***
Я честно держалась. Я не комментировала, не спорила. Я просто молчала, а когда не было сил молчать, то говорила мужу. Я сдерживалась, но я сдалась. Я никого не обвиняю. Я просто скажу то, что касается лично меня. Я скажу это сейчас, когда убедилась, что все резкие слова, обращённые к маме и сестре, забылись, и я совершенно спокойно могу просто сказать то, что я думаю.
Я расскажу вам историю. Эта история будет о том, что было давно. Не очень давно, но достаточно давно, чтобы забыть, что оно вообще было. Я расскажу вам историю о пятилетней девочке. Я расскажу вам историю о девочке, которая очень хотела пойти в детский сад. Я расскажу вам историю обо мне 15 лет назад.
Я не помню чисел, не помню дней и не помню имён, потому что мне было всего пять лет. Я помню, что родители всё время спрашивали: "Ты точно хочешь?" и я отвечала: "Да". Я плохо помню и не могу восстановить точный ход событий. Я не помню, что было раньше, а что позже: три детских сада слились в один. Я помню комнату с компьютерами, она была так похожа на взрослую жизнь, которую я видела в фильмах. Я помню двор с навесом из брезента и я помню пластилин бурого цвета, из которого мы, дети, должны были лепить под надзирательством одного взрослого. Я помню, как этот пластилин бурого цвета летел в меня. Я помню игровую комнату, разделённую перегородками на больницу, магазин, костюмерную.
Вот здесь есть, где развернуться, вот здесь мы сможем вообразить себя взрослыми. И я помню разочарование. Помню бесцельно бегающих с воплями детей и одну которая пыталась навести порядок в разгромленной "больнице". Я помню, что я хотела, очень-очень хотела. Я говорила, что я хочу в сад.
Но чего я хотела на самом деле? Я хотела быть взрослой. Может быть нечаянно брошенное кем-то слово или даже не слово, а взгляд или чувство - я не знаю точно, что это было, но это что-то заставило меня почувствовать, что если я останусь с мамой, я останусь маленькой, как Мара, как Эстер, я останусь такой навсегда.
Я не знала тогда, что значит быть взрослой. Мне казалось, что взрослые - это те, которые страдают. Которые делают что-то лишённое всякого смысла, перекладывают бумажки, кричат в телефонную трубку, подсчитывают несуществующие яблоки. Вернутся домой, устало вздохнут и уснут без чувств - это и есть счастье, взрослое счастье, совсем не похожее на наше детское, которое не только по вечерам, но весь день.
Мне хотелось быть взрослой как папа и мама, как другие взрослые.
Мне очень хотелось помочь им, освободить их от принятия этого непростого решения отдать меня куда-то.
Мне не хотелось почувствовать, что за меня решат, и поэтому я решила раньше них и попросилась в сад.
Я хотела. Хотела быть как взрослые, которые каждое утро отправляются куда-то, чтобы вечером вернуться усталыми. Я хотела быть как те дети в фильмах, которые поют хором и дружат и играют и всё время улыбаются. Хотела форму, потому что, хотя это не совсем взрослое счастье, но, по крайней мере, это настоящее детское счастье. Как у всех. Не то что у меня - целый день, каждый день.
И потом там можно отличиться, можно сделать лучше всех, ну, почти как у взрослых. А тут, дома, ну, кто тебя заметит? Никакой мировой славы, даже если перемоешь всю посуду. Я хотела. Да, я очень хотела всё, что перечислила выше. Но, о, боже, как я не хотела туда, как я не хотела туда одна и как я не хотела оставлять маму и Мару дома! Даже когда я шла в сад с мамой, как я волновалась за Мару: как она там дома?
Я не знаю, что видели мои родители и видели ли они ту внутреннюю борьбу, которая происходила во мне. Я говорила только одно: "я хочу". Я использовала любой повод, чтобы продемонстрировать это.
Но как я не хотела туда, знала только я.
