книги, которые подрывают
Все мои прошлые статьи на «Альтерлите» были ругательные, и я решил для разнообразия написать о хороших книгах. Хотя нет, так не получится. Слишком уж банальный ярлычок.
Давайте зайдём с другого конца. В блогах модно устраивать опросы типа «Назовите пять книг, которые на вас повлияли». Участвуя в одном из них, я и набросал список, который ниже. Однако при составлении этого списка, а затем при чтении чужих, я всё больше сомневался в том, что понимается под «влиянием». Особенно когда видишь, что человек упоминает - как нечто очень важное - книгу, которая вышла в прошлом году. Серьёзно? Он что, вчера родился и вообще ничего не читал до этого?
В общем, я не верю, что книга может «серьёзно влиять» на взрослого человека. Хотя она может совпасть с вашими собственными переживаниями и мыслями - тогда она помогает в формулировке этих вещей, а главное, в самом ощущении, что «ты не один такой». Но это, как правило, нужно в молодости, когда «весь мир идёт на меня войной». Потом всё-таки приходят и личные связи с миром, и собственные формулировки.
Почему же так часто мы слышим и от взрослых людей, что какая-то новая книга их «перевернула», «изменила всю жизнь»?
Тут возможны три варианта. Первый: человек просто врёт. Скорее всего, он работает в медиа-индустрии и занимается рекламой, то есть врёт по работе. А некоторые врут, чтобы «быть в тренде», поддержать взаимное лайкование. В сумме получается очень бурный движняк - иных литературных блогеров почитать, так у них идёт безостановочная череда оргазмов в ритме печатных станков ЭКСМО.
С другой стороны, если вспомнить, что большинство редакторов и промоутеров этого издательства - женщины, тогда возможен второй вариант. Да, на свете существуют гиперчувствительные девушки. Они честно возбуждаются любой толстой книгой на коленях, а иногда даже электронной версией в скользком, слегка вибрирующем айфоне. Некоторым впечатлительным вообще не нужен физический контакт, их могут потрясти совсем нехитрые вещи - то ли мрачное пятно плесени на стене, то ли красивый камушек на пляже. Книга может быть одним из таких триггеров, но она вряд ли подействует столь же сильно на людей с более стабильной психикой.
Ну и третий вариант - человек в кризисе, он хватается за любые знаки и соломинки, что видит вокруг. Это может быть и книга, и вы потом будете всем рассказывать, как она попала к вам в самый нужный момент и как сильно помогла. Но вывести себя из дурного состояния можно и другими способами: пробежать полумарафон, сходить на рыбалку, переехать в Латинскую Америку, или даже поговорить с бывшей женой. То есть сила печатной продукции опять преувеличена. Тайский массаж работает не хуже, просто вы не пробовали.
Что до меня, то после тридцати художественная литература уже точно не влияла на меня всерьёз. Даже в кризисных ситуациях, при необходимости каких-то знаков для принятия решений, книги использовались наравне с пятнами на стенах и камушками на пляже. Однако мне стало интересно вспомнить книги, которые повлияли на меня в молодости - и попробовать описать, почему они повлияли.
Не уверен, что этот список будет кому-то полезен; у вас наверняка есть свой, совсем другой набор «влиятельных» произведений. Но возможно, вам будет интересно применить тот же метод анализа - и подумать, а что такого подрывного сделали эти произведения лично для вас (а не для каких-то френдов, по совету которых вы купили кучу других, ненужных книг).
Николай Носов, «Незнайка на Луне»
В детстве мне нравились многие книжки. Особенно если добавить не совсем детские, но всё равно приключенческие, как «Последний из могикан». Однако с Носовым особая история. Это действительно детская книга, очень весёлая и добрая - но с годами я постоянно натыкался на «взрослые» явления, которые в этой книге были доходчиво объяснены и остроумно высмеяны. Например, когда многие знакомые бросались делать «свой бизнес», а потом жаловались на проблемы - мне сразу слышалось, как Пончик рассказывает о своих неудачах в торговле солью. А бум интернет-стартапов напомнил историю про Общество Гигантских Растений: там наглядно показано, как устроена биржа ценных бумаг и в чём её «подводные камни».
