К феноменологии русской тишины
- Тихо-то как... - шепотом сказала звонкая Евгения. - Как во сне.
- От левой косы Синюхина гряда начинается, - пояснил Федот Евграфыч. - С другой стороны эту гряду второе озеро поджимает, Легонтово называется. Монах тут жил когда-то, Легонт прозвищем. Безмолвия искал.
- Безмолвия здесь хватает, - вздохнула Гурвич.
- Немцам один путь: меж этими озерами, через гряду. А там известно что: бараньи лбы да каменья с избу. Вот в них-то мы и должны позиции выбрать: основную и запасную, как тому устав учит. Выберем, поедим, отдохнем и будем ждать. Так, что ли, товарищи, красноармейцы?
Примолкли товарищи красноармейцы. Задумались...
Б.Л. Васильев. А зори здесь тихие... (гл. 3)
Русская тишина... некоторые, в силу сложившейся конъюнктуры, говорят о ней, как об элементе "хитрого плана". Причём, одни из этих некоторых говорят так с каким-то истерично нездоровым блеском в глазах, другие - многозначительно улыбаясь и потирая ладони, дескать, "вам понравится". И все они вместе, произносят это со знанием дела, с видом обладателя достовернейших инсайдов или прорицателя, свидетельствующего о судьбах мира.
Но, нет, русская тишина, она не есть часть каких-то планов - ни хитрых, ни бесхитростных.
Кстати -
о "хитрости" в понимании русской тишины.
Во-первых, её, в принципе, нельзя планировать, потому что, во-вторых, она - именно что НЕ часть, НО целое. То целое, которое имеется всегда раньше каких-либо планов, именно для того чтобы они, вообще, могли возникнуть и реализоваться, и вместе с тем, это целое всегда уже впереди всяких планов, как их целевой предел! И поскольку русская тишина простирается вот таким всеобъемлющим образом, затрагивая альфу и омегу нашей общественно-практической деятельности, постольку нечто подобное хитрости в ней присутствует. Именно подобное, т.е. хитрость, разумеется, не может быть присуща этой тишине, но чтобы понять то, что ей присуще, можно, в качестве аналогии, сказать и о "хитрости".
Эта условная хитрость состоит в том, что любые попытки тем или иным словом, вербальным разумением как-то ухватить русскую тишину, эти попытки, они всегда не то чтобы сталкиваются с той пустотой, которая сопровождает немоту беззвучия, но они как бы отзеркаливаются, отзываются в виде эха, возвращающего лишь отзвук тех вербальных средств, которые были использованы в этих ухватывающих попытках.
Тем самым "хитрость" проявляется в том, что русская тишина как бы дает понять: не надо прибегать к каким-либо хитровывернутым ухваткам, если ты, действительно, хочешь что-то по-настоящему уразуметь, и вообще, не надо пытаться быть хитровывернутей, чем ты есть.
Тут можно даже заметить, что сама русская тишина НЕ есть что-то, что способно стать предметом для понимания, НО она есть то, благодаря чему, в принципе, может состояться понимание. Т.е. здесь то же, что и в случае с планами, в их отношении к русской тишине. Вообще, понимание и планирование, кстати, являются очень взаимосвязанными вещами. Даже, более того, они неотъемлемо составляют друг с другом что-то сущностное в нашем отношении к миру. Поэтому, собственно, настоящее понимание - это НЕ просто считывание каких-то сообщенных смыслов, НО, прежде этого и для того чтобы эти смыслы были сообщены и усвоены, понимание являет себя как миро-проектирование. Насколько ты относишься к миру, проектируя его, находясь в предвзятии к нему как обремененному смыслом, и пытаясь предусмотреть этот смысл во всяких конкретных своих с ним взаимоотношениях, настолько ты, действительно можешь в нём что-то понять (см., подробнее, о пред-структуре понимания). И поняв, оформить это в подобающих вербальных формах, относительно которых от тебя требуется всякий раз так или иначе предварительно решать о вкладываемом в них содержании. И предрешая так, ты должен молчать и вслушиваться, чтобы совесть смогла помочь тебе выбрать среди множества возможностей так или сяк высказаться то единственно верное, за что ты способен ответить.
И здесь -
собственно, о феноменологическом в понимании русской тишины.
