Роменна. Ч.1
1. Дисклеймер для тех, кто не был на игре:
Это текст, написанный мо мотивам ролевой игры "Роменна" по падению Нуменора, но претендующий на самостоятельность - я очень надеюсь, что он будет восприниматься и вне конкретного контекста, а просто как честный фанфик-по-Толкину.
2. Дисклеймер для тех, кто был на игре - это ни в коем случае не "отчет", а именно что текст "по мотивам". Герои не равны тем, что были на игре, даже и два заглавных. Претензии на счет того, что "не так все было" не принмаются:).
Посвящается Хэльвдис, Амандилю этой игры. Собствено размышлениями над образом Амандиля, который она показала и является этот текст - возможно (и даже скорее всего) он не совпадает с ее видением, но все равно глубочайшая благодарность за то, что этот Амандиль был.
Разумеется, если означенные лица не против, чтоб я им что-нибудь посвящала:)
И традиционная благодарность Фреду, без поодержки которого оно так и осталось бы черновиком. И за найденный эпиграф.
И я готов смотреть на небо, пока не иссохнет взгляд
И день не иссяк,
Ожидая манны небесной -
Или хотя бы дождя,
Когда я жду от Тебя какой-нибудь знак.
Анарион.
Амандил вышел в ночь на маленьком судне. Сначала он, как намеревался, взял курс на восток, а потом, когда скрылись из глаз берега Нуменора, повернул на запад. С ним на борту находилось только трое надежных, испытанных слуг. Они исчезли в морских просторах, и ни одно предание ни единым словом, ни единым намеком не говорит об их участи.
* * *
...Через несколько дней плаванья стало понятно, что время закончилось. Вытекло из тел, как вино из треснувших кувшинов, как песок из разбитых песочных часов... удобное изобретение - когда-то, когда время еще было, песчинками, мгновениями, еще скрипело на зубах, еще царапало пальцы. А теперь - все, закончилось. Корабль плыл в светлом тумане, влекомый течением, вокруг не было видно ничего, кроме ровной, чуть розовеющей впереди (наверно, это и есть Закат, да?) пелены, ни есть, ни пить, не спать давно не хотелось. Подумал, что можно провести последний эксперимент - полоснуть сейчас вот скальпелем по руке и проверить - будет ли больно? потечет ли кровь - или ее течение тоже кончилось со временем? или - вытечет вся на золотистые новенькие доски палубы - и соскользнёт в море, не оставив следа, а для тебя ничего не изменится? так и не проверил, даже пульс не пощупал... Не хотелось, жгучий интерес вытек вместе со временем. Дыхание спутника слышно - значит, наверное, живы.
Так и сидели бездумно, вглядывались в розовое впереди, ловили ладонями мелкую водяную взвесь - и вели разговор, который то затихал надолго, то возобновлялся с другого места. Хлеб и вино разделили, осталось разделить память, так уж вышло в этом застывшем времени, что все, что осталось - это память, и она тоже вытекала, растворялась мелкими розовыми капельками, выходила с дыханием - и со словами.
-Скажи, почему смерть стала такой... личной темой? Кто-то... близкий?
...Столько лет не говорил об этом, помнил, а не говорил. И тогда - тогда тоже не говорил, сто с лишним лет назад, когда впервые пришел в дом Амандиля - молодой, встрепанный, придавленный своим жгучим горем. Попросить о возможности пользоваться библиотекой, потому что только погружаясь в книги, можно было не думать. А эльфийские книги, книги, которых почти не осталось в университетской библиотеке - завораживали, кружили голову, горечью и сладостью отдавали во рту два изучаемых языка, саднили под кожей, начинали прорастать. В тот момент новые языки казались спасением от смерти, и за этим он пришел к Лорду Андуниэ, бару Арбазану.
Спросить сейчас в ответ - помнит ли он того мальчишку, из рода людей короля? почему встретил так щедро? Назло отцу? - да нипочему, потому что просто был - щедр и весел, и в момент того первого визита дом был полон гостей, пили молодое хьярустарское, обсуждали новый трактат доктора Аглахада об идеальном общественном устройстве, и бар Арбазан коротко, одним цепким взглядом оценил юношу, улыбнулся и пригласил присоединяться. Не зная сам, что в сущности спас от смерти - первый раз за эту жизнь.
-Дед. Вы ведь его и помнить могли... "Письма о добродетели"... меня все детство спрашивали: "это же твой дед написал! Повезло, такой человек, ты должен быть его достоин". Я старался быть достойным, я те письма штудировал ночами, и рассказы дедовы слушал. «Мы думаем, что смерть впереди, но большая ее часть у нас за плечами», «Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла оставаться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади, никак не иначе …». Он все чаще говорил о смерти, мне, мальчишке. Что нужно быть мужественным, что стойкость перед лицом смерти - это единственная красота, достойная человека. "Смерть Элроса" цитировал страницами.
-Хорошая поэма была.
Улыбнулись оба в розовое, не замечая какими одинаковыми стали улыбки. Самое время старинные поэмы вспоминать. Корабль мерно качается, всплывают в памяти древние строки о том, как уходил по прямому пути первый король. Свободным уходил, сильным и спокойным. Тот, кто писал эти стихи - не так уже давно, лет триста назад - кажется завидовал. Немудрено.
*
-Вы говорите, что смерть - может быть подарком? Но - бар Арбазан… лорд Амандиль! я думаю тут не об Элросе, а о брате его Элронде - вот он тоже счел, что смерть брата - подарок? Что вышли из одной утробы, одну грудь сосали - а один живет до сих пор, а другой - ушел неведомо куда? Неужто для эльфов смерть кровного родича, если он человеком стал - ничто?
-Думаешь, им не больно, когда мы уходим? Может быть потому они и перестали приплывать… потому что это больно - ты видишь на причале своего друга, зовешь и смеешься - а потом понимаешь, что перед тобой не твой друг, а его сын, а то и правнук…
*
...Как об этом рассказать-то - словами? О том, какими скрюченными и сухими могут стать руки, которые помнишь - сильными? Каково это - понимать, что он уже полную чашу с вином удержать не может, и поэтому просит тебя наливать по чуть-чуть - чтобы самому донести ее до рта? каково слышать, что и любимую "Смерть Элроса" он не может цитировать - путает слова, не чувствует больше ритма? Каково понимать - со жгучим ужасом, до боли в затылке - что дед боится? Что это страх меняет его, оплавляет как свечу, что все меньше и меньше остается от человека, которого ты считаешь своим идеалом и достойным которого обещал быть.
…Ты ведь помнишь старого Монатарика, да? Вечного оппонента отца в совете - язвительного противника всего, относящегося к эльфами - и при этом приверженца «старых традиций», наполовину вычитанных, наполовину выдуманных им самим. Они с отцом, Нумендилом, были немного похоже - оба высоченные, сероглазые, истинные нуменорцы, старые упрямцы, которые терпеть не могли друг друга до такой степени, что это походило на дружбу. И в одном сходились всегда - в том, что смерть - это неважно, это не страшно, и настоящий человек уходит добровольно. «Потому что смерть - это великий дар, залог нашей свободы», - говорил один. «Потому что человек - выше страха неизвестности», - говорил другой.
Чего стоит добровольный уход отцу, ты не увидел - вернувшись из пятилетнего плавания на материк, узнал новости, и мать - сгорбившаяся и внезапно тоже старая - отвела глаза: «Он ушел сам, как подобает лордам из нашего рода», а вот о подробностях тебе никто никогда не рассказывал, даже когда ты, набравшись духу, спросил о них. А Монотарик вот, значит, не смог.
-Он трудно умирал... Цеплялся до последнего. Знаете, я много думал о безумии... никогда мне не встречались среди жителей Острова такие безумцы, какие бывают среди младших народов - слабоумные, не помнящие себя, говорящие чепуху. Нет, в нашем безумии всегда есть логика. В его безумии была... да и не безумен он был. Просто проклинал - себя, свои «Письма о добродетели», свою мать, которая родила его - на смерть, авалоим - которые обрекли его на смерть, самого Эру - который обрек его на смерть. Ненавидел, брызгал слюной... стал безобразен и неопрятен, - слова вытекают как кровь, скользят по палубе, не оставляя следа, утекают в море. Что может быть тяжелее, чем видеть, когда человек умирает, еще не умерев, превращается в животное, которое ведут на бойню?
Собеседник дышит - значит жив. Утешать надо было сто лет назад - но тогда он тоже утешил, сам того не зная. Просто улыбнувшись и предложив принять участие в общей трапезе и разговоре, а после пригласив приходить еще. А теперь ему есть что ответить:
-Я видел такое и не один раз. И боялся этого для себя. Стать обузой сыновьям и внукам, перестать быть собой. Боялся старости и слабости.
Что ж, от этого страха оба уже избавлены.
...Бар Арбазан, бар Афуназир, лорд Амандиль - имена осыпаются в воду, как капли дождя. Долгая-долгая жизнь, сколько смертей видел ты, которому по праву рождения дана такая - вдвое против обычной? Эта тяжесть давит на плечи - а все не раздавила, все не хочется умирать, не устал еще разум, не постарело тело. Страшно - плыть поперек запрета. Страшно туда, где смертный не выживет. Страшно, но кто же сделает это, кроме тебя? Твой род всегда отличался наследственным упрямством, так, на упрямстве… сделаешь для сына то, чего не сделал для государя Тар-Палантира - сплаваешь на Запад, отвезёшь весть? Эстель? - откуда у тебя эстель, элендиль, ты-то не из них, ты-то - человек. Но человек зато может на одном упрямстве и долге, человек может надеяться без надежды, человек может умирать, не умерев. Как ты.