Вообще было много неплохих советских книг для детей, сделанных подобным образом: про космос, про химию, биологию, математику. В тех книгах почти не было иллюстраций, однако их авторы отлично владели языком, и воображение читателя само дорисовывало всё, что нужно - иногда даже с собственным участием. С книгами Носова это получалось особенно хорошо: после чтения «Весёлой семейки» и «Дневника Коли Синицина» очень хотелось завести пчёл и инкубатор. Но «Незнайка на Луне» выделялся на фоне остального детского научопа: там рассказывалось про более опасные материи, такие как политика и экономика.
Иван Ефремов, «Лезвие бритвы»
В этой книге я впервые увидел красивое применение эволюционной теории в гуманитарной сфере: как возникает мода, традиции, культура вообще. До этого психологи, как и прочие гуманитарии, прочно ассоциировались у меня с трепачами. В принципе и сейчас большинство из них такие - но после Ефремова я понял, что можно иначе. Кстати, на религиозном Западе эти идеи были переизобретены только в конце XX века (что ярко демонстрирует русская «Википедия»: в статье «эволюционная психология» упоминаются только англоязычные авторы).
В «Туманности Андромеды» тоже много интересных находок. Однако ТА - книга про целое новое общество, что очень вдохновляет, но оставляет много вопросов о том, как появились такие особые люди. Думаю, именно поэтому Ефремов взялся за ЛБ - не так грандиозно, но ближе к отдельному человеку. В итоге он даже показал мне альтернативный взгляд на науку вообще - то, что я находил потом в «Порядке из хаоса» Пригожина, во «Фрактальной геометрии природы» Мандельброта, в книгах Оливера Сакса.
Наверное, в сфере научной фантастики Лем был помощнее Ефремова. Но при всей его грандиозности, ему всё-таки не хватало гармонии, какого-то света из другого полушария мозга; пан Станислав часто скатывался в типичный пессимизм рационального ума, приправленный ядовитым сарказмом. Потому и будущего, в котором хотелось бы жить, в книгах Лема не было. А у Ефремова - было.
Аркадий и Борис Стругацкие, «Гадкие лебеди»
Когда я жил в том самом интернате, над которым всегда идёт дождь, мы читали «Гадких лебедей» в самиздатовской распечатке и радовались: это про нас! А потом я закончил интернат и понял, что Стругацкие пишут совсем не то. Они не знали, чему учат нас мокрецы и что происходит потом с теми, кто научился управлять дождём. Стругацкие просто использовали эти образы, чтобы рассказать другую историю, свою личную.
А история у них всегда одна. В ней всегда есть Учитель, Прогрессор, Странник - в общем, куратор из спецслужб. Он всегда знает «как надо», хотя источник его знаний всегда в тумане. Элитный статус этого персонажа особенно проявляется на фоне второго любимого героя Стругацких, эдакого стрёмного Пионера под Дверью, который много размышляет, а на самом деле просто боится идти дальше (либо его бьёт по рукам Старшой). И, конечно, в этих пафосных мальчиковых тёрках нет места для «девок»: редкие женские персонажи у Стругацких имеют форму мебели, мелькающей на заднем плане. Ну а когда в биографии авторов ты добираешься до слов «мама-учительница», тут весь пазл и складывается.
Удивительно, как им удалось протащить этот детский комплекс советской интеллигенции через все романы, вплоть до «Бессильных мира сего», где всё повторяется буквально: вот великий учитель, который панически боится девочек, а вот трусливый ученик, который ничего не может. Но после взлома «Гадких лебедей» я уже понимал, как это работает - как писатель ловит тебя на книгу «про нас», а на самом деле впаривает тебе свои болячки. Заодно «Гадкие лебеди» дали мне иммунитет против унылых «учеников Стругацких», которые повылазили из всех щелей в 90-е, и до сих пор торгуют похожими болячками.
Сей-Сёнагон, «Записки у изголовья»
Вопреки стругацкому мифу, улитка не ползла «по склону», и никаких «до самых высот» в оригинале не было. Но чтобы узнать, как было на самом деле, надо погрузиться в эстетику эпохи Хэйан, «золотого века» японской культуры. Мне в этом помог дневник придворной фрейлины, где вся эстетика того времени показана в самой естественной форме, как жизнеописание «обо всём, что вижу». Этого очень не хватает многим людям, которые хотят понять искусство хайку и танка - но не могут прорваться через заумные рассуждения востоковедов, жонглирующих непонятными терминами: моно-но-аварэ, ваби-саби и так далее. А вот Сей-Сёнагон на простых бытовых зарисовках отлично показала, как рождается поэзия. Именно поэзия, а не те заунывные речитативы клинического бродскизма, которые принято называть «стихами» в наших родных шпинатах.