Задавая возможность и предел пониманию человеком мира и своего в нём бытия, русская тишина даёт слово тому, кто заботится о Событии, в котором свершается историческое бытие человечества.
Между прочим, пытаясь феноменологически засвидетельствовать особенности русской тишины, мы, фактически, представили универсальные черты феномена тишины как такового. Однако никакого противоречия здесь нет, ибо всечеловечность как раз и является уникальной культурно-национальной особенностью русской идентичности.
Именно являет-ся, т.е. являет себя феноменологическому взору! И всё-таки, что же можно ещё феноменологически усмотреть, если заострить взгляд, а точнее, слух на, собственно, _русскости_ русской тишины? Прежде всего, это именно сам уже вот этот момент заострившегося внимания. НЕ пытливость и любознательность внимающего, НО исходящее от самой русской тишины веление внять! Вслушавшись, внять, и вместе с тем, внять, вглядевшись.
И поскольку _вглядевшись_, постольку речь о созерцании пространства, и стало быть, тут, конечно же, нельзя не упомянуть русскую природу! Однако, даже попытки феноменологически только набросать сущностные черты русской природы и особенностей её самораскрытия внимающему, даже такие скромные попытки потребуют отдельного рассмотрения. И уж совершенно не впишутся в формат виртуально-блогового поста попытки соотнести это описание с контекстом, который задается темой русской тишины. К тому же, наше описание, во-первых, намеревается лишь подступиться к этому феномену, и при этом, во-вторых, оно акцентирует не столько пространственное, сколько временное измерение этого феномена, помещая его в контекст актуально-исторически свершающегося сейчас.
Тем не менее, та особенность русской тишины, которая была зафиксирована выше как _веление внять_, помимо слуха, это веление апеллирует ко всему спектру возможностей ощущения и чувства, в том числе, ко всему, что касается зрения и переживания зрительно-пространственных феноменов. И вот, русский природный ландшафт обладает неимоверной притягательностью, благодаря тишине, царящей на просторах этого ландшафта!
Собственно, здесь можно усмотреть один из решающих факторов преумножения русских земель и известной необъятности континентального расположения России. Т.е. тираны, по велению которых и от гнёта которых русские люди бежали за три девять земель, равно, как и известная взаимная неуживчивость русских, всё это и многие другие факторы территориального роста нашей страны, конечно, тоже возымело свое влияние. Но вот этот фактор русской тишины - того феномена, который существенно и сущностно связан как с пространством, так и с временем, - этот фактор, особенно учитывая вышеозначенную его взаимосвязь с пониманием как миро-проектированием, является метафизически предельно решающим!
Так вот, НЕ исследовательская пытливость субъекта, НО притягательность объекта обозначается русской тишиной как решающее в понимании этого феномена.
Впрочем, тут мы опять заговорили об универсальных чертах в феномене тишины. Однако это позволит нам подчеркнуть один нюанс, отличающий русскую тишину от тишины западной.
Вот, высвечивая то, что касается притягательности, мы воспользовались категориями объекта и субъекта, которыми нас снабдила как раз западная научно-философская традиция. Что характерно, сегодня уже бесполезно пытаться "вернуть" ей этот толи заимствованный нами у неё, толи навязанный нам ею концептуальный инвентарь. Он уже инкрустирован в мировоззренческий код нашего восприятия и осмысления чего бы то ни было. Даже на уровне обыденного сознания, даже в разговорах по поводу самых серьмяжных или злободневных вещей, мы всё время пытаемся различать "субъективное/объективное".
И конечно, дело здесь, в конце концов, не в западно-европейских концептах, а в выражаемых ими универсальных свойствах, которые отличают, в целом, рациональность, как сущностную черту человека. Однако дело в том упущении, которое мы совершаем вслед за западным способом осмысления мира и своего в нем пребывания. А именно, упущения самого факта бытийствования мира, представляемого как объект, и себя, как субъекта, относящегося к миру и представляющего его в тех или иных формах, в том числе, в виде объекта. "Вынеся за скобки" этот фундаментально-онтологический факт, западно-европейская мысль, чрезвычайно пытливая и особенно пытливая по части естества, получила множество выгод и бонусов научно-технического характера, равно, как и всяких прочих благ в устроении "всеобщего благоденствия и процветания". Однако, поскольку "природа не терпит пустоты" (естество), и главное, поскольку свято место пусто не бывает (дух), постольку в трещинках новоевропейской картины мира, - и именно в самих этих зазорах между объектом и субъектом, - здесь приютился нигилистический душок Постмодерна. И вслед за ним, в образовавшиеся прогалины общественных сознания и бытия, общественных отношений и коммуникативных интеракций внедрилось Ничто!
