И Наполеон его зауважал бы
Оригинал взят у nedostreljani в И Наполеон его зауважал бы
И зауважал бы, и гордился бы дружбой с уникумом, умудряющимся вкладывать столь много остроумия у такой компактный объем.
Уже блистательно здесь отметившийся Борис Бронштейн прислал для поднятия нашего с вами настроения очередные, в хорошем смысле этого слова, перлы. Опять подтвердив: самоирония есть привилегия особо одаренных.
Борис Бронштейн
Я и НАПОЛЕОН
От великих до смешного
Вступление (пока не забыл)
Не помню… Ничего уже не помню.
Как будто память вывалял в муке.
Как будто бы вошел в каменоломню
И получил осколком по башке.
Склероз пришел не поздно и не рано,
Всему на свете есть своя пора.
Вчера забыл я высоту Монблана,
Длину Днепра забыл позавчера.
Не помню, есть ли буйволы в Уганде,
Не помню, сколько весит воробей.
А кем же был убит Махатма Ганди?
И этого не помню - хоть убей!
Все спуталось: восторги и кошмары,
Попутчики, соседи и друзья…
Ну, что ж, раз так - сажусь за мемуары.
Всем можно, почему же мне нельзя?
Я и Ленин
Лето, помню, выдалось на диво…
С легким отвращением к труду
Мы с Володей попивали пиво
В шалаше у озера Разлива
В августе, в семнадцатом году.
Вечерело, холодало к ночи.
Был он возбужден, хотя не пьян.
Разговоров избегая прочих,
Восклицал чего-то про рабочих
И про их союзников - крестьян.
Обещал буржуя сжить со света,
Кулака, банкира и купца…
Развивал он долго тему эту
И назвал мне даже по секрету
Дату штурма Зимнего дворца.
Слушал я его без интереса:
Я за чье-то счастье не борец.
Солнце село за притихшим лесом,
Было жаль, что с нами нет Инессы
Или Нади, на худой конец.
Хорошо в России на природе
(Даже иногда без шашлыка).
Ну, а он чумной какой-то вроде.
Я ему сказал: «Кончай, Володя!
Здесь не заседание ЦК!
Вечно будут и князья, и графы,
Будут те, кто заработал шиш.
И, поверь мне, никаким «пиф-пафом»
И захватом почты с телеграфом
Ты проблему эту не решишь.
Молодость ушедшую жалея,
Тихо посиди у костерка.
Вот картошку испеку в золе я -
Насладись, пока не в мавзолее
И не в бронзе ты еще пока.
Ты и не заметишь, жизнь промчится -
Так живи, мгновение ценя!»
… Сам не знаю, как могло случиться,
Что не стал учиться и учиться,
И учиться Ленин у меня.
Я и Колумб
Такая уж Испания страна,
Страна, где двое пьющих - это форум.
Сидели мы однажды с Христофором
В трактире за бутылкою вина.
Он щедро разливал под огурцы,
Он был богат (в тот день, по крайней мере):
Деньжонок на открытие Америк
Собрали андалузские купцы.
«Неужто, в самом деле, поплывешь?» -
Спросил я, отрываясь от закуски.
Колумб ответил что-то не по-русски,
Я перевел как «Да, едрена вошь!»
«Я откажусь - другие поплывут, -
Добавил он, плеснув в стакан небрежно. -
Как ни крути, все это неизбежно:
Ковбои, жвачки, доллар, Голливуд…
Что там еще-то? Кока-кола, джаз,
Шерифы, гангстеры, мосты, автомобили
И о правах написанные билли…
Нет, к черту билли - это не для нас!
Мне светит историческая роль,
И, сколько бы супруга ни ревела,
Поднимет завтра парус каравелла,
И я пройду таможенный контроль».
«Что ж, - я вздохнул. - Семь футов кораблю…
Вернешься - выпьем после карантина.
Там заодно открой мне Аргентину
С Бразилией…
Я так футбол люблю!»
Я и Дарвин
Нам от научных версий нет спасенья,
Любой идее нужен адресат…
Вот, помнится, однажды в воскресенье
Пошли мы с другом Чарли в зоосад.
Да, были закадычные друзья мы
Вплоть до того безрадостного дня,
Когда, увидев в клетке обезьяну,
Он стал в упор рассматривать меня.
Вертелись возле клеток чьи-то дети,
Гуляли старики и молодежь…
Сказал я: «Чарли, выкинь мысли эти!
Я понял, черт возьми, куда ты гнешь!
Да мало ль у кого какие рожи!
Ты, Чарли, соблюдай хотя бы такт.
Ну, ладно, допускаю, что похожи,
Но это вовсе не научный факт.
И без тебя немало неликвидов
В науке накопилось с давних пор.
Добавишь ты «происхожденье видов»,
Сморозишь про «естественный отбор»…
Боюсь, войдешь ты в школьную программу,
И станут детям вдалбливать фигню…
Обидно мне за Еву и Адама,
За Авеля и прочую родню!