Душа устала, душа требует ответов и молит о покое, а тело - хочет жить. В нашем нуменорском безумии всегда есть логика, просто души у нас стареют быстрее тел, или тела быстрее душ - тут уж как кому повезет. Помнишь Ар-Гамильзора? Молодым - кажется, уже и нет, как будто всегда был сморщенным желтым стариком. Помнишь Тар-Палантира? Этот никогда стариком не был, истлел, истаял, не цепляясь за жизнь, уснул и не проснулся. Интересно, там, куда ты плывешь - встретишь его?
…Вглядываясь в розовую даль думал о том, что страшно соскучился по другу. Боль уже давным-давно притупилась, не больно. Просто - не посмеяться больше вместе, не съездить на охоту, не обсудить новую премьеру королевского театра, и столько лет уже... Но и это легче - потому что по Ар-Фаразону ты тоже соскучился. По молодому, сильному, жаждущему правды, отчаянно живому Ар-Фаразону. Который жадно вглядывался вдаль с Менельтармы, поднимаясь туда вслед за дядей, и шептал что-то про себя (услышал однажды: "Пожалуйста... ответь!" - и отступил, потому что не стоит подслушивать личные разговоры с Тем, Кто все равно всегда молчит в ответ). Этого Ар-Фаразона ты не встретишь больше никогда и нигде - ни в Амане, ни на путях людей... Куда он ушел? В какие глубины? И сколько ты виновен в том, что не дозвался?
*
-Что ты там сказал? Что - ты - Ему сказал?!
-Ты слышал. И Он - если он вообще есть - слышал!
Поднимались на Гору как положено в торжественном молчании, спускались - едва не крича друг на друга. Только Мириэль шла, опираясь мужу на руку, закусив губу и мертво молчала, а Ар-Фаразон продолжал:
-Больше никто и никогда не будет сюда ходить, на это проклятое место, где почитают того, кто ничего не дал нам, кроме цепей. Хватит. Я дарую новую веру!
-Ты не можешь запретить тем, кто хочет почтить Творца, приходить сюда. Если это не нужно тебе - так хоть не запрещай тем, кто Ему верит. Люди Запада всегда чтили этот обычай!
Спускаясь с вершины, можно обозреть весь Остров - драгоценным серо-зеленым камнем лежит в обрамлении голубой дымки - это море со всех сторон, только дальнее-дальнее, наливается синевой только в ближних заливах. Исчерно-зелены ельники Форростара, отливают розовым золотом бесконечные пшеничные поля на юге, и бесконечные же голубые льняные и конопляные поля на юго-востоке, разноцветными - алыми, синими, желтыми искрами играет Запад, там растут вечноцветущие деревья с Эрессеа. Сереет под ногами муравейник Столицы, и вьется темная лента дороги на Роменну - весь благословенный Остров лежит под ногами. Разве эта земля - не дар Эру? Разве не обязаны мы благодарить?
-Что за благодарность по обязанности? Мы столько лет благодарили - может быть пора уже признать дарованное когда-то своим? Разве не пора перестать быть детьми, которым можно приказать и можно запретить? Ты сам - скажи, ты по-прежнему приказываешь своему сыну?
Невольно улыбнулся. Элендилю нельзя было приказать и в самом раннем детстве и, пожалуй, проблемой это было лет до десяти - а потом оба научились договариваться.
- Нет. Но мой сын чтит меня как подобает. И я буду чтить Эру - как подобает, ты не запретишь мне.
Шаг за шагом по старым вытертым ступеням, Тар-Палантир все хотел их заменить, да не успел - вниз и вниз. Голубая дымка уже слилась с небом, окрестные поля и сады зазеленели ярче. Спокойно, тем же тоном, не знай ты его так хорошо, решил бы, что передразнивает:
- Тебе, родич, я не могу запретить придерживаться древних суеверий. И не буду. Но знай - любой, кто поднимется на Гору вместе с тобой, кроме твоего сына и его сыновей - нарушит мой приказ. Приказ Короля. И будет отвечать передо мной. Если вы и впрямь верите в Эру, и он так любит вас - услышит и снизу.
А дорога идет все вниз и вниз, и справа показывается долина гробниц, где упокоились оба - и его отец, и его дядя, бывшие противниками при жизни, лежат себе рядышком….
*
-Я скучаю по стольким мертвым... Думаешь, там... там, куда мы плывем - возможна встреча?
Настало время поделиться верой, да? заемной, у вас же и занятой? Я могу, у меня теперь есть - с того мгновения, когда вы позвали меня за собой умирать - есть. Вытекает кровью из раны:
-Вы же сами всегда учили, что Эру милостив. Я вот кажется верю. Людей - встретим.
А чего нигде и никогда не встретишь, что эфемерно и принадлежит навсегда этому миру? Золотые отблески на набережной Роменны, прохлада университетской библиотеки, синеющие к горизонту бесконечные поля Хьярростара в обрамлении высоченных корабельных сосен? А еще - то, что было и ушло - ты встретишь Тар-Палантира где-нибудь между звезд и ветров, но кто сохранил мелодии, которые он наигрывал в задумчивости и никогда не записывал? Кто сохранит улыбки, смех, и ночи любви, помнит ли Эру фейерверки над Арминалетом и рукоплескания?
А кто даст тебе то, чего и не было никогда - например, отцовского признания?
*
- Знаешь, что Государь сказал этому твоему Эру? Прямо на Горе? Попробуй, мол, меня остановить!
Отец совсем не похож на деда. Ниже, коренастей, в халадинскую бабку, с халадинской же крестьянской хитринкой в глазах. С уголка рта вниз спускается косой рваный шрам от орочьего ятагана. Отец, узнав что Государь готовит поход на Мордор, словно помолодел лет на сорок - вот тебе и секрет омоложения. При Тар-Палантире - старел, киснул, собирался вечерами с такими же как он ветеранами, тоскливо вспоминал Гамильхада и его походы. А тут - снова свеж, весел, говорит только о том сколько кораблей сможет снарядить и с каким отрядом и под чьим командованием отправится, и как старший сын его, наследник Зимрадун - завоюет славу. Они с братом сейчас ровесниками выглядели, когда, хохоча, обсуждали, как наваляют этим, на Материке, и как всем покажут, что никто не может быть сильнее Йозайана. Бар Арбазан постарел разом, за одну похоронную процессию, а отец, шедший в свите Ар-Фаразона и слушавший тамошние разговоры - разом окрепнул и выпрямился, и еще более помолодел на свадьбе молодых Государей. По-прежнему будешь утверждать, что хроа не так уже сильно зависит от феа?
- Эру - не мой. - Устал объяснять, что поступок Ар-Фаразона тебе близок, но это неважно, - Эру меня вообще не интересует.
Это в сущности не правда, интересует. Но для своих исследований ты действительно в нем не нуждаешься, нуждаешься в нимерим, причем желательно препарированных, потому что если в чем и кроется бессмертие, то в устройстве их тел, в составе крови, может быть в ином расположении органов. Попросить отца привезти тебе заспиртованного эльфа с Материка? Ну или на худой конец орка - о сроке жизни этих тварей и о посмертном их пути вообще никто ничего не знает, а в старых рукописях ты вычитал предание о том, что орки - это измененные эльфы.
-Что ж ты якшаешься с этими… - как сплюнул, - любителями?
Да, папа. Представь - я не верю в Эру, и не испытываю почтения к авалоим и их нимерим, я нашел мало полезного в этих старых книгах и сердце мое не горит, вспоминая о подвигах эльфийских принцев четырехтысячелетней давности - но я ценю редкие свои встречи с лордом Амандилем гораздо больше, чем частые - с Зигарминалом, лордом Хьярростарским, вечным его противником в Совете. Потому что есть вещи, которые поважнее почтения к Эру и любви к нимерим - например, щедрость и тепло, которых давно нет в твоем доме.
-Там, на западе, головы полны суевериями, они и Государю Тар-Палантиру голову заморочили и сгубили его, и Государыню погубили бы, если бы не наш Золотой!
Ага, вот как его зовут теперь - «наш Золотой». Ничего, что Золотой сам вполне якшается с лордами Андуниэ, а с Нимрузиром после похорон так и вовсе стал неразлучен? Что как раз Золотой-то верит в Эру совершенно всерьез, раз решил объявить Ему войну? В отличие от тебя, отец, и от меня - Золотой и вправду верит.
-Семью только позоришь! Не моряк, не мужчина, книжный червь!