А ещё после этой книги я научился смеяться над теми, кто требует в литературе сюжета и замысла, завязок и развязок, гештальтов и моралей. Это всё для нищебродов духа. Настоящая поэзия - бабочки полёт. А без поэзии литература - всего лишь мануал для роботов. Понятно, что роботов вокруг нас гораздо больше, чем людей, поэтому многие отличные, но бессюжетные произведения-дневники часто оказываются не замечены широкой публикой. Однако после Сей-Сенагон я знаю, что так можно, и сам люблю писать именно так.
Хулио Кортасар, «Все огни - огонь» (сборник)
У филогогов есть дурацкая привычка - объединять писателей по жанрам с географическим уклоном. Например, «латиноамериканский магический реализм» - и дальше обычно следует заклинание «Борхес-Маркес-Кортасархес». Но это совершенно разные авторы! В одной из прошлых колонок я рассказывал про деление писателей на три типа: Проповедники, Красавчеги и Наблюдатели. Здесь именно такая тройка. Борхес шёл от ума, Маркес - от языка; оба создавали отчуждённые фантастические миры; красивые, но очень далёкие от читателя.
Иное дело Кортасар. Он внимательный наблюдатель этого мира, и погрузиться вслед за ним на более глубокие уровни нашей реальности может любой, кто спускался в метро и видел там механическую толпу с бледными лицами; кто застревал в пробке и знакомился с девушкой из соседней машины; кто внезапно объединялся с парой чокнутых незнакомцев для совершения бессмысленного подвига. Увидеть чудеса в нашей реальности без лишних выдумок - более тонкое искусство, чем фантастика с инопланетянами, суперменами и прочими кондовыми заплатами воображения.
Наверное, первым, кто удивил меня подобным магическим реализмом, был ещё Александр Грин - но у него фантастические элементы всё-таки перевешивали, страны и города были нездешние. Похожая история с Харуки Мураками: в поздних текстах у него многовато шизовой мистики, а вот ранние рассказы - как раз на той тонкой грани реализма, где гулял Кортасар, а с ним и я в призрачном Питере моей молодости. Некоторые европейские фильмы конца XX века дают похожее ощущение, особенно Кесьлёвский («Двойная жизнь Вероники», «Три цвета»).
Николай Лесков, «Соборяне»
Русской литературе не повезло родиться в XIX веке, когда промышленная революция уже ломала старые устои. И хотя в то время тоже были свои романтики и жизнелюбы, создававшие в книгах сильных и красивых героев, но окружающий век, век электричества и бензина, требовал от писателей другого: обличать старый мир и рекламировать маргиналов, способных ломать, а не строить. Победившая советская власть ещё сильнее закрепила эти уродливые образы русского человека в школьной программе, выбирая из старой литературы либо жуликов вроде Чичикова и Хлестакова, которые «обличали», либо депрессивных фриков вроде Мышкина и Базарова, которых нужно было уважать как «прообразы новых людей».
Из Лескова в школе проходили лишь «Левшу» и «Тупейного художника», две короткие и печальные истории о тяжёлой доле народа. И только потом, после школы, я обнаружил других замечательных героев Лескова - в романах «Соборяне» и «На ножах». И именно после «Соборян» мне стало понятно, почему этот живой дух русской литературы так упорно пытались затоптать. Даже не запретами, а той узкой рамкой школьной программы, после которой ты сам списываешь всю классику в утиль.
Но стоит посмотреть на неё снова, повнимательней, и можно сделать множество открытий. Так я открыл и Гончарова, единственного из русских классиков, кто совершил настоящее кругосветное путешествие («Фрегат Паллада»). В школе об этом не рассказывали: там Гончарову налепили бирку «обломовщина», как очередной грех старого мира. А потом обнаружилось, что отличные романы «Обыкновенная история» и «Обрыв» вместе с «Обломовым» выстраивают совершенно иную картину мира, с живыми русскими людьми вместо унылых нигилистов.
