Пугающие глубины. Григорий Соколов в БЗФ
Так получилось, что вчера я имел возможность, как бы это сказать, приобщиться к вечности. Мне сделали драгоценный подарок на день рождения - билет на концерт Григория Соколова в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии. Если кто не знает, это совершенно особенные концерты, живущий в Италии Соколов выступает на Родине раз в году, обычно в апреле и только в Питере, билеты раскупают за месяц (мой был куплен аж в декабре), и даже консерваторские профессора считают своим долгом присутствовать.
Я ехал послушать пианиста, которого достойные доверия знатоки считают лучшим из ныне живущих. За музыкальными впечатлениями, все как полагается. Ну и влип по полной программе. Попробую как-то переместить то, что комом стоит внутри, сюда, чтобы перераспределить немного душевные силы и отнестись с должным духовным усердием к Страстной неделе. Авось отпустит. Итак, по порядку.
Во-первых, это очень умное исполнение, умное начиная с точно выверенной драматургии номеров. Программа открывалась "Сюитой in re" Рамо, вещью вязкой, заполняющей все предоставленное пространство. Соколов дал звуку разлиться, освоить пространство, дал слушателям прислушаться, и только потом начал это завоеванное пространство простраивать (привет доктору Хайдеггеру). Моцартовская Соната ля минор работала в уже подготовленном пространстве, при этом у неотесанных ценителей вроде меня вторая часть могла пробудить некоторые отблески понимания того, как работает с музыкальной тканью маэстро, что он делает с ритмом. Нам казалось, что мы прорываемся в "творческую лабораторию" исполнителя. На самом деле, нас опытной рукой заманивали все дальше. Аудитория почувствовала на вкус, каково быть хоть самую чуточку не просто созерцателем, но совсем немножко, сотрудником, аудитория раскрылась, это и было нужно мастеру для решающего удара. Вторым отделением шел Брамс - вариации на темы Генделя (соч. 24), ворочающиеся глыбы, и аудиторию уже ворочало вместе с глыбами, а потом Три интермеццо (соч. 117), тонкая и медленная филигрань, но души слушателей, как вымятая кожа или лен, что там мнут, уже с готовностью следовали изгибам творческой воли исполнителя и самой музыки, послушно отдавались в его руки, или в Руки. Последние ноты все уже делали вместе, зал словно передавал их маэстро для исполнения, как подмастерье передает кирпичи каменщику.
Красивости красивостями, но я и вправду очень ясно - пожалуй, впервые настолько ясно - почувствовал себя сотрудником и соучастником происходящего. Как читающий детям взрослый сначала ищет правильную интонацию, посматривая на детей, успокоились ли, внимательны ли, привлекая внимание картинками и интригующими паузами, в какой то момент, если книга хорошая, есть контакт и силы (силы ведь нужны для любого серьезного дела, совсем не обязательно тяжелого физически) - забывается, и вот уже кто сидит на коленях, кто висит на плече, все слепились в комок и дети сами перелистывают прочитанные страницы, без знаков понимая, когда пора. И все молчат, когда история заканчивается - вчера тоже молчали, не хотелось начинать аплодировать.
Хулиган Лосев в свое время все сказал про аристократизм и антидемократизм искусства в своей хулиганской книжке. "Раз искусство, значит - гений. Раз гений, значит - неравенство. Раз неравенство, значит - эксплоатация. К чему же это ведет? Ведь мы же гоним попов за эксплоатацию, за то, что они, обладая большими знаниями и умея влиять на народ, подчиняют его своей власти, заставляя платить за те "утешения", которые он от них получает. Но разве не то же делает Шаляпин? Пользуясь своим талантом и умея влиять на народ, он извлекает из несчастного ремесленника или студента последнюю копейку, заставляя его идти в театр, слушать его пение и смотреть его игру. (...) Поэтому логический вывод из коммунизма - это искоренение также и искусства. Московский Большой театр - мощно организованный идеализм, живущий исключительно ради индивидуалистического превознесения и в целях эксплоатации". Только надо добавить: гений неравен "нормальному человеку" не силою своей личности, а тем, что умеет быть проводником того, что больше любой личности (очень_питерская_семья, куда мы заявились после концерта, узнав, что мы слушали "Гришу Соколова", как бы в шутку притрагивалась к нам, чтобы "прикоснуться к космосу"). Зал мог бы слушать выдающегося человека, говорящего от себя, но такой зал и так слушать мог только то, что больше человека, больше всякой личности, пусть самой яркой и богатой.