Ответить честно: «Папа, а ты сам-то - мужчина? Когда последний раз мать навещал - когда меня зачал?». Промолчал. Мужчина - это с мечом и на корабле, и с идеей завоевания всего мира, женщины такого не интересуют, разве что для продолжения рода, пару раз за жизнь. Дед был - мужчина, и умирал среди мужчин, отослав жену подальше. Отец - мужчина и видится с матерью раз в год для приличия. Папа, я кажется вполне достойный мужчина нашего рода, мне и отсылать-то некого. Просто тебе важнее твои корабли, и плаванья, и свет, который ты готов нести младшим народам мечом, освобождая их от Саурона, а мне важнее мои книги, пробирки и приборы. Если я преуспею - я , я, а не ты и не Государь, принесу бессмертие всем нам, и через нас - младшим народам, и мы посмотрим, кто из нас достойнее! …Ты только доживи - а я докажу.
… Не дожил. 180 лет - ведь немного же, вон Элендилю больше - а ни одной седой пряди в густых волосах! Зрелый муж, но никак не старик!- но Элендиль из рода Элроса, а отец - нет. А ты так и не успел понять, в чем секрет, не успел найти средство от смерти, не успел помочь ему отправиться в свой последний поход - на Аман. Шел по набережной Роменны, вдыхал восточный теплый ветер, вертел в руках официальное, алыми чернилами, как кровью из артерий - письмо от брата.
«Извещаю тебя, брат, о кончине нашего отца. Она была неожиданной, кажется, это был род удара - и он не успел достойно подготовиться к уходу, но не успел и пожалеть о жизни, как это случилось с нашим дедом; полагаю, нам с тобой необходимо счесть это за благо - и все свои силы отныне отдать Государю, который своим великом походом готов добыть нам бессмертие! Четыре корабля нашей семьи, полностью оснащенные, готовы присоединиться к Армаде. Я поплыву на Запад вместе с Государем, потому что слава нашего Отечества и человеческое достоинство требует этого - мы сломим запреты авалоим, мы вступим в западные земли и установим свои законы! Мы отомстим за отца! Столько лет против нас строили козни, столько лет пытались поставить на колени - а теперь мы наконец будем свободны! Брат, я знаю, что это твоя мечта. Ты можешь остаться на Острове и взять дела семьи в свои руки, пока меня не будет - и это тоже достойно, но я знаю - ты захочешь поплыть с нами. Любой из наших кораблей я передам тебе под начало, хочешь «Монатарика»? Время еще есть. Я люблю тебя и жду в Столице. Наш отец хотел бы этого - мы поплывем за него, и это тоже - бессмертие достойное человека. Слава Йозайану!
Твой брат Зимрадун»
Провел пальцем по строкам. Брат тебя мало понимает, брат тебе не близок - но он точно тебя любит. Да, как младшего, непутевого, как требующего защиты и наставления - но он никогда тебя не отвергал и не осуждал, только вздыхал и раз за разом предлагал помощь. Вот и сейчас. Что там между строк у него: «Ты связался с дурными людьми, братец, и живешь в дурном обществе, в городе, где сейчас даже портовые грузчики и городские сумасшедшие могут быть под подозрением, дуй в Столицу - тут я тебя спасу…». Корабль даст. «Монотарика», надо же! Нуменорец не может этого не хотеть, даже и такой как ты, сколько бы ты не отрицал этого - кровь моряков течет в тебе, соленая как морская вода. Скажи, ученый, как, какими частицами крови или семени это передается от деда к отцу и внуку? Как можно это передать - не цвет глаз или волос, не стать и походку, а вот это кипение и радость при мысли получить свой корабль, крутобокий, с резной Уинен на носу, с отделкой из черного и светло-золотистого дерева? и поплыть на Запад за Государем? Интересно, любовь к Королям из этого рода - она тоже в крови? Можно ли ей заразить, перелив частицу крови младшему человеку - ощутит ли он при имени Ар-Фаразона то же, что ощущаешь ты?
А потом ударило, дошло. Кровь, кровь, все дело в крови - вот она истекает из сердца, еще не почувствовавшего боли, но уже знающего о ней, вот она проходит по всему телу, разнося горечь до кончиков пальцев, до мельчайших сосудов, до костей и кожи - а потом возвращается в сердце и отчитывается: теперь ты знаешь о смерти отца. Ты ничего не успел. Ты ничего не смог, тридцать лет размышлений и экспериментов - впустую. Никогда ничего больше ему не докажешь и никому не докажешь. Нет на этой земле истины, она недоступна, она эфемерна… Как кровь - сворачивается темными хлопьями, оседает и застывает - и как ты сохранишь ее вне тела? Ты веришь в то, что есть истина и есть разгадка - но найти ее здесь невозможно. Ты верил, что откроешь секрет бессмертия, но нет, это не разум твой слаб, это просто надо плыть на Запад за Государем - возможно на Западе есть ответы. Почему тебе кажется, что набережная проседает под ногами и ты проваливаешься вниз при одной этой мысли?.
….Я плыву за тебя в Аман впереди брата и впереди Государя, папа, слышишь? Может быть там, за гранью, мы с можем с тобой хотя бы просто поговорить?
…Плещется вода. Уже давно стало ясно, что корабль плывет сам, что можно не следить за рулем и приборами и что развернуться обратно уже нельзя, даже и захотев. Остается полагаться на волю Ульмо. Оба не очень-то привыкли полагаться на чужую волю, но здесь, в туманном мареве, вне времен, больше ничего и не оставалось. Туман клубился вокруг занавесом, на нем играли розовые и голубые блики, и, казалось, возникали и пропадали знакомые и незнакомые лица. Еще капля крови - памяти - на палубу:
-Марах, помнишь наш театр?
Да. Вот театр всегда оставался "нашим". Даже когда прошло это эльфийское безумие, языки были выучены достаточно, чтобы разбирать трактаты написанные на этих языках - людьми - и пытаться хотя бы понять немногие сохранившиеся тексты, написанные самими нимерим. Когда сладость притупилась, когда то, что несколько волшебных лет придавало жизни смысл и вкус, ушло и потускнело, потому что где мы - а где они? Нет более никаких нимерим, если они интересны тебе, это не значит, что ты интересен - им. И почти перестал заходить в этот теплый дом, потому что стало и серо - и неловко, а ну как спросит бар Арбазан про отца и его мнение о баре Арбазане? Тем более, что теперь-то ты знаешь его истинное имя - Амандиль - и его значение, и понимаешь все дворцовые расклады вокруг него, и хоть ты не наследник, но - сын своего отца, и родич лорда Хьярростара… и все это было бы возможным, уверуй ты, и стань истинным Верным, присягни лордам Адуниэ. А пытаясь идти своим путем, между теми и этими, погружаясь в медицинские трактаты, как несколько лет назад погружался в сочинения о сотворении мира - неловко… Просто неловко. А вот в театр, в столичный королевский театр исправно приходил, потому что театральное безумие с его логикой стало выше и нужней, чем безумие нимерим. Там и встречались - Амандиль, кажется, ни одного спектакля не пропускал, Элендиль, наезжавший иногда из Роменны, всегда отмечался, и приводил уже сыновей.
-Помню. Как такое не помнить?
...Самый первый их спектакль, "Игра о Берене и Лютиэнь". Новая труппа, новый режиссер - чем-то приглянулись Государю, и никто еще не знал - чем. Амандиль, отчего-то знавший, всех своих приволок на премьеру и они пестрели вокруг Тар-Палантира, Элендиль шушкался с женой, и все они были молодые, веселые, сильные…
Снова засмеялся:
-Знаешь, почему? я же им половину этого текста и сочинил. Что ж никто не знал? - они все по-своему переделали, от моих задумок камня на камне не оставили, смешно, но я даже и обижался на репетициях… А потом отпустил - пусть делают что хотят. И они сделали, да как - помнишь же, помнишь премьеру?
...А потом вступила музыка - и зал словно провалился в другое время и совсем в другое место, и сначала был волшебный огромный лес, в котором измученный человек обретал спасение и любовь, а потом эльфийский принц, который жертвовал собой ради своего друга, человека («Так не бывает! Эльфы бессмертны, это люди всегда уходят раньше! - Так бывало. Смотри, смотри, как - бывало»), а потом и сама эльфийская принцесса молила о смерти и соединении с мужем - словно обычная человеческая вдова…
Жарко спорили весь вечер, можно ли назвать спектакль «эльфийской драмой» - ту эльфийскую драму из молодежи не видел никто, да и те немногие из старших, кто общались с нимерим на востоке, не могли сказать ничего - не о театре было то общение, все больше о назревающей войне да о политике.
-Нимерим… по-другому смотрят на развлечения. У них кажется и нет таких представлений, как у нас, когда кто-то на сцене, и декорации, и готовый текст. Они могут разыграть какую-то историю - но тогда все вместе, не деля на зрителей и исполнителей, это совсем другое искусство!
- А вот бар Мзевинар из Университета утверждает, что и у людей так могло быть и было - в самые первые годы Острова!,
Бар Мзевинар, желтолиций и сухощавый, отмалчивался - приходите, мол, на лекцию, и я все про это расскажу.
Потом Марах ходил на каждый спектакль - «Берена и Лютиэнь» играли не часто, все-таки действо было часов на пять и требовало полной отдачи не только от актеров, но и от зрителей. Смотрел на - Иорвен-Лютиэнь, мечтал, что когда-нибудь встретит женщину, перед которой вот так же как Берен сможет опуститься на колени и сказать что-то такое же... не встретил. Так и не встретил, такую - не встретил, да и нет таких на свете? Что же ты тоскуешь до сих пор, будто где-то она все-таки есть, а просто вот не свезло увидеть? И не знаешь что лучше - то ли мечтать остаться в этом мире навсегда, чтобы найти ее здесь, то ли - уйти за пределы, чтобы найти ее - там?