Чего и вам желаю.
Давайте зайдём с другого конца. В блогах модно устраивать опросы типа «Назовите пять книг, которые на вас повлияли». Участвуя в одном из них, я и набросал список, который ниже. Однако при составлении этого списка, а затем при чтении чужих, я всё больше сомневался в том, что понимается под «влиянием». Особенно когда видишь, что человек упоминает - как нечто очень важное - книгу, которая вышла в прошлом году. Серьёзно? Он что, вчера родился и вообще ничего не читал до этого?
В общем, я не верю, что книга может «серьёзно влиять» на взрослого человека. Хотя она может совпасть с вашими собственными переживаниями и мыслями - тогда она помогает в формулировке этих вещей, а главное, в самом ощущении, что «ты не один такой». Но это, как правило, нужно в молодости, когда «весь мир идёт на меня войной». Потом всё-таки приходят и личные связи с миром, и собственные формулировки.
Почему же так часто мы слышим и от взрослых людей, что какая-то новая книга их «перевернула», «изменила всю жизнь»?
Тут возможны три варианта. Первый: человек просто врёт. Скорее всего, он работает в медиа-индустрии и занимается рекламой, то есть врёт по работе. А некоторые врут, чтобы «быть в тренде», поддержать взаимное лайкование. В сумме получается очень бурный движняк - иных литературных блогеров почитать, так у них идёт безостановочная череда оргазмов в ритме печатных станков ЭКСМО.
С другой стороны, если вспомнить, что большинство редакторов и промоутеров этого издательства - женщины, тогда возможен второй вариант. Да, на свете существуют гиперчувствительные девушки. Они честно возбуждаются любой толстой книгой на коленях, а иногда даже электронной версией в скользком, слегка вибрирующем айфоне. Некоторым впечатлительным вообще не нужен физический контакт, их могут потрясти совсем нехитрые вещи - то ли мрачное пятно плесени на стене, то ли красивый камушек на пляже. Книга может быть одним из таких триггеров, но она вряд ли подействует столь же сильно на людей с более стабильной психикой.
Ну и третий вариант - человек в кризисе, он хватается за любые знаки и соломинки, что видит вокруг. Это может быть и книга, и вы потом будете всем рассказывать, как она попала к вам в самый нужный момент и как сильно помогла. Но вывести себя из дурного состояния можно и другими способами: пробежать полумарафон, сходить на рыбалку, переехать в Латинскую Америку, или даже поговорить с бывшей женой. То есть сила печатной продукции опять преувеличена. Тайский массаж работает не хуже, просто вы не пробовали.
Что до меня, то после тридцати художественная литература уже точно не влияла на меня всерьёз. Даже в кризисных ситуациях, при необходимости каких-то знаков для принятия решений, книги использовались наравне с пятнами на стенах и камушками на пляже. Однако мне стало интересно вспомнить книги, которые повлияли на меня в молодости - и попробовать описать, почему они повлияли.
Не уверен, что этот список будет кому-то полезен; у вас наверняка есть свой, совсем другой набор «влиятельных» произведений. Но возможно, вам будет интересно применить тот же метод анализа - и подумать, а что такого подрывного сделали эти произведения лично для вас (а не для каких-то френдов, по совету которых вы купили кучу других, ненужных книг).
Николай Носов, «Незнайка на Луне»
В детстве мне нравились многие книжки. Особенно если добавить не совсем детские, но всё равно приключенческие, как «Последний из могикан». Однако с Носовым особая история. Это действительно детская книга, очень весёлая и добрая - но с годами я постоянно натыкался на «взрослые» явления, которые в этой книге были доходчиво объяснены и остроумно высмеяны. Например, когда многие знакомые бросались делать «свой бизнес», а потом жаловались на проблемы - мне сразу слышалось, как Пончик рассказывает о своих неудачах в торговле солью. А бум интернет-стартапов напомнил историю про Общество Гигантских Растений: там наглядно показано, как устроена биржа ценных бумаг и в чём её «подводные камни».
