Нюта ФЕДЕРМЕССЕР: "Мы не можем добавить дней к жизни. Мы можем добавить жизни дням" (июн 2018) (1)
Хоспис: основано на реальных событиях
ОТ РЕДАКЦИИ. ОБНОВЛЕНО 3 ДЕКАБРЯ 2018 ГОДА
Наш обозреватель и друг Зоя Ерошок недавно ушла из жизни. Умерла она так же, как жила - достойно. Последние ее месяцы и дни прошли в Первом московском хосписе - на руках у Нюты Федермессер. Поэтому не спрашивайте у нас, как мы относимся к той волне злобной грязи, которую вылили на Нюту многие люди, которые не раз вели себя достойно в других обстоятельствах, в связи с ее вступлением в ОНФ.
Доверие - это способ экономии времени. Мы абсолютно доверяем Нюте и ее выбору.
О причинах она расскажет сама - если посчитает это возможным и необходимым. А пока прочитайте недавнее интервью Федермессер Зое Ерошок, чтобы понять, на кого ополчились адепты единственно верной этической теории о недопустимости сотрудничества с (советской) властью.
«Новая газета»
В советское время безнадежных раковых больных - всех, в массовом порядке - выписывали из больниц с формулировкой: «…на продолжение лечения по месту жительства». А врач-онколог Вера Миллионщикова по собственной инициативе и совершенно бесплатно ходила к своим больным на дом и досматривала до последнего часа.
Умирающие или их родственники нередко впадали в истерику, гнев, агрессию, могли нагрубить, замахнуться и даже ударить. Вера шла после этого поздним вечером к метро и лила слезы. А на другой день в те дома возвращалась. «Почему ты все терпела?» - спросила я как-то. «Это не они, это болезнь», - ответила Вера.
До встречи с английским журналистом Виктором Зорза Вера даже слова «хоспис» не слышала. Но в перестройку Зорза приехал в Москву и сказал ей жестко, без всякого умиления: «Ты абсолютно хосписный человек. Но то, что делаешь для единиц, - должна делать для сотен и тысяч людей».
Двадцатичетырехлетняя дочь Виктора Джейн умерла от рака. В английском хосписе за ней был такой уход, что Джейн сказала отцу: «Я умираю счастливой». И попросила его в память о ней создавать хосписы по всему миру, и в первую очередь в России.
И вот Зорза просто заставил Веру - на моих глазах это было - заняться хосписом в Москве. Вера упиралась, отказывалась, боялась. Но Виктор был из тех людей, кто видит цель - не видит препятствий. И Вера стала творить чудеса. Создала выездную службу, потом построила прекрасное здание хосписа у метро «Спортивная». Ее, просто врача, без всяких хозяйственных замашек, и строители слушались, как змея заклинателя, и стратегом она была великим, и тактиком, и деньги на хоспис давали ей такие взаимноперпендикулярные люди, как Лужков и Чубайс, и даже абсолютно безнадежные больные, которых привозили в хоспис умирать, - выздоравливали (лично знаю четыре таких случая).
21 декабря 2010 года Веры Васильевны Миллионщиковой не стало. Мне ее очень остро, очень жизненно не хватает.
Но есть Нюта. Нюта Федермессер. Младшая дочь Веры.
В хосписе Нюта с 16 лет. А это так, на минуточку, уже четверть века. Работала волонтером, санитаркой, медсестрой в стационаре, на выездной службе, ходила с визитами по домам пациентов и преподавала в школе английский - параллельно с работой в хосписе - до 2010 года. Незадолго до смерти мамы Нюта возглавила благотворительный фонд помощи хосписам «Вера». Два года назад московское правительство назначило ее директором Центра паллиативной помощи, а чуть позже и руководителем восьми московских хосписов. Всех.
Мы встречаемся; каково это теперь ей - быть госслужащей? И возможно ли вообще соединить государство и милосердие?
...Ярким солнечным утром подхожу к Первому московскому хоспису, который теперь носит имя Веры Миллионщиковой. Звонит Нюта: «Вы где? Давайте встретимся не внутри, а во дворе хосписа». Голос тихий, усталый. Потом признается, что замучило давление.
Ходим вокруг здания, взявшись за руки, «заряжаясь» силой места. Лучшим местом в Москве, как говорит Татьяна Друбич, сопредседатель попечительского совета фонда «Вера», куда и я имею честь входить. Только тому, кто никогда тут не был, этот комплимент может показаться сомнительным.
Еще при Вере мы всем попечительским советом проводили здесь субботники, сажали цветы. Теперь прямо мини-Ботанический сад МГУ или Аптекарский огород. И наша грядка с Ингеборгой Дапкунайте (тоже сопредседатель фонда), Татьяной Арно и Мариной Александровой дивно цветет.
Вот и Верин кабинет. Слава богу, никем так и не занят. Просто сюда приходят разные люди для встреч и разговоров. Устраиваемся рядом с Вериным столом. «За мамин стол я никогда не сажусь», - говорит Нюта.
Про двух необезболенных под Ярославлем
«Сейчас покажу вам фотографии. Это под Ярославлем. Вот ездила туда уже два раза. Там такая жуткая тоска с точки зрения их возможностей, но при этом какая-то потрясающая сила у людей. И ты понимаешь, что бы ни происходило, когда есть такие люди, все абсолютно не страшно становится. Они очень стараются, у них, видите, красивые шторы на окнах, белье цветное, старинные печки с дивными изразцами… Чисто, запаха никакого даже близко нету.
Это конкретное учреждение в число опекаемых фондом «Вера» не входило, но теперь войдет. Потому что я уже не смогу их оставить. Они в двадцати минутах езды от деревни, где у нас дача. Но ни я, ни мама, ни папа, сколько мы там, больше чем сорок лет жили, про них ничего не знали, а они, оказывается, существовали как часть больницы, потом как дом престарелых, потом как отделение милосердия, а теперь как пункт сестринской помощи…
Это около Ростова Великого в Ярославской области. Село Поречье-Рыбное. На берегу озера Неро. Там такая замечательная девушка Настя, Анастасия Юрьевна Иванова, заведующая отделением, молоденькая, тридцать лет, просто какой-то ангел. Она сама из этого села родом. И мама ее в этой больнице всю жизнь медсестрой проработала.
У них есть волонтеры из РИА «Новости», которые помогают им, и они их отстояли дважды, чтобы не закрылись, и еще им помогают волонтеры из фонда «Старость в радость» Лизы Олескиной.