...Да, тот театр требовал отдачи от зрителя. Странное это ощущение после спектакля - полной блаженной и страшной вместе с тем опустошенности, необходимости одновременно молчать - и обсуждать, делиться, захлебываясь рассказывать - какие они, а? Он так брату, Элентиру, пересказывал каждый спектакль - а тот только улыбался в ответ на приглашения и говорил: ну зачем мне они? у меня ведь ты есть, мне про тебя интересней, чем про всех этих древних героев, ты мне все и расскажешь. А Тар-Палантир в последние годы бывал только на одном "Горлиме" - и каждый раз Амандиль с тревогой прислушивался к его дыханию и вглядывался в его лицо. Казалось, это не Эладана пытали на сцене, не Горлим корчился от слов Саурона - Государь также испытывал боль. Почему, почему именно "Горлим", эта страшная и короткая история падения? Тогда не понимал. Сейчас, после появления Зигура, после строительства Храма, после того как видел уже готовую отплыть великую армаду - Амандиль понимал, почему. Сам в последние годы чувствовал себя эдаким Горлимом - Горлимом в руках Саурона-Зигура. Плел в Совете словеса, уговаривал стремительно меняющегося и стареющего Ар-Фаразона одуматься, уговаривал сына сидеть по возможности тихо и хранить своих и свое, смотрел на засыхающее потихоньку Белое Древо.. Кто сказал, что смотреть как умирает дерево не так же больно, как смотреть как умирает человек? Больно, листья тускнеют и покрываются мелкими желтыми пятнами, которые увеличиваются и темнеют, сухие ветки покрываются хлопьями серого налета... И с каждым годом все больше этих сухих листьев и больных ветвей, а под конец живая ветвь остается единственной.
*
-Послушай… Государь, выслушайте меня!
Теперь так. Последние несколько лет только «Государь», так - слышит, по другому - нет,
- Это ведь символ вашего… нашего рода! Это память, память нельзя убивать.
Глядит в ответ яростно и взгляд становится бессмысленным как у птицы,
- Память о чем и о ком? О нимерим? Сколько можно помнить о врагах? Сколько можно помнить о наших унижениях? Дерево высохло - разве это не символ?
-Белое Древо живо! - проглатываешь «еще живо», - И вы сами знаете, что ваш дядя, Государь Тар-Палантир, перед смертью просил хранить его? Неужели его воля ничего не значит? Если, - проглатываешь «когда», - оно и впрямь засохнет - тогда его можно будет… убрать из сада. Но вы же сами знаете, оно живо, этой весной на нем были цветы! Государыне нравится этот аромат! -
А вот это ты зря, не надо прикрываться Мириэль, ей и без тебя хватает, и о Древе она, дочь Тар-Палантира, наверно тоже ему говорит.
Птичий блеск в глазах затухает. Неожиданно мягко, как будто не было этих двадцати лет споров и нарастающего отчуждения:
-На нем осталась одна живая ветка, друг мой. Одна. Оно засохнет само к следующей весне. Ему много лет и оно само умирает, потому что на нашей земле умирает все, так уж устроили это твои авалоим. Деревья тоже смертны. Память - тоже. Если оно не распустится весной - мы его уберем.
И ты понимаешь, что тебе нечего возразить, потому что ты и сам не уверен, что распустится. Беспомощно, в спину:
- У него есть имя… Нимлот, помнишь его? Это - имя…
Но разговор окончен, по крайней мере до следующей весны.
*
Вот так и ходишь между Советом и Деревом, а перед глазами - алые ленты. Алые ленты со сцены, чья эта была идея - играть сцену пытки Горлима просто с алой лентой в качестве единственного реквизита? Лента взлетает - а человек на сцене (и человек в зале... и друг этого человека в зале... и весь зал) - корчится от боли. Улыбается тебе Зигур своей змеиной улыбкой - и ты стискиваешь зубы, чтобы не закричать. А последний спектакль...
-Ты последнего "Горлима" - помнишь? Последнего, того, с Зигуром?
-Нет. Меня уже в столице не было, раньше выжало.
Выжало, выдавило, как лимон - кому в Столице теперь нужны твои исследования, когда бессмертие вот оно, в руках этого существа? Наука? смешно, ему что-то другое нужно, не наука. И бессмертия-то не дает, никому еще не дал, даже и Государю, Государь-то говорят - умирает. Зигур с три короба обещает, только чтобы получить это бессмертие, надо ему душу отдать. А тебе и отдавать нечего - ты не веришь, что тело настолько зависит от души, что на одном признании Мелькора за господина - избежишь старости.
Не удивился, встретив в Роменне немало университетских знакомых, того же же бара Мзевинара - тот тоже оказался неудобен и неугоден со своими идеями о преемственности театральных традиций. А получая вести из столицы, все больше желтел лицом и беспомощно протирал очки. Узнав о гибели ректора, которого ни один из них не любил и не уважал даже, они с Марахом, не сговариваясь внезапно оказались рядом в плавучем кабаке на центральной набережной, с двумя глиняными чашами и бутылью, и - оба трезвенники - выпили ее молча, как воду, а потом Мзевинар заплакал: «Я ведь на него злился, что он так старался меня выслать… а вот ведь - выходит, что жизнь спас…».
- Про последний спектакль - слышал, сам не видел.
...Зигур сам пришел на "Горлима". Хорошо быть бессмертным - можно явиться эдак призраком на спектакль о собственной молодости. Столица еще судачила о том, человек ли? шарлатан ли? искусный ли маг? Но Амандиль ощущал железистый кровяной привкус во рту с тех пор, как увидел его свободным. Бессмертный? Что же ты пахнешь смертью так, что у тех, кто чует - дыхание перехватывает? Дыши, дыши, лорд Верных, такие теперь времена - брат мертв, Тар-Палантир - мертв, Эладан, ненадолго переживший своего главного зрителя - мертв. Другой человек на сцене - Айлиос, другой и играет по-другому - отчаянней, безнадежней, без выхода к свету, во тьме. И зритель у него другой - вон смотрит из центральной ложи, высокий, неподвижный, с бледным лицом и темным взглядом. Королевской четы не было, пришла бы Государыня - может и легче было дышать, и отступил бы вкус крови, но Мириэль не пришла в тот день в театр. Берен поглядывал в ложу испуганно, Барахир умирал - глядя туда, вверх, Эйлинель плакала. А когда вышли Горлим и Саурон, Амандиль с ужасом ощутил, как по залу к сцене клубится невидимая тьма, и как Зигур словно вырастает, и берет за плечи актера-Саурона, и алые ленты ползут змеями к горлу Айлиоса…
... Отыграли. Они отыграли - Гилдор-Саурон встряхивал плечами и делал невозможное - пытался играть поперек этой тьмы и удушья, то, что никогда не играл раньше, потому что раньше было и не надо. Играл Саурона который боится Горлима и слабее Горлима - и только потому мучает его и не может сломать. Да и не ломает, просто ставит в такую ситуацию, где любой выбор безнадежен. Но это не победа, это просто насилие, а насилие - отвратительно и на жертве нет никакой вины. И Айлиос пытался, пытался играть, пытался не сломаться... Было ли ему на самом деле больно, была ли эта боль - физической? глядя на серые лица обоих на поклонах, Амандиль думал, что да - Зигур просто бил в лоб, просто делал больно, только так он и умеет, если не притворяется.
Спектакль быстро сняли - никто больше не мог и не хотел играть в это, а зрители не хотели смотреть.
-Я не знаю, что там сейчас... Гилдор, кстати, в Роменне. Это не я, я-то... не я, словом. Это Элендиль как-то смог его уволочь, а я другим был занят. Он старенький совсем, но… от костра сын его защитит.
Чем другим был занят? Пытался гору удержать. Это в последние годы был повторяющийся кошмар - высаживаешься ты на незнакомом берегу, разбиваешь лагерь - и вдруг земля под ногами встает косо, и темные скалы, казавшиеся минуту назад мирными, словно набрасываются на тебя, все валятся и валятся сверху черные глыбы, и ты остаешься во тьме и холоде, а камни все ложатся на грудь, выдавливая из нее остатки воздуха. Просыпался в поту, хватался за колотящееся сердце, думал о Тар-Палантире - того тоже в последнее дни перед смертью все мучили кошмары. Редко рассказывал, что именно ему снится, но вот на удушье - жаловался. "Снится, что воздуха нет... знаешь, казнь такую видел у харадцев... веревку на шею петлей нацепить и подвесить к дереву. Вот веревка на шее снится... толстая такая, шершавая, грязь какая-то сбоку еще налипла, а потом... потом уже просто воздуха нет. Или вода - много воды... как может нуменорец бояться утонуть? Боюсь ночами...". И все напоминал, заклинал беречь Белое Древо. Словно знал. Да и знал, наверно... Одного не знал - Белое Древо безумно истинно по-нуменорски. Столько лет уже не цвело, а в тот год, когда ты не сумел его спасти и выполнить последнюю волю своего Государя - расцвело и дало плод, и твой внук сделал за тебя то, что должен был сделать ты, потому что тебя тоже - выжало, выдавило.