Вообще было много неплохих советских книг для детей, сделанных подобным образом: про космос, про химию, биологию, математику. В тех книгах почти не было иллюстраций, однако их авторы отлично владели языком, и воображение читателя само дорисовывало всё, что нужно - иногда даже с собственным участием. С книгами Носова это получалось особенно хорошо: после чтения «Весёлой семейки» и «Дневника Коли Синицина» очень хотелось завести пчёл и инкубатор. Но «Незнайка на Луне» выделялся на фоне остального детского научопа: там рассказывалось про более опасные материи, такие как политика и экономика.
Иван Ефремов, «Лезвие бритвы»
В этой книге я впервые увидел красивое применение эволюционной теории в гуманитарной сфере: как возникает мода, традиции, культура вообще. До этого психологи, как и прочие гуманитарии, прочно ассоциировались у меня с трепачами. В принципе и сейчас большинство из них такие - но после Ефремова я понял, что можно иначе. Кстати, на религиозном Западе эти идеи были переизобретены только в конце XX века (что ярко демонстрирует русская «Википедия»: в статье «эволюционная психология» упоминаются только англоязычные авторы).
В «Туманности Андромеды» тоже много интересных находок. Однако ТА - книга про целое новое общество, что очень вдохновляет, но оставляет много вопросов о том, как появились такие особые люди. Думаю, именно поэтому Ефремов взялся за ЛБ - не так грандиозно, но ближе к отдельному человеку. В итоге он даже показал мне альтернативный взгляд на науку вообще - то, что я находил потом в «Порядке из хаоса» Пригожина, во «Фрактальной геометрии природы» Мандельброта, в книгах Оливера Сакса.
Наверное, в сфере научной фантастики Лем был помощнее Ефремова. Но при всей его грандиозности, ему всё-таки не хватало гармонии, какого-то света из другого полушария мозга; пан Станислав часто скатывался в типичный пессимизм рационального ума, приправленный ядовитым сарказмом. Потому и будущего, в котором хотелось бы жить, в книгах Лема не было. А у Ефремова - было.
Аркадий и Борис Стругацкие, «Гадкие лебеди»
Когда я жил в том самом интернате, над которым всегда идёт дождь, мы читали «Гадких лебедей» в самиздатовской распечатке и радовались: это про нас! А потом я закончил интернат и понял, что Стругацкие пишут совсем не то. Они не знали, чему учат нас мокрецы и что происходит потом с теми, кто научился управлять дождём. Стругацкие просто использовали эти образы, чтобы рассказать другую историю, свою личную.
А история у них всегда одна. В ней всегда есть Учитель, Прогрессор, Странник - в общем, куратор из спецслужб. Он всегда знает «как надо», хотя источник его знаний всегда в тумане. Элитный статус этого персонажа особенно проявляется на фоне второго любимого героя Стругацких, эдакого стрёмного Пионера под Дверью, который много размышляет, а на самом деле просто боится идти дальше (либо его бьёт по рукам Старшой). И, конечно, в этих пафосных мальчиковых тёрках нет места для «девок»: редкие женские персонажи у Стругацких имеют форму мебели, мелькающей на заднем плане. Ну а когда в биографии авторов ты добираешься до слов «мама-учительница», тут весь пазл и складывается.
Удивительно, как им удалось протащить этот детский комплекс советской интеллигенции через все романы, вплоть до «Бессильных мира сего», где всё повторяется буквально: вот великий учитель, который панически боится девочек, а вот трусливый ученик, который ничего не может. Но после взлома «Гадких лебедей» я уже понимал, как это работает - как писатель ловит тебя на книгу «про нас», а на самом деле впаривает тебе свои болячки. Заодно «Гадкие лебеди» дали мне иммунитет против унылых «учеников Стругацких», которые повылазили из всех щелей в 90-е, и до сих пор торгуют похожими болячками.
Сей-Сёнагон, «Записки у изголовья»
Вопреки стругацкому мифу, улитка не ползла «по склону», и никаких «до самых высот» в оригинале не было. Но чтобы узнать, как было на самом деле, надо погрузиться в эстетику эпохи Хэйан, «золотого века» японской культуры. Мне в этом помог дневник придворной фрейлины, где вся эстетика того времени показана в самой естественной форме, как жизнеописание «обо всём, что вижу». Этого очень не хватает многим людям, которые хотят понять искусство хайку и танка - но не могут прорваться через заумные рассуждения востоковедов, жонглирующих непонятными терминами: моно-но-аварэ, ваби-саби и так далее. А вот Сей-Сёнагон на простых бытовых зарисовках отлично показала, как рождается поэзия. Именно поэзия, а не те заунывные речитативы клинического бродскизма, которые принято называть «стихами» в наших родных шпинатах.
