спеши. Мы спим. Тревожь звонками.
Огнем сгоняй раздумье о трудах.
Неси свой свет. Установи свой путь.
И грохотом провозвещай наш отдых!
27
<30>
Читатель! Я к тебе с нормальным ямбом:
Поговорить бы не мешало нам.
Зачем, ты спросишь, странным дифирамбом
Мир превращаю в мировой Бэдлам?
Зачем стихи, в дичайшие размеры
Перегоняя через жолчь и душу,
Под звуков скрип, разрозненный сверх меры,
Как музыку тебе преподношу?
Смех через слезы? Через смех слезы? Чувство
Через рассудок? Где же ритм? где стиль?
Каков! - вознегодуешь, храм искусства
Нелепостью задумал потрясти!
Сумбур дерзает смыть правопорядок!
Вздор подползает под привычный мир!
А этот ужас подлинного ада!
Что ж, красота потеряна людьми?
Суровому в традиционной укоризне
Тебе в ответ сама моя мечта:
От века вздор, сумбур и ужас жизни -
Правопорядок, мир и красота.
27
<31>
ГОРОДСКОЙ ВЕЧЕР
Уж на Арбате край на край
Налипли моды на трамваи, -
Но мирно день и мирно сон
Менялись жуткими местами.
Оркестр Праги гоготал.
Кино на помощь звал Европу, -
Автоматично, точно из души
Из стрелочной коробки
Выплескивала лужу
Трамвайщица.
Сон, ты шутник! ты дождевик, мой сон!
Пришел - и сел. Где - на Арбате! Как?
Врасплох! Откуда? Из танцкласса?
<32>
ЗАКАТ НА БЕРЕГУ
Скользнуло солнце от черты лесов,
Но, вдавленное в море облаками,
Лопнуло и разливает сок
Малиновыми по горам реками.
Ворочается красная волна,
Вдали воды - небес не различаю.
Душа гулка и доверху полна
Пустыми ящиками из-под чаю.
<33>
Сверх кожуры души моей бескрылой
Кто обволок крепкой паутиной
Меня, как куколку тутового червя?
Я шевелюсь увитый и унылый
И пусть во мне наливается шелкопряд,
Все ж бытия не ощущаю я:
Оно скрыто под роговой личиной,
Запутано в многокольчатыйпряд.
В приятный час маленьких рождений
Во всем лесу нежных шелкопрядов
Мой кокон закрепнет тверд и сух.
А к осени, из треснувших плетений,
Иссохшей влаги хрупкий саркофаг -
Пустая кукла, упадет на лопух.
Лопух - в снегу маяк пронзительных отрядов
Щеглят, синиц и прочих пролетяг.
<34>
Душа моя скорбит смертельно. Томительная она молчит.
Пред ней на плате беспредельном златые райские ключи.
Не двинется и не шелохнется обремененная душа.
Белые голуби и овцы смиренномудро утешают.
Тоска ея неизреченная, таинственная тоска.
Вечернее благоговение элегического тростника,
Приникновение ангелов, космический berceuse,
Тихоструйного евангелия плеск в плес.
==
Примечание: 3 - 4: Перевал. Сборник № 2. М. <1924>; 31 - 32: РГАЛИ. Ф. 602. Оп. 1. ед. хр. 730 (присланы в редакцию «Красная новь» и отвергнуты ею); 33 - 34: РГБ. Ф. 653. Карт. 49. Ед. хр. 20; все остальные: РГАЛИ. Ф. 1364. Оп. 3. Ед. хр. 668.