В Роменну.
Это текст, написанный мо мотивам ролевой игры "Роменна" по падению Нуменора, но претендующий на самостоятельность - я очень надеюсь, что он будет восприниматься и вне конкретного контекста, а просто как честный фанфик-по-Толкину.
2. Дисклеймер для тех, кто был на игре - это ни в коем случае не "отчет", а именно что текст "по мотивам". Герои не равны тем, что были на игре, даже и два заглавных. Претензии на счет того, что "не так все было" не принмаются:).
Посвящается Хэльвдис, Амандилю этой игры. Собствено размышлениями над образом Амандиля, который она показала и является этот текст - возможно (и даже скорее всего) он не совпадает с ее видением, но все равно глубочайшая благодарность за то, что этот Амандиль был.
Разумеется, если означенные лица не против, чтоб я им что-нибудь посвящала:)
И традиционная благодарность Фреду, без поодержки которого оно так и осталось бы черновиком. И за найденный эпиграф.
И я готов смотреть на небо, пока не иссохнет взгляд
И день не иссяк,
Ожидая манны небесной -
Или хотя бы дождя,
Когда я жду от Тебя какой-нибудь знак.
Анарион.
Амандил вышел в ночь на маленьком судне. Сначала он, как намеревался, взял курс на восток, а потом, когда скрылись из глаз берега Нуменора, повернул на запад. С ним на борту находилось только трое надежных, испытанных слуг. Они исчезли в морских просторах, и ни одно предание ни единым словом, ни единым намеком не говорит об их участи.
* * *
...Через несколько дней плаванья стало понятно, что время закончилось. Вытекло из тел, как вино из треснувших кувшинов, как песок из разбитых песочных часов... удобное изобретение - когда-то, когда время еще было, песчинками, мгновениями, еще скрипело на зубах, еще царапало пальцы. А теперь - все, закончилось. Корабль плыл в светлом тумане, влекомый течением, вокруг не было видно ничего, кроме ровной, чуть розовеющей впереди (наверно, это и есть Закат, да?) пелены, ни есть, ни пить, не спать давно не хотелось. Подумал, что можно провести последний эксперимент - полоснуть сейчас вот скальпелем по руке и проверить - будет ли больно? потечет ли кровь - или ее течение тоже кончилось со временем? или - вытечет вся на золотистые новенькие доски палубы - и соскользнёт в море, не оставив следа, а для тебя ничего не изменится? так и не проверил, даже пульс не пощупал... Не хотелось, жгучий интерес вытек вместе со временем. Дыхание спутника слышно - значит, наверное, живы.
Так и сидели бездумно, вглядывались в розовое впереди, ловили ладонями мелкую водяную взвесь - и вели разговор, который то затихал надолго, то возобновлялся с другого места. Хлеб и вино разделили, осталось разделить память, так уж вышло в этом застывшем времени, что все, что осталось - это память, и она тоже вытекала, растворялась мелкими розовыми капельками, выходила с дыханием - и со словами.
-Скажи, почему смерть стала такой... личной темой? Кто-то... близкий?
...Столько лет не говорил об этом, помнил, а не говорил. И тогда - тогда тоже не говорил, сто с лишним лет назад, когда впервые пришел в дом Амандиля - молодой, встрепанный, придавленный своим жгучим горем. Попросить о возможности пользоваться библиотекой, потому что только погружаясь в книги, можно было не думать. А эльфийские книги, книги, которых почти не осталось в университетской библиотеке - завораживали, кружили голову, горечью и сладостью отдавали во рту два изучаемых языка, саднили под кожей, начинали прорастать. В тот момент новые языки казались спасением от смерти, и за этим он пришел к Лорду Андуниэ, бару Арбазану.
Спросить сейчас в ответ - помнит ли он того мальчишку, из рода людей короля? почему встретил так щедро? Назло отцу? - да нипочему, потому что просто был - щедр и весел, и в момент того первого визита дом был полон гостей, пили молодое хьярустарское, обсуждали новый трактат доктора Аглахада об идеальном общественном устройстве, и бар Арбазан коротко, одним цепким взглядом оценил юношу, улыбнулся и пригласил присоединяться. Не зная сам, что в сущности спас от смерти - первый раз за эту жизнь.
-Дед. Вы ведь его и помнить могли... "Письма о добродетели"... меня все детство спрашивали: "это же твой дед написал! Повезло, такой человек, ты должен быть его достоин". Я старался быть достойным, я те письма штудировал ночами, и рассказы дедовы слушал. «Мы думаем, что смерть впереди, но большая ее часть у нас за плечами», «Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла оставаться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади, никак не иначе …». Он все чаще говорил о смерти, мне, мальчишке. Что нужно быть мужественным, что стойкость перед лицом смерти - это единственная красота, достойная человека. "Смерть Элроса" цитировал страницами.
-Хорошая поэма была.
Улыбнулись оба в розовое, не замечая какими одинаковыми стали улыбки. Самое время старинные поэмы вспоминать. Корабль мерно качается, всплывают в памяти древние строки о том, как уходил по прямому пути первый король. Свободным уходил, сильным и спокойным. Тот, кто писал эти стихи - не так уже давно, лет триста назад - кажется завидовал. Немудрено.
*
-Вы говорите, что смерть - может быть подарком? Но - бар Арбазан… лорд Амандиль! я думаю тут не об Элросе, а о брате его Элронде - вот он тоже счел, что смерть брата - подарок? Что вышли из одной утробы, одну грудь сосали - а один живет до сих пор, а другой - ушел неведомо куда? Неужто для эльфов смерть кровного родича, если он человеком стал - ничто?
-Думаешь, им не больно, когда мы уходим? Может быть потому они и перестали приплывать… потому что это больно - ты видишь на причале своего друга, зовешь и смеешься - а потом понимаешь, что перед тобой не твой друг, а его сын, а то и правнук…
*
...Как об этом рассказать-то - словами? О том, какими скрюченными и сухими могут стать руки, которые помнишь - сильными? Каково это - понимать, что он уже полную чашу с вином удержать не может, и поэтому просит тебя наливать по чуть-чуть - чтобы самому донести ее до рта? каково слышать, что и любимую "Смерть Элроса" он не может цитировать - путает слова, не чувствует больше ритма? Каково понимать - со жгучим ужасом, до боли в затылке - что дед боится? Что это страх меняет его, оплавляет как свечу, что все меньше и меньше остается от человека, которого ты считаешь своим идеалом и достойным которого обещал быть.
…Ты ведь помнишь старого Монатарика, да? Вечного оппонента отца в совете - язвительного противника всего, относящегося к эльфами - и при этом приверженца «старых традиций», наполовину вычитанных, наполовину выдуманных им самим. Они с отцом, Нумендилом, были немного похоже - оба высоченные, сероглазые, истинные нуменорцы, старые упрямцы, которые терпеть не могли друг друга до такой степени, что это походило на дружбу. И в одном сходились всегда - в том, что смерть - это неважно, это не страшно, и настоящий человек уходит добровольно. «Потому что смерть - это великий дар, залог нашей свободы», - говорил один. «Потому что человек - выше страха неизвестности», - говорил другой.
Чего стоит добровольный уход отцу, ты не увидел - вернувшись из пятилетнего плавания на материк, узнал новости, и мать - сгорбившаяся и внезапно тоже старая - отвела глаза: «Он ушел сам, как подобает лордам из нашего рода», а вот о подробностях тебе никто никогда не рассказывал, даже когда ты, набравшись духу, спросил о них. А Монотарик вот, значит, не смог.
-Он трудно умирал... Цеплялся до последнего. Знаете, я много думал о безумии... никогда мне не встречались среди жителей Острова такие безумцы, какие бывают среди младших народов - слабоумные, не помнящие себя, говорящие чепуху. Нет, в нашем безумии всегда есть логика. В его безумии была... да и не безумен он был. Просто проклинал - себя, свои «Письма о добродетели», свою мать, которая родила его - на смерть, авалоим - которые обрекли его на смерть, самого Эру - который обрек его на смерть. Ненавидел, брызгал слюной... стал безобразен и неопрятен, - слова вытекают как кровь, скользят по палубе, не оставляя следа, утекают в море. Что может быть тяжелее, чем видеть, когда человек умирает, еще не умерев, превращается в животное, которое ведут на бойню?
Собеседник дышит - значит жив. Утешать надо было сто лет назад - но тогда он тоже утешил, сам того не зная. Просто улыбнувшись и предложив принять участие в общей трапезе и разговоре, а после пригласив приходить еще. А теперь ему есть что ответить:
-Я видел такое и не один раз. И боялся этого для себя. Стать обузой сыновьям и внукам, перестать быть собой. Боялся старости и слабости.
Что ж, от этого страха оба уже избавлены.
...Бар Арбазан, бар Афуназир, лорд Амандиль - имена осыпаются в воду, как капли дождя. Долгая-долгая жизнь, сколько смертей видел ты, которому по праву рождения дана такая - вдвое против обычной? Эта тяжесть давит на плечи - а все не раздавила, все не хочется умирать, не устал еще разум, не постарело тело. Страшно - плыть поперек запрета. Страшно туда, где смертный не выживет. Страшно, но кто же сделает это, кроме тебя? Твой род всегда отличался наследственным упрямством, так, на упрямстве… сделаешь для сына то, чего не сделал для государя Тар-Палантира - сплаваешь на Запад, отвезёшь весть? Эстель? - откуда у тебя эстель, элендиль, ты-то не из них, ты-то - человек. Но человек зато может на одном упрямстве и долге, человек может надеяться без надежды, человек может умирать, не умерев. Как ты.
