Чегемское детство (продолжение)
5
Папа встал после трёхлетнего лежания в гипсе и заново учился ходить. Ослабевшие ноги отказывались служить, мышцы отвыкли напрягаться. Процесс возвращения к подвижной, полноценной жизни занял несколько месяцев, но и после этого отец не сразу начал работать, болезненная слабость долго давала о себе знать. Да и работу найти было непросто. Со своими двумя высшими образованиями (одно - техническое, инженер-паровозостроитель, другое - гуманитарное - иностранные языки) найти работу в селе он мог только в школе. Это вполне его устроило бы: отец был прирождённый педагог, его педагогический талант был ярким и редким, потому что совмещал огромный кругозор, глубину знаний, артистизм, отменное чувство юмора и редкую доброжелательность по отношению к людям.
Но свободных вакансий в школе нашего села не было, и отец стал писать запросы в школы и отделы народного образования сопредельных областей. У нас всюду были разложены карты СССР, карты отдельных республик, регионов. Свёрнутые в трубочку они стояли в углу, лежали на столе, такого обилия карт я потом никогда ни у кого не видела. Почему-то на многих картах были кляксы красных чернил.
Мама работала в больнице, отец оставался дома, на хозяйстве. Утро начиналось с того, что папа вставал и долго, тщательно зашнуровывал на себе телесного цвета жёсткий корсет, который он носил для поддержания больного позвоночника. Потом он разжигал примус и готовил завтрак, обычно это были яйца всмятку и манная каша. В десять часов утра я обязательно слушала детскую передачу по радио - очередную сказку. Радио у нас, да и у всех, кого я помню, было ещё довоенного образца - чёрная тарелка, которую мама затянула кружевной белой салфеткой. Мама любила вязать крючком, и у нас везде лежали ажурные накидки и салфетки из ниток «ирис».
Потом я шла гулять, а папа садился за стол и работал - делал какие-то переводы, которые надеялся пристроить в издательства, читал английскую литературу, что-то писал.
Иногда меня не выпускали гулять: погода была неподходящей или я была простужена. Тогда я читала (читать научилась в пять с половиной лет) или играла с куклами. Папа уходил в магазин за хлебом, а я оставалась одна и вся комната была в моём распоряжении. В играх я подражала жизни, которую наблюдала вокруг себя. И вот интересно: я с упоением играла в жизнь семьи одной из подружек, одной из Фатимат, и никогда у меня не возникало желания поиграть в жизнь второй Фатимат и её семьи. А различались эти семьи существенно. Обе Фатимат были одного возраста и мои ровесницы, но одна - на несколько месяцев старше другой. Назову её Фатимат старшая, а вторую - Фатимат младшая.
В моём детском представлении (результат чтения русских народных сказок про богачей и бедняков) семья старшей Фатимат жила богато, а семья младшей относилась к беднякам. Насчёт второго я не ошибалась, семья К. жила очень бедно. Отца у детей не было, мать болела, трудодни в колхозе оплачивались скудно, двое детей - моя шестилетняя подружка и её трёхлетний братишка - были ещё не помощниками, а бременем. Домик у них был низкий, скособоченный, внутри тёмный, обстановка в доме скудная - старая металлическая кровать с продавленной сеткой, стол у окна, два табурета, пара закопчённых кастрюль. Дети ели только мамалыгу, запивая молоком (если было). А единственным лакомством, которое они знали, был запечённый в печке лук. Мне печёный лук казался очень вкусным, и я даже завидовала тому, как вкусно кормят Фатимат. Конфеты не шли ни в какое сравнение с печёным луком и мамалыгой. Мы с Фатимат, оставаясь одни у неё дома, и сами пекли его - в горячем пепле, в поддувале.
Семья С., то есть семья Фатимат старшей, конечно, не была богатой, как казалось это мне. Просто жили они сытно, зажиточно. Семья была большой: бабушка и дедушка, родители и дети - сама Фатимат и её старший брат. Взрослые работали не покладая рук. Во дворе стояла подвода, в сараях лежала упряжь. Теперь свой транспорт - это автомобиль, тогда же была лошадь и телега. Кроме лошади держали корову, с десяток, а может и больше, овец, ну и птицу - гусей, кур.
В сараях стояли мешки с кукурузой, макухой, другими припасами.