А ещё после этой книги я научился смеяться над теми, кто требует в литературе сюжета и замысла, завязок и развязок, гештальтов и моралей. Это всё для нищебродов духа. Настоящая поэзия - бабочки полёт. А без поэзии литература - всего лишь мануал для роботов. Понятно, что роботов вокруг нас гораздо больше, чем людей, поэтому многие отличные, но бессюжетные произведения-дневники часто оказываются не замечены широкой публикой. Однако после Сей-Сенагон я знаю, что так можно, и сам люблю писать именно так.
Хулио Кортасар, «Все огни - огонь» (сборник)
У филогогов есть дурацкая привычка - объединять писателей по жанрам с географическим уклоном. Например, «латиноамериканский магический реализм» - и дальше обычно следует заклинание «Борхес-Маркес-Кортасархес». Но это совершенно разные авторы! В одной из прошлых колонок я рассказывал про деление писателей на три типа: Проповедники, Красавчеги и Наблюдатели. Здесь именно такая тройка. Борхес шёл от ума, Маркес - от языка; оба создавали отчуждённые фантастические миры; красивые, но очень далёкие от читателя.
Иное дело Кортасар. Он внимательный наблюдатель этого мира, и погрузиться вслед за ним на более глубокие уровни нашей реальности может любой, кто спускался в метро и видел там механическую толпу с бледными лицами; кто застревал в пробке и знакомился с девушкой из соседней машины; кто внезапно объединялся с парой чокнутых незнакомцев для совершения бессмысленного подвига. Увидеть чудеса в нашей реальности без лишних выдумок - более тонкое искусство, чем фантастика с инопланетянами, суперменами и прочими кондовыми заплатами воображения.
Наверное, первым, кто удивил меня подобным магическим реализмом, был ещё Александр Грин - но у него фантастические элементы всё-таки перевешивали, страны и города были нездешние. Похожая история с Харуки Мураками: в поздних текстах у него многовато шизовой мистики, а вот ранние рассказы - как раз на той тонкой грани реализма, где гулял Кортасар, а с ним и я в призрачном Питере моей молодости. Некоторые европейские фильмы конца XX века дают похожее ощущение, особенно Кесьлёвский («Двойная жизнь Вероники», «Три цвета»).
Николай Лесков, «Соборяне»
Русской литературе не повезло родиться в XIX веке, когда промышленная революция уже ломала старые устои. И хотя в то время тоже были свои романтики и жизнелюбы, создававшие в книгах сильных и красивых героев, но окружающий век, век электричества и бензина, требовал от писателей другого: обличать старый мир и рекламировать маргиналов, способных ломать, а не строить. Победившая советская власть ещё сильнее закрепила эти уродливые образы русского человека в школьной программе, выбирая из старой литературы либо жуликов вроде Чичикова и Хлестакова, которые «обличали», либо депрессивных фриков вроде Мышкина и Базарова, которых нужно было уважать как «прообразы новых людей».
Из Лескова в школе проходили лишь «Левшу» и «Тупейного художника», две короткие и печальные истории о тяжёлой доле народа. И только потом, после школы, я обнаружил других замечательных героев Лескова - в романах «Соборяне» и «На ножах». И именно после «Соборян» мне стало понятно, почему этот живой дух русской литературы так упорно пытались затоптать. Даже не запретами, а той узкой рамкой школьной программы, после которой ты сам списываешь всю классику в утиль.
Но стоит посмотреть на неё снова, повнимательней, и можно сделать множество открытий. Так я открыл и Гончарова, единственного из русских классиков, кто совершил настоящее кругосветное путешествие («Фрегат Паллада»). В школе об этом не рассказывали: там Гончарову налепили бирку «обломовщина», как очередной грех старого мира. А потом обнаружилось, что отличные романы «Обыкновенная история» и «Обрыв» вместе с «Обломовым» выстраивают совершенно иную картину мира, с живыми русскими людьми вместо унылых нигилистов.
Чего и вам желаю.