Нам часто кажется, что ребёнок - это такое существо, которое справляет свои нужды, не считаясь с положением, который кричит, как только ему что-то захотелось, и который говорит нам абсолютную правду по поводу своих желаний и нужд. Потому что он ребёнок, потому что он, в отличии от нас, не видит ситуацию, а видит только СЕБЯ.
Когда мне было семь лет, я первый раз постилась целый день. Никто не знал об этом, и я боялась сказать, потому что папа с мамой сказали бы, что мне поститься нельзя. Я постилась, потому что я знала, что так надо. И я ни разу не подумала, а почему бы мне не поесть. С тех пор я постилась много, очень много, но такой уверенности, что надо поститься у меня уже никогда не было.
Я наблюдаю за своей 4-месячной дочкой и вижу, как она пытается разбудить меня по утрам, прежде чем пописать. Как она ждёт остановки машины, чтобы справить свои нужды. Я вспоминаю, как она толкалась в животе,но стоило мне устать очень сильно, так, что ни на что больше не было сил, как она замирала, давая мне возможность отдохнуть.
Если ребёнок знает, что что-то нужно именно так, то он может настоять на этом намного лучше нас. И если он решил, что он ДОЛЖЕН что-то сделать, то сила его воли опять же несравнима с нашей.
Иногда бывает очень непросто убедить ребёнка сделать или не делать что-то. А иногда мы убеждаем его, что так нужно, даже не замечая этого, просто бросая неаккуратное слово или взгляд.
Только одно по-настоящему важное есть у наших детей - это наша любовь. Каждый добивается её по-своему: один кричит в магазине, что хочет весь шоколад на свете и, получив хотя бы чуть-чуть, он чувствует себя любимым. Другой - наоборот, прислушивается к каждому маминому слову и, выполняя её пожелания, чувствует себя счастливым.
Долго не имеет смысла страдать. Если что-то нужно, то лучше пытаться его хотеть. Это дети знают лучше нас. И поэтому они очень стараются хотеть того, что им кажется, хотим от них мы.
"Дети разные, у каждого ребёнка свой путь" - часто говорят нам, когда речь идёт о домашнем воспитании.
Да, это верно, у каждого свой путь. Свой путь переживать то, что тяжело. Точно так же, как у нас, взрослых. Один будет кричать и плакать, другой - молчать или, ещё хуже, убеждать себя и окружающих, что всё хорошо. Но это ещё не значит, что то, что с ним происходит, действительно хорошо.
Из замечательной девочки, которая очень хочет сделать всё, как хотят окружающие, я превратилась в полную противоположность. Я делала всё наоборот, я просила невозможного. Мечту о форме я поменяла на одежду, которая воспринималась бабушками и дедушками, как вытащенная из помойки. Раз нельзя идеально.ю раз я не могу так, как хотят они, то уж лучше никак. Я испытывала близких и не близких людей, будут ли они меня любить и такой. Близкие прошли испытания, теперь я знаю, что они меня любят любой, а на мнение неблизких мне стало наплевать.
Часто две эти крайности сочетаются в одном человеке и в одном периоде. Утром он бесприкословно с улыбкой выполняет любую просьбу, а вечером кричит и истерит, потому что вы ему не купили самолёт. Он устал, он больше не может добиваться вашей любви, он хочет, чтобы вы его просто любили. Или он чувствует, что несмотря на все его старания, он не достигает цели, вы его не видите, и он кричит, заставляя вас хоть как-то обратить на него внимание.
Я очень хотела. И, когда папа нагнулся ко мне и спросил: "а может лучше не надо?", я уверенно сказала, что я хочу. Я понимала, что рано или поздно всё равно кто-нибудь примет за меня это решение. И я приняла его сама. И меня оставили. Оставили всего на два часа. И только увидев, как папа уходит, я поняла, насколько я не хочу. Но я хотела быть как взрослая, а взрослые не плачут, и я старалась, я не плакала, пока слёзы сами не потекли из моих глаз.
