Воображаемое кино: Дорога
1
В романе Алессандро Барикко "Такая история" содержится самая романтичная идея дороги. Герой мечтает построить трассу, повороты которой повторили бы всю его жизнь. Закладывая вираж, я вычерчу траекторию, которую запомнил много лет назад: это может быть нечаянная или желанная встреча, подъем брови, изгиб бедра, внезапный вывих беседы. Но проходя трассу снова и снова, набирая скорость, все больше срастаясь с машиной, становясь ею, можно ускользнуть из сентиментальной ловушки воспоминаний, освободиться. И тогда бесчисленные повороты сольются в идеальный овал - дорогу, ведущую "в самое сердце мира".
В стране, только-только переживающей автомобильный бум, еще нет своей мифологии хайвеев и автобанов, своих автомобильных икон и богов; приходится пользоваться заемными. Зато, подобно герою "Такой истории", ровеснику автомобильной эры, у нас есть шанс увидеть в машине не просто техническое чудо, манящее и опасное, но и отлитую в металле, резине и пластике мечту. Конечно, не о достатке и респектабельности, нет-нет, оставим эту дребедень, возьмем выше. И тогда, забыв об убогом родном автопроме, коростах асфальтовых заплат и дырах в дорожном покрытии, мы сможем разглядеть в автомобиле не средство, а идею передвижения, как это делает Барикко: "В садах Версаля, мадам, стартует пробег мечты, "панар-левассор", семьдесят лошадиных сил, четыре цилиндра из чистой стали, как у пушек, мадам".
Когда мне было лет шесть, я точно знал, как выглядят "панар-левассор" и "испано-сюиза", "форд тандерберд" и "мазерати мистраль" - книжка по истории автомобильного дизайна, ни авторов, ни названия которой я теперь не вспомню, заменяла мне сказки Андерсона и могла соперничать разве что с мифами древней Греции в пересказе Куна. Мимо дома моего детства, обгоняя трамваи, тарахтели "запорожцы" и "копейки", в удачный день можно было увидеть горделивую "Победу", но "крайслер империал" явно брезговал нашим проспектом, предпочитая хайвеи грез. Чуть позже я понял, что никогда не скоплю даже на "Жигули", и забросил книжку с написанными по-русски сказочными названиями в дальний угол. Подростком я уже не интересовался, на чем гоняли мои рок-кумиры. А когда бегал в Музей кино на французскую "новую волну", ни разу не зацепился взглядом за мелькающий в кадре силуэт "Ситроена DS", напрочь забыв, что эту машину звали "богиней"; мне было уже все равно.
Из всех буржуазных соблазнов важнейшим для меня, однако, стал автомобиль. Кто бы знал, что для встречи с мифами древней Греции, хотя бы и в пересказе Куна, надо непременно получить права. Иначе вам не достанется ничего, кроме самых знаменитых развалин, безусловно величественных, но отшлифованных взглядами экскурсионных групп, и вы лишь примете участие в этой полировке. Ни один вменяемый туроператор не повезет вас, к примеру, в Фивы, потому что это забытый даже дряхлыми олимпийскими богами городишко с неработающим кафе на центральной улице, вдоль которой молча сидят у своих домов старики, с брошенным посреди дороги экскаватором да никчемными кусками чего-то античного, наспех огороженными по соседству с пустырем. Не примечательным ничем, кроме неуловимого и пронзительного сходства с пейзажами из "Эдипа" Пазолини.
В одном японском фильме умершим предлагают экранизировать их лучшее воспоминание, и мне очень нравится эта идея. Если в каком-нибудь из закоулков вечности и впрямь существует такая услуга, я закажу себе, пожалуй, простейший роуд-муви, в котором машина, урча, будет облизывать поворот за поворотом, а миражи над дорогой дрожать, как обрывки сна на ресницах, пока солнце не включит на горизонте стоп-сигнал и не стечет по зеркалам заднего вида. И пусть это слишком похоже на рекламный ролик, припрячьте сарказм. Если ехать достаточно долго, на указателях вдоль обочины начнут сменяться не только названия, но и языки. И лишь подступающая дремота заставит меня свернуть в придорожный отель - я не знаю, у какого и кем населенного пункта, в какой стране это случится, и это незнанье прекрасно. Именно так - совершенно по-детски - я до сих пор представляю себе слово "свобода".