Никто из наших не сидел на ветке,
И были все культурными вполне…»
«Дур-р-рак!» - тут крикнул попугай из клетки.
Не знаю точно: Чарльзу или мне.
Я и Ньютон
Стаканы, чайник, коржик, булка с маком…
Гостям я рад оказывать приём.
Сидели мы с Ньютоном Исааком
Под яблоней за столиком вдвоём.
Любили мы порою посудачить
О грядках, об устройстве парника…
На то он и сосед, сосед по даче,
Сосед в одних трусах, без парика.
Мы с ним неплохо проводили время,
Но в этот раз, не знаю, почему,
Вдруг яблоко упало мне на темя
(Все до сих пор считают, что - ему).
Какой закон? Какой миропорядок?
Какое, к черту, притяженье тел?
Закрыв глаза, упал я между грядок
И долго подниматься не хотел.
Тут об идеях говорить излишне,
Про озаренье - тоже болтовня.
Одна идея - пересесть под вишню -
И та в башке угасла у меня.
А что потом? Примочки и тампоны
Да блюдечко с лекарственной травой…
А мой сосед открыл закон Ньютона!
Не верите? Ручаюсь головой!
Я и Ротшильд
Не каждому на это хватит сил -
Отладить мощный денежный конвейер…
Зашел ко мне однажды Ротшильд Мейер,
Червонец до получки попросил.
С концами он едва сводил концы,
Не падала бедняге манна с неба.
Порою не хватало в доме хлеба
(Точней сказать, не хлеба, а мацы).
Заначку взяв из книжки Монтескьё
(Его я часто путаю с Плутархом).
Сказал я: «Мейер, станешь олигархом,
Не позабудь участие моё».
Я пошутил и сам теперь не рад.
Простой народ ограбив, не иначе,
Стал Ротшильд вскоре чуть не всех богаче
(Его богаче только банкомат).
Купил себе корову он и дом,
Купил костюм, два галстука в горошек,
Еще купил футбольный клуб хороший
И сборную Бразилии при том.
«Неужто нефть? - подумал я тогда. -
А может, прихватил он алюминий?
Откуда эти яхты, девки в «мини»,
Газеты, самолеты, поезда?..»
Противно слушать звон чужих монет.
Терпеть богатство ближнего непросто.
Я к Ротшильду пришел с прямым вопросом:
«Вернешь ты все народу или нет?»
«Ты что? - воскликнул он. - Какой народ?
Какая нефть? Я ничего не знаю!
Моя, как говорится, яхта с краю…
Прием окончен! Дел невпроворот!
Уйди, пока не вызвал караул!»
И я ушел…
Добавлю в заключенье:
Я только дома вспомнил с огорченьем,
Что и червонец мне он не вернул.
Я и Наполеон
Как вспомню Бонапарта, так всплакну.
Он был силен - тут никуда не деться!
И не в лото мы с ним играли в детстве -
Играли, разумеется, в войну.
В Париже мы нередко пили чай,
Встречались с ним и в Страсбурге, и в Ницце,
И даже раз - в районной психбольнице,
Куда он был доставлен невзначай.
Четвертый день сидел он взаперти
В дырявом и нестиранном халате…
Я навестил его в шестой палате
С бутылкой и коробкой «Ассорти».
«Представь, - сказал он, - я к дантисту шел,
Стоял в регистратуре за талоном.
Назвал себя, как есть, Наполеоном -
И, видишь, вышло как нехорошо.
Схватили и отправили в дурдом.
Мол, что за псих! Вяжите дурня, братцы!..
Потом, конечно, смогут разобраться
И извинятся как-нибудь потом.
У нас тут тихо, только за стеной
Слышны порою вопли или стоны.
В моей палате все - Наполеоны.
Жаль, Жозефины нету ни одной».
Мы выпили, он принял люминал,
Сказал мне: «Ну, до новой встречи, что ли!
Увидишь там Кутузова на воле -
Скажи, чтоб без меня не начинал».
Я и Галилей
Я этот случай в памяти лелею,
Люблю о нем рассказывать жене…
Зашел я как-то в гости к Галилею,
А он вдруг начал жаловаться мне:
«Нам, астрономам, платят маловато -
Не то, что педагогам и врачам.
И за ночные смены нет доплаты,
Хоть мы на звезды смотрим по ночам».
«Откуда же, - спросил я с удивленьем, -
Такое угощенье на столе:
Сыр, колбаса, икра, балык, соленья,
Коньяк, вино, конфеты, крем-брюлле?..»
Ответил он: «Решает все вопросы
Моя неутомимая жена.
Выкручиваться ей совсем непросто,
Нет сил, а все же вертится она».
Тут слава вмиг отбросила капризы,
Пришла к нему, сверкая и трубя:
Одной лишь фразой выходец из Пизы
Прославил город свой и сам себя!