Мы поехали туда, потому что узнали: там дико мучаются два необезболенных пациента. И вот когда я уже второй раз приехала, то эта Мария Александровна, у которой был тяжелейший асцит и жуткие боли, и огромный живот, и она все время плакала, и на спине лежать не могла, - ей стало лучше.
А вот у этого мужчины, Георгия Александровича Лобова, к сожалению, болевой синдром пока снять не удалось. Это результат необученности персонала. То есть не знает врач, как правильно работать со «шкалой боли». Ну будем еще приезжать, помогать».
«Товарищи депутаты, вы мешаете нам с Путиным…»
Больше недели уже Нюта мучается с гипертоническим кризом. («Просто схожу с ума от этой башки своей».)
На сей раз у Нютиной головной боли есть «имя, отчество и фамилия»: думский законопроект «О мерах воздействия (противодействия) на недружественные действия США и (или) иных иностранных государств».
Все время, пока этот законопроект готовился в Думе, мы с Нютой встречались, созванивались и переписывались.
Вот посреди одного из наших разговоров звонок Нюте на мобильный. Телефон на громкой связи, и я слышу: Нюту приглашают в Думу. Нюта - строго: «А мы будем этот страшный закон, который вы готовите по лекарствам в пику Америке, обсуждать?» Дама на том конце провода почему-то смеется: «Ну, наверное…» Нюта - еще более строго: «А что смешного я сказала? Это уже не итальянский сыр… Мне вот ни капли не смешно…»
Заводится после этого звонка страшно. Говорит мне: «Я не призываю к тому, чтобы властители нашей страны тут же все бросили и принялись думать только о том, как они умрут, и кинулись выстраивать исключительно одну паллиативную помощь в стране и больше ничего… Зовите нас, зовите экспертов, спрашивайте, доверяйте людям, которые вас же выбирали. Но вот что и вправду убивает сразу и наповал - так это вранье, нежелание брать на себя ответственность и неготовность думать о будущем».
И - помолчав: «Пока сегодня из-за своего давления тут ждала ЭХО, тут ЭКГ, тут кровь сдавала - писала очередной пост в фейсбук к депутатам по поводу этого закона: товарищи, вы мешаете нам с Путиным…»
Поясню: два года назад на прямой линии с президентом Нюта Федермессер задала вопрос об ИВЛ (аппаратах искусственной вентиляции легких) на дому. И не просто так задала, а убедила всех, президента в первую очередь, в крайней важности и жизненной необходимости переводить пациентов на ИВЛ домой. И вот сегодня уже несколько сотен детей по всей стране могут с ИВЛ жить дома, а не в больницах. Если есть ИВЛ, то дома лучше, чем в больнице, уверена Нюта, потому что дома мамы, папы, бабушки, дедушки, братья, сестры, свои игрушки, кошки и собаки, домой приходят каждый день учителя и друзья, и обязательно торты, шары и клоуны на день рождения…
«Без поручения президента все это, конечно, могло не произойти или происходило бы медленно и печально… А новый думский закон, если он будет принят в том виде, в котором представлен сегодня, просто перечеркивает результат…
Думцы готовят закон, на основании которого американское оборудование становится вне закона. А у нас все дети, которым за этот год мы купили ИВЛ, - находятся на американских аппаратах. То есть все это оборудование американское. Казалось бы, хорошо, его у нас уже не отберут, оно останется, мы просто новое не будем покупать. Но к американскому оборудованию подходит только американская расходка. Это же просто пипец, что делают…»
И - после паузы: «Вот не верю я, что позвал депутатов к себе Путин и сказал: «А давайте-ка придумаем что-нибудь такое с американскими лекарствами и медоборудованием…» Нет, это уже что-то их очень персональное … Понимаю, что нашла для себя выход: типа, я президента не ругаю, ругаю Государственную думу. Но, бляха муха, молчать невозможно…
Или вот все стали вдруг стебаться: «На хера русским людям американская «виагра», у нас и так стоит у всех». Я говорю, а ничего, что «виагру» назначают при легочной гипертензии паллиативным детям, а влияние взрослым на эрекцию - это вообще-то побочный эффект и дело десятое…
Конечно, можно найти другие аппараты и другие таблетки - то, что называют аналогами. Но скажите мне, не случалось ли вам замечать, что ваша мама предпочитает именно это слабительное средство, а не вон то, потому что от того, другого, живот у нее крутит? А сколько людей не переживут аналогов…»
На другой день после того нашего разговора Нюта встретится с председателем Госдумы Вячеславом Володиным и глаза в глаза выскажет все свои соображения и опасения по поводу готовящегося закона, через какое-то время будет еще одна встреча в Госдуме, потом еще…
Нюта спорит, разъясняет, убеждает, настаивает, требует, втолковывает и даже среди депутатов находит сторонников, хотя поначалу там одна только Оксана Пушкина была ее союзницей…
Судя по тому, что из принятого Закона по контрсанкциям часть по лекарствам выпала вообще, - Володин, а потом и другие депутаты Нюту Федермессер услышали.
Союз без людоедов
И при этом ни к каким начальникам страны Нюта никогда не подлизывается, чинопочитанием не больна вообще. Хотя с кем только не имела дело - и с Путиным, и с Медведевым, и с Кириенко, и со всеми московскими властями…(«За это общение меня в интернете с таким говном мешают».)
Просто она одна из тех, кто считает: союз со всеми, кроме людоедов. И даже с людоедами, если они в этот момент, в этом конкретном деле ведут себя не по-людоедски.
Нет, это вовсе не из серии: ради дела пойду на все, переступлю любую черту…Нюта, на мой взгляд, как раз редкий, но абсолютно реальный пример того, что и сегодня в возлюбленном отечестве порядочный человек может быть успешным и эффективным, не теряя себя и свою порядочность, не пускаясь во все тяжкие и вообще не беря грех на душу.
«Чуть больше мне бы внутренней любви к миру, и я бы в церковь пошла и поставила свечки (я сейчас ни грамма не лукавлю) за Собянина, Печатникова и Хрипуна. У меня как у жителя города к ним масса претензий разных, но спасибо им за паллиативную помощь в Москве!
Мама всегда говорила: «Лужков построил в Москве хосписы». И ее личная, персональная благодарность ему за это была гигантская. И когда Лужкова «ушли» с поста мэра, мама в своей раскованной манере отправила ему телеграмму сочувственную, именно телеграмму, так, по старинке. И вот сейчас: то, что делает город для умирающих людей, для неизлечимо больных, - это фантастика!