2
Для того, чтобы увидеть наяву этот эйфорический сон автотуриста, нужно не так уж много: права, кредитная карта и виза в загранпаспорте - увы, в России такое кино не получится. И дело не только в состоянии федеральных трасс, наводящих на дикие предположения в лучшем случае о партизанской войне, в худшем - о ковровых бомбардировках.
Мысль об автопробеге по родине неизменно упирается даже не в психологический, а скорее в культурный барьер. Если западная, вычитанная из книг и подсмотренная в фильмах идея дороги - свобода, то идея дороги в России - несомненно, беда. Гоголевская идиома насчет дураков и дорог не просто зафиксировала, а словно бы заклинила эту катастрофическую истину в русском сознании: всякий знает, что в России две беды. Куда, дурак, несешься?
Куда, к примеру, едет "Бумер" - первое в новом российском кино настоящее, полнокровное и мощное road movie? В этом архетипическом сюжете о дураках и дорогах все обречены с самого начала, а совершенное творение немецкого автопрома справедливо получает прозвание "катафалка".
Да что там, у нас и линчевское Lost Highway упрямо перевели из области смутной пугающей неопределенности в безусловно катастрофический указатель - не "Затерянное шоссе", а "Шоссе в никуда".
Любой роуд-муви так или иначе имеет в виду последнее путешествие, рассказывает о смерти. Это классика жанра. «Бонни и Клайд» и "Беспечный ездок", "Тельма и Луиза" и "Пустоши" Терренса Малика (самый странный, тревожный и волшебный из всех дорожных фильмов). Их герои тоже обречены. Но и заворожены, очарованы.
У нас похоже, только вместо романтического бунта - одна дурная похмельная безнадежность на дне бензобака.
Итак, дорога - беда, а ехать, в сущности, некуда. Гигантская территория лишь усугубляет безнадежное и паническое ощущение пространства: в административном центре этой необъятной географии я сижу как мышь, сжигаю в пробках сотни литров бензина и бессмысленно взбиваю всесезонную грязь колесами, хотя гораздо проще делать это ногами. Мне кажется, что тысячи километров российских дорог и миллионы лошадиных сил под капотами стягиваются в антиматерию, в черную дыру, в неоновый, потрескивающий, как шаровая молния, клубок разрушительных энергий и скоростей, намертво замкнутых в бетонный каркас Московской кольцевой автодороги. Здесь можно разогнаться до пушечных скоростей, но нельзя вырваться, ускользнуть.
3
Это, конечно, не новость. Ускользнуть, освободиться хотят и герои романа Джеймса Балларда "Автокатастрофа", еще в 1973 году суммировавшего опыт современного автовождения как постоянного соблазна агрессии и секса. В конце 90-х культовую книгу экранизировал Дэвид Кроненберг, с отстраненным физиологизмом смешав на экране сперму, кровь и машинное масло - техногенную лимфу новой эпохи. Автомобиль в момент удара - последняя возможность выпрыгнуть из затхлого тупика обыденности, испытать смерть как оргазм. Сегодня не получилось, но, может быть, в следующий раз, дорогая? Так главный герой успокаивает в финале жену, выбираясь из расплющенной машины. Фильм вызвал скандал в Каннах, но в Москве прошел почти незамеченным: десять лет назад мы вряд ли могли представить, что окажемся в его реальности.
Я не могу отделаться от мысли, что теперь здесь идеальное место для этого сюжета. Не то чтобы современная Москва была похожа на Лондон 70-х - наверяка ничуть. Да, транспортный коллапс застиг нас с опозданием на три десятка лет, но важнее другое. В отличие от западного мира, мы разом переживаем эйфорию и агонию автомобильной эпохи, и потому можем понять Балларда как никто. Ты наконец-то купил автомобиль мечты: восемь цилиндров из стали, как у пушек, мадам, четыреста лошадиных сил, автомат. Но это уже ничего не меняет - ты уперся в затор. И когда в нем появится просвет, рефлекторно продавишь газ до упора.