Его хвалю я, красок не жалея…
На все, как говорится, времена
Остались от синьора Галилея
Слова: «А все же вертится она!»
Я и Тургенев
Я нынче трудно расстаюсь с диваном,
А прежде был заядлым рыбаком,
И как-то мы с Тургеневым Иваном
На берегу сидели вечерком.
Жалею, что тогда не сделал фотку,
Теперь пейзаж воссоздаю в уме:
Река, камыш, проплыл мужик на лодке
С собакой лопоухой на корме…
Едва поймали по ершу на брата,
Как видим мы с Иваном (что за бред!):
Гребет тихонько тот мужик обратно,
А на корме собаки нет, как нет.
«Эй! - заорал я. - Где твой пес лохматый?
Куда девался твой носитель блох?»
И нет в ответ ни слова (даже мата),
Как будто онемел он и оглох.
Короче, был мужик какой-то странный.
Я, плюнув, перестал кричать ему.
А друг Иван достал блокнот карманный
И записал разборчиво: «Муму».
«Хорош сюжет! - промолвил он при этом. -
На днях начну, хоть я и в отпуску…»
Я возразил: «Подобные сюжеты
Наводят на читателей тоску.
Ну, помнишь: «У попа была собака…»
«Забыл, - сказал Иван, - а что потом?»
Хотел ему напомнить, но однако
Лишь мрачно пошутил про суп с котом.
Я и Моцарт
Не помню всех превратностей судьбы,
Но сохранилось в памяти навечно,
Как с Моцартом (да, с Вольфгангом, конечно)
Однажды мы ходили по грибы.
Мы не нуждались ни в каких друзьях,
Вдвоем гуляли по опушке леса,
Болтали о симфониях и пьесах,
О рыжиках, маслятах и груздях.
Но только завели мы разговор
О трудной композиторской карьере,
С корзиной вышел из лесу Сальери,
Держа в руках пятнистый мухомор.
Вот принесло нам этого хмыря!
Как только мы замешкались немножко,
Он конкуренту Моцарту в лукошко
Свой мухомор подсунул втихаря.
Каков злодей, завистник и вандал!
Сальери показал свою изнанку…
Но я заметил вовремя поганку
И отравиться Моцарту не дал.
Потом он, правда, умер…
Говорят,
Вином крепленым отравился гений.
Тут было много версий и сомнений,
И домыслов, откуда взялся яд.
События трагического дня
Почти забылись, но, по крайней мере,
Я помню: Моцарт пил вино с Сальери,
Не пригласив на выпивку меня.
Я и Менделеев
Давно мне рассказать необходимо,
Как мы в кругу приятельском таком -
Сантехник, я и Менделеев Дима -
Распив бутыль, остались невредимы,
Хотя напиток был нам незнаком.
Был Дмитрий не профессором с бородкой -
Он был мужик тобольский с бородой.
Приехав в Петербург в косоворотке,
Придумал способ полученья водки
Из спирта, разведенного водой.
Хорошая идея, между прочим,
Россия в ожиданье замерла:
Уж невтерпеж крестьянам и рабочим,
И высший свет - он тоже озабочен,
Но не пошли у химика дела.
«Быть может, спирт сегодня в дефиците?» -
Спросил я Менделеева тогда.
А он сказал: «Немного потерпите!»
И пояснил, что дело тут не в спирте,
Что, как назло, отсутствует вода.
Что вроде бы чего-то там прорвало,
Что кран шипит, и нету в нем воды,
Что занят телефон «Водоканала»,
Что наш сантехник вылез из подвала
И просит предоплату за труды.
«Стоп! - говорю. - Паниковать не надо!»
Пошел в подсобку к слесарю тому,
Пообещал не премию к окладу,
А первую и высшую награду,
Какую не давали никому.
Сантехник понял, дело сделал четко
И не схалтурил - боже упаси!
Потом прошли мы за перегородки,
И выпили втроем научной водки
Под огурец - впервые на Руси.
Потом опять плеснули из сосуда
И за науку выпили опять.
Смеялись, пели, кокнули посуду…
И с той поры сантехники повсюду
Без водки кран не могут поменять.
Я и Гоголь
Его портрет - на письменном столе,
И я о Коле написать желаю…
Однажды я ввалился к Николаю
С мороза (дело было в феврале).
Слуга сказал мне: «Рады видеть вас,
Но, сударь, вот какой конфуз случился:
Хозяин на минутку отлучился
И должен возвратиться через час.
Снимите, сударь, шляпу и пальто,
Примите шкалик, сядьте у камина.
Здесь скучновато: книги да картины…
Но у огня согреетесь зато».
Я принял шкалик (так уж повелось),
Слуга ушел, доверив мне растопку.
Ну, взял я со стола бумаги стопку,
Подбросил дров, и пламя занялось.
И вот сижу под градусом, в тепле,
А тут явился Гоголь, глянул строго
И обнаружил, чуть ли не с порога,
Что нет бумаг каких-то на столе.