А тем самым притягательность, питаемая, в случае европейской специфики, преимущественно, энергией субъекта, эта притягательность мира была отчуждена. Соответственно, тишина была заполнена множеством болтовни, - главным образом, об "общечеловечески-цивилизационных ценностях".
Отчасти, это фундаментальное и катастрофическое в этой фундаментальности обстоятельство затронуло и русское мировоззрение на излете новейшего периода его исторического развития. Но только отчасти, ибо неповрежденной остается мессианская всечеловечность! И именно русская тишина наиболее концентрированно хранит в себе тот мироспасительный потенциал, который заключен в этом свойстве русской идентичности!
В этой связи, можно отметить ещё одну специфическую черту русской тишины, именуемую таким, сегодня наиболее привычным термином: вежливость. Термином, вместе со злободневным содержанием, передающим метафизически предельный смысл рассматриваемого нами феномена.
Русская тишина беременна спасением мира! Это сообщает, точнее, должно сообщать нашим умонастроению и поступкам крайнюю осторожность.
Да, такова ситуация, что в ней постоянно присутствует это невыносимо изматывающее: сегодня - рано, завтра - поздно. Причем, изматывающее отнюдь НЕ техническими проблемами в том, чтобы приноровить измысленный "хитрый план" к стремительно меняющейся действительности, НО изматывающее тем немеряным и еще более стремительно растущим информационным комом, в котором происходящее сплетается с "планов громадьём" и веерами прогностических сценариев, и который, поэтому, заслоняет то решающее, что, как правило, ни в одном плане или сценарии не высвечивается именно как решающее. Такова ситуация, что она неминуемо вводит в ступор, выходом из которого, как правило же, являются двусмысленные решения по типу "минимизации рисков".
Но тем паче должна стать наша восприимчивость к русской тишине. Конкретнее, к той её вежливости, при которой она ни с кем не спорит, ничего не опровергает и не плетет сложных дискурсивных кружев из тезисов и их подтверждений/отрицаний. Она внимательна и чутка ко всему, даже к самому непотребному и недостойному какого-либо внимания.
Поэтому, кстати, та вежливость, которую мы должны перенимать, проникаясь русской тишиной, не имеет ничего общего с какими-то этикетами и прочими благолепыми этикетками, наклеенными на смердящее, мерзкое и мразное то, что являет собой сегодня сфера публично-политической коммуникации. Нет, если это - мразно-поганое, мерзоблядско-пидорогнойное и всё вот такое, напрочь пронизанное душком гниения, - то его так и следует называть, не прикрывая его двусмысленными эвфемизмами! Дело в другом.
А именно, в том, что уступчивость русской тишины, в которой, опять-таки, только очень условно можно было бы усмотреть какую-то "хитрость", эта уступчивость только в том и состоит, чтобы дать максимально проявиться всему гнилому и непотребному в этом немеряном ворохе событий и их инфо.отражений, чтобы всё это было решительно вынесено за скобки, и благодаря этому, была очерчена чёткая рамка наших совместных слова и дела! Спасительных Слова и Дела, включающих в себя, в том числе, свирепо талантливое, столь востребованное ситуацией для спасения!
Так вот, проникнуться русской тишиной, подпитать свой дух её вежливостью, чтобы услышать сквозь болтливую и орущую толщу действительности спасительное Слово, и сделать тот Смысл, который в нём заключен, основой своих поступков, отношений и взаимодействий друг с другом. Дать сказаться этому Слову и сбыться этому Делу - вот в чём суть внимания к русской тишине и её феноменологического высвечивания!
Ибо, поскольку речь о возможности спасения, воспринятой от русской тишины, постольку речь и о спасении России, и о спасении мира!
