Главы из книги Давида Шульмана "Горькая Надежда".
Книга Давида Шульмана "Темная Надежда" в оригинале написанная на английском, уже издана и на французском языке. Я начала переводить главы из книги из желания поделиться переживанием.
Давид Шульман - индолог, профессор Еврейского Университета, один из ведущих мировых авторитетов в области языков Индии. Его полиглотство не ограничивается указанной областью (двуязычный на английском и иврите, читает на греческом, русском, французском, немецком, персидском и арабском); а сфера его исследований выходит далеко за рамки лингвистики. Поэт и литературный критик, автор 20 книг, антрополог в области культуры он находит время для активного участия в борьбе за мир и права человека в Израиле.
Из предисловия автора:
Я израильтянин. Живу в Иерусалиме. В моих зарисовках, какими бы односторонними они не показались, я рассказываю о кусочке пережитой мной реальности в Израиле и на оккупированных территориях в 2002-2006 годы.
Как и у большинства из нас, у меня был выбор, или, вернее, моменты, когда выбор был возможен. Я удостоился быть в рядах Та'айуш, Арабско-Еврейской Солидарности, добровольческой организации, основанной в октябре 2000, в первые дни так называемой Интифады Аль-Акса.
11 января 2002. Одеяла.
Мы собираемся на развязке Шокет, около старой-новой Зеленой Линии, границы до1967. Солнечно, середина зимы, пустыня и холмы покрылись зеленью; вся земля - словно живое присутствие, так красиво, что больно смотреть.
Мы - это около пятидесяти машин и порядка 250-300 добровольцев. На лобовое стекло каждой машины вывешивается номер; мы будем двигаться наподобие конвоя. У многих плакаты: "Прекратить Оккупацию". Короткий инструктаж на иврите, арабском и английском. В качестве хороших новостей: в легальной битве против правительства и армии, кажется, одержана временная победа. По крайней мере, жители пещер остались на своих местах, хотя многие из их домов разрушены и некоторые неоднократно. Суд отложил следующее судебное слушание на три месяца. Это не только выигранное время, но и свидельство того, что правительственные юристы встретили жесткую оппозицию и не уверены в исходе борьбы.
Общественная кампания начала приносить плоды, но, как напоминает мне Хилель, это один из сотни подобных случаев на территориях. Мы имеем дело с продолжающейся политикой преступного насилия направленного против гражданского населения. Это насилие имеет свою логику, логику трансфера. Если невыносимость их жизни перейдет все границы, арабы уйдут, или, по крайней мере, сломаются.
Мы начинаем движение в 10:30 под припекающим зимнем солнцем. Через пять минут мы уже у первого дорожного заграждения. Нас ждут. Район уже объявлен закрытой военной зоной. Тем временем к нам присоединяется полицейский эскорт и поселенческая милиция. Я с Игалем, Ясером и Маналь в замыкающей машине, так что полицейские огни, не переставая мигают прямо позади нас.
Возможно благодаря сверканию этого зимнего утра, мы настроены оптимис-тично и, действительно, первое препятствие преодолевается относительно быстро. Может, солдаты получили приказ нас пропустить? Ведь была же нам обещана поддержка от влиятельных людей в армии и правительстве. В конце концов, мы только хотим доставить одеяла.
Через десять минут, уже за зеленой линией, нас снