Мегаотчет с "Тюрьмы и воли". Часть 7
[Глава 2. Продолжение]
Они разговаривали через мою камеру. Иногда слышали друг друга, иногда мне приходилось передавать что-то, что я не всегда понимала. Они не рассказывали мне ни о каких тайных обществах, а я и не расспрашивала, не пропагандировали и не уговаривали меня ни во что поверить. Просто с этого момента я стала своей, и от меня не скрывали более ни планов побега, ни наличия пистолета, ни суммы денег, полученной Риммой от неизвестной Юлии под окнами тюрьмы, ничего.
Впрочем, об этом позже, а пока - я поняла, что та женщина, учительница, которая была в нашем доме накануне смерти Володи, Швецова - безмерно важна для моего соседа. И что от того, что он случайно увидел ее в компании жандармов, он готов проломить каменную стену. Я утешала как могла:
-Михаил, ее скорее всего по моему делу вызывали… как свидетельницу, она у нас в доме была накануне смерти Володи. Я на нее показала... но она же не виновна! Это вообще другое дело, не политическое, ее отпустят.
А потом ко мне в камеру пришел господин прокурор. Через неделю после избиения. Все это время бивший меня охранник так и ходил по нашему коридору и заглядывал в зрачок моей камеры, доводя меня едва ли не до обморока.
Прокурор был само сочувствие и вежливость:
-Г-жа Сивецкая, вы бы знали как я сам возмущен таким произволом, и все мы возмущены! Виновный обязательно будет наказан, конечно же! Я так вам сочувствую, я просто вне себя… Вы говорили с Гервером?
Правду говорить легко и приятно.
-Да, господин прокурор, конечно, я говорила с ним. Он сказал, что даже чтобы спасти меня, ему нечего сказать.
-А он хотел спасти вас, - вцепился тут же бес, - Вы понравились ему? Как женщина?
-Он пытался защитить меня от произвола. - Все, что могла ответить на это я.
-Жаль, жаль, - сообщил мне прокурор. - Понимаете, ведь это дело, ваше дело, кажется принимает и политический оттенок. Есть версия, что Владимира могли убить террористы, пытаясь отомстить полковнику… Подумайте об этом, г-жа Сивецкая. Но - знаете что? Я ведь верю, что вы невиновны. Это странно, но - верю. До встречи, г-жа Сивецкая, и не бойтесь ничего - виновные будут наказаны.
Два и два сложились у меня в голове, и когда наконец ко мне на свидание пришла Ганя, отрыдавшись на ней, я попросила:
-Ганя, приведи ко мне адвоката! Я не знаю куда он пропал, должен был быть давно, но его нет - приведи!
А потом мы - наконец-то - разговаривали просто о жизни. Я пересказывала ей эпизод с падшими женщинами - и она, смеясь, рассказала, что оказывается, накануне с ними пил сам начальник полиции, а потом сам же и повязал. Кто бы мог подумать, что я и сама буду смеяться с ней. Как живая. Как свободная. Ганя расспрашивала о Римме - оказывается, она знала ее где-то в Германии, где училась.
-Как Римма? - все спрашивала она.
Ну как Римма, что я могла ответить? Римма потеряла мужа и кажется, не очень хочет жить, но и вот - умереть тоже кажется не очень получается. Римма здорова.
-Передай ей…. Передай всей тюрьме - аптека велит выписать рецепт: «Надо жить!».
Кажется, впервые за весь этот месяц я улыбалась и обещала передать.
…Когда я вернулась со свидания, вся тюрьма была взбудоражена. На улице стоял шум, кого-то пронесли мимо тюремных окон в лазарет, кого-то повели по коридору в соседнюю камеру. Звали доктора - и тут хором вскинулись и Гервер и Шибанова: «Я могу!». Да, оба они были врачами, хоть кажется, оба недоучившимися. Гервера вызвали куда-то в дальний конец коридора, помогать перевязке. А потом кого-то занесли в камеру к Римме, и я услышала ее шепот:
-Передайте Герверу. Она здесь, Софья здесь!
Гервер отлично услышал и без этого. И еще он услышал, что она ранена и едва может говорить. А я из их торопливого разговора с Риммой понимаю, что это та самая Швецова, и что Гервер ее любит.
Наконец пришел адвокат. До сих пор мне жаль, что мои слова причинили тогда Герверу боль, но - мне надо было понять, могу ли я доверять адвокату, и мне надо было понять, что я могу сделать сама.
-Господин адвокат. - начала я, - кажется, у меня есть путь к спасению. У нас ведь в доме была эта женщина, учительница. Накануне смерти Володи. Она кажется… уже взята по какому-то политическому делу? Можно обвинить ее в том, что она убила сына полковника из мести…
Адвокат посмотрел на меня внимательно, и в этот момент, кажется, мы чувствовали родство душ, не меньшее чем Гервер и Римма:
-Да, Зинаида Петровна. Это отличный вариант вашего спасения, я тоже об этом думал. Но ведь мы не будем?
Его последние слова слились с яростным криком Гервера - оказывается шепотом можно кричать.
-Я обвиню Сивецкую в принадлежность к народовольцам и скажу, что она передала яд!
Простите, Михаил. Не надо сомневаться во мне, вы же не сомневались раньше?
Все требовали от меня, чтобы я сама указала преступника. Ну что же, больше у меня не было повода молчать. Если уж ставить кого-то вместо себя, так не раненую женщину, которая уж точно невиновна в отравлении, даже если и виновна в чем-то еще. А того, кто действительно виновен, или знает виновную.
-Господин адвокат, я готова дать показания. Вскоре после ареста полковник Орлов вызвал меня на свидание и просил меня принять на себя вину. Он обещал, если я сделаю это, спасти меня, - я выдохнула. Размен так размен. Видит Бог, я не хотела этого, но речь шла уже не только обо мне, а о человеке, который стал мне за несколько дней заключения ближе, чем был кто угодно из семьи Орловых, и о судьбе его любимой. - Полковник просил меня взять вину на себя… «ради моей дочери», так он сказал. Да, «ради моей дочери».
Кажется, это и было моим настоящим путей к спасению - сказать наконец правду.
Кажется, это было и смертельно опасно. Гервера таскали на допросы, слышно было как между ними он то метался по камере, то замирал. Его дыхание было тяжело и хрипло. Слышать как рыдает женщина - бывает невыносимо для мужчин. Что было делать женщине, рядом с которой рыдал мужчина и которого было нечем утешить? Я старалась молиться за них. В камере не было даже иконы, был только портрет царя… ну что ж, тогда я поняла, что для того, чтобы молиться, совсем необязательны все эти золоченые картинки в тяжелых окладах, и совсем необязательно молиться заученными словами древнего полупонятного языка. У меня получалось и так.
А придя с очередного допроса, Гервер рассказал:
-Меня позвал ко мне полковник. Обещал дать динамит и план тюрьмы. И возможность выходить. Если я взорву камеру Сивецкой.
Пришло время мне - доверять. Конечно, я ни на секунду не верила в то, что он согласиться. Конечно, я знала, что если бы это помогло вытащить отсюда Софью - он взорвал бы что угодно, включая себя. Но чего мне стоило не закричать от ужаса и не забиться в истерике от страха!
Когда ко мне снова пришел адвокат - Гервер говорил с ним сам, через стену, Александра Дмитриевича по-прежнему не пускали к политическим. А потом пришел прокурор - и вид у него был довольно разочарованный.
-Доктор отказался, - сообщил он, и я не поняла поначалу кому, пока не услышала, как падает Гервер в соседней камере.
Вскоре после этого в очередной раз в тюремном коридоре появился Александр Дмитриевич и стал свидетелем, как полуживую Софью Леонтьеву пытаются вывести из камеры на допрос. К чести его он, увидя это, побелел от ярости, накричал на жандармов и помчался наверх. Ничто не обязывало его ввязываться во все это - его, адвоката, работавшего с гражданскими делами, благополучного и успешного. Но кажется, присутствие Шибановой и Гервера действовало на людей как кислота на старую монету: они становились собой. Настоящими, чистыми, сияющими. Я много думала тогда о человеческой красоте. Как и сама Римма на этом безумном процессе пятерых была красива, так и адвокат Александр Петрович был отчаянно красив в эту минуту, когда перекошенно орал, защищая раненую политическую.
Тогда к ней в камеру пришла целая делегация. Она набились туда все: прокурор, полковник Орлов, Птицын, два или три жандарма, а после допроса Римма сказала им обоим, сидящим в разных камерах в пяти метрах друг от друга:
-Просите венчаться.
Я слышала, как Софье она объясняет: это шанс увидеться. Возможно единственный. Я не сделала этого тогда, со своим мужем - Реннером. Сделайте это вы - за нас, за себя, просите же.
Гервер услышал это.
-Если она… если она согласна?
Влюбленные мужчины все безумны. Конечно, она была согласна.
А потом в коридоре появился полковник Орлов с прошением о венчании в руках. К Герверу он так и не зашел, стоял в коридоре, так что слышала их разговор вся тюрьма. Он предложил Герверу назвать имена - и тогда прошение о венчании будет удовлетворено.
-Я был готов дать любые показания в обмен на свободу для этой женщины… Любые, - ответил ему Гервер. Ту мне стал понятен его обморок - кажется, бес-прокурор сломал его, используя любовь, как идеальный рычаг. Да только не смог выполнить свою часть сделки… и… не знаю. Если бы Гервер дал тогда показания - кто знает, состоялось ли 1 марта 1881 казнь царя? Возможно, вся история повернулась бы по-другому? Если бы Гервер дал тогда показания - Софья, возможно, осталась бы живой… Я. Не. Знаю.
Но и не мне судить. Гервер, кажется, тогда все уже для себя решил.
…Полковник видел и меня, стоящую в своей камере. Что ж, в этот день моя любовь к этому человеку сменилась ненавистью - и он заслужил это в полной мере. Сейчас от ненависти не осталось уже почти ничего… кроме тех минут, когда я вспоминаю, как он порвал прошение о венчании, когда Гервер отказался называть имена.
-Чтоб ты сдох, упырь! - полетело ему вслед от Риммы.
А потом состоялась свадьба. Прямо в тюрьме.
Встал Шулькевич, мальчик, едва ли старше Володи:
-Перед нами вы муж и жена!
Встал Миролюбов:
-Согласен ли ты, Михаил Гервер, взять в жены эту женщину?
Встала Римма Шибанова:
-Согласна ли ты, Софья Леонтьева взять в мужья этого мужчину?
-Да.
-Да.
…А потом наконец состоялся мой суд. Адвокат пришел накануне и сказал, что с такими доказательствами меня не могут не оправдать. В деле есть доказано ложные показания полковника Орлова против меня. В деле есть показания Гервера о том, как полковник собирался пойти с ним на сговор и взорвать тюрьму, чтобы убить меня. В деле есть мои показания, о том, как он уговаривал меня взять вину на себя.
Накануне я спросила их, Шибанову и Гервера - что мне делать дальше? Что я могу сделать - для них?
-Запомните нас. Просто запомните нас. Расскажите, что мы были. Какими мы были. А сами… поезжайте, пожалуй, в Тверь. Сельской учительницей. Легко не будет - но вы будете там нужны - вы не представляете, насколько там нужны хорошие люди и как вам будут благодарны…
Оба совета я в итоге выполнила. Вся моя дальнейшая жизнь - это рассказ о них, о двух этих людях, которые научили меня быть собой и дали мне смысл и цель. И учительницей в Тверь я поехала - и да, мне было безумно тяжело… Но не тяжелее, чем в тюрьме, потому что там я нашла людей, подобных Герверу и Шибановой. Я нашла товарищей, братьев и сестер, с которыми мы пошли рука об руку - и вот, я пишу о них свою книгу. О всех.
Во время процесса мы виделись с Гервером в последний раз. Сперва я смотрела на самого Орлова, на Анну Дмитриевну, на Елену, которую едва узнавала, на Анастасию Павловну - вот уж кто сверлил меня взглядом в ответ… Но потом в зал вошел Гервер, и, едва начал говорить, как полковник Орлов вышел из зала суда, а за ним двинулась Анна Дмитриевна. Видит Бог, для нее я не хотела такого исхода, но она выбрала это сама - какие извращенные представления о чести заставили ее убить себя, а не продолжать жить, я не берусь судить. Но раздались выстрелы - и мы с Гервером успели переглянуться и улыбнуться друг другу, прежде чем его увели. Победа. Мы сделали этого упыря.
Я еще успела окликнуть Михаила вслед и перекрестить.
Они разговаривали через мою камеру. Иногда слышали друг друга, иногда мне приходилось передавать что-то, что я не всегда понимала. Они не рассказывали мне ни о каких тайных обществах, а я и не расспрашивала, не пропагандировали и не уговаривали меня ни во что поверить. Просто с этого момента я стала своей, и от меня не скрывали более ни планов побега, ни наличия пистолета, ни суммы денег, полученной Риммой от неизвестной Юлии под окнами тюрьмы, ничего.
Впрочем, об этом позже, а пока - я поняла, что та женщина, учительница, которая была в нашем доме накануне смерти Володи, Швецова - безмерно важна для моего соседа. И что от того, что он случайно увидел ее в компании жандармов, он готов проломить каменную стену. Я утешала как могла:
-Михаил, ее скорее всего по моему делу вызывали… как свидетельницу, она у нас в доме была накануне смерти Володи. Я на нее показала... но она же не виновна! Это вообще другое дело, не политическое, ее отпустят.
А потом ко мне в камеру пришел господин прокурор. Через неделю после избиения. Все это время бивший меня охранник так и ходил по нашему коридору и заглядывал в зрачок моей камеры, доводя меня едва ли не до обморока.
Прокурор был само сочувствие и вежливость:
-Г-жа Сивецкая, вы бы знали как я сам возмущен таким произволом, и все мы возмущены! Виновный обязательно будет наказан, конечно же! Я так вам сочувствую, я просто вне себя… Вы говорили с Гервером?
Правду говорить легко и приятно.
-Да, господин прокурор, конечно, я говорила с ним. Он сказал, что даже чтобы спасти меня, ему нечего сказать.
-А он хотел спасти вас, - вцепился тут же бес, - Вы понравились ему? Как женщина?
-Он пытался защитить меня от произвола. - Все, что могла ответить на это я.
-Жаль, жаль, - сообщил мне прокурор. - Понимаете, ведь это дело, ваше дело, кажется принимает и политический оттенок. Есть версия, что Владимира могли убить террористы, пытаясь отомстить полковнику… Подумайте об этом, г-жа Сивецкая. Но - знаете что? Я ведь верю, что вы невиновны. Это странно, но - верю. До встречи, г-жа Сивецкая, и не бойтесь ничего - виновные будут наказаны.
Два и два сложились у меня в голове, и когда наконец ко мне на свидание пришла Ганя, отрыдавшись на ней, я попросила:
-Ганя, приведи ко мне адвоката! Я не знаю куда он пропал, должен был быть давно, но его нет - приведи!
А потом мы - наконец-то - разговаривали просто о жизни. Я пересказывала ей эпизод с падшими женщинами - и она, смеясь, рассказала, что оказывается, накануне с ними пил сам начальник полиции, а потом сам же и повязал. Кто бы мог подумать, что я и сама буду смеяться с ней. Как живая. Как свободная. Ганя расспрашивала о Римме - оказывается, она знала ее где-то в Германии, где училась.
-Как Римма? - все спрашивала она.
Ну как Римма, что я могла ответить? Римма потеряла мужа и кажется, не очень хочет жить, но и вот - умереть тоже кажется не очень получается. Римма здорова.
-Передай ей…. Передай всей тюрьме - аптека велит выписать рецепт: «Надо жить!».
Кажется, впервые за весь этот месяц я улыбалась и обещала передать.
…Когда я вернулась со свидания, вся тюрьма была взбудоражена. На улице стоял шум, кого-то пронесли мимо тюремных окон в лазарет, кого-то повели по коридору в соседнюю камеру. Звали доктора - и тут хором вскинулись и Гервер и Шибанова: «Я могу!». Да, оба они были врачами, хоть кажется, оба недоучившимися. Гервера вызвали куда-то в дальний конец коридора, помогать перевязке. А потом кого-то занесли в камеру к Римме, и я услышала ее шепот:
-Передайте Герверу. Она здесь, Софья здесь!
Гервер отлично услышал и без этого. И еще он услышал, что она ранена и едва может говорить. А я из их торопливого разговора с Риммой понимаю, что это та самая Швецова, и что Гервер ее любит.
Наконец пришел адвокат. До сих пор мне жаль, что мои слова причинили тогда Герверу боль, но - мне надо было понять, могу ли я доверять адвокату, и мне надо было понять, что я могу сделать сама.
-Господин адвокат. - начала я, - кажется, у меня есть путь к спасению. У нас ведь в доме была эта женщина, учительница. Накануне смерти Володи. Она кажется… уже взята по какому-то политическому делу? Можно обвинить ее в том, что она убила сына полковника из мести…
Адвокат посмотрел на меня внимательно, и в этот момент, кажется, мы чувствовали родство душ, не меньшее чем Гервер и Римма:
-Да, Зинаида Петровна. Это отличный вариант вашего спасения, я тоже об этом думал. Но ведь мы не будем?
Его последние слова слились с яростным криком Гервера - оказывается шепотом можно кричать.
-Я обвиню Сивецкую в принадлежность к народовольцам и скажу, что она передала яд!
Простите, Михаил. Не надо сомневаться во мне, вы же не сомневались раньше?
Все требовали от меня, чтобы я сама указала преступника. Ну что же, больше у меня не было повода молчать. Если уж ставить кого-то вместо себя, так не раненую женщину, которая уж точно невиновна в отравлении, даже если и виновна в чем-то еще. А того, кто действительно виновен, или знает виновную.
-Господин адвокат, я готова дать показания. Вскоре после ареста полковник Орлов вызвал меня на свидание и просил меня принять на себя вину. Он обещал, если я сделаю это, спасти меня, - я выдохнула. Размен так размен. Видит Бог, я не хотела этого, но речь шла уже не только обо мне, а о человеке, который стал мне за несколько дней заключения ближе, чем был кто угодно из семьи Орловых, и о судьбе его любимой. - Полковник просил меня взять вину на себя… «ради моей дочери», так он сказал. Да, «ради моей дочери».
Кажется, это и было моим настоящим путей к спасению - сказать наконец правду.
Кажется, это было и смертельно опасно. Гервера таскали на допросы, слышно было как между ними он то метался по камере, то замирал. Его дыхание было тяжело и хрипло. Слышать как рыдает женщина - бывает невыносимо для мужчин. Что было делать женщине, рядом с которой рыдал мужчина и которого было нечем утешить? Я старалась молиться за них. В камере не было даже иконы, был только портрет царя… ну что ж, тогда я поняла, что для того, чтобы молиться, совсем необязательны все эти золоченые картинки в тяжелых окладах, и совсем необязательно молиться заученными словами древнего полупонятного языка. У меня получалось и так.
А придя с очередного допроса, Гервер рассказал:
-Меня позвал ко мне полковник. Обещал дать динамит и план тюрьмы. И возможность выходить. Если я взорву камеру Сивецкой.
Пришло время мне - доверять. Конечно, я ни на секунду не верила в то, что он согласиться. Конечно, я знала, что если бы это помогло вытащить отсюда Софью - он взорвал бы что угодно, включая себя. Но чего мне стоило не закричать от ужаса и не забиться в истерике от страха!
Когда ко мне снова пришел адвокат - Гервер говорил с ним сам, через стену, Александра Дмитриевича по-прежнему не пускали к политическим. А потом пришел прокурор - и вид у него был довольно разочарованный.
-Доктор отказался, - сообщил он, и я не поняла поначалу кому, пока не услышала, как падает Гервер в соседней камере.
Вскоре после этого в очередной раз в тюремном коридоре появился Александр Дмитриевич и стал свидетелем, как полуживую Софью Леонтьеву пытаются вывести из камеры на допрос. К чести его он, увидя это, побелел от ярости, накричал на жандармов и помчался наверх. Ничто не обязывало его ввязываться во все это - его, адвоката, работавшего с гражданскими делами, благополучного и успешного. Но кажется, присутствие Шибановой и Гервера действовало на людей как кислота на старую монету: они становились собой. Настоящими, чистыми, сияющими. Я много думала тогда о человеческой красоте. Как и сама Римма на этом безумном процессе пятерых была красива, так и адвокат Александр Петрович был отчаянно красив в эту минуту, когда перекошенно орал, защищая раненую политическую.