Мы с вами встречались чуть более года назад и говорили, что наши быстрые изменения - это открытые двери и волонтеры. На системном уровне еще изменений не было.
А теперь произошли уже системные вещи. Москва написала свой приказ по организации паллиативной помощи, и этот приказ, он распространяется на все-все-все медицинские организации, на любую больницу, даже если там никакого паллиативного отделения нет, но случается такой пациент, которого надо к нам направить. За этот год мы, департамент социальной защиты и департамент здравоохранения города Москвы сделали такой объединенный приказ - о взаимодействии в интересах неизлечимо больных граждан. Помните, все это было у нас дико разделено, а теперь мы пробуем соединить, уже соединяем.
Сегодня для выездных служб паллиативных, для хосписов на дому двери всех социальных учреждений - психоневрологических интернатов, домов престарелых, интернатов для ветеранов труда, для ветеранов войн - открыты. В рамках этого объединенного приказа нас обязаны туда пускать. И - пускают. Мы смотрим, анализируем, стараемся во все вникнуть, понять. И стали меняться пациентами: они к нам направляют пациентов неизлечимо больных, таких совсем-совсем тяжелых, безнадежных, а мы к ним - своих стабильных одиноких. Но самое главное: можно никого не перемещать от них к нам, потому что люди привыкли там жить, где они живут, это тоже для них дом. И наша выездная служба уже туда, в эти интернаты и дома престарелых, выезжает, мы научились там, на местах, обезболивать, в том числе и опиоидными анальгетиками (то, чего не было раньше).
Что еще произошло прямо вот такого революционного?
Врачи выездной службы хосписа (а у нас их в Москве девять, при каждом из восьми хосписов и при Центре паллиативной помощи) теперь по нашему же внутреннему приказу, согласованному с департаментом здравоохранения, бригадами могут ездить на дом к нашим пациентам с морфином, с трамалом, то есть - с сильными, но единственно спасительными, обезболивающими…»
«Об этом ваша мама очень мечтала», - говорю я. «Да, мама очень мечтала, - отвечает Нюта. - И в мамином кабинете я вам докладываю, отчитываюсь - мы теперь привозим обезболивающие препараты домой. Это, конечно, очень здорово».
Все-таки это у нее какой-то отдельный дар - будить в людях лучшее, а не худшее.
«Само наше дело подбирает нам людей»
«Или вот что еще здорово, - продолжает Нюта. - Мы только-только это начали, всего вторую неделю, еще не до конца отладили, но отладим… Так вот: закупили машины для транспортировки пациентов. То есть раньше транспортировка была платная, скорая наших пациентов не возила. А сейчас мы закупили машины. В этих машинах есть шофер и сотрудник нашей выездной службы. Я, конечно, хочу трудоустроить всех шоферов санитарами, чтобы им доплата была, и тогда бы они вместе с сотрудником выездной службы несли пациента к машине вдвоем.
Машин закупили шестнадцать и рассчитываем, что каждая из них сделает в день от двух до четырех транспортировок, кого-то выписывают, кого-то госпитализируют… Прежде у нас были легковые машины, мы на них ездили только на визиты. А сейчас это типа маленьких санитарных скорых. Это услуга, мы закупаем эту услугу, машины не наши. Но вот что меня поразило, это ужасно было приятно: Подольский, директор компании, которая предоставляет машины…»
И прерывая сама себя, в сторону, с сильным чувством: «Ненавижу законы о закупках и постоянно напрягаюсь с этими закупками: тут не успели, здесь не успели, по закону этому выходит, что главное не дело, а куча бумаг и запретов… Вот и сейчас: старые наши машины закончились, новые еще не начались… Короче, звоню этому директору Подольскому и говорю: «Слушайте, сколько надо денег? Мы от фонда «Вера» заплатим, как угодно заплатим, но я не могу остаться совсем без машин, тут у нас дыра в две недели». А он мне: «А сколько надо машин?» Я говорю: «Сейчас не хватает четырнадцати на две недели». А он: «Нют, расслабься, машины завтра будут». И просто так, абсолютно бесплатно присылает эти четырнадцать машин на две недели. Он начальник автоколонны, «Медавтосантранс», Подольский Андрей Борисович».
Ей часто говорят: «Нюта! Вы такое дело делаете…» А она отвечает: «Нет! Это дело все делает». Или ей говорят: «Каких вы умеете подбирать людей!» А она - опять же: «Нет! Это дело людей привлекает и подбирает».
«Болевых точек еще много, мы далеко не все наладили, ну это невозможно сделать быстро. Но дверь открыли: стали друг к другу ходить, общаться, созваниваться. И не только мы с ними, но и сами эти департаменты - здравоохранения и соцзащиты и их начальники - Хрипун и Петросян, и сами учреждения между собой. А ведь у того же Петросяна все эти психоневрологические интернаты (ПНИ) и дома престарелых - это же самая закрытая была часть.
Или: совсем недавно взяли двенадцать мальчишек, ну не мальчишек, а молодых людей из ПНИ, там не хватает рук их кормить, и вот они у нас, на руках нашего персонала живут. Они очень тяжелые, мы их выхаживаем. Этим молодым людям, им лет по двадцать, они крайне тяжелые, худющие, истощенные. Нет, не паллиативные, у кого-то ДЦП очень сильное, у кого-то еще что-то, они все нуждаются в постоянном уходе, брошенные, в интернатах с самого рождения. И вот в Первом московском хосписе один такой, другой в Бутовском хосписе, а еще в Дегунино, в Зеленограде и в Центре паллиативной помощи. Понимаете, мне очень важно, чтобы в каждом хосписе находились хотя бы один-два таких пациента. И знаете, почему? Когда хосписные сотрудники будут приходить на работу, надо чтобы они понимали, что в какой-то палате есть один и тот же пациент, постоянно, каждый день. Такой, да, хранитель очага, которого ты будешь любить вне зависимости от того, что в других палатах поменялись уже все, все-все умерли, и те, что сейчас, - тоже вот-вот умрут… А тут, вот в этой палате, у тебя есть какой-то якорь, к которому ты пришел. И еще сотрудников хосписов тоже надо приучать к неонкологическим пациентам. А то в хосписах раньше только онкологические были…
Вот смотрите, если идти прямо по пунктам, по ключевым изменениям, то:
мы взаимодействуем с соцзащитой, работаем вместе;
уже возим на дом остронуждающимся обезболивающие;
плюс бесплатная перевозка для родственников и пациентов».