Сказал он возмущенно: «Что за чушь?
Ну что за наважденья и проблемы?
Куда девалась рукопись поэмы?
Здесь было продолженье «Мертвых душ»!»
Сообразив, схватил он кочергу,
А я вскочил, прикрывшись первым томом…
Что было дальше? Людям незнакомым
Подробности поведать не могу.
Я и Амундсен
Мы с ним таскались в этакую даль,
Нам было сил и времени не жалко…
Мой друг, полярник Амундсен Руаль,
Позвал меня на зимнюю рыбалку.
Мы ехали, мы плыли, шли пешком,
Искали водоем неторопливо
И санки волокли с большим мешком,
С запасами еды, воды и пива.
Но вот нашли хорошие места:
Снега и льды, и все по нашей части.
Я заорал: «Какая красота!»
И торопливо стал готовить снасти.
А Амундсен все думал и курил,
По карте изучая обстановку.
Но вот, едва я лунку просверлил,
Норвежский флаг в нее поставил ловко.
Он что-то мне наплел про широту,
Про часовой и про магнитный пояс…
Короче, мысль высказывал он ту,
Что прямо в этой точке - Южный полюс.
Ему досталась слава на века,
В учебники вошла его отвага…
А я поймал леща и судака
В десятке метров к северу от флага.
Я и Сталин
Забыть тот случай просто невозможно
И вспоминать большой охоты нет…
Однажды, было дело, осторожно
Я дверь открыл в кремлевский кабинет.
Сказал я: «Вижу, занят ты, Иосиф…
Ну, извини… Не виделись давно…»
Но встал Иосиф и, работу бросив,
Из шкафа взял грузинское вино.
Намазал три-четыре бутерброда,
Сказал, что дело может подождать:
«Вот список принесли врагов народа.
Куда спешить? Успеем расстрелять!
Сейчас из кухни принесут сосисок,
И я еще по маленькой налью…»
А я скосил глаза на этот список -
И вижу в нем фамилию свою.
Я очень возмутился: «Что за мода -
Искать врагов повсюду и вокруг?
Иосиф, ну какой я враг народа?
Народу я не враг, а лучший друг!
Не ожидал подобного наката!
Ну, надо же - такое мне лепить!
Нет, больше я с тобой без адвоката
Не буду ни закусывать, ни пить!
Оповещу я прессу непременно -
Пускай она пройдется по Кремлю.
К тому ж, письмо направлю омбудсмену
И в Страсбург заявление пошлю!»
Короче, встал и вышел, хлопнув дверью.
Пусть это терпит кто-нибудь другой…
Потом нас помирить пытался Берия,
Однако в Кремль я больше - ни ногой.
Я и Чехов
Должно быть все прекрасно в человек:
И мысли, и штиблеты, и сюртук…
Однажды мы с Антоном в кои веки
В театр билеты прикупили с рук.
Сидим в партере где-то посредине,
И на чужое пялимся житье…
Герой скучает, плачет героиня,
А на стене у них висит ружье.
Антон мне шепчет: «Есть законы сцены…
Висит ружье… Решается судьба…
Увидишь, в третьем акте непременно
Начнется произвольная стрельба».
В антракте посидели мы в буфете.
Вернулись. Продолжается сюжет.
На сцене акт второй (еще не третий),
А на стене ружья в помине нет.
Антон смутился, трет пенсне платочком,
А я смеюсь, шепчу Антону я:
«Конец интриге, можно ставить точку!
Какая же развязка без ружья?»
… У нас законы действуют другие,
От них не отмахнешься, как от пчел.
Антон соображал в драматургии,
Но некие моменты не учел.
Нет, дело тут не в единичном факте -
В обычаях российских дело тут:
И коль висит двустволка в первом акте,
Ее в антракте точно украдут.
Я и Нобель
В ту пору я практически не пил,
Но вдруг нарушил жизненное кредо,
Поскольку, встретив Нобеля Альфреда,
Я понял, что тот случай наступил.
Обняв меня, как стойку фонаря,
Сказал мне Нобель: «Я слегка на взводе…
Нам премию сегодня на заводе
Давали по итогам января».
Достал он пачку новеньких банкнот,
Взглянул на них немного обалдело
И предложил отметить это дело
Без всяких там вступительных длиннот.
Сиял Стокгольм огнями кабаков,
Мы выбрали, который побогаче.
Нам стол накрыли - шведский, не иначе,
И натащили вин и коньяков.
Конечно, мы превысили лимит…
Альфред смеялся, делался сердитым,
Шутил, что всех шарахнет динамитом
(Зачем же изобрел он динамит?)
Потом мы шли, обнявшись, не спеша,
Своим не соответствуя приметам.
От нобелевской премии при этом
В карманах не осталось ни гроша.
Пусть я не помнил дома своего,
Пусть голова - как расщепленный атом…
Я чувствовал себя лауреатом,
Пока еще не ведая - чего.