И вот, в заключение, а точнее, вместо него (коль скоро речь о подступах к пониманию нашего феномена), еще некоторый опыт осмысления определенных моментов понимания русской тишины. Моментов, крайне злободневных и трагических в своей злободневности. Но, как всё по-настоящему трагическое, несущих в себе оптимистическое зерно.
Бремя русской тишины, или капут подкрался незаметно.
Тишина наступила каким-то противоестественно внезапным образом. Только что грохотавшая канонада взрывов и треск автоматных очередей был прерван, как будто всё это раздавалось из некого звуковоспроизводящего устройства, и на нём резко нажали кнопку "стоп".
Им стало не по себе от этой мигом обезоружившей тишины. Чтобы как-то справиться с тихим ужасом, плотно и тотально обволакивающим пространство вокруг, они начали скакать. "Хто не скаче - той маскаль!", - подбадривая друг друга, заклинали они пустоту, объявшую их той ужасной тучей, из каждой частицы которой в любое мгновенье способна блеснуть смертоносная молния.
Эхо, подхватив обрывок последнего слова, несколько раз воспроизвело его постепенно затухающий отзвук: "...каль... аль... аль"... И тут началось!
Уже почти затухнув, звук как-то странно срезонировал и, на мгновенье замерев, как будто преткнувшись некой метафизической линии, на которой заканчивается пространство, он начал стремительно возвращаться: "аль... аль... айль...". Обрывок слова, превращаясь в какую-то новую, хитровывернутую фонетическую форму, и с каждым разом усиливаясь, в конце концов, мощно разразился и стал нещадно оглушать со всех сторон: "айль... айль... хайль... хайль... зиг хайль! зиг хайль! зиг хайль!".
Да, это был внезапный Гитлер. Его дух, вызванный заклинанием "кто не скачет", истерично-пронзительно вонзал в мозги заклинавших килогерцы концентрированной ненависти! Он истошно визжал отовсюду - извне и изнутри, вынося мозг, разрывая и растворяя его в урагане ультра- и гипер- звука.
И так же внезапно наступил "Гитлер капут". Изничтожив своих "медиумов", он явил то, в чём заключалась его суть - Ничто. И всё бы ему, с такой начинкой, нипочём, - даже невыносимая легкость бытия, - но бремя русской тишины посильно только для русского духа.
- От левой косы Синюхина гряда начинается, - пояснил Федот Евграфыч. - С другой стороны эту гряду второе озеро поджимает, Легонтово называется. Монах тут жил когда-то, Легонт прозвищем. Безмолвия искал.
- Безмолвия здесь хватает, - вздохнула Гурвич.
- Немцам один путь: меж этими озерами, через гряду. А там известно что: бараньи лбы да каменья с избу. Вот в них-то мы и должны позиции выбрать: основную и запасную, как тому устав учит. Выберем, поедим, отдохнем и будем ждать. Так, что ли, товарищи, красноармейцы?
Примолкли товарищи красноармейцы. Задумались...
Б.Л. Васильев. А зори здесь тихие... (гл. 3)
Русская тишина... некоторые, в силу сложившейся конъюнктуры, говорят о ней, как об элементе "хитрого плана". Причём, одни из этих некоторых говорят так с каким-то истерично нездоровым блеском в глазах, другие - многозначительно улыбаясь и потирая ладони, дескать, "вам понравится". И все они вместе, произносят это со знанием дела, с видом обладателя достовернейших инсайдов или прорицателя, свидетельствующего о судьбах мира.
Но, нет, русская тишина, она не есть часть каких-то планов - ни хитрых, ни бесхитростных.
Кстати -
о "хитрости" в понимании русской тишины.
Во-первых, её, в принципе, нельзя планировать, потому что, во-вторых, она - именно что НЕ часть, НО целое. То целое, которое имеется всегда раньше каких-либо планов, именно для того чтобы они, вообще, могли возникнуть и реализоваться, и вместе с тем, это целое всегда уже впереди всяких планов, как их целевой предел! И поскольку русская тишина простирается вот таким всеобъемлющим образом, затрагивая альфу и омегу нашей общественно-практической деятельности, постольку нечто подобное хитрости в ней присутствует. Именно подобное, т.е. хитрость, разумеется, не может быть присуща этой тишине, но чтобы понять то, что ей присуще, можно, в качестве аналогии, сказать и о "хитрости".