И - с какой-то детской радостью: «Люблю перечислять, потому что тогда понимаю, что я не бездельничаю, что у нас что-то хорошее происходит».
Свадьба в хосписе
«Я не буду держать на работе тех, кому нужны закрытые двери и привязанные к кроватям пациенты»
«Когда только пришла в Центр - народ в знак протеста стал увольняться… И помню, как только первые медики принесли мне заявления об уходе, и так много сразу, целой пачкой, в расчете на то, что буду уговаривать остаться… А я сижу, мне эта роль, совсем чуждая (руководить бюджетным медицинским учреждением) на тот момент, это сейчас я вполне уже комфортно себя чувствую, а тогда, в том кабинете, все не мое, все казенное, чужое, и мне страшно, просто до слез страшно, а они всей этой толпой, с этими заявлениями… У меня сердце где-то вот уже лежит отдельно от меня на полу, в голове глухо. Но я так внешне спокойно говорю: «Там еще за дверью кто-нибудь есть с заявлениями?» Они говорят: «Нет, мы вот все пришли». Я говорю: «А то, если кто-нибудь есть, зовите, кладите, я сейчас все подпишу». И я подписываю эти заявления об увольнении и думаю: «Кто будет работать? Кто будет работать? Кто будет работать?» А потом думаю: «Да плевать! Все, кто не согласен играть по новым правилам, - аут, дверь там». Может, я в тот момент и жесткость проявила, и жестокость даже… Но это да, первое мое было серьезное испытание.
Потому что из-за чего так много народу резко решили уйти из Центра? Потому что я там все закрытые двери открыла, сделала посещение родственников абсолютно круглосуточным и запретила привязывать пациентов к кроватям… И вот недовольные этим пришли с заявлениями… И я тогда решила: «Да пошли вы все…» Все, кому нужны закрытые двери и привязанные пациенты, чего их держать-то на работе, какая от них польза и какой прок?!»
Адвокаты пациента
«Конечно, жалобы есть всегда. Переживаю и реагирую на них с огромной любовью и болью, потому что понимаю: все жалобы - результат недостатка общения, недоговоренности с родственниками и с пациентом. Очень переживаю за них, не за себя.
Жалобы, где пишут: угробили, на морфин посадили, мама до госпитализации ходила, а тут ходить перестала и на третий день умерла, - не могу читать, у меня реально сердце начинает болеть, вот прямо без метафоры, в прямом смысле, потому что понимаю, что у этих людей творится в душе, в голове, вообще везде и что для них написать жалобу - хоть какое-то оправдание себе за уход близкого человека… Для них жалоба - помощь умершему родственнику.
Часто к нам привозят то слишком рано, то слишком поздно…
А все это происходит потому, что мы маршрутизируем человека не туда. И я стала думать, а как этого избежать? Да, нам нужно образовывать медиков. Но как? Врач может знать, что это пациент не его, но не знать, что при этом с ним делать. Ну да, это не наш, но куда мы его денем, да кому он нужен, кто его возьмет такого тяжелого? И вот мы придумали сделать координационный центр в Москве - это некая единая поляна, где собирается информация обо всех нуждающихся в помощи, в постоянном постороннем уходе. Это зародыш системы долговременного ухода, о котором много говорит та же Лиза Олескина из фонда «Старость в радость», о которой вы тоже сейчас пишете.
Пока стараемся всех, кто нуждается, посчитать, объединить. Опять же это вопрос взаимодействия между департаментом здравоохранения и департаментом соцзащиты. Речь идет об обязательстве каждой организации, в поле зрения которой попадает такой человек, - направить его данные в этот координационный центр, и координационный центр будет разбираться.
Это уже тоже системные изменения. Но столько работы, Зоя, столько работы… Вот мне бы еще три жизни подряд, и это только на одну Москву, чтобы все получилось…»
И вновь Нюта возвращается к открытым дверям… «Понимаете, когда мы открываем двери, первое: искореняем хамство, оно становится невозможным, обнуляется в секунды. Потому что все теперь круглосуточно на виду у всех. А у людей все-таки есть представления какие-то о совести, порядочности, о каких-то границах дозволенного, и в присутствии посторонних всегда хамство уменьшается.
Дальше: родственники начинают доверять и уже не обижаются, потому что понимают: медики много работают, они измотаны, измочалены, у них действительно мало времени на общение, и это не результат их врожденного хамства, а результат в том числе большой загруженности. И тогда самым лучшим помощником, соратником и другом для врача становится пациент и его родственники.
В хосписе это видишь сплошь и рядом… Я захожу в палату, говорю: «Сейчас позову медсестру…» А мне родственники пациента: «Не надо, не надо, она устала…» И представляете, не медсестра порой несет чашку чая горячего пациенту и родственнику, а родственник несет горячую чашку чая медсестре и своему близкому, пациенту. Потому что они, родственники, реально офигевают от людей, которые здесь работают.
Так вот: с открытых дверей начинается доверие, а дальше вопрос - а как их открыть? Кто будут эти люди, которые станут выполнять массивнейший, гигантский объем работы, что не могут выполнить (ну просто нет времени физически) медики? Ну очень хорошо говорить: волонтеры… Некая такая абстрактная масса, какие-то волонтеры. Кто они? Где их взять? Как их найти? Как их удержать? Как их обучить? Кто их будет координировать?
Получается, что человек, который должен заниматься волонтерами, это прямо отдельный человек, специально обученный, который занят целый день. Он отвечает за волонтеров, он отвечает за всякие развлекательные мероприятия (концерты, мастер-классы), он отвечает за снабжение (то есть в отделении для этого пациента чего-то нет, его задача это найти), он отвечает за поддержку персонала (то есть профилактика эмоционального выгорания персонала - это тоже он должен организовать), они же отвечают за то, что мы называем «индивидуальный подход». Ну что может медсестра, которая загнана в рамки должностных обязанностей, у нее все минуты расписаны в ее рабочем дне. А мне нужно: если пациенту вот именно в эту минуту хочется кофе, чтобы был кофе; или если ему нужна перевязка, а он сейчас спит, то мы могли бы сделать ему перевязку тогда, когда он проснется; мне нужно, если он хочет, чтобы ему почитали или вывезли на улицу, чтобы ему почитали или вывезли на улицу именно тогда, когда он этого хочет».