Душа устала, душа требует ответов и молит о покое, а тело - хочет жить. В нашем нуменорском безумии всегда есть логика, просто души у нас стареют быстрее тел, или тела быстрее душ - тут уж как кому повезет. Помнишь Ар-Гамильзора? Молодым - кажется, уже и нет, как будто всегда был сморщенным желтым стариком. Помнишь Тар-Палантира? Этот никогда стариком не был, истлел, истаял, не цепляясь за жизнь, уснул и не проснулся. Интересно, там, куда ты плывешь - встретишь его?
…Вглядываясь в розовую даль думал о том, что страшно соскучился по другу. Боль уже давным-давно притупилась, не больно. Просто - не посмеяться больше вместе, не съездить на охоту, не обсудить новую премьеру королевского театра, и столько лет уже... Но и это легче - потому что по Ар-Фаразону ты тоже соскучился. По молодому, сильному, жаждущему правды, отчаянно живому Ар-Фаразону. Который жадно вглядывался вдаль с Менельтармы, поднимаясь туда вслед за дядей, и шептал что-то про себя (услышал однажды: "Пожалуйста... ответь!" - и отступил, потому что не стоит подслушивать личные разговоры с Тем, Кто все равно всегда молчит в ответ). Этого Ар-Фаразона ты не встретишь больше никогда и нигде - ни в Амане, ни на путях людей... Куда он ушел? В какие глубины? И сколько ты виновен в том, что не дозвался?
*
-Что ты там сказал? Что - ты - Ему сказал?!
-Ты слышал. И Он - если он вообще есть - слышал!
Поднимались на Гору как положено в торжественном молчании, спускались - едва не крича друг на друга. Только Мириэль шла, опираясь мужу на руку, закусив губу и мертво молчала, а Ар-Фаразон продолжал:
-Больше никто и никогда не будет сюда ходить, на это проклятое место, где почитают того, кто ничего не дал нам, кроме цепей. Хватит. Я дарую новую веру!
-Ты не можешь запретить тем, кто хочет почтить Творца, приходить сюда. Если это не нужно тебе - так хоть не запрещай тем, кто Ему верит. Люди Запада всегда чтили этот обычай!
Спускаясь с вершины, можно обозреть весь Остров - драгоценным серо-зеленым камнем лежит в обрамлении голубой дымки - это море со всех сторон, только дальнее-дальнее, наливается синевой только в ближних заливах. Исчерно-зелены ельники Форростара, отливают розовым золотом бесконечные пшеничные поля на юге, и бесконечные же голубые льняные и конопляные поля на юго-востоке, разноцветными - алыми, синими, желтыми искрами играет Запад, там растут вечноцветущие деревья с Эрессеа. Сереет под ногами муравейник Столицы, и вьется темная лента дороги на Роменну - весь благословенный Остров лежит под ногами. Разве эта земля - не дар Эру? Разве не обязаны мы благодарить?
-Что за благодарность по обязанности? Мы столько лет благодарили - может быть пора уже признать дарованное когда-то своим? Разве не пора перестать быть детьми, которым можно приказать и можно запретить? Ты сам - скажи, ты по-прежнему приказываешь своему сыну?
Невольно улыбнулся. Элендилю нельзя было приказать и в самом раннем детстве и, пожалуй, проблемой это было лет до десяти - а потом оба научились договариваться.
- Нет. Но мой сын чтит меня как подобает. И я буду чтить Эру - как подобает, ты не запретишь мне.
Шаг за шагом по старым вытертым ступеням, Тар-Палантир все хотел их заменить, да не успел - вниз и вниз. Голубая дымка уже слилась с небом, окрестные поля и сады зазеленели ярче. Спокойно, тем же тоном, не знай ты его так хорошо, решил бы, что передразнивает:
- Тебе, родич, я не могу запретить придерживаться древних суеверий. И не буду. Но знай - любой, кто поднимется на Гору вместе с тобой, кроме твоего сына и его сыновей - нарушит мой приказ. Приказ Короля. И будет отвечать передо мной. Если вы и впрямь верите в Эру, и он так любит вас - услышит и снизу.
А дорога идет все вниз и вниз, и справа показывается долина гробниц, где упокоились оба - и его отец, и его дядя, бывшие противниками при жизни, лежат себе рядышком….
*
-Я скучаю по стольким мертвым... Думаешь, там... там, куда мы плывем - возможна встреча?
Настало время поделиться верой, да? заемной, у вас же и занятой? Я могу, у меня теперь есть - с того мгновения, когда вы позвали меня за собой умирать - есть. Вытекает кровью из раны:
-Вы же сами всегда учили, что Эру милостив. Я вот кажется верю. Людей - встретим.
А чего нигде и никогда не встретишь, что эфемерно и принадлежит навсегда этому миру? Золотые отблески на набережной Роменны, прохлада университетской библиотеки, синеющие к горизонту бесконечные поля Хьярростара в обрамлении высоченных корабельных сосен? А еще - то, что было и ушло - ты встретишь Тар-Палантира где-нибудь между звезд и ветров, но кто сохранил мелодии, которые он наигрывал в задумчивости и никогда не записывал? Кто сохранит улыбки, смех, и ночи любви, помнит ли Эру фейерверки над Арминалетом и рукоплескания?
А кто даст тебе то, чего и не было никогда - например, отцовского признания?
*
- Знаешь, что Государь сказал этому твоему Эру? Прямо на Горе? Попробуй, мол, меня остановить!
Отец совсем не похож на деда. Ниже, коренастей, в халадинскую бабку, с халадинской же крестьянской хитринкой в глазах. С уголка рта вниз спускается косой рваный шрам от орочьего ятагана. Отец, узнав что Государь готовит поход на Мордор, словно помолодел лет на сорок - вот тебе и секрет омоложения. При Тар-Палантире - старел, киснул, собирался вечерами с такими же как он ветеранами, тоскливо вспоминал Гамильхада и его походы. А тут - снова свеж, весел, говорит только о том сколько кораблей сможет снарядить и с каким отрядом и под чьим командованием отправится, и как старший сын его, наследник Зимрадун - завоюет славу. Они с братом сейчас ровесниками выглядели, когда, хохоча, обсуждали, как наваляют этим, на Материке, и как всем покажут, что никто не может быть сильнее Йозайана. Бар Арбазан постарел разом, за одну похоронную процессию, а отец, шедший в свите Ар-Фаразона и слушавший тамошние разговоры - разом окрепнул и выпрямился, и еще более помолодел на свадьбе молодых Государей. По-прежнему будешь утверждать, что хроа не так уже сильно зависит от феа?
- Эру - не мой. - Устал объяснять, что поступок Ар-Фаразона тебе близок, но это неважно, - Эру меня вообще не интересует.
Это в сущности не правда, интересует. Но для своих исследований ты действительно в нем не нуждаешься, нуждаешься в нимерим, причем желательно препарированных, потому что если в чем и кроется бессмертие, то в устройстве их тел, в составе крови, может быть в ином расположении органов. Попросить отца привезти тебе заспиртованного эльфа с Материка? Ну или на худой конец орка - о сроке жизни этих тварей и о посмертном их пути вообще никто ничего не знает, а в старых рукописях ты вычитал предание о том, что орки - это измененные эльфы.
-Что ж ты якшаешься с этими… - как сплюнул, - любителями?
Да, папа. Представь - я не верю в Эру, и не испытываю почтения к авалоим и их нимерим, я нашел мало полезного в этих старых книгах и сердце мое не горит, вспоминая о подвигах эльфийских принцев четырехтысячелетней давности - но я ценю редкие свои встречи с лордом Амандилем гораздо больше, чем частые - с Зигарминалом, лордом Хьярростарским, вечным его противником в Совете. Потому что есть вещи, которые поважнее почтения к Эру и любви к нимерим - например, щедрость и тепло, которых давно нет в твоем доме.
-Там, на западе, головы полны суевериями, они и Государю Тар-Палантиру голову заморочили и сгубили его, и Государыню погубили бы, если бы не наш Золотой!
Ага, вот как его зовут теперь - «наш Золотой». Ничего, что Золотой сам вполне якшается с лордами Андуниэ, а с Нимрузиром после похорон так и вовсе стал неразлучен? Что как раз Золотой-то верит в Эру совершенно всерьез, раз решил объявить Ему войну? В отличие от тебя, отец, и от меня - Золотой и вправду верит.
-Семью только позоришь! Не моряк, не мужчина, книжный червь!
Ответить честно: «Папа, а ты сам-то - мужчина? Когда последний раз мать навещал - когда меня зачал?». Промолчал. Мужчина - это с мечом и на корабле, и с идеей завоевания всего мира, женщины такого не интересуют, разве что для продолжения рода, пару раз за жизнь. Дед был - мужчина, и умирал среди мужчин, отослав жену подальше. Отец - мужчина и видится с матерью раз в год для приличия. Папа, я кажется вполне достойный мужчина нашего рода, мне и отсылать-то некого. Просто тебе важнее твои корабли, и плаванья, и свет, который ты готов нести младшим народам мечом, освобождая их от Саурона, а мне важнее мои книги, пробирки и приборы. Если я преуспею - я , я, а не ты и не Государь, принесу бессмертие всем нам, и через нас - младшим народам, и мы посмотрим, кто из нас достойнее! …Ты только доживи - а я докажу.