Мне стало вдруг очень страшно, очень одиноко среди нескольких десятков детей и прекрасных воспитательниц. Я почувствовала себя совершенно одинокой и брошенной. И я плакала в коридоре около кухни, тихо, сдерживая слёзы, чтобы никто не слышал. Напрасно я старалась убедить себя, что это ненадолго и скоро кончиться. Мне казалось, что я навсегда останусь так одинока. И напрасно успокаивала меня воспитательница, мне было очень плохо, потому что два часа - это очень-очень долго для пятилетней девочки.
Из двух конфет, которые мне дала воспитательница, одну я немедленно поклялась сохранить для Мары, если я её ещё когда-нибудь увижу. А вторую я съела сама по дороге к машине с папой, и почувствовала себя немного лучше. Для меня она была не утешением, а поощрением за то, что я осталась одна.
Наверное, немногие дочитали до этого места и, наверное, совсем у немногих осталось желание читать ещё. Но я хочу сказать ещё что-то очень важное.
Наши родители принимали в своей жизни много решений, но они не принимали решений за нас.
Они просто любили друг друга, были вместе там, где им хорошо, и там, где немного трудно. Они выбрали для себя страну, в которой они хотят жить. Они выбрали для себя религию. Они выбирали дома и города, в которых мы ненадолго останавливались. Но они не выбирали за нас.
Они просто были и тем самым позволяли просто быть нам. Они не выбирали за нас, когда нам приходить или нет (приходить из того мира, рождаться), они не выбирали, что нам есть и куда нам идти. Все эти решения мы принимали сами за себя в тот момент, когда были готовы.
Моей дочке 4 месяца. Мы вместе с ней чуть-чуть больше года. И меня уже начали с удивлением спрашивать: "а как же дочь? что, она не в яслях? как же ты будешь работать?"
Я работаю вместе с ней и я не собираюсь её никуда посылать, и не потому что в яслях или саду плохо, а просто потому что она не бандероль, не письмо, её невозможно послать, и она не чемодан, который я оставлю в саду, словно в камере хранения, пока я буду работать. Это её жизнь. Она началась уже сейчас, а не когда ей исполнится 18-ть. Это её выбор прийти ко мне и быть со мной. И я уважаю её выбор и стараюсь сделать всё, чтобы она выбирала то, что ей хорошо. Потому что это её жизнь.
Я расскажу вам историю. Эта история будет о том, что было давно. Не очень давно, но достаточно давно, чтобы забыть, что оно вообще было. Я расскажу вам историю о пятилетней девочке. Я расскажу вам историю о девочке, которая очень хотела пойти в детский сад. Я расскажу вам историю обо мне 15 лет назад.
Я не помню чисел, не помню дней и не помню имён, потому что мне было всего пять лет. Я помню, что родители всё время спрашивали: "Ты точно хочешь?" и я отвечала: "Да". Я плохо помню и не могу восстановить точный ход событий. Я не помню, что было раньше, а что позже: три детских сада слились в один. Я помню комнату с компьютерами, она была так похожа на взрослую жизнь, которую я видела в фильмах. Я помню двор с навесом из брезента и я помню пластилин бурого цвета, из которого мы, дети, должны были лепить под надзирательством одного взрослого. Я помню, как этот пластилин бурого цвета летел в меня. Я помню игровую комнату, разделённую перегородками на больницу, магазин, костюмерную.
Вот здесь есть, где развернуться, вот здесь мы сможем вообразить себя взрослыми. И я помню разочарование. Помню бесцельно бегающих с воплями детей и одну которая пыталась навести порядок в разгромленной "больнице". Я помню, что я хотела, очень-очень хотела. Я говорила, что я хочу в сад.
Но чего я хотела на самом деле? Я хотела быть взрослой. Может быть нечаянно брошенное кем-то слово или даже не слово, а взгляд или чувство - я не знаю точно, что это было, но это что-то заставило меня почувствовать, что если я останусь с мамой, я останусь маленькой, как Мара, как Эстер, я останусь такой навсегда.