Окончание:
https://loxovo.livejournal.com/8344242.html
ОТ РЕДАКЦИИ. ОБНОВЛЕНО 3 ДЕКАБРЯ 2018 ГОДА
Наш обозреватель и друг Зоя Ерошок недавно ушла из жизни. Умерла она так же, как жила - достойно. Последние ее месяцы и дни прошли в Первом московском хосписе - на руках у Нюты Федермессер. Поэтому не спрашивайте у нас, как мы относимся к той волне злобной грязи, которую вылили на Нюту многие люди, которые не раз вели себя достойно в других обстоятельствах, в связи с ее вступлением в ОНФ.
Доверие - это способ экономии времени. Мы абсолютно доверяем Нюте и ее выбору.
О причинах она расскажет сама - если посчитает это возможным и необходимым. А пока прочитайте недавнее интервью Федермессер Зое Ерошок, чтобы понять, на кого ополчились адепты единственно верной этической теории о недопустимости сотрудничества с (советской) властью.
«Новая газета»
В советское время безнадежных раковых больных - всех, в массовом порядке - выписывали из больниц с формулировкой: «…на продолжение лечения по месту жительства». А врач-онколог Вера Миллионщикова по собственной инициативе и совершенно бесплатно ходила к своим больным на дом и досматривала до последнего часа.
Умирающие или их родственники нередко впадали в истерику, гнев, агрессию, могли нагрубить, замахнуться и даже ударить. Вера шла после этого поздним вечером к метро и лила слезы. А на другой день в те дома возвращалась. «Почему ты все терпела?» - спросила я как-то. «Это не они, это болезнь», - ответила Вера.
До встречи с английским журналистом Виктором Зорза Вера даже слова «хоспис» не слышала. Но в перестройку Зорза приехал в Москву и сказал ей жестко, без всякого умиления: «Ты абсолютно хосписный человек. Но то, что делаешь для единиц, - должна делать для сотен и тысяч людей».
Двадцатичетырехлетняя дочь Виктора Джейн умерла от рака. В английском хосписе за ней был такой уход, что Джейн сказала отцу: «Я умираю счастливой». И попросила его в память о ней создавать хосписы по всему миру, и в первую очередь в России.
И вот Зорза просто заставил Веру - на моих глазах это было - заняться хосписом в Москве. Вера упиралась, отказывалась, боялась. Но Виктор был из тех людей, кто видит цель - не видит препятствий. И Вера стала творить чудеса. Создала выездную службу, потом построила прекрасное здание хосписа у метро «Спортивная». Ее, просто врача, без всяких хозяйственных замашек, и строители слушались, как змея заклинателя, и стратегом она была великим, и тактиком, и деньги на хоспис давали ей такие взаимноперпендикулярные люди, как Лужков и Чубайс, и даже абсолютно безнадежные больные, которых привозили в хоспис умирать, - выздоравливали (лично знаю четыре таких случая).
21 декабря 2010 года Веры Васильевны Миллионщиковой не стало. Мне ее очень остро, очень жизненно не хватает.
Но есть Нюта. Нюта Федермессер. Младшая дочь Веры.
В хосписе Нюта с 16 лет. А это так, на минуточку, уже четверть века. Работала волонтером, санитаркой, медсестрой в стационаре, на выездной службе, ходила с визитами по домам пациентов и преподавала в школе английский - параллельно с работой в хосписе - до 2010 года. Незадолго до смерти мамы Нюта возглавила благотворительный фонд помощи хосписам «Вера». Два года назад московское правительство назначило ее директором Центра паллиативной помощи, а чуть позже и руководителем восьми московских хосписов. Всех.
Мы встречаемся; каково это теперь ей - быть госслужащей? И возможно ли вообще соединить государство и милосердие?
...Ярким солнечным утром подхожу к Первому московскому хоспису, который теперь носит имя Веры Миллионщиковой. Звонит Нюта: «Вы где? Давайте встретимся не внутри, а во дворе хосписа». Голос тихий, усталый. Потом признается, что замучило давление.
Ходим вокруг здания, взявшись за руки, «заряжаясь» силой места. Лучшим местом в Москве, как говорит Татьяна Друбич, сопредседатель попечительского совета фонда «Вера», куда и я имею честь входить. Только тому, кто никогда тут не был, этот комплимент может показаться сомнительным.
Еще при Вере мы всем попечительским советом проводили здесь субботники, сажали цветы. Теперь прямо мини-Ботанический сад МГУ или Аптекарский огород. И наша грядка с Ингеборгой Дапкунайте (тоже сопредседатель фонда), Татьяной Арно и Мариной Александровой дивно цветет.
Вот и Верин кабинет. Слава богу, никем так и не занят. Просто сюда приходят разные люди для встреч и разговоров. Устраиваемся рядом с Вериным столом. «За мамин стол я никогда не сажусь», - говорит Нюта.
Про двух необезболенных под Ярославлем
«Сейчас покажу вам фотографии. Это под Ярославлем. Вот ездила туда уже два раза. Там такая жуткая тоска с точки зрения их возможностей, но при этом какая-то потрясающая сила у людей. И ты понимаешь, что бы ни происходило, когда есть такие люди, все абсолютно не страшно становится. Они очень стараются, у них, видите, красивые шторы на окнах, белье цветное, старинные печки с дивными изразцами… Чисто, запаха никакого даже близко нету.
Это конкретное учреждение в число опекаемых фондом «Вера» не входило, но теперь войдет. Потому что я уже не смогу их оставить. Они в двадцати минутах езды от деревни, где у нас дача. Но ни я, ни мама, ни папа, сколько мы там, больше чем сорок лет жили, про них ничего не знали, а они, оказывается, существовали как часть больницы, потом как дом престарелых, потом как отделение милосердия, а теперь как пункт сестринской помощи…
Это около Ростова Великого в Ярославской области. Село Поречье-Рыбное. На берегу озера Неро. Там такая замечательная девушка Настя, Анастасия Юрьевна Иванова, заведующая отделением, молоденькая, тридцать лет, просто какой-то ангел. Она сама из этого села родом. И мама ее в этой больнице всю жизнь медсестрой проработала.
У них есть волонтеры из РИА «Новости», которые помогают им, и они их отстояли дважды, чтобы не закрылись, и еще им помогают волонтеры из фонда «Старость в радость» Лизы Олескиной.