Эта условная хитрость состоит в том, что любые попытки тем или иным словом, вербальным разумением как-то ухватить русскую тишину, эти попытки, они всегда не то чтобы сталкиваются с той пустотой, которая сопровождает немоту беззвучия, но они как бы отзеркаливаются, отзываются в виде эха, возвращающего лишь отзвук тех вербальных средств, которые были использованы в этих ухватывающих попытках.
Тем самым "хитрость" проявляется в том, что русская тишина как бы дает понять: не надо прибегать к каким-либо хитровывернутым ухваткам, если ты, действительно, хочешь что-то по-настоящему уразуметь, и вообще, не надо пытаться быть хитровывернутей, чем ты есть.
Тут можно даже заметить, что сама русская тишина НЕ есть что-то, что способно стать предметом для понимания, НО она есть то, благодаря чему, в принципе, может состояться понимание. Т.е. здесь то же, что и в случае с планами, в их отношении к русской тишине. Вообще, понимание и планирование, кстати, являются очень взаимосвязанными вещами. Даже, более того, они неотъемлемо составляют друг с другом что-то сущностное в нашем отношении к миру. Поэтому, собственно, настоящее понимание - это НЕ просто считывание каких-то сообщенных смыслов, НО, прежде этого и для того чтобы эти смыслы были сообщены и усвоены, понимание являет себя как миро-проектирование. Насколько ты относишься к миру, проектируя его, находясь в предвзятии к нему как обремененному смыслом, и пытаясь предусмотреть этот смысл во всяких конкретных своих с ним взаимоотношениях, настолько ты, действительно можешь в нём что-то понять (см., подробнее, о пред-структуре понимания). И поняв, оформить это в подобающих вербальных формах, относительно которых от тебя требуется всякий раз так или иначе предварительно решать о вкладываемом в них содержании. И предрешая так, ты должен молчать и вслушиваться, чтобы совесть смогла помочь тебе выбрать среди множества возможностей так или сяк высказаться то единственно верное, за что ты способен ответить.
И здесь -
собственно, о феноменологическом в понимании русской тишины.
Задавая возможность и предел пониманию человеком мира и своего в нём бытия, русская тишина даёт слово тому, кто заботится о Событии, в котором свершается историческое бытие человечества.
Между прочим, пытаясь феноменологически засвидетельствовать особенности русской тишины, мы, фактически, представили универсальные черты феномена тишины как такового. Однако никакого противоречия здесь нет, ибо всечеловечность как раз и является уникальной культурно-национальной особенностью русской идентичности.
Именно являет-ся, т.е. являет себя феноменологическому взору! И всё-таки, что же можно ещё феноменологически усмотреть, если заострить взгляд, а точнее, слух на, собственно, _русскости_ русской тишины? Прежде всего, это именно сам уже вот этот момент заострившегося внимания. НЕ пытливость и любознательность внимающего, НО исходящее от самой русской тишины веление внять! Вслушавшись, внять, и вместе с тем, внять, вглядевшись.
И поскольку _вглядевшись_, постольку речь о созерцании пространства, и стало быть, тут, конечно же, нельзя не упомянуть русскую природу! Однако, даже попытки феноменологически только набросать сущностные черты русской природы и особенностей её самораскрытия внимающему, даже такие скромные попытки потребуют отдельного рассмотрения. И уж совершенно не впишутся в формат виртуально-блогового поста попытки соотнести это описание с контекстом, который задается темой русской тишины. К тому же, наше описание, во-первых, намеревается лишь подступиться к этому феномену, и при этом, во-вторых, оно акцентирует не столько пространственное, сколько временное измерение этого феномена, помещая его в контекст актуально-исторически свершающегося сейчас.
Тем не менее, та особенность русской тишины, которая была зафиксирована выше как _веление внять_, помимо слуха, это веление апеллирует ко всему спектру возможностей ощущения и чувства, в том числе, ко всему, что касается зрения и переживания зрительно-пространственных феноменов. И вот, русский природный ландшафт обладает неимоверной притягательностью, благодаря тишине, царящей на просторах этого ландшафта!