Я не знала тогда, что значит быть взрослой. Мне казалось, что взрослые - это те, которые страдают. Которые делают что-то лишённое всякого смысла, перекладывают бумажки, кричат в телефонную трубку, подсчитывают несуществующие яблоки. Вернутся домой, устало вздохнут и уснут без чувств - это и есть счастье, взрослое счастье, совсем не похожее на наше детское, которое не только по вечерам, но весь день.
Мне хотелось быть взрослой как папа и мама, как другие взрослые.
Мне очень хотелось помочь им, освободить их от принятия этого непростого решения отдать меня куда-то.
Мне не хотелось почувствовать, что за меня решат, и поэтому я решила раньше них и попросилась в сад.
Я хотела. Хотела быть как взрослые, которые каждое утро отправляются куда-то, чтобы вечером вернуться усталыми. Я хотела быть как те дети в фильмах, которые поют хором и дружат и играют и всё время улыбаются. Хотела форму, потому что, хотя это не совсем взрослое счастье, но, по крайней мере, это настоящее детское счастье. Как у всех. Не то что у меня - целый день, каждый день.
И потом там можно отличиться, можно сделать лучше всех, ну, почти как у взрослых. А тут, дома, ну, кто тебя заметит? Никакой мировой славы, даже если перемоешь всю посуду. Я хотела. Да, я очень хотела всё, что перечислила выше. Но, о, боже, как я не хотела туда, как я не хотела туда одна и как я не хотела оставлять маму и Мару дома! Даже когда я шла в сад с мамой, как я волновалась за Мару: как она там дома?
Я не знаю, что видели мои родители и видели ли они ту внутреннюю борьбу, которая происходила во мне. Я говорила только одно: "я хочу". Я использовала любой повод, чтобы продемонстрировать это.
Но как я не хотела туда, знала только я.
Нам часто кажется, что ребёнок - это такое существо, которое справляет свои нужды, не считаясь с положением, который кричит, как только ему что-то захотелось, и который говорит нам абсолютную правду по поводу своих желаний и нужд. Потому что он ребёнок, потому что он, в отличии от нас, не видит ситуацию, а видит только СЕБЯ.
Когда мне было семь лет, я первый раз постилась целый день. Никто не знал об этом, и я боялась сказать, потому что папа с мамой сказали бы, что мне поститься нельзя. Я постилась, потому что я знала, что так надо. И я ни разу не подумала, а почему бы мне не поесть. С тех пор я постилась много, очень много, но такой уверенности, что надо поститься у меня уже никогда не было.
Я наблюдаю за своей 4-месячной дочкой и вижу, как она пытается разбудить меня по утрам, прежде чем пописать. Как она ждёт остановки машины, чтобы справить свои нужды. Я вспоминаю, как она толкалась в животе,но стоило мне устать очень сильно, так, что ни на что больше не было сил, как она замирала, давая мне возможность отдохнуть.
Если ребёнок знает, что что-то нужно именно так, то он может настоять на этом намного лучше нас. И если он решил, что он ДОЛЖЕН что-то сделать, то сила его воли опять же несравнима с нашей.
Иногда бывает очень непросто убедить ребёнка сделать или не делать что-то. А иногда мы убеждаем его, что так нужно, даже не замечая этого, просто бросая неаккуратное слово или взгляд.
Только одно по-настоящему важное есть у наших детей - это наша любовь. Каждый добивается её по-своему: один кричит в магазине, что хочет весь шоколад на свете и, получив хотя бы чуть-чуть, он чувствует себя любимым. Другой - наоборот, прислушивается к каждому маминому слову и, выполняя её пожелания, чувствует себя счастливым.
Долго не имеет смысла страдать. Если что-то нужно, то лучше пытаться его хотеть. Это дети знают лучше нас. И поэтому они очень стараются хотеть того, что им кажется, хотим от них мы.
"Дети разные, у каждого ребёнка свой путь" - часто говорят нам, когда речь идёт о домашнем воспитании.