Тогда к ней в камеру пришла целая делегация. Она набились туда все: прокурор, полковник Орлов, Птицын, два или три жандарма, а после допроса Римма сказала им обоим, сидящим в разных камерах в пяти метрах друг от друга:
-Просите венчаться.
Я слышала, как Софье она объясняет: это шанс увидеться. Возможно единственный. Я не сделала этого тогда, со своим мужем - Реннером. Сделайте это вы - за нас, за себя, просите же.
Гервер услышал это.
-Если она… если она согласна?
Влюбленные мужчины все безумны. Конечно, она была согласна.
А потом в коридоре появился полковник Орлов с прошением о венчании в руках. К Герверу он так и не зашел, стоял в коридоре, так что слышала их разговор вся тюрьма. Он предложил Герверу назвать имена - и тогда прошение о венчании будет удовлетворено.
-Я был готов дать любые показания в обмен на свободу для этой женщины… Любые, - ответил ему Гервер. Ту мне стал понятен его обморок - кажется, бес-прокурор сломал его, используя любовь, как идеальный рычаг. Да только не смог выполнить свою часть сделки… и… не знаю. Если бы Гервер дал тогда показания - кто знает, состоялось ли 1 марта 1881 казнь царя? Возможно, вся история повернулась бы по-другому? Если бы Гервер дал тогда показания - Софья, возможно, осталась бы живой… Я. Не. Знаю.
Но и не мне судить. Гервер, кажется, тогда все уже для себя решил.
…Полковник видел и меня, стоящую в своей камере. Что ж, в этот день моя любовь к этому человеку сменилась ненавистью - и он заслужил это в полной мере. Сейчас от ненависти не осталось уже почти ничего… кроме тех минут, когда я вспоминаю, как он порвал прошение о венчании, когда Гервер отказался называть имена.
-Чтоб ты сдох, упырь! - полетело ему вслед от Риммы.
А потом состоялась свадьба. Прямо в тюрьме.
Встал Шулькевич, мальчик, едва ли старше Володи:
-Перед нами вы муж и жена!
Встал Миролюбов:
-Согласен ли ты, Михаил Гервер, взять в жены эту женщину?
Встала Римма Шибанова:
-Согласна ли ты, Софья Леонтьева взять в мужья этого мужчину?
-Да.
-Да.
…А потом наконец состоялся мой суд. Адвокат пришел накануне и сказал, что с такими доказательствами меня не могут не оправдать. В деле есть доказано ложные показания полковника Орлова против меня. В деле есть показания Гервера о том, как полковник собирался пойти с ним на сговор и взорвать тюрьму, чтобы убить меня. В деле есть мои показания, о том, как он уговаривал меня взять вину на себя.
Накануне я спросила их, Шибанову и Гервера - что мне делать дальше? Что я могу сделать - для них?
-Запомните нас. Просто запомните нас. Расскажите, что мы были. Какими мы были. А сами… поезжайте, пожалуй, в Тверь. Сельской учительницей. Легко не будет - но вы будете там нужны - вы не представляете, насколько там нужны хорошие люди и как вам будут благодарны…
Оба совета я в итоге выполнила. Вся моя дальнейшая жизнь - это рассказ о них, о двух этих людях, которые научили меня быть собой и дали мне смысл и цель. И учительницей в Тверь я поехала - и да, мне было безумно тяжело… Но не тяжелее, чем в тюрьме, потому что там я нашла людей, подобных Герверу и Шибановой. Я нашла товарищей, братьев и сестер, с которыми мы пошли рука об руку - и вот, я пишу о них свою книгу. О всех.
Во время процесса мы виделись с Гервером в последний раз. Сперва я смотрела на самого Орлова, на Анну Дмитриевну, на Елену, которую едва узнавала, на Анастасию Павловну - вот уж кто сверлил меня взглядом в ответ… Но потом в зал вошел Гервер, и, едва начал говорить, как полковник Орлов вышел из зала суда, а за ним двинулась Анна Дмитриевна. Видит Бог, для нее я не хотела такого исхода, но она выбрала это сама - какие извращенные представления о чести заставили ее убить себя, а не продолжать жить, я не берусь судить. Но раздались выстрелы - и мы с Гервером успели переглянуться и улыбнуться друг другу, прежде чем его увели. Победа. Мы сделали этого упыря.
Я еще успела окликнуть Михаила вслед и перекрестить.