И зауважал бы, и гордился бы дружбой с уникумом, умудряющимся вкладывать столь много остроумия у такой компактный объем.
Уже блистательно здесь отметившийся Борис Бронштейн прислал для поднятия нашего с вами настроения очередные, в хорошем смысле этого слова, перлы. Опять подтвердив: самоирония есть привилегия особо одаренных.
Борис Бронштейн
Я и НАПОЛЕОН
От великих до смешного
Вступление (пока не забыл)
Не помню… Ничего уже не помню.
Как будто память вывалял в муке.
Как будто бы вошел в каменоломню
И получил осколком по башке.
Склероз пришел не поздно и не рано,
Всему на свете есть своя пора.
Вчера забыл я высоту Монблана,
Длину Днепра забыл позавчера.
Не помню, есть ли буйволы в Уганде,
Не помню, сколько весит воробей.
А кем же был убит Махатма Ганди?
И этого не помню - хоть убей!
Все спуталось: восторги и кошмары,
Попутчики, соседи и друзья…
Ну, что ж, раз так - сажусь за мемуары.
Всем можно, почему же мне нельзя?
Я и Ленин
Лето, помню, выдалось на диво…
С легким отвращением к труду
Мы с Володей попивали пиво
В шалаше у озера Разлива
В августе, в семнадцатом году.
Вечерело, холодало к ночи.
Был он возбужден, хотя не пьян.
Разговоров избегая прочих,
Восклицал чего-то про рабочих
И про их союзников - крестьян.
Обещал буржуя сжить со света,
Кулака, банкира и купца…
Развивал он долго тему эту
И назвал мне даже по секрету
Дату штурма Зимнего дворца.
Слушал я его без интереса:
Я за чье-то счастье не борец.
Солнце село за притихшим лесом,
Было жаль, что с нами нет Инессы
Или Нади, на худой конец.
Хорошо в России на природе
(Даже иногда без шашлыка).
Ну, а он чумной какой-то вроде.
Я ему сказал: «Кончай, Володя!
Здесь не заседание ЦК!
Вечно будут и князья, и графы,
Будут те, кто заработал шиш.
И, поверь мне, никаким «пиф-пафом»
И захватом почты с телеграфом
Ты проблему эту не решишь.
Молодость ушедшую жалея,
Тихо посиди у костерка.
Вот картошку испеку в золе я -
Насладись, пока не в мавзолее
И не в бронзе ты еще пока.
Ты и не заметишь, жизнь промчится -
Так живи, мгновение ценя!»
… Сам не знаю, как могло случиться,
Что не стал учиться и учиться,
И учиться Ленин у меня.
Я и Колумб
Такая уж Испания страна,
Страна, где двое пьющих - это форум.
Сидели мы однажды с Христофором
В трактире за бутылкою вина.
Он щедро разливал под огурцы,
Он был богат (в тот день, по крайней мере):
Деньжонок на открытие Америк
Собрали андалузские купцы.
«Неужто, в самом деле, поплывешь?» -
Спросил я, отрываясь от закуски.
Колумб ответил что-то не по-русски,
Я перевел как «Да, едрена вошь!»
«Я откажусь - другие поплывут, -
Добавил он, плеснув в стакан небрежно. -
Как ни крути, все это неизбежно:
Ковбои, жвачки, доллар, Голливуд…
Что там еще-то? Кока-кола, джаз,
Шерифы, гангстеры, мосты, автомобили
И о правах написанные билли…
Нет, к черту билли - это не для нас!
Мне светит историческая роль,
И, сколько бы супруга ни ревела,
Поднимет завтра парус каравелла,
И я пройду таможенный контроль».
«Что ж, - я вздохнул. - Семь футов кораблю…
Вернешься - выпьем после карантина.
Там заодно открой мне Аргентину
С Бразилией…
Я так футбол люблю!»
Я и Дарвин
Нам от научных версий нет спасенья,
Любой идее нужен адресат…
Вот, помнится, однажды в воскресенье
Пошли мы с другом Чарли в зоосад.
Да, были закадычные друзья мы
Вплоть до того безрадостного дня,
Когда, увидев в клетке обезьяну,
Он стал в упор рассматривать меня.
Вертелись возле клеток чьи-то дети,
Гуляли старики и молодежь…
Сказал я: «Чарли, выкинь мысли эти!
Я понял, черт возьми, куда ты гнешь!
Да мало ль у кого какие рожи!
Ты, Чарли, соблюдай хотя бы такт.
Ну, ладно, допускаю, что похожи,
Но это вовсе не научный факт.
И без тебя немало неликвидов
В науке накопилось с давних пор.
Добавишь ты «происхожденье видов»,
Сморозишь про «естественный отбор»…
Боюсь, войдешь ты в школьную программу,
И станут детям вдалбливать фигню…
Обидно мне за Еву и Адама,
За Авеля и прочую родню!