А в доме мне особенно запомнилась спальня. Мне она казалась роскошной, ведь я ничего, более впечатляющего ещё не видела. На широких новых металлических кроватях, с блестящими шариками и шишечками на спинках, лежали по три подушки - одна на другой, под красивыми кружевными накидками. У стены стояло зеркало - трельяж, состоящее из основной части и ещё двух створок на петлях, как ставенки. На столике перед зеркалом - вазочка с веточками ковыля, выкрашенными в ядовитые цвета - розовый, голубой, бирюзовый. Эти веточки мне казались верхом красоты и символом богатства и роскоши.
Если вы думаете, что я играла в семью Фатимат старшей, в «богачей», то ошибаетесь. Эта игра меня не привлекала. Зато играть в бедняков К. было очень интересно. Я залазила на табурет, снимала с полки банку и «наливала» своей кукле воображаемое молоко. Потом строго говорила ей, что на обед оставляю мамалыгу, а закусить она может луком, пусть испечёт в печном пепле. И «уходила на работу».
Я часто размышляла над тем, почему мне так романтично казалось пожить жизнью бедных К., чем привлекал меня аскетизм этой жизни. Не могу сказать, что я равнодушна к житейским благам, меня радуют красивые вещи, обновки, покупки. Я обычная, нормальная женщина, и нищета меня не привлекает. Почему я так любила играть в простой, незамысловатый быт семьи младшей Фатимат и никогда не играла в изобильную жизнь семьи старшей из подружек? Мне кажется, не в презрении к мирским благам тут дело, а в другом. Любимой книгой моей была в детстве «Таинственный остров» Ж.Верна, ей немного уступала книга Д.Дефо «Робинзон Крузо». Я могла бы припомнить ещё ряд книг такого рода, и все эти книги объединяло одно - герои оказывались в затруднительной ситуации с ограниченными материальными возможностями и вынуждены были проявлять максимум изобретательности, энергии, ума, чтобы выжить. И вот эту ситуацию, когда трудно, средств для выживания мало и надо выжать из них максимум, мне с самого раннего детства очень нравилось воспроизводить, проигрывать. Я умела мобилизовываться в трудностях и совершенно распускала себя, когда становилось спокойно и благополучно. И вот первую себя я любила, этими своими качествами наслаждалась, а вторая Лида мне была неприятна. И в играх я ставила себя в ту ситуацию, где проявлялось моё лучшее «я». Наверно, так.
Двор у Куны был просторный, сбоку - сад, а за домом большой огород. Сад я любила в любое время года и в любую погоду. Весной меня пронизывала токами красота цветущих вишен. Среди них слышалось ровное гуденье, словно где-то рядом тянутся провода линии высокого напряжения. Гудели пчёлы, но мне с тех пор это негромкое, ровное гуденье кажется неотъемлемым свойством цветущих вишнёвых садов. А небо, если смотреть сквозь ветки, покрытые белыми цветами, казалось каким-то напряжённо-синим, синее, чем если на него смотреть на открытом пространстве. Синева эта достигала такого напряжения, что казалась грозной. Почему - грозной. Не знаю, но это слово мне всегда приходило в голову, когда я смотрела на небо сквозь белоснежную крону цветущей вишни. Грозная красота, грозная синева.
А осенью я искала под ореховыми деревьями орехи в почерневшей, наполовину отвалившейся кожуре. Но главным моим занятием, увлечением и я бы даже сказала - тихой манией было иное. Однажды мама мне рассказала о том, что птички оставляют на деревьях какие-то колечки. Сказку сочинила мама или я не поняла что-то в её рассказе, не знаю. Может, она говорила о гнёздах и о том, как их строят птицы? Или о том, что орнитологи окольцовывают пойманных птиц? Мне запомнились именно колечки. Я вообразила себе, что птицы делают колечки (из чего?) наподобие керамических или стеклянных и развешивают их на деревьях, и у меня появилась мечта: найти такие колечки. И вот с утра я начинала обход сада. Особенно перспективными в смысле волшебных этих колечек мне казались абрикосовые деревья. Почему? А кто его знает! Я ходила и вглядывалась в каждую веточку, каждый сучок и трепетала в предвкушении находки. Такие чувства, наверное, испытывают кладоискатели, когда ощущают, что близки к цели.
Но колечки не появлялись, птицы вели себя просто возмутительно: не желали одарить меня ни одним колечком. И я на следующий день снова выходила на свою охоту. И так продолжалось очень долго, может с год, а может и два года. Потом я как-то подзабыла эту идею, перестала вглядываться в ветки каждого дерева на своём пути. Но ничего в своей детской жизни я, кажется, так страстно не желала, как найти хоть одно птичье колечко.