Мы поехали туда, потому что узнали: там дико мучаются два необезболенных пациента. И вот когда я уже второй раз приехала, то эта Мария Александровна, у которой был тяжелейший асцит и жуткие боли, и огромный живот, и она все время плакала, и на спине лежать не могла, - ей стало лучше.
А вот у этого мужчины, Георгия Александровича Лобова, к сожалению, болевой синдром пока снять не удалось. Это результат необученности персонала. То есть не знает врач, как правильно работать со «шкалой боли». Ну будем еще приезжать, помогать».
«Товарищи депутаты, вы мешаете нам с Путиным…»
Больше недели уже Нюта мучается с гипертоническим кризом. («Просто схожу с ума от этой башки своей».)
На сей раз у Нютиной головной боли есть «имя, отчество и фамилия»: думский законопроект «О мерах воздействия (противодействия) на недружественные действия США и (или) иных иностранных государств».
Все время, пока этот законопроект готовился в Думе, мы с Нютой встречались, созванивались и переписывались.
Вот посреди одного из наших разговоров звонок Нюте на мобильный. Телефон на громкой связи, и я слышу: Нюту приглашают в Думу. Нюта - строго: «А мы будем этот страшный закон, который вы готовите по лекарствам в пику Америке, обсуждать?» Дама на том конце провода почему-то смеется: «Ну, наверное…» Нюта - еще более строго: «А что смешного я сказала? Это уже не итальянский сыр… Мне вот ни капли не смешно…»
Заводится после этого звонка страшно. Говорит мне: «Я не призываю к тому, чтобы властители нашей страны тут же все бросили и принялись думать только о том, как они умрут, и кинулись выстраивать исключительно одну паллиативную помощь в стране и больше ничего… Зовите нас, зовите экспертов, спрашивайте, доверяйте людям, которые вас же выбирали. Но вот что и вправду убивает сразу и наповал - так это вранье, нежелание брать на себя ответственность и неготовность думать о будущем».
И - помолчав: «Пока сегодня из-за своего давления тут ждала ЭХО, тут ЭКГ, тут кровь сдавала - писала очередной пост в фейсбук к депутатам по поводу этого закона: товарищи, вы мешаете нам с Путиным…»
Поясню: два года назад на прямой линии с президентом Нюта Федермессер задала вопрос об ИВЛ (аппаратах искусственной вентиляции легких) на дому. И не просто так задала, а убедила всех, президента в первую очередь, в крайней важности и жизненной необходимости переводить пациентов на ИВЛ домой. И вот сегодня уже несколько сотен детей по всей стране могут с ИВЛ жить дома, а не в больницах. Если есть ИВЛ, то дома лучше, чем в больнице, уверена Нюта, потому что дома мамы, папы, бабушки, дедушки, братья, сестры, свои игрушки, кошки и собаки, домой приходят каждый день учителя и друзья, и обязательно торты, шары и клоуны на день рождения…
«Без поручения президента все это, конечно, могло не произойти или происходило бы медленно и печально… А новый думский закон, если он будет принят в том виде, в котором представлен сегодня, просто перечеркивает результат…
Думцы готовят закон, на основании которого американское оборудование становится вне закона. А у нас все дети, которым за этот год мы купили ИВЛ, - находятся на американских аппаратах. То есть все это оборудование американское. Казалось бы, хорошо, его у нас уже не отберут, оно останется, мы просто новое не будем покупать. Но к американскому оборудованию подходит только американская расходка. Это же просто пипец, что делают…»
И - после паузы: «Вот не верю я, что позвал депутатов к себе Путин и сказал: «А давайте-ка придумаем что-нибудь такое с американскими лекарствами и медоборудованием…» Нет, это уже что-то их очень персональное … Понимаю, что нашла для себя выход: типа, я президента не ругаю, ругаю Государственную думу. Но, бляха муха, молчать невозможно…
Или вот все стали вдруг стебаться: «На хера русским людям американская «виагра», у нас и так стоит у всех». Я говорю, а ничего, что «виагру» назначают при легочной гипертензии паллиативным детям, а влияние взрослым на эрекцию - это вообще-то побочный эффект и дело десятое…
Конечно, можно найти другие аппараты и другие таблетки - то, что называют аналогами. Но скажите мне, не случалось ли вам замечать, что ваша мама предпочитает именно это слабительное средство, а не вон то, потому что от того, другого, живот у нее крутит? А сколько людей не переживут аналогов…»
На другой день после того нашего разговора Нюта встретится с председателем Госдумы Вячеславом Володиным и глаза в глаза выскажет все свои соображения и опасения по поводу готовящегося закона, через какое-то время будет еще одна встреча в Госдуме, потом еще…
Нюта спорит, разъясняет, убеждает, настаивает, требует, втолковывает и даже среди депутатов находит сторонников, хотя поначалу там одна только Оксана Пушкина была ее союзницей…
Судя по тому, что из принятого Закона по контрсанкциям часть по лекарствам выпала вообще, - Володин, а потом и другие депутаты Нюту Федермессер услышали.
Союз без людоедов
И при этом ни к каким начальникам страны Нюта никогда не подлизывается, чинопочитанием не больна вообще. Хотя с кем только не имела дело - и с Путиным, и с Медведевым, и с Кириенко, и со всеми московскими властями…(«За это общение меня в интернете с таким говном мешают».)
Просто она одна из тех, кто считает: союз со всеми, кроме людоедов. И даже с людоедами, если они в этот момент, в этом конкретном деле ведут себя не по-людоедски.
Нет, это вовсе не из серии: ради дела пойду на все, переступлю любую черту…Нюта, на мой взгляд, как раз редкий, но абсолютно реальный пример того, что и сегодня в возлюбленном отечестве порядочный человек может быть успешным и эффективным, не теряя себя и свою порядочность, не пускаясь во все тяжкие и вообще не беря грех на душу.
«Чуть больше мне бы внутренней любви к миру, и я бы в церковь пошла и поставила свечки (я сейчас ни грамма не лукавлю) за Собянина, Печатникова и Хрипуна. У меня как у жителя города к ним масса претензий разных, но спасибо им за паллиативную помощь в Москве!
Мама всегда говорила: «Лужков построил в Москве хосписы». И ее личная, персональная благодарность ему за это была гигантская. И когда Лужкова «ушли» с поста мэра, мама в своей раскованной манере отправила ему телеграмму сочувственную, именно телеграмму, так, по старинке. И вот сейчас: то, что делает город для умирающих людей, для неизлечимо больных, - это фантастика!