Никто из наших не сидел на ветке,
И были все культурными вполне…»
«Дур-р-рак!» - тут крикнул попугай из клетки.
Не знаю точно: Чарльзу или мне.
Я и Ньютон
Стаканы, чайник, коржик, булка с маком…
Гостям я рад оказывать приём.
Сидели мы с Ньютоном Исааком
Под яблоней за столиком вдвоём.
Любили мы порою посудачить
О грядках, об устройстве парника…
На то он и сосед, сосед по даче,
Сосед в одних трусах, без парика.
Мы с ним неплохо проводили время,
Но в этот раз, не знаю, почему,
Вдруг яблоко упало мне на темя
(Все до сих пор считают, что - ему).
Какой закон? Какой миропорядок?
Какое, к черту, притяженье тел?
Закрыв глаза, упал я между грядок
И долго подниматься не хотел.
Тут об идеях говорить излишне,
Про озаренье - тоже болтовня.
Одна идея - пересесть под вишню -
И та в башке угасла у меня.
А что потом? Примочки и тампоны
Да блюдечко с лекарственной травой…
А мой сосед открыл закон Ньютона!
Не верите? Ручаюсь головой!
Я и Ротшильд
Не каждому на это хватит сил -
Отладить мощный денежный конвейер…
Зашел ко мне однажды Ротшильд Мейер,
Червонец до получки попросил.
С концами он едва сводил концы,
Не падала бедняге манна с неба.
Порою не хватало в доме хлеба
(Точней сказать, не хлеба, а мацы).
Заначку взяв из книжки Монтескьё
(Его я часто путаю с Плутархом).
Сказал я: «Мейер, станешь олигархом,
Не позабудь участие моё».
Я пошутил и сам теперь не рад.
Простой народ ограбив, не иначе,
Стал Ротшильд вскоре чуть не всех богаче
(Его богаче только банкомат).
Купил себе корову он и дом,
Купил костюм, два галстука в горошек,
Еще купил футбольный клуб хороший
И сборную Бразилии при том.
«Неужто нефть? - подумал я тогда. -
А может, прихватил он алюминий?
Откуда эти яхты, девки в «мини»,
Газеты, самолеты, поезда?..»
Противно слушать звон чужих монет.
Терпеть богатство ближнего непросто.
Я к Ротшильду пришел с прямым вопросом:
«Вернешь ты все народу или нет?»
«Ты что? - воскликнул он. - Какой народ?
Какая нефть? Я ничего не знаю!
Моя, как говорится, яхта с краю…
Прием окончен! Дел невпроворот!
Уйди, пока не вызвал караул!»
И я ушел…
Добавлю в заключенье:
Я только дома вспомнил с огорченьем,
Что и червонец мне он не вернул.
Я и Наполеон
Как вспомню Бонапарта, так всплакну.
Он был силен - тут никуда не деться!
И не в лото мы с ним играли в детстве -
Играли, разумеется, в войну.
В Париже мы нередко пили чай,
Встречались с ним и в Страсбурге, и в Ницце,
И даже раз - в районной психбольнице,
Куда он был доставлен невзначай.
Четвертый день сидел он взаперти
В дырявом и нестиранном халате…
Я навестил его в шестой палате
С бутылкой и коробкой «Ассорти».
«Представь, - сказал он, - я к дантисту шел,
Стоял в регистратуре за талоном.
Назвал себя, как есть, Наполеоном -
И, видишь, вышло как нехорошо.
Схватили и отправили в дурдом.
Мол, что за псих! Вяжите дурня, братцы!..
Потом, конечно, смогут разобраться
И извинятся как-нибудь потом.
У нас тут тихо, только за стеной
Слышны порою вопли или стоны.
В моей палате все - Наполеоны.
Жаль, Жозефины нету ни одной».
Мы выпили, он принял люминал,
Сказал мне: «Ну, до новой встречи, что ли!
Увидишь там Кутузова на воле -
Скажи, чтоб без меня не начинал».
Я и Галилей
Я этот случай в памяти лелею,
Люблю о нем рассказывать жене…
Зашел я как-то в гости к Галилею,
А он вдруг начал жаловаться мне:
«Нам, астрономам, платят маловато -
Не то, что педагогам и врачам.
И за ночные смены нет доплаты,
Хоть мы на звезды смотрим по ночам».
«Откуда же, - спросил я с удивленьем, -
Такое угощенье на столе:
Сыр, колбаса, икра, балык, соленья,
Коньяк, вино, конфеты, крем-брюлле?..»
Ответил он: «Решает все вопросы
Моя неутомимая жена.
Выкручиваться ей совсем непросто,
Нет сил, а все же вертится она».
Тут слава вмиг отбросила капризы,
Пришла к нему, сверкая и трубя:
Одной лишь фразой выходец из Пизы
Прославил город свой и сам себя!