… Не дожил. 180 лет - ведь немного же, вон Элендилю больше - а ни одной седой пряди в густых волосах! Зрелый муж, но никак не старик!- но Элендиль из рода Элроса, а отец - нет. А ты так и не успел понять, в чем секрет, не успел найти средство от смерти, не успел помочь ему отправиться в свой последний поход - на Аман. Шел по набережной Роменны, вдыхал восточный теплый ветер, вертел в руках официальное, алыми чернилами, как кровью из артерий - письмо от брата.
«Извещаю тебя, брат, о кончине нашего отца. Она была неожиданной, кажется, это был род удара - и он не успел достойно подготовиться к уходу, но не успел и пожалеть о жизни, как это случилось с нашим дедом; полагаю, нам с тобой необходимо счесть это за благо - и все свои силы отныне отдать Государю, который своим великом походом готов добыть нам бессмертие! Четыре корабля нашей семьи, полностью оснащенные, готовы присоединиться к Армаде. Я поплыву на Запад вместе с Государем, потому что слава нашего Отечества и человеческое достоинство требует этого - мы сломим запреты авалоим, мы вступим в западные земли и установим свои законы! Мы отомстим за отца! Столько лет против нас строили козни, столько лет пытались поставить на колени - а теперь мы наконец будем свободны! Брат, я знаю, что это твоя мечта. Ты можешь остаться на Острове и взять дела семьи в свои руки, пока меня не будет - и это тоже достойно, но я знаю - ты захочешь поплыть с нами. Любой из наших кораблей я передам тебе под начало, хочешь «Монатарика»? Время еще есть. Я люблю тебя и жду в Столице. Наш отец хотел бы этого - мы поплывем за него, и это тоже - бессмертие достойное человека. Слава Йозайану!
Твой брат Зимрадун»
Провел пальцем по строкам. Брат тебя мало понимает, брат тебе не близок - но он точно тебя любит. Да, как младшего, непутевого, как требующего защиты и наставления - но он никогда тебя не отвергал и не осуждал, только вздыхал и раз за разом предлагал помощь. Вот и сейчас. Что там между строк у него: «Ты связался с дурными людьми, братец, и живешь в дурном обществе, в городе, где сейчас даже портовые грузчики и городские сумасшедшие могут быть под подозрением, дуй в Столицу - тут я тебя спасу…». Корабль даст. «Монотарика», надо же! Нуменорец не может этого не хотеть, даже и такой как ты, сколько бы ты не отрицал этого - кровь моряков течет в тебе, соленая как морская вода. Скажи, ученый, как, какими частицами крови или семени это передается от деда к отцу и внуку? Как можно это передать - не цвет глаз или волос, не стать и походку, а вот это кипение и радость при мысли получить свой корабль, крутобокий, с резной Уинен на носу, с отделкой из черного и светло-золотистого дерева? и поплыть на Запад за Государем? Интересно, любовь к Королям из этого рода - она тоже в крови? Можно ли ей заразить, перелив частицу крови младшему человеку - ощутит ли он при имени Ар-Фаразона то же, что ощущаешь ты?
А потом ударило, дошло. Кровь, кровь, все дело в крови - вот она истекает из сердца, еще не почувствовавшего боли, но уже знающего о ней, вот она проходит по всему телу, разнося горечь до кончиков пальцев, до мельчайших сосудов, до костей и кожи - а потом возвращается в сердце и отчитывается: теперь ты знаешь о смерти отца. Ты ничего не успел. Ты ничего не смог, тридцать лет размышлений и экспериментов - впустую. Никогда ничего больше ему не докажешь и никому не докажешь. Нет на этой земле истины, она недоступна, она эфемерна… Как кровь - сворачивается темными хлопьями, оседает и застывает - и как ты сохранишь ее вне тела? Ты веришь в то, что есть истина и есть разгадка - но найти ее здесь невозможно. Ты верил, что откроешь секрет бессмертия, но нет, это не разум твой слаб, это просто надо плыть на Запад за Государем - возможно на Западе есть ответы. Почему тебе кажется, что набережная проседает под ногами и ты проваливаешься вниз при одной этой мысли?.
….Я плыву за тебя в Аман впереди брата и впереди Государя, папа, слышишь? Может быть там, за гранью, мы с можем с тобой хотя бы просто поговорить?
…Плещется вода. Уже давно стало ясно, что корабль плывет сам, что можно не следить за рулем и приборами и что развернуться обратно уже нельзя, даже и захотев. Остается полагаться на волю Ульмо. Оба не очень-то привыкли полагаться на чужую волю, но здесь, в туманном мареве, вне времен, больше ничего и не оставалось. Туман клубился вокруг занавесом, на нем играли розовые и голубые блики, и, казалось, возникали и пропадали знакомые и незнакомые лица. Еще капля крови - памяти - на палубу:
-Марах, помнишь наш театр?
Да. Вот театр всегда оставался "нашим". Даже когда прошло это эльфийское безумие, языки были выучены достаточно, чтобы разбирать трактаты написанные на этих языках - людьми - и пытаться хотя бы понять немногие сохранившиеся тексты, написанные самими нимерим. Когда сладость притупилась, когда то, что несколько волшебных лет придавало жизни смысл и вкус, ушло и потускнело, потому что где мы - а где они? Нет более никаких нимерим, если они интересны тебе, это не значит, что ты интересен - им. И почти перестал заходить в этот теплый дом, потому что стало и серо - и неловко, а ну как спросит бар Арбазан про отца и его мнение о баре Арбазане? Тем более, что теперь-то ты знаешь его истинное имя - Амандиль - и его значение, и понимаешь все дворцовые расклады вокруг него, и хоть ты не наследник, но - сын своего отца, и родич лорда Хьярростара… и все это было бы возможным, уверуй ты, и стань истинным Верным, присягни лордам Адуниэ. А пытаясь идти своим путем, между теми и этими, погружаясь в медицинские трактаты, как несколько лет назад погружался в сочинения о сотворении мира - неловко… Просто неловко. А вот в театр, в столичный королевский театр исправно приходил, потому что театральное безумие с его логикой стало выше и нужней, чем безумие нимерим. Там и встречались - Амандиль, кажется, ни одного спектакля не пропускал, Элендиль, наезжавший иногда из Роменны, всегда отмечался, и приводил уже сыновей.
-Помню. Как такое не помнить?
...Самый первый их спектакль, "Игра о Берене и Лютиэнь". Новая труппа, новый режиссер - чем-то приглянулись Государю, и никто еще не знал - чем. Амандиль, отчего-то знавший, всех своих приволок на премьеру и они пестрели вокруг Тар-Палантира, Элендиль шушкался с женой, и все они были молодые, веселые, сильные…
Снова засмеялся:
-Знаешь, почему? я же им половину этого текста и сочинил. Что ж никто не знал? - они все по-своему переделали, от моих задумок камня на камне не оставили, смешно, но я даже и обижался на репетициях… А потом отпустил - пусть делают что хотят. И они сделали, да как - помнишь же, помнишь премьеру?
...А потом вступила музыка - и зал словно провалился в другое время и совсем в другое место, и сначала был волшебный огромный лес, в котором измученный человек обретал спасение и любовь, а потом эльфийский принц, который жертвовал собой ради своего друга, человека («Так не бывает! Эльфы бессмертны, это люди всегда уходят раньше! - Так бывало. Смотри, смотри, как - бывало»), а потом и сама эльфийская принцесса молила о смерти и соединении с мужем - словно обычная человеческая вдова…
Жарко спорили весь вечер, можно ли назвать спектакль «эльфийской драмой» - ту эльфийскую драму из молодежи не видел никто, да и те немногие из старших, кто общались с нимерим на востоке, не могли сказать ничего - не о театре было то общение, все больше о назревающей войне да о политике.
-Нимерим… по-другому смотрят на развлечения. У них кажется и нет таких представлений, как у нас, когда кто-то на сцене, и декорации, и готовый текст. Они могут разыграть какую-то историю - но тогда все вместе, не деля на зрителей и исполнителей, это совсем другое искусство!
- А вот бар Мзевинар из Университета утверждает, что и у людей так могло быть и было - в самые первые годы Острова!,
Бар Мзевинар, желтолиций и сухощавый, отмалчивался - приходите, мол, на лекцию, и я все про это расскажу.
Потом Марах ходил на каждый спектакль - «Берена и Лютиэнь» играли не часто, все-таки действо было часов на пять и требовало полной отдачи не только от актеров, но и от зрителей. Смотрел на - Иорвен-Лютиэнь, мечтал, что когда-нибудь встретит женщину, перед которой вот так же как Берен сможет опуститься на колени и сказать что-то такое же... не встретил. Так и не встретил, такую - не встретил, да и нет таких на свете? Что же ты тоскуешь до сих пор, будто где-то она все-таки есть, а просто вот не свезло увидеть? И не знаешь что лучше - то ли мечтать остаться в этом мире навсегда, чтобы найти ее здесь, то ли - уйти за пределы, чтобы найти ее - там?