Мы с вами встречались чуть более года назад и говорили, что наши быстрые изменения - это открытые двери и волонтеры. На системном уровне еще изменений не было.
А теперь произошли уже системные вещи. Москва написала свой приказ по организации паллиативной помощи, и этот приказ, он распространяется на все-все-все медицинские организации, на любую больницу, даже если там никакого паллиативного отделения нет, но случается такой пациент, которого надо к нам направить. За этот год мы, департамент социальной защиты и департамент здравоохранения города Москвы сделали такой объединенный приказ - о взаимодействии в интересах неизлечимо больных граждан. Помните, все это было у нас дико разделено, а теперь мы пробуем соединить, уже соединяем.
Сегодня для выездных служб паллиативных, для хосписов на дому двери всех социальных учреждений - психоневрологических интернатов, домов престарелых, интернатов для ветеранов труда, для ветеранов войн - открыты. В рамках этого объединенного приказа нас обязаны туда пускать. И - пускают. Мы смотрим, анализируем, стараемся во все вникнуть, понять. И стали меняться пациентами: они к нам направляют пациентов неизлечимо больных, таких совсем-совсем тяжелых, безнадежных, а мы к ним - своих стабильных одиноких. Но самое главное: можно никого не перемещать от них к нам, потому что люди привыкли там жить, где они живут, это тоже для них дом. И наша выездная служба уже туда, в эти интернаты и дома престарелых, выезжает, мы научились там, на местах, обезболивать, в том числе и опиоидными анальгетиками (то, чего не было раньше).
Что еще произошло прямо вот такого революционного?
Врачи выездной службы хосписа (а у нас их в Москве девять, при каждом из восьми хосписов и при Центре паллиативной помощи) теперь по нашему же внутреннему приказу, согласованному с департаментом здравоохранения, бригадами могут ездить на дом к нашим пациентам с морфином, с трамалом, то есть - с сильными, но единственно спасительными, обезболивающими…»
«Об этом ваша мама очень мечтала», - говорю я. «Да, мама очень мечтала, - отвечает Нюта. - И в мамином кабинете я вам докладываю, отчитываюсь - мы теперь привозим обезболивающие препараты домой. Это, конечно, очень здорово».
Все-таки это у нее какой-то отдельный дар - будить в людях лучшее, а не худшее.
«Само наше дело подбирает нам людей»
«Или вот что еще здорово, - продолжает Нюта. - Мы только-только это начали, всего вторую неделю, еще не до конца отладили, но отладим… Так вот: закупили машины для транспортировки пациентов. То есть раньше транспортировка была платная, скорая наших пациентов не возила. А сейчас мы закупили машины. В этих машинах есть шофер и сотрудник нашей выездной службы. Я, конечно, хочу трудоустроить всех шоферов санитарами, чтобы им доплата была, и тогда бы они вместе с сотрудником выездной службы несли пациента к машине вдвоем.
Машин закупили шестнадцать и рассчитываем, что каждая из них сделает в день от двух до четырех транспортировок, кого-то выписывают, кого-то госпитализируют… Прежде у нас были легковые машины, мы на них ездили только на визиты. А сейчас это типа маленьких санитарных скорых. Это услуга, мы закупаем эту услугу, машины не наши. Но вот что меня поразило, это ужасно было приятно: Подольский, директор компании, которая предоставляет машины…»
И прерывая сама себя, в сторону, с сильным чувством: «Ненавижу законы о закупках и постоянно напрягаюсь с этими закупками: тут не успели, здесь не успели, по закону этому выходит, что главное не дело, а куча бумаг и запретов… Вот и сейчас: старые наши машины закончились, новые еще не начались… Короче, звоню этому директору Подольскому и говорю: «Слушайте, сколько надо денег? Мы от фонда «Вера» заплатим, как угодно заплатим, но я не могу остаться совсем без машин, тут у нас дыра в две недели». А он мне: «А сколько надо машин?» Я говорю: «Сейчас не хватает четырнадцати на две недели». А он: «Нют, расслабься, машины завтра будут». И просто так, абсолютно бесплатно присылает эти четырнадцать машин на две недели. Он начальник автоколонны, «Медавтосантранс», Подольский Андрей Борисович».
Ей часто говорят: «Нюта! Вы такое дело делаете…» А она отвечает: «Нет! Это дело все делает». Или ей говорят: «Каких вы умеете подбирать людей!» А она - опять же: «Нет! Это дело людей привлекает и подбирает».
«Болевых точек еще много, мы далеко не все наладили, ну это невозможно сделать быстро. Но дверь открыли: стали друг к другу ходить, общаться, созваниваться. И не только мы с ними, но и сами эти департаменты - здравоохранения и соцзащиты и их начальники - Хрипун и Петросян, и сами учреждения между собой. А ведь у того же Петросяна все эти психоневрологические интернаты (ПНИ) и дома престарелых - это же самая закрытая была часть.
Или: совсем недавно взяли двенадцать мальчишек, ну не мальчишек, а молодых людей из ПНИ, там не хватает рук их кормить, и вот они у нас, на руках нашего персонала живут. Они очень тяжелые, мы их выхаживаем. Этим молодым людям, им лет по двадцать, они крайне тяжелые, худющие, истощенные. Нет, не паллиативные, у кого-то ДЦП очень сильное, у кого-то еще что-то, они все нуждаются в постоянном уходе, брошенные, в интернатах с самого рождения. И вот в Первом московском хосписе один такой, другой в Бутовском хосписе, а еще в Дегунино, в Зеленограде и в Центре паллиативной помощи. Понимаете, мне очень важно, чтобы в каждом хосписе находились хотя бы один-два таких пациента. И знаете, почему? Когда хосписные сотрудники будут приходить на работу, надо чтобы они понимали, что в какой-то палате есть один и тот же пациент, постоянно, каждый день. Такой, да, хранитель очага, которого ты будешь любить вне зависимости от того, что в других палатах поменялись уже все, все-все умерли, и те, что сейчас, - тоже вот-вот умрут… А тут, вот в этой палате, у тебя есть какой-то якорь, к которому ты пришел. И еще сотрудников хосписов тоже надо приучать к неонкологическим пациентам. А то в хосписах раньше только онкологические были…
Вот смотрите, если идти прямо по пунктам, по ключевым изменениям, то:
мы взаимодействуем с соцзащитой, работаем вместе;
уже возим на дом остронуждающимся обезболивающие;
плюс бесплатная перевозка для родственников и пациентов».
И - с какой-то детской радостью: «Люблю перечислять, потому что тогда понимаю, что я не бездельничаю, что у нас что-то хорошее происходит».
Свадьба в хосписе
«Я не буду держать на работе тех, кому нужны закрытые двери и привязанные к кроватям пациенты»
«Когда только пришла в Центр - народ в знак протеста стал увольняться… И помню, как только первые медики принесли мне заявления об уходе, и так много сразу, целой пачкой, в расчете на то, что буду уговаривать остаться… А я сижу, мне эта роль, совсем чуждая (руководить бюджетным медицинским учреждением) на тот момент, это сейчас я вполне уже комфортно себя чувствую, а тогда, в том кабинете, все не мое, все казенное, чужое, и мне страшно, просто до слез страшно, а они всей этой толпой, с этими заявлениями… У меня сердце где-то вот уже лежит отдельно от меня на полу, в голове глухо. Но я так внешне спокойно говорю: «Там еще за дверью кто-нибудь есть с заявлениями?» Они говорят: «Нет, мы вот все пришли». Я говорю: «А то, если кто-нибудь есть, зовите, кладите, я сейчас все подпишу». И я подписываю эти заявления об увольнении и думаю: «Кто будет работать? Кто будет работать? Кто будет работать?» А потом думаю: «Да плевать! Все, кто не согласен играть по новым правилам, - аут, дверь там». Может, я в тот момент и жесткость проявила, и жестокость даже… Но это да, первое мое было серьезное испытание.
Потому что из-за чего так много народу резко решили уйти из Центра? Потому что я там все закрытые двери открыла, сделала посещение родственников абсолютно круглосуточным и запретила привязывать пациентов к кроватям… И вот недовольные этим пришли с заявлениями… И я тогда решила: «Да пошли вы все…» Все, кому нужны закрытые двери и привязанные пациенты, чего их держать-то на работе, какая от них польза и какой прок?!»
Адвокаты пациента
«Конечно, жалобы есть всегда. Переживаю и реагирую на них с огромной любовью и болью, потому что понимаю: все жалобы - результат недостатка общения, недоговоренности с родственниками и с пациентом. Очень переживаю за них, не за себя.
Жалобы, где пишут: угробили, на морфин посадили, мама до госпитализации ходила, а тут ходить перестала и на третий день умерла, - не могу читать, у меня реально сердце начинает болеть, вот прямо без метафоры, в прямом смысле, потому что понимаю, что у этих людей творится в душе, в голове, вообще везде и что для них написать жалобу - хоть какое-то оправдание себе за уход близкого человека… Для них жалоба - помощь умершему родственнику.
Часто к нам привозят то слишком рано, то слишком поздно…
А все это происходит потому, что мы маршрутизируем человека не туда. И я стала думать, а как этого избежать? Да, нам нужно образовывать медиков. Но как? Врач может знать, что это пациент не его, но не знать, что при этом с ним делать. Ну да, это не наш, но куда мы его денем, да кому он нужен, кто его возьмет такого тяжелого? И вот мы придумали сделать координационный центр в Москве - это некая единая поляна, где собирается информация обо всех нуждающихся в помощи, в постоянном постороннем уходе. Это зародыш системы долговременного ухода, о котором много говорит та же Лиза Олескина из фонда «Старость в радость», о которой вы тоже сейчас пишете.
Пока стараемся всех, кто нуждается, посчитать, объединить. Опять же это вопрос взаимодействия между департаментом здравоохранения и департаментом соцзащиты. Речь идет об обязательстве каждой организации, в поле зрения которой попадает такой человек, - направить его данные в этот координационный центр, и координационный центр будет разбираться.
Это уже тоже системные изменения. Но столько работы, Зоя, столько работы… Вот мне бы еще три жизни подряд, и это только на одну Москву, чтобы все получилось…»
И вновь Нюта возвращается к открытым дверям… «Понимаете, когда мы открываем двери, первое: искореняем хамство, оно становится невозможным, обнуляется в секунды. Потому что все теперь круглосуточно на виду у всех. А у людей все-таки есть представления какие-то о совести, порядочности, о каких-то границах дозволенного, и в присутствии посторонних всегда хамство уменьшается.
Дальше: родственники начинают доверять и уже не обижаются, потому что понимают: медики много работают, они измотаны, измочалены, у них действительно мало времени на общение, и это не результат их врожденного хамства, а результат в том числе большой загруженности. И тогда самым лучшим помощником, соратником и другом для врача становится пациент и его родственники.
В хосписе это видишь сплошь и рядом… Я захожу в палату, говорю: «Сейчас позову медсестру…» А мне родственники пациента: «Не надо, не надо, она устала…» И представляете, не медсестра порой несет чашку чая горячего пациенту и родственнику, а родственник несет горячую чашку чая медсестре и своему близкому, пациенту. Потому что они, родственники, реально офигевают от людей, которые здесь работают.
Так вот: с открытых дверей начинается доверие, а дальше вопрос - а как их открыть? Кто будут эти люди, которые станут выполнять массивнейший, гигантский объем работы, что не могут выполнить (ну просто нет времени физически) медики? Ну очень хорошо говорить: волонтеры… Некая такая абстрактная масса, какие-то волонтеры. Кто они? Где их взять? Как их найти? Как их удержать? Как их обучить? Кто их будет координировать?
Получается, что человек, который должен заниматься волонтерами, это прямо отдельный человек, специально обученный, который занят целый день. Он отвечает за волонтеров, он отвечает за всякие развлекательные мероприятия (концерты, мастер-классы), он отвечает за снабжение (то есть в отделении для этого пациента чего-то нет, его задача это найти), он отвечает за поддержку персонала (то есть профилактика эмоционального выгорания персонала - это тоже он должен организовать), они же отвечают за то, что мы называем «индивидуальный подход». Ну что может медсестра, которая загнана в рамки должностных обязанностей, у нее все минуты расписаны в ее рабочем дне. А мне нужно: если пациенту вот именно в эту минуту хочется кофе, чтобы был кофе; или если ему нужна перевязка, а он сейчас спит, то мы могли бы сделать ему перевязку тогда, когда он проснется; мне нужно, если он хочет, чтобы ему почитали или вывезли на улицу, чтобы ему почитали или вывезли на улицу именно тогда, когда он этого хочет».
Окончание:
https://loxovo.livejournal.com/8344242.html