И вот ведь что удивительно, когда имеешь дело с искусством такой высоты, встают на свои места все традиционные и обычно так раздражающие клише. Слова из религиозного лексикона вроде "священнодействия", "таинства", да и "дар" и "гений" о принадлежности которых к этому лексикону мы не всегда помним, перестают быть пошлостью, потому что приобретают подобающее содержание. Но даже манера взаимодействия с залом и с инструментом, перестает быть случайной, рассчитанной на эффект, на покорение публики. Соколов предельно сдержан, выходя из-за кулис он направляется к инструменту, садится не глядя в зал и начинает играть, а закончив, встает и сразу уходит с быстрым полупоклоном, опять же, стараясь не смотреть в зал. Почувствовав его игру, понимаешь, что он просто старается не расплескать то, что у него есть сказать - этому самому залу. Он как раз с ним взаимодействует, но не улыбками и ужимками. То же самое с бисами. Формально бисы - жест вежливости, артистического снисхождения к просьбе, ответ на живой отклик зала; по-настоящему же - нежелание или даже невозможность разойтись после того, что вдруг открылось в совместном душевно-духовном (geistiger) труде, как минимум, объятия благодарности после любви, как максимум... но лучше оставим рискованные сравнения. Соколов всегда много бисирует, особенно в родном ему Петербурге.
Под конец пожилой connoisseur, похожий одновременно на Маршака, Шостаковича и Лихачева, то есть, классический типаж питерского интеллигента, атрибутировавший для нас многочисленные бисы, по-шостаковичевски дернув головой проговорил приятно-патетически: "Сегодня ему равных нет". Непонятно, имелся в виду этот конкретный вечер или игра Соколова в целом, сегодня в узком или в широком смысле. И эта двусмыслнность мне показалась многозначительной. Лица вообще главное мое впечатление при каждой поездке в Петербург, но здесь их концентрация особенно высока. И в среде этих лиц, как в концентрированном растворе, кристаллизуется отчетливое ощущение: великие не все ушли, вот сейчас мы современники великого человека, и даже находимся в одном с ним зале, но действует это чувство почему-то подобно машине времени. То ли дело в том, что сознание привычно отодвигает все относящееся по разряду "бессмертного" туда, к памятникам, и каждая такая глыба воспринимается обязательно как мастодонт, отголосок чего-то ненового, то ли это просто питерская "шостаковичинка". Но может быть, действительно, вневременное являет себя таким образом, прячась и отодвигаясь в рамку и дымку. Даже здорово, что он такой аутист, совершенно закрытый, что с ним не установить бытовых отношений. Вот бы еще он интервью не давал.
(Понимаю, что все это выглядит как излияния восторженной барышни. Но, во-первых, и пускай, мне не жалко, а во-вторых, предлагаю другое сравнение. Представим себе барышню, воспитанную на любовной беллетристике, которая все знает про любовные переживания, очень все это любит читать, и вдруг ррраз - и влюбляется. Вот у меня примерно так с моей "любовью" к классической музыке и вчерашним как бы это сказать мистическим опытом.)
А еще тот человек сказал "Каждое следующее мгновение заслоняет предыдущее".
И вот после всего этого я совсем по-другому прочитал отзыв одного из критиков, написанный в программке, который сначала заставил меня улыбнуться. Кажется, все действительно так и есть:
"Согласно великой русской традиции, невероятная гибкость и мощь пианистической техники служат Соколову лишь средством погружения в пугающие глубины духовности. Интерпретации Соколова уникальны, проникнуты его личным, выстраданным мироощущением, за ними всегда обнаруживается оригинальный мыслитель и подлинный мастер, перфекционист, не знающий предела совершенству. Соколов не поощряет тех любителей музыки, которые приходят на концерт исключительно ради наслаждения. По его словам, каждый концерт требует большой, напряженной душевной работы - в равной степени и от исполнителя, и от аудитории".