Агрессия набухает над дорогой тяжелым смогом, с которым не справляются никакие нейтрализаторы. По размеру автомобиля и диаметру выхлопной трубы можно ставить диагноз. Ближе к ночи, когда проспекты и шоссе наконец пустеют, мы выпускаем из мотора демонов, копивших злобу в глухих пробках. А утром привычно поглощаем новости об авариях с участием знаменитостей, не замечая, как теряется грань между страхом и возбуждением: емкая формула Балларда cars, stars, scars ("машины, звезды, шрамы") внятна теперь и нам. Статистика фиксирует лавинообразный рост числа автомобилей и количества ДТП, но я знаю это не хуже статистики, потому что сам - ее часть. Когда герой Балларда вышел из больницы, ему показалось, что машин стало намного больше. О да, мне тоже.
Но разве безнадежный прогноз "Автокатастрофы" отменяет мечту "Такой истории"? В стране, переживающей автомобильный бум, переводная романтика как будто прилагается к каждой новенькой иномарке. Дурак видит дорогу - быть может, одну из тех, что ведут в самое сердце мира, и наплевать, что в этой артерии тромб. Ты все равно чувствуешь зуд в предплечье, как будто рука уже легла на рычаг переключения скоростей и ощутила вибрацию холостых оборотов. Мысленно проходишь повороты, набирая скорость, постепенно срастаясь с машиной, становясь ею. Сперва исчезает нервная дрожь подвески, низкое гудение шин и чуть надсадный, словно простуженный голос мотора, а потом повороты сливаются в идеальный овал, по которому за доли секунды пролетает вся жизнь. "Теперь отбрось в сторону мир, - объясняет любимой герой Барикко, - Деревья, в которые врезаешься, людей, перебегающих дорогу, неожиданные перекрестки, пыль и невообразимый шум. Воспринимай только само чудо, чистое движение, которое рассекает время и пространство, руку, что поворотами руля следует за извилистой лентой дороги, прощая ей каждую погрешность. А кругом пустота. Получилось?"
На какой скорости, на каком круге МКАДа? Может быть, в следующий раз?
В романе Алессандро Барикко "Такая история" содержится самая романтичная идея дороги. Герой мечтает построить трассу, повороты которой повторили бы всю его жизнь. Закладывая вираж, я вычерчу траекторию, которую запомнил много лет назад: это может быть нечаянная или желанная встреча, подъем брови, изгиб бедра, внезапный вывих беседы. Но проходя трассу снова и снова, набирая скорость, все больше срастаясь с машиной, становясь ею, можно ускользнуть из сентиментальной ловушки воспоминаний, освободиться. И тогда бесчисленные повороты сольются в идеальный овал - дорогу, ведущую "в самое сердце мира".
В стране, только-только переживающей автомобильный бум, еще нет своей мифологии хайвеев и автобанов, своих автомобильных икон и богов; приходится пользоваться заемными. Зато, подобно герою "Такой истории", ровеснику автомобильной эры, у нас есть шанс увидеть в машине не просто техническое чудо, манящее и опасное, но и отлитую в металле, резине и пластике мечту. Конечно, не о достатке и респектабельности, нет-нет, оставим эту дребедень, возьмем выше. И тогда, забыв об убогом родном автопроме, коростах асфальтовых заплат и дырах в дорожном покрытии, мы сможем разглядеть в автомобиле не средство, а идею передвижения, как это делает Барикко: "В садах Версаля, мадам, стартует пробег мечты, "панар-левассор", семьдесят лошадиных сил, четыре цилиндра из чистой стали, как у пушек, мадам".
Когда мне было лет шесть, я точно знал, как выглядят "панар-левассор" и "испано-сюиза", "форд тандерберд" и "мазерати мистраль" - книжка по истории автомобильного дизайна, ни авторов, ни названия которой я теперь не вспомню, заменяла мне сказки Андерсона и могла соперничать разве что с мифами древней Греции в пересказе Куна. Мимо дома моего детства, обгоняя трамваи, тарахтели "запорожцы" и "копейки", в удачный день можно было увидеть горделивую "Победу", но "крайслер империал" явно брезговал нашим проспектом, предпочитая хайвеи грез. Чуть позже я понял, что никогда не скоплю даже на "Жигули", и забросил книжку с написанными по-русски сказочными названиями в дальний угол. Подростком я уже не интересовался, на чем гоняли мои рок-кумиры. А когда бегал в Музей кино на французскую "новую волну", ни разу не зацепился взглядом за мелькающий в кадре силуэт "Ситроена DS", напрочь забыв, что эту машину звали "богиней"; мне было уже все равно.