Собственно, здесь можно усмотреть один из решающих факторов преумножения русских земель и известной необъятности континентального расположения России. Т.е. тираны, по велению которых и от гнёта которых русские люди бежали за три девять земель, равно, как и известная взаимная неуживчивость русских, всё это и многие другие факторы территориального роста нашей страны, конечно, тоже возымело свое влияние. Но вот этот фактор русской тишины - того феномена, который существенно и сущностно связан как с пространством, так и с временем, - этот фактор, особенно учитывая вышеозначенную его взаимосвязь с пониманием как миро-проектированием, является метафизически предельно решающим!
Так вот, НЕ исследовательская пытливость субъекта, НО притягательность объекта обозначается русской тишиной как решающее в понимании этого феномена.
Впрочем, тут мы опять заговорили об универсальных чертах в феномене тишины. Однако это позволит нам подчеркнуть один нюанс, отличающий русскую тишину от тишины западной.
Вот, высвечивая то, что касается притягательности, мы воспользовались категориями объекта и субъекта, которыми нас снабдила как раз западная научно-философская традиция. Что характерно, сегодня уже бесполезно пытаться "вернуть" ей этот толи заимствованный нами у неё, толи навязанный нам ею концептуальный инвентарь. Он уже инкрустирован в мировоззренческий код нашего восприятия и осмысления чего бы то ни было. Даже на уровне обыденного сознания, даже в разговорах по поводу самых серьмяжных или злободневных вещей, мы всё время пытаемся различать "субъективное/объективное".
И конечно, дело здесь, в конце концов, не в западно-европейских концептах, а в выражаемых ими универсальных свойствах, которые отличают, в целом, рациональность, как сущностную черту человека. Однако дело в том упущении, которое мы совершаем вслед за западным способом осмысления мира и своего в нем пребывания. А именно, упущения самого факта бытийствования мира, представляемого как объект, и себя, как субъекта, относящегося к миру и представляющего его в тех или иных формах, в том числе, в виде объекта. "Вынеся за скобки" этот фундаментально-онтологический факт, западно-европейская мысль, чрезвычайно пытливая и особенно пытливая по части естества, получила множество выгод и бонусов научно-технического характера, равно, как и всяких прочих благ в устроении "всеобщего благоденствия и процветания". Однако, поскольку "природа не терпит пустоты" (естество), и главное, поскольку свято место пусто не бывает (дух), постольку в трещинках новоевропейской картины мира, - и именно в самих этих зазорах между объектом и субъектом, - здесь приютился нигилистический душок Постмодерна. И вслед за ним, в образовавшиеся прогалины общественных сознания и бытия, общественных отношений и коммуникативных интеракций внедрилось Ничто!
А тем самым притягательность, питаемая, в случае европейской специфики, преимущественно, энергией субъекта, эта притягательность мира была отчуждена. Соответственно, тишина была заполнена множеством болтовни, - главным образом, об "общечеловечески-цивилизационных ценностях".
Отчасти, это фундаментальное и катастрофическое в этой фундаментальности обстоятельство затронуло и русское мировоззрение на излете новейшего периода его исторического развития. Но только отчасти, ибо неповрежденной остается мессианская всечеловечность! И именно русская тишина наиболее концентрированно хранит в себе тот мироспасительный потенциал, который заключен в этом свойстве русской идентичности!
В этой связи, можно отметить ещё одну специфическую черту русской тишины, именуемую таким, сегодня наиболее привычным термином: вежливость. Термином, вместе со злободневным содержанием, передающим метафизически предельный смысл рассматриваемого нами феномена.
Русская тишина беременна спасением мира! Это сообщает, точнее, должно сообщать нашим умонастроению и поступкам крайнюю осторожность.
Да, такова ситуация, что в ней постоянно присутствует это невыносимо изматывающее: сегодня - рано, завтра - поздно. Причем, изматывающее отнюдь НЕ техническими проблемами в том, чтобы приноровить измысленный "хитрый план" к стремительно меняющейся действительности, НО изматывающее тем немеряным и еще более стремительно растущим информационным комом, в котором происходящее сплетается с "планов громадьём" и веерами прогностических сценариев, и который, поэтому, заслоняет то решающее, что, как правило, ни в одном плане или сценарии не высвечивается именно как решающее. Такова ситуация, что она неминуемо вводит в ступор, выходом из которого, как правило же, являются двусмысленные решения по типу "минимизации рисков".