UPD Бисы:
1. Шуман. Пьеса ор. 32 №2
2. Рамо. Часть сюиты "L'Egyptienne"
3. Шуман ор. 32 №3
4. Скрябин. Желание ор. 57
5. Бах - Зилоти. Прелюдия
6. Шуман. Пьеса ор. 32 №4
UPD 2 Внезапно на фансайте ГС
Я ехал послушать пианиста, которого достойные доверия знатоки считают лучшим из ныне живущих. За музыкальными впечатлениями, все как полагается. Ну и влип по полной программе. Попробую как-то переместить то, что комом стоит внутри, сюда, чтобы перераспределить немного душевные силы и отнестись с должным духовным усердием к Страстной неделе. Авось отпустит. Итак, по порядку.
Во-первых, это очень умное исполнение, умное начиная с точно выверенной драматургии номеров. Программа открывалась "Сюитой in re" Рамо, вещью вязкой, заполняющей все предоставленное пространство. Соколов дал звуку разлиться, освоить пространство, дал слушателям прислушаться, и только потом начал это завоеванное пространство простраивать (привет доктору Хайдеггеру). Моцартовская Соната ля минор работала в уже подготовленном пространстве, при этом у неотесанных ценителей вроде меня вторая часть могла пробудить некоторые отблески понимания того, как работает с музыкальной тканью маэстро, что он делает с ритмом. Нам казалось, что мы прорываемся в "творческую лабораторию" исполнителя. На самом деле, нас опытной рукой заманивали все дальше. Аудитория почувствовала на вкус, каково быть хоть самую чуточку не просто созерцателем, но совсем немножко, сотрудником, аудитория раскрылась, это и было нужно мастеру для решающего удара. Вторым отделением шел Брамс - вариации на темы Генделя (соч. 24), ворочающиеся глыбы, и аудиторию уже ворочало вместе с глыбами, а потом Три интермеццо (соч. 117), тонкая и медленная филигрань, но души слушателей, как вымятая кожа или лен, что там мнут, уже с готовностью следовали изгибам творческой воли исполнителя и самой музыки, послушно отдавались в его руки, или в Руки. Последние ноты все уже делали вместе, зал словно передавал их маэстро для исполнения, как подмастерье передает кирпичи каменщику.
Красивости красивостями, но я и вправду очень ясно - пожалуй, впервые настолько ясно - почувствовал себя сотрудником и соучастником происходящего. Как читающий детям взрослый сначала ищет правильную интонацию, посматривая на детей, успокоились ли, внимательны ли, привлекая внимание картинками и интригующими паузами, в какой то момент, если книга хорошая, есть контакт и силы (силы ведь нужны для любого серьезного дела, совсем не обязательно тяжелого физически) - забывается, и вот уже кто сидит на коленях, кто висит на плече, все слепились в комок и дети сами перелистывают прочитанные страницы, без знаков понимая, когда пора. И все молчат, когда история заканчивается - вчера тоже молчали, не хотелось начинать аплодировать.
Хулиган Лосев в свое время все сказал про аристократизм и антидемократизм искусства в своей хулиганской книжке. "Раз искусство, значит - гений. Раз гений, значит - неравенство. Раз неравенство, значит - эксплоатация. К чему же это ведет? Ведь мы же гоним попов за эксплоатацию, за то, что они, обладая большими знаниями и умея влиять на народ, подчиняют его своей власти, заставляя платить за те "утешения", которые он от них получает. Но разве не то же делает Шаляпин? Пользуясь своим талантом и умея влиять на народ, он извлекает из несчастного ремесленника или студента последнюю копейку, заставляя его идти в театр, слушать его пение и смотреть его игру. (...) Поэтому логический вывод из коммунизма - это искоренение также и искусства. Московский Большой театр - мощно организованный идеализм, живущий исключительно ради индивидуалистического превознесения и в целях эксплоатации". Только надо добавить: гений неравен "нормальному человеку" не силою своей личности, а тем, что умеет быть проводником того, что больше любой личности (очень_питерская_семья, куда мы заявились после концерта, узнав, что мы слушали "Гришу Соколова", как бы в шутку притрагивалась к нам, чтобы "прикоснуться к космосу"). Зал мог бы слушать выдающегося человека, говорящего от себя, но такой зал и так слушать мог только то, что больше человека, больше всякой личности, пусть самой яркой и богатой.