Его хвалю я, красок не жалея…
На все, как говорится, времена
Остались от синьора Галилея
Слова: «А все же вертится она!»
Я и Тургенев
Я нынче трудно расстаюсь с диваном,
А прежде был заядлым рыбаком,
И как-то мы с Тургеневым Иваном
На берегу сидели вечерком.
Жалею, что тогда не сделал фотку,
Теперь пейзаж воссоздаю в уме:
Река, камыш, проплыл мужик на лодке
С собакой лопоухой на корме…
Едва поймали по ершу на брата,
Как видим мы с Иваном (что за бред!):
Гребет тихонько тот мужик обратно,
А на корме собаки нет, как нет.
«Эй! - заорал я. - Где твой пес лохматый?
Куда девался твой носитель блох?»
И нет в ответ ни слова (даже мата),
Как будто онемел он и оглох.
Короче, был мужик какой-то странный.
Я, плюнув, перестал кричать ему.
А друг Иван достал блокнот карманный
И записал разборчиво: «Муму».
«Хорош сюжет! - промолвил он при этом. -
На днях начну, хоть я и в отпуску…»
Я возразил: «Подобные сюжеты
Наводят на читателей тоску.
Ну, помнишь: «У попа была собака…»
«Забыл, - сказал Иван, - а что потом?»
Хотел ему напомнить, но однако
Лишь мрачно пошутил про суп с котом.
Я и Моцарт
Не помню всех превратностей судьбы,
Но сохранилось в памяти навечно,
Как с Моцартом (да, с Вольфгангом, конечно)
Однажды мы ходили по грибы.
Мы не нуждались ни в каких друзьях,
Вдвоем гуляли по опушке леса,
Болтали о симфониях и пьесах,
О рыжиках, маслятах и груздях.
Но только завели мы разговор
О трудной композиторской карьере,
С корзиной вышел из лесу Сальери,
Держа в руках пятнистый мухомор.
Вот принесло нам этого хмыря!
Как только мы замешкались немножко,
Он конкуренту Моцарту в лукошко
Свой мухомор подсунул втихаря.
Каков злодей, завистник и вандал!
Сальери показал свою изнанку…
Но я заметил вовремя поганку
И отравиться Моцарту не дал.
Потом он, правда, умер…
Говорят,
Вином крепленым отравился гений.
Тут было много версий и сомнений,
И домыслов, откуда взялся яд.
События трагического дня
Почти забылись, но, по крайней мере,
Я помню: Моцарт пил вино с Сальери,
Не пригласив на выпивку меня.
Я и Менделеев
Давно мне рассказать необходимо,
Как мы в кругу приятельском таком -
Сантехник, я и Менделеев Дима -
Распив бутыль, остались невредимы,
Хотя напиток был нам незнаком.
Был Дмитрий не профессором с бородкой -
Он был мужик тобольский с бородой.
Приехав в Петербург в косоворотке,
Придумал способ полученья водки
Из спирта, разведенного водой.
Хорошая идея, между прочим,
Россия в ожиданье замерла:
Уж невтерпеж крестьянам и рабочим,
И высший свет - он тоже озабочен,
Но не пошли у химика дела.
«Быть может, спирт сегодня в дефиците?» -
Спросил я Менделеева тогда.
А он сказал: «Немного потерпите!»
И пояснил, что дело тут не в спирте,
Что, как назло, отсутствует вода.
Что вроде бы чего-то там прорвало,
Что кран шипит, и нету в нем воды,
Что занят телефон «Водоканала»,
Что наш сантехник вылез из подвала
И просит предоплату за труды.
«Стоп! - говорю. - Паниковать не надо!»
Пошел в подсобку к слесарю тому,
Пообещал не премию к окладу,
А первую и высшую награду,
Какую не давали никому.
Сантехник понял, дело сделал четко
И не схалтурил - боже упаси!
Потом прошли мы за перегородки,
И выпили втроем научной водки
Под огурец - впервые на Руси.
Потом опять плеснули из сосуда
И за науку выпили опять.
Смеялись, пели, кокнули посуду…
И с той поры сантехники повсюду
Без водки кран не могут поменять.
Я и Гоголь
Его портрет - на письменном столе,
И я о Коле написать желаю…
Однажды я ввалился к Николаю
С мороза (дело было в феврале).
Слуга сказал мне: «Рады видеть вас,
Но, сударь, вот какой конфуз случился:
Хозяин на минутку отлучился
И должен возвратиться через час.
Снимите, сударь, шляпу и пальто,
Примите шкалик, сядьте у камина.
Здесь скучновато: книги да картины…
Но у огня согреетесь зато».
Я принял шкалик (так уж повелось),
Слуга ушел, доверив мне растопку.
Ну, взял я со стола бумаги стопку,
Подбросил дров, и пламя занялось.
И вот сижу под градусом, в тепле,
А тут явился Гоголь, глянул строго
И обнаружил, чуть ли не с порога,
Что нет бумаг каких-то на столе.