Но тем паче должна стать наша восприимчивость к русской тишине. Конкретнее, к той её вежливости, при которой она ни с кем не спорит, ничего не опровергает и не плетет сложных дискурсивных кружев из тезисов и их подтверждений/отрицаний. Она внимательна и чутка ко всему, даже к самому непотребному и недостойному какого-либо внимания.
Поэтому, кстати, та вежливость, которую мы должны перенимать, проникаясь русской тишиной, не имеет ничего общего с какими-то этикетами и прочими благолепыми этикетками, наклеенными на смердящее, мерзкое и мразное то, что являет собой сегодня сфера публично-политической коммуникации. Нет, если это - мразно-поганое, мерзоблядско-пидорогнойное и всё вот такое, напрочь пронизанное душком гниения, - то его так и следует называть, не прикрывая его двусмысленными эвфемизмами! Дело в другом.
А именно, в том, что уступчивость русской тишины, в которой, опять-таки, только очень условно можно было бы усмотреть какую-то "хитрость", эта уступчивость только в том и состоит, чтобы дать максимально проявиться всему гнилому и непотребному в этом немеряном ворохе событий и их инфо.отражений, чтобы всё это было решительно вынесено за скобки, и благодаря этому, была очерчена чёткая рамка наших совместных слова и дела! Спасительных Слова и Дела, включающих в себя, в том числе, свирепо талантливое, столь востребованное ситуацией для спасения!
Так вот, проникнуться русской тишиной, подпитать свой дух её вежливостью, чтобы услышать сквозь болтливую и орущую толщу действительности спасительное Слово, и сделать тот Смысл, который в нём заключен, основой своих поступков, отношений и взаимодействий друг с другом. Дать сказаться этому Слову и сбыться этому Делу - вот в чём суть внимания к русской тишине и её феноменологического высвечивания!
Ибо, поскольку речь о возможности спасения, воспринятой от русской тишины, постольку речь и о спасении России, и о спасении мира!
И вот, в заключение, а точнее, вместо него (коль скоро речь о подступах к пониманию нашего феномена), еще некоторый опыт осмысления определенных моментов понимания русской тишины. Моментов, крайне злободневных и трагических в своей злободневности. Но, как всё по-настоящему трагическое, несущих в себе оптимистическое зерно.
Бремя русской тишины, или капут подкрался незаметно.
Тишина наступила каким-то противоестественно внезапным образом. Только что грохотавшая канонада взрывов и треск автоматных очередей был прерван, как будто всё это раздавалось из некого звуковоспроизводящего устройства, и на нём резко нажали кнопку "стоп".
Им стало не по себе от этой мигом обезоружившей тишины. Чтобы как-то справиться с тихим ужасом, плотно и тотально обволакивающим пространство вокруг, они начали скакать. "Хто не скаче - той маскаль!", - подбадривая друг друга, заклинали они пустоту, объявшую их той ужасной тучей, из каждой частицы которой в любое мгновенье способна блеснуть смертоносная молния.
Эхо, подхватив обрывок последнего слова, несколько раз воспроизвело его постепенно затухающий отзвук: "...каль... аль... аль"... И тут началось!
Уже почти затухнув, звук как-то странно срезонировал и, на мгновенье замерев, как будто преткнувшись некой метафизической линии, на которой заканчивается пространство, он начал стремительно возвращаться: "аль... аль... айль...". Обрывок слова, превращаясь в какую-то новую, хитровывернутую фонетическую форму, и с каждым разом усиливаясь, в конце концов, мощно разразился и стал нещадно оглушать со всех сторон: "айль... айль... хайль... хайль... зиг хайль! зиг хайль! зиг хайль!".
Да, это был внезапный Гитлер. Его дух, вызванный заклинанием "кто не скачет", истерично-пронзительно вонзал в мозги заклинавших килогерцы концентрированной ненависти! Он истошно визжал отовсюду - извне и изнутри, вынося мозг, разрывая и растворяя его в урагане ультра- и гипер- звука.
И так же внезапно наступил "Гитлер капут". Изничтожив своих "медиумов", он явил то, в чём заключалась его суть - Ничто. И всё бы ему, с такой начинкой, нипочём, - даже невыносимая легкость бытия, - но бремя русской тишины посильно только для русского духа.