И вот ведь что удивительно, когда имеешь дело с искусством такой высоты, встают на свои места все традиционные и обычно так раздражающие клише. Слова из религиозного лексикона вроде "священнодействия", "таинства", да и "дар" и "гений" о принадлежности которых к этому лексикону мы не всегда помним, перестают быть пошлостью, потому что приобретают подобающее содержание. Но даже манера взаимодействия с залом и с инструментом, перестает быть случайной, рассчитанной на эффект, на покорение публики. Соколов предельно сдержан, выходя из-за кулис он направляется к инструменту, садится не глядя в зал и начинает играть, а закончив, встает и сразу уходит с быстрым полупоклоном, опять же, стараясь не смотреть в зал. Почувствовав его игру, понимаешь, что он просто старается не расплескать то, что у него есть сказать - этому самому залу. Он как раз с ним взаимодействует, но не улыбками и ужимками. То же самое с бисами. Формально бисы - жест вежливости, артистического снисхождения к просьбе, ответ на живой отклик зала; по-настоящему же - нежелание или даже невозможность разойтись после того, что вдруг открылось в совместном душевно-духовном (geistiger) труде, как минимум, объятия благодарности после любви, как максимум... но лучше оставим рискованные сравнения. Соколов всегда много бисирует, особенно в родном ему Петербурге.
Под конец пожилой connoisseur, похожий одновременно на Маршака, Шостаковича и Лихачева, то есть, классический типаж питерского интеллигента, атрибутировавший для нас многочисленные бисы, по-шостаковичевски дернув головой проговорил приятно-патетически: "Сегодня ему равных нет". Непонятно, имелся в виду этот конкретный вечер или игра Соколова в целом, сегодня в узком или в широком смысле. И эта двусмыслнность мне показалась многозначительной. Лица вообще главное мое впечатление при каждой поездке в Петербург, но здесь их концентрация особенно высока. И в среде этих лиц, как в концентрированном растворе, кристаллизуется отчетливое ощущение: великие не все ушли, вот сейчас мы современники великого человека, и даже находимся в одном с ним зале, но действует это чувство почему-то подобно машине времени. То ли дело в том, что сознание привычно отодвигает все относящееся по разряду "бессмертного" туда, к памятникам, и каждая такая глыба воспринимается обязательно как мастодонт, отголосок чего-то ненового, то ли это просто питерская "шостаковичинка". Но может быть, действительно, вневременное являет себя таким образом, прячась и отодвигаясь в рамку и дымку. Даже здорово, что он такой аутист, совершенно закрытый, что с ним не установить бытовых отношений. Вот бы еще он интервью не давал.
(Понимаю, что все это выглядит как излияния восторженной барышни. Но, во-первых, и пускай, мне не жалко, а во-вторых, предлагаю другое сравнение. Представим себе барышню, воспитанную на любовной беллетристике, которая все знает про любовные переживания, очень все это любит читать, и вдруг ррраз - и влюбляется. Вот у меня примерно так с моей "любовью" к классической музыке и вчерашним как бы это сказать мистическим опытом.)
А еще тот человек сказал "Каждое следующее мгновение заслоняет предыдущее".
И вот после всего этого я совсем по-другому прочитал отзыв одного из критиков, написанный в программке, который сначала заставил меня улыбнуться. Кажется, все действительно так и есть:
"Согласно великой русской традиции, невероятная гибкость и мощь пианистической техники служат Соколову лишь средством погружения в пугающие глубины духовности. Интерпретации Соколова уникальны, проникнуты его личным, выстраданным мироощущением, за ними всегда обнаруживается оригинальный мыслитель и подлинный мастер, перфекционист, не знающий предела совершенству. Соколов не поощряет тех любителей музыки, которые приходят на концерт исключительно ради наслаждения. По его словам, каждый концерт требует большой, напряженной душевной работы - в равной степени и от исполнителя, и от аудитории".
UPD Бисы:
1. Шуман. Пьеса ор. 32 №2
2. Рамо. Часть сюиты "L'Egyptienne"
3. Шуман ор. 32 №3
4. Скрябин. Желание ор. 57
5. Бах - Зилоти. Прелюдия
6. Шуман. Пьеса ор. 32 №4
UPD 2 Внезапно на фансайте ГС