Сказал он возмущенно: «Что за чушь?
Ну что за наважденья и проблемы?
Куда девалась рукопись поэмы?
Здесь было продолженье «Мертвых душ»!»
Сообразив, схватил он кочергу,
А я вскочил, прикрывшись первым томом…
Что было дальше? Людям незнакомым
Подробности поведать не могу.
Я и Амундсен
Мы с ним таскались в этакую даль,
Нам было сил и времени не жалко…
Мой друг, полярник Амундсен Руаль,
Позвал меня на зимнюю рыбалку.
Мы ехали, мы плыли, шли пешком,
Искали водоем неторопливо
И санки волокли с большим мешком,
С запасами еды, воды и пива.
Но вот нашли хорошие места:
Снега и льды, и все по нашей части.
Я заорал: «Какая красота!»
И торопливо стал готовить снасти.
А Амундсен все думал и курил,
По карте изучая обстановку.
Но вот, едва я лунку просверлил,
Норвежский флаг в нее поставил ловко.
Он что-то мне наплел про широту,
Про часовой и про магнитный пояс…
Короче, мысль высказывал он ту,
Что прямо в этой точке - Южный полюс.
Ему досталась слава на века,
В учебники вошла его отвага…
А я поймал леща и судака
В десятке метров к северу от флага.
Я и Сталин
Забыть тот случай просто невозможно
И вспоминать большой охоты нет…
Однажды, было дело, осторожно
Я дверь открыл в кремлевский кабинет.
Сказал я: «Вижу, занят ты, Иосиф…
Ну, извини… Не виделись давно…»
Но встал Иосиф и, работу бросив,
Из шкафа взял грузинское вино.
Намазал три-четыре бутерброда,
Сказал, что дело может подождать:
«Вот список принесли врагов народа.
Куда спешить? Успеем расстрелять!
Сейчас из кухни принесут сосисок,
И я еще по маленькой налью…»
А я скосил глаза на этот список -
И вижу в нем фамилию свою.
Я очень возмутился: «Что за мода -
Искать врагов повсюду и вокруг?
Иосиф, ну какой я враг народа?
Народу я не враг, а лучший друг!
Не ожидал подобного наката!
Ну, надо же - такое мне лепить!
Нет, больше я с тобой без адвоката
Не буду ни закусывать, ни пить!
Оповещу я прессу непременно -
Пускай она пройдется по Кремлю.
К тому ж, письмо направлю омбудсмену
И в Страсбург заявление пошлю!»
Короче, встал и вышел, хлопнув дверью.
Пусть это терпит кто-нибудь другой…
Потом нас помирить пытался Берия,
Однако в Кремль я больше - ни ногой.
Я и Чехов
Должно быть все прекрасно в человек:
И мысли, и штиблеты, и сюртук…
Однажды мы с Антоном в кои веки
В театр билеты прикупили с рук.
Сидим в партере где-то посредине,
И на чужое пялимся житье…
Герой скучает, плачет героиня,
А на стене у них висит ружье.
Антон мне шепчет: «Есть законы сцены…
Висит ружье… Решается судьба…
Увидишь, в третьем акте непременно
Начнется произвольная стрельба».
В антракте посидели мы в буфете.
Вернулись. Продолжается сюжет.
На сцене акт второй (еще не третий),
А на стене ружья в помине нет.
Антон смутился, трет пенсне платочком,
А я смеюсь, шепчу Антону я:
«Конец интриге, можно ставить точку!
Какая же развязка без ружья?»
… У нас законы действуют другие,
От них не отмахнешься, как от пчел.
Антон соображал в драматургии,
Но некие моменты не учел.
Нет, дело тут не в единичном факте -
В обычаях российских дело тут:
И коль висит двустволка в первом акте,
Ее в антракте точно украдут.
Я и Нобель
В ту пору я практически не пил,
Но вдруг нарушил жизненное кредо,
Поскольку, встретив Нобеля Альфреда,
Я понял, что тот случай наступил.
Обняв меня, как стойку фонаря,
Сказал мне Нобель: «Я слегка на взводе…
Нам премию сегодня на заводе
Давали по итогам января».
Достал он пачку новеньких банкнот,
Взглянул на них немного обалдело
И предложил отметить это дело
Без всяких там вступительных длиннот.
Сиял Стокгольм огнями кабаков,
Мы выбрали, который побогаче.
Нам стол накрыли - шведский, не иначе,
И натащили вин и коньяков.
Конечно, мы превысили лимит…
Альфред смеялся, делался сердитым,
Шутил, что всех шарахнет динамитом
(Зачем же изобрел он динамит?)
Потом мы шли, обнявшись, не спеша,
Своим не соответствуя приметам.
От нобелевской премии при этом
В карманах не осталось ни гроша.
Пусть я не помнил дома своего,
Пусть голова - как расщепленный атом…
Я чувствовал себя лауреатом,
Пока еще не ведая - чего.