Продолжение
Папа встал после трёхлетнего лежания в гипсе и заново учился ходить. Ослабевшие ноги отказывались служить, мышцы отвыкли напрягаться. Процесс возвращения к подвижной, полноценной жизни занял несколько месяцев, но и после этого отец не сразу начал работать, болезненная слабость долго давала о себе знать. Да и работу найти было непросто. Со своими двумя высшими образованиями (одно - техническое, инженер-паровозостроитель, другое - гуманитарное - иностранные языки) найти работу в селе он мог только в школе. Это вполне его устроило бы: отец был прирождённый педагог, его педагогический талант был ярким и редким, потому что совмещал огромный кругозор, глубину знаний, артистизм, отменное чувство юмора и редкую доброжелательность по отношению к людям.
Но свободных вакансий в школе нашего села не было, и отец стал писать запросы в школы и отделы народного образования сопредельных областей. У нас всюду были разложены карты СССР, карты отдельных республик, регионов. Свёрнутые в трубочку они стояли в углу, лежали на столе, такого обилия карт я потом никогда ни у кого не видела. Почему-то на многих картах были кляксы красных чернил.
Мама работала в больнице, отец оставался дома, на хозяйстве. Утро начиналось с того, что папа вставал и долго, тщательно зашнуровывал на себе телесного цвета жёсткий корсет, который он носил для поддержания больного позвоночника. Потом он разжигал примус и готовил завтрак, обычно это были яйца всмятку и манная каша. В десять часов утра я обязательно слушала детскую передачу по радио - очередную сказку. Радио у нас, да и у всех, кого я помню, было ещё довоенного образца - чёрная тарелка, которую мама затянула кружевной белой салфеткой. Мама любила вязать крючком, и у нас везде лежали ажурные накидки и салфетки из ниток «ирис».
Потом я шла гулять, а папа садился за стол и работал - делал какие-то переводы, которые надеялся пристроить в издательства, читал английскую литературу, что-то писал.
Иногда меня не выпускали гулять: погода была неподходящей или я была простужена. Тогда я читала (читать научилась в пять с половиной лет) или играла с куклами. Папа уходил в магазин за хлебом, а я оставалась одна и вся комната была в моём распоряжении. В играх я подражала жизни, которую наблюдала вокруг себя. И вот интересно: я с упоением играла в жизнь семьи одной из подружек, одной из Фатимат, и никогда у меня не возникало желания поиграть в жизнь второй Фатимат и её семьи. А различались эти семьи существенно. Обе Фатимат были одного возраста и мои ровесницы, но одна - на несколько месяцев старше другой. Назову её Фатимат старшая, а вторую - Фатимат младшая.
В моём детском представлении (результат чтения русских народных сказок про богачей и бедняков) семья старшей Фатимат жила богато, а семья младшей относилась к беднякам. Насчёт второго я не ошибалась, семья К. жила очень бедно. Отца у детей не было, мать болела, трудодни в колхозе оплачивались скудно, двое детей - моя шестилетняя подружка и её трёхлетний братишка - были ещё не помощниками, а бременем. Домик у них был низкий, скособоченный, внутри тёмный, обстановка в доме скудная - старая металлическая кровать с продавленной сеткой, стол у окна, два табурета, пара закопчённых кастрюль. Дети ели только мамалыгу, запивая молоком (если было). А единственным лакомством, которое они знали, был запечённый в печке лук. Мне печёный лук казался очень вкусным, и я даже завидовала тому, как вкусно кормят Фатимат. Конфеты не шли ни в какое сравнение с печёным луком и мамалыгой. Мы с Фатимат, оставаясь одни у неё дома, и сами пекли его - в горячем пепле, в поддувале.
Семья С., то есть семья Фатимат старшей, конечно, не была богатой, как казалось это мне. Просто жили они сытно, зажиточно. Семья была большой: бабушка и дедушка, родители и дети - сама Фатимат и её старший брат. Взрослые работали не покладая рук. Во дворе стояла подвода, в сараях лежала упряжь. Теперь свой транспорт - это автомобиль, тогда же была лошадь и телега. Кроме лошади держали корову, с десяток, а может и больше, овец, ну и птицу - гусей, кур.
В сараях стояли мешки с кукурузой, макухой, другими припасами.