...Да, тот театр требовал отдачи от зрителя. Странное это ощущение после спектакля - полной блаженной и страшной вместе с тем опустошенности, необходимости одновременно молчать - и обсуждать, делиться, захлебываясь рассказывать - какие они, а? Он так брату, Элентиру, пересказывал каждый спектакль - а тот только улыбался в ответ на приглашения и говорил: ну зачем мне они? у меня ведь ты есть, мне про тебя интересней, чем про всех этих древних героев, ты мне все и расскажешь. А Тар-Палантир в последние годы бывал только на одном "Горлиме" - и каждый раз Амандиль с тревогой прислушивался к его дыханию и вглядывался в его лицо. Казалось, это не Эладана пытали на сцене, не Горлим корчился от слов Саурона - Государь также испытывал боль. Почему, почему именно "Горлим", эта страшная и короткая история падения? Тогда не понимал. Сейчас, после появления Зигура, после строительства Храма, после того как видел уже готовую отплыть великую армаду - Амандиль понимал, почему. Сам в последние годы чувствовал себя эдаким Горлимом - Горлимом в руках Саурона-Зигура. Плел в Совете словеса, уговаривал стремительно меняющегося и стареющего Ар-Фаразона одуматься, уговаривал сына сидеть по возможности тихо и хранить своих и свое, смотрел на засыхающее потихоньку Белое Древо.. Кто сказал, что смотреть как умирает дерево не так же больно, как смотреть как умирает человек? Больно, листья тускнеют и покрываются мелкими желтыми пятнами, которые увеличиваются и темнеют, сухие ветки покрываются хлопьями серого налета... И с каждым годом все больше этих сухих листьев и больных ветвей, а под конец живая ветвь остается единственной.
*
-Послушай… Государь, выслушайте меня!
Теперь так. Последние несколько лет только «Государь», так - слышит, по другому - нет,
- Это ведь символ вашего… нашего рода! Это память, память нельзя убивать.
Глядит в ответ яростно и взгляд становится бессмысленным как у птицы,
- Память о чем и о ком? О нимерим? Сколько можно помнить о врагах? Сколько можно помнить о наших унижениях? Дерево высохло - разве это не символ?
-Белое Древо живо! - проглатываешь «еще живо», - И вы сами знаете, что ваш дядя, Государь Тар-Палантир, перед смертью просил хранить его? Неужели его воля ничего не значит? Если, - проглатываешь «когда», - оно и впрямь засохнет - тогда его можно будет… убрать из сада. Но вы же сами знаете, оно живо, этой весной на нем были цветы! Государыне нравится этот аромат! -
А вот это ты зря, не надо прикрываться Мириэль, ей и без тебя хватает, и о Древе она, дочь Тар-Палантира, наверно тоже ему говорит.
Птичий блеск в глазах затухает. Неожиданно мягко, как будто не было этих двадцати лет споров и нарастающего отчуждения:
-На нем осталась одна живая ветка, друг мой. Одна. Оно засохнет само к следующей весне. Ему много лет и оно само умирает, потому что на нашей земле умирает все, так уж устроили это твои авалоим. Деревья тоже смертны. Память - тоже. Если оно не распустится весной - мы его уберем.
И ты понимаешь, что тебе нечего возразить, потому что ты и сам не уверен, что распустится. Беспомощно, в спину:
- У него есть имя… Нимлот, помнишь его? Это - имя…
Но разговор окончен, по крайней мере до следующей весны.
*
Вот так и ходишь между Советом и Деревом, а перед глазами - алые ленты. Алые ленты со сцены, чья эта была идея - играть сцену пытки Горлима просто с алой лентой в качестве единственного реквизита? Лента взлетает - а человек на сцене (и человек в зале... и друг этого человека в зале... и весь зал) - корчится от боли. Улыбается тебе Зигур своей змеиной улыбкой - и ты стискиваешь зубы, чтобы не закричать. А последний спектакль...
-Ты последнего "Горлима" - помнишь? Последнего, того, с Зигуром?
-Нет. Меня уже в столице не было, раньше выжало.
Выжало, выдавило, как лимон - кому в Столице теперь нужны твои исследования, когда бессмертие вот оно, в руках этого существа? Наука? смешно, ему что-то другое нужно, не наука. И бессмертия-то не дает, никому еще не дал, даже и Государю, Государь-то говорят - умирает. Зигур с три короба обещает, только чтобы получить это бессмертие, надо ему душу отдать. А тебе и отдавать нечего - ты не веришь, что тело настолько зависит от души, что на одном признании Мелькора за господина - избежишь старости.
Не удивился, встретив в Роменне немало университетских знакомых, того же же бара Мзевинара - тот тоже оказался неудобен и неугоден со своими идеями о преемственности театральных традиций. А получая вести из столицы, все больше желтел лицом и беспомощно протирал очки. Узнав о гибели ректора, которого ни один из них не любил и не уважал даже, они с Марахом, не сговариваясь внезапно оказались рядом в плавучем кабаке на центральной набережной, с двумя глиняными чашами и бутылью, и - оба трезвенники - выпили ее молча, как воду, а потом Мзевинар заплакал: «Я ведь на него злился, что он так старался меня выслать… а вот ведь - выходит, что жизнь спас…».
- Про последний спектакль - слышал, сам не видел.
...Зигур сам пришел на "Горлима". Хорошо быть бессмертным - можно явиться эдак призраком на спектакль о собственной молодости. Столица еще судачила о том, человек ли? шарлатан ли? искусный ли маг? Но Амандиль ощущал железистый кровяной привкус во рту с тех пор, как увидел его свободным. Бессмертный? Что же ты пахнешь смертью так, что у тех, кто чует - дыхание перехватывает? Дыши, дыши, лорд Верных, такие теперь времена - брат мертв, Тар-Палантир - мертв, Эладан, ненадолго переживший своего главного зрителя - мертв. Другой человек на сцене - Айлиос, другой и играет по-другому - отчаянней, безнадежней, без выхода к свету, во тьме. И зритель у него другой - вон смотрит из центральной ложи, высокий, неподвижный, с бледным лицом и темным взглядом. Королевской четы не было, пришла бы Государыня - может и легче было дышать, и отступил бы вкус крови, но Мириэль не пришла в тот день в театр. Берен поглядывал в ложу испуганно, Барахир умирал - глядя туда, вверх, Эйлинель плакала. А когда вышли Горлим и Саурон, Амандиль с ужасом ощутил, как по залу к сцене клубится невидимая тьма, и как Зигур словно вырастает, и берет за плечи актера-Саурона, и алые ленты ползут змеями к горлу Айлиоса…
... Отыграли. Они отыграли - Гилдор-Саурон встряхивал плечами и делал невозможное - пытался играть поперек этой тьмы и удушья, то, что никогда не играл раньше, потому что раньше было и не надо. Играл Саурона который боится Горлима и слабее Горлима - и только потому мучает его и не может сломать. Да и не ломает, просто ставит в такую ситуацию, где любой выбор безнадежен. Но это не победа, это просто насилие, а насилие - отвратительно и на жертве нет никакой вины. И Айлиос пытался, пытался играть, пытался не сломаться... Было ли ему на самом деле больно, была ли эта боль - физической? глядя на серые лица обоих на поклонах, Амандиль думал, что да - Зигур просто бил в лоб, просто делал больно, только так он и умеет, если не притворяется.
Спектакль быстро сняли - никто больше не мог и не хотел играть в это, а зрители не хотели смотреть.
-Я не знаю, что там сейчас... Гилдор, кстати, в Роменне. Это не я, я-то... не я, словом. Это Элендиль как-то смог его уволочь, а я другим был занят. Он старенький совсем, но… от костра сын его защитит.
Чем другим был занят? Пытался гору удержать. Это в последние годы был повторяющийся кошмар - высаживаешься ты на незнакомом берегу, разбиваешь лагерь - и вдруг земля под ногами встает косо, и темные скалы, казавшиеся минуту назад мирными, словно набрасываются на тебя, все валятся и валятся сверху черные глыбы, и ты остаешься во тьме и холоде, а камни все ложатся на грудь, выдавливая из нее остатки воздуха. Просыпался в поту, хватался за колотящееся сердце, думал о Тар-Палантире - того тоже в последнее дни перед смертью все мучили кошмары. Редко рассказывал, что именно ему снится, но вот на удушье - жаловался. "Снится, что воздуха нет... знаешь, казнь такую видел у харадцев... веревку на шею петлей нацепить и подвесить к дереву. Вот веревка на шее снится... толстая такая, шершавая, грязь какая-то сбоку еще налипла, а потом... потом уже просто воздуха нет. Или вода - много воды... как может нуменорец бояться утонуть? Боюсь ночами...". И все напоминал, заклинал беречь Белое Древо. Словно знал. Да и знал, наверно... Одного не знал - Белое Древо безумно истинно по-нуменорски. Столько лет уже не цвело, а в тот год, когда ты не сумел его спасти и выполнить последнюю волю своего Государя - расцвело и дало плод, и твой внук сделал за тебя то, что должен был сделать ты, потому что тебя тоже - выжало, выдавило.
В Роменну.