Да, это верно, у каждого свой путь. Свой путь переживать то, что тяжело. Точно так же, как у нас, взрослых. Один будет кричать и плакать, другой - молчать или, ещё хуже, убеждать себя и окружающих, что всё хорошо. Но это ещё не значит, что то, что с ним происходит, действительно хорошо.
Из замечательной девочки, которая очень хочет сделать всё, как хотят окружающие, я превратилась в полную противоположность. Я делала всё наоборот, я просила невозможного. Мечту о форме я поменяла на одежду, которая воспринималась бабушками и дедушками, как вытащенная из помойки. Раз нельзя идеально.ю раз я не могу так, как хотят они, то уж лучше никак. Я испытывала близких и не близких людей, будут ли они меня любить и такой. Близкие прошли испытания, теперь я знаю, что они меня любят любой, а на мнение неблизких мне стало наплевать.
Часто две эти крайности сочетаются в одном человеке и в одном периоде. Утром он бесприкословно с улыбкой выполняет любую просьбу, а вечером кричит и истерит, потому что вы ему не купили самолёт. Он устал, он больше не может добиваться вашей любви, он хочет, чтобы вы его просто любили. Или он чувствует, что несмотря на все его старания, он не достигает цели, вы его не видите, и он кричит, заставляя вас хоть как-то обратить на него внимание.
Я очень хотела. И, когда папа нагнулся ко мне и спросил: "а может лучше не надо?", я уверенно сказала, что я хочу. Я понимала, что рано или поздно всё равно кто-нибудь примет за меня это решение. И я приняла его сама. И меня оставили. Оставили всего на два часа. И только увидев, как папа уходит, я поняла, насколько я не хочу. Но я хотела быть как взрослая, а взрослые не плачут, и я старалась, я не плакала, пока слёзы сами не потекли из моих глаз.
Мне стало вдруг очень страшно, очень одиноко среди нескольких десятков детей и прекрасных воспитательниц. Я почувствовала себя совершенно одинокой и брошенной. И я плакала в коридоре около кухни, тихо, сдерживая слёзы, чтобы никто не слышал. Напрасно я старалась убедить себя, что это ненадолго и скоро кончиться. Мне казалось, что я навсегда останусь так одинока. И напрасно успокаивала меня воспитательница, мне было очень плохо, потому что два часа - это очень-очень долго для пятилетней девочки.
Из двух конфет, которые мне дала воспитательница, одну я немедленно поклялась сохранить для Мары, если я её ещё когда-нибудь увижу. А вторую я съела сама по дороге к машине с папой, и почувствовала себя немного лучше. Для меня она была не утешением, а поощрением за то, что я осталась одна.
Наверное, немногие дочитали до этого места и, наверное, совсем у немногих осталось желание читать ещё. Но я хочу сказать ещё что-то очень важное.
Наши родители принимали в своей жизни много решений, но они не принимали решений за нас.
Они просто любили друг друга, были вместе там, где им хорошо, и там, где немного трудно. Они выбрали для себя страну, в которой они хотят жить. Они выбрали для себя религию. Они выбирали дома и города, в которых мы ненадолго останавливались. Но они не выбирали за нас.
Они просто были и тем самым позволяли просто быть нам. Они не выбирали за нас, когда нам приходить или нет (приходить из того мира, рождаться), они не выбирали, что нам есть и куда нам идти. Все эти решения мы принимали сами за себя в тот момент, когда были готовы.
Моей дочке 4 месяца. Мы вместе с ней чуть-чуть больше года. И меня уже начали с удивлением спрашивать: "а как же дочь? что, она не в яслях? как же ты будешь работать?"
Я работаю вместе с ней и я не собираюсь её никуда посылать, и не потому что в яслях или саду плохо, а просто потому что она не бандероль, не письмо, её невозможно послать, и она не чемодан, который я оставлю в саду, словно в камере хранения, пока я буду работать. Это её жизнь. Она началась уже сейчас, а не когда ей исполнится 18-ть. Это её выбор прийти ко мне и быть со мной. И я уважаю её выбор и стараюсь сделать всё, чтобы она выбирала то, что ей хорошо. Потому что это её жизнь.