А в доме мне особенно запомнилась спальня. Мне она казалась роскошной, ведь я ничего, более впечатляющего ещё не видела. На широких новых металлических кроватях, с блестящими шариками и шишечками на спинках, лежали по три подушки - одна на другой, под красивыми кружевными накидками. У стены стояло зеркало - трельяж, состоящее из основной части и ещё двух створок на петлях, как ставенки. На столике перед зеркалом - вазочка с веточками ковыля, выкрашенными в ядовитые цвета - розовый, голубой, бирюзовый. Эти веточки мне казались верхом красоты и символом богатства и роскоши.
Если вы думаете, что я играла в семью Фатимат старшей, в «богачей», то ошибаетесь. Эта игра меня не привлекала. Зато играть в бедняков К. было очень интересно. Я залазила на табурет, снимала с полки банку и «наливала» своей кукле воображаемое молоко. Потом строго говорила ей, что на обед оставляю мамалыгу, а закусить она может луком, пусть испечёт в печном пепле. И «уходила на работу».
Я часто размышляла над тем, почему мне так романтично казалось пожить жизнью бедных К., чем привлекал меня аскетизм этой жизни. Не могу сказать, что я равнодушна к житейским благам, меня радуют красивые вещи, обновки, покупки. Я обычная, нормальная женщина, и нищета меня не привлекает. Почему я так любила играть в простой, незамысловатый быт семьи младшей Фатимат и никогда не играла в изобильную жизнь семьи старшей из подружек? Мне кажется, не в презрении к мирским благам тут дело, а в другом. Любимой книгой моей была в детстве «Таинственный остров» Ж.Верна, ей немного уступала книга Д.Дефо «Робинзон Крузо». Я могла бы припомнить ещё ряд книг такого рода, и все эти книги объединяло одно - герои оказывались в затруднительной ситуации с ограниченными материальными возможностями и вынуждены были проявлять максимум изобретательности, энергии, ума, чтобы выжить. И вот эту ситуацию, когда трудно, средств для выживания мало и надо выжать из них максимум, мне с самого раннего детства очень нравилось воспроизводить, проигрывать. Я умела мобилизовываться в трудностях и совершенно распускала себя, когда становилось спокойно и благополучно. И вот первую себя я любила, этими своими качествами наслаждалась, а вторая Лида мне была неприятна. И в играх я ставила себя в ту ситуацию, где проявлялось моё лучшее «я». Наверно, так.
Двор у Куны был просторный, сбоку - сад, а за домом большой огород. Сад я любила в любое время года и в любую погоду. Весной меня пронизывала токами красота цветущих вишен. Среди них слышалось ровное гуденье, словно где-то рядом тянутся провода линии высокого напряжения. Гудели пчёлы, но мне с тех пор это негромкое, ровное гуденье кажется неотъемлемым свойством цветущих вишнёвых садов. А небо, если смотреть сквозь ветки, покрытые белыми цветами, казалось каким-то напряжённо-синим, синее, чем если на него смотреть на открытом пространстве. Синева эта достигала такого напряжения, что казалась грозной. Почему - грозной. Не знаю, но это слово мне всегда приходило в голову, когда я смотрела на небо сквозь белоснежную крону цветущей вишни. Грозная красота, грозная синева.
А осенью я искала под ореховыми деревьями орехи в почерневшей, наполовину отвалившейся кожуре. Но главным моим занятием, увлечением и я бы даже сказала - тихой манией было иное. Однажды мама мне рассказала о том, что птички оставляют на деревьях какие-то колечки. Сказку сочинила мама или я не поняла что-то в её рассказе, не знаю. Может, она говорила о гнёздах и о том, как их строят птицы? Или о том, что орнитологи окольцовывают пойманных птиц? Мне запомнились именно колечки. Я вообразила себе, что птицы делают колечки (из чего?) наподобие керамических или стеклянных и развешивают их на деревьях, и у меня появилась мечта: найти такие колечки. И вот с утра я начинала обход сада. Особенно перспективными в смысле волшебных этих колечек мне казались абрикосовые деревья. Почему? А кто его знает! Я ходила и вглядывалась в каждую веточку, каждый сучок и трепетала в предвкушении находки. Такие чувства, наверное, испытывают кладоискатели, когда ощущают, что близки к цели.
Но колечки не появлялись, птицы вели себя просто возмутительно: не желали одарить меня ни одним колечком. И я на следующий день снова выходила на свою охоту. И так продолжалось очень долго, может с год, а может и два года. Потом я как-то подзабыла эту идею, перестала вглядываться в ветки каждого дерева на своём пути. Но ничего в своей детской жизни я, кажется, так страстно не желала, как найти хоть одно птичье колечко.
Продолжение