Из всех буржуазных соблазнов важнейшим для меня, однако, стал автомобиль. Кто бы знал, что для встречи с мифами древней Греции, хотя бы и в пересказе Куна, надо непременно получить права. Иначе вам не достанется ничего, кроме самых знаменитых развалин, безусловно величественных, но отшлифованных взглядами экскурсионных групп, и вы лишь примете участие в этой полировке. Ни один вменяемый туроператор не повезет вас, к примеру, в Фивы, потому что это забытый даже дряхлыми олимпийскими богами городишко с неработающим кафе на центральной улице, вдоль которой молча сидят у своих домов старики, с брошенным посреди дороги экскаватором да никчемными кусками чего-то античного, наспех огороженными по соседству с пустырем. Не примечательным ничем, кроме неуловимого и пронзительного сходства с пейзажами из "Эдипа" Пазолини.
В одном японском фильме умершим предлагают экранизировать их лучшее воспоминание, и мне очень нравится эта идея. Если в каком-нибудь из закоулков вечности и впрямь существует такая услуга, я закажу себе, пожалуй, простейший роуд-муви, в котором машина, урча, будет облизывать поворот за поворотом, а миражи над дорогой дрожать, как обрывки сна на ресницах, пока солнце не включит на горизонте стоп-сигнал и не стечет по зеркалам заднего вида. И пусть это слишком похоже на рекламный ролик, припрячьте сарказм. Если ехать достаточно долго, на указателях вдоль обочины начнут сменяться не только названия, но и языки. И лишь подступающая дремота заставит меня свернуть в придорожный отель - я не знаю, у какого и кем населенного пункта, в какой стране это случится, и это незнанье прекрасно. Именно так - совершенно по-детски - я до сих пор представляю себе слово "свобода".
2
Для того, чтобы увидеть наяву этот эйфорический сон автотуриста, нужно не так уж много: права, кредитная карта и виза в загранпаспорте - увы, в России такое кино не получится. И дело не только в состоянии федеральных трасс, наводящих на дикие предположения в лучшем случае о партизанской войне, в худшем - о ковровых бомбардировках.
Мысль об автопробеге по родине неизменно упирается даже не в психологический, а скорее в культурный барьер. Если западная, вычитанная из книг и подсмотренная в фильмах идея дороги - свобода, то идея дороги в России - несомненно, беда. Гоголевская идиома насчет дураков и дорог не просто зафиксировала, а словно бы заклинила эту катастрофическую истину в русском сознании: всякий знает, что в России две беды. Куда, дурак, несешься?
Куда, к примеру, едет "Бумер" - первое в новом российском кино настоящее, полнокровное и мощное road movie? В этом архетипическом сюжете о дураках и дорогах все обречены с самого начала, а совершенное творение немецкого автопрома справедливо получает прозвание "катафалка".
Да что там, у нас и линчевское Lost Highway упрямо перевели из области смутной пугающей неопределенности в безусловно катастрофический указатель - не "Затерянное шоссе", а "Шоссе в никуда".
Любой роуд-муви так или иначе имеет в виду последнее путешествие, рассказывает о смерти. Это классика жанра. «Бонни и Клайд» и "Беспечный ездок", "Тельма и Луиза" и "Пустоши" Терренса Малика (самый странный, тревожный и волшебный из всех дорожных фильмов). Их герои тоже обречены. Но и заворожены, очарованы.
У нас похоже, только вместо романтического бунта - одна дурная похмельная безнадежность на дне бензобака.
Итак, дорога - беда, а ехать, в сущности, некуда. Гигантская территория лишь усугубляет безнадежное и паническое ощущение пространства: в административном центре этой необъятной географии я сижу как мышь, сжигаю в пробках сотни литров бензина и бессмысленно взбиваю всесезонную грязь колесами, хотя гораздо проще делать это ногами. Мне кажется, что тысячи километров российских дорог и миллионы лошадиных сил под капотами стягиваются в антиматерию, в черную дыру, в неоновый, потрескивающий, как шаровая молния, клубок разрушительных энергий и скоростей, намертво замкнутых в бетонный каркас Московской кольцевой автодороги. Здесь можно разогнаться до пушечных скоростей, но нельзя вырваться, ускользнуть.
3
Это, конечно, не новость. Ускользнуть, освободиться хотят и герои романа Джеймса Балларда "Автокатастрофа", еще в 1973 году суммировавшего опыт современного автовождения как постоянного соблазна агрессии и секса. В конце 90-х культовую книгу экранизировал Дэвид Кроненберг, с отстраненным физиологизмом смешав на экране сперму, кровь и машинное масло - техногенную лимфу новой эпохи. Автомобиль в момент удара - последняя возможность выпрыгнуть из затхлого тупика обыденности, испытать смерть как оргазм. Сегодня не получилось, но, может быть, в следующий раз, дорогая? Так главный герой успокаивает в финале жену, выбираясь из расплющенной машины. Фильм вызвал скандал в Каннах, но в Москве прошел почти незамеченным: десять лет назад мы вряд ли могли представить, что окажемся в его реальности.
Я не могу отделаться от мысли, что теперь здесь идеальное место для этого сюжета. Не то чтобы современная Москва была похожа на Лондон 70-х - наверяка ничуть. Да, транспортный коллапс застиг нас с опозданием на три десятка лет, но важнее другое. В отличие от западного мира, мы разом переживаем эйфорию и агонию автомобильной эпохи, и потому можем понять Балларда как никто. Ты наконец-то купил автомобиль мечты: восемь цилиндров из стали, как у пушек, мадам, четыреста лошадиных сил, автомат. Но это уже ничего не меняет - ты уперся в затор. И когда в нем появится просвет, рефлекторно продавишь газ до упора.
Агрессия набухает над дорогой тяжелым смогом, с которым не справляются никакие нейтрализаторы. По размеру автомобиля и диаметру выхлопной трубы можно ставить диагноз. Ближе к ночи, когда проспекты и шоссе наконец пустеют, мы выпускаем из мотора демонов, копивших злобу в глухих пробках. А утром привычно поглощаем новости об авариях с участием знаменитостей, не замечая, как теряется грань между страхом и возбуждением: емкая формула Балларда cars, stars, scars ("машины, звезды, шрамы") внятна теперь и нам. Статистика фиксирует лавинообразный рост числа автомобилей и количества ДТП, но я знаю это не хуже статистики, потому что сам - ее часть. Когда герой Балларда вышел из больницы, ему показалось, что машин стало намного больше. О да, мне тоже.
Но разве безнадежный прогноз "Автокатастрофы" отменяет мечту "Такой истории"? В стране, переживающей автомобильный бум, переводная романтика как будто прилагается к каждой новенькой иномарке. Дурак видит дорогу - быть может, одну из тех, что ведут в самое сердце мира, и наплевать, что в этой артерии тромб. Ты все равно чувствуешь зуд в предплечье, как будто рука уже легла на рычаг переключения скоростей и ощутила вибрацию холостых оборотов. Мысленно проходишь повороты, набирая скорость, постепенно срастаясь с машиной, становясь ею. Сперва исчезает нервная дрожь подвески, низкое гудение шин и чуть надсадный, словно простуженный голос мотора, а потом повороты сливаются в идеальный овал, по которому за доли секунды пролетает вся жизнь. "Теперь отбрось в сторону мир, - объясняет любимой герой Барикко, - Деревья, в которые врезаешься, людей, перебегающих дорогу, неожиданные перекрестки, пыль и невообразимый шум. Воспринимай только само чудо, чистое движение, которое рассекает время и пространство, руку, что поворотами руля следует за извилистой лентой дороги, прощая ей каждую погрешность. А кругом пустота. Получилось?"
На какой скорости, на каком круге МКАДа? Может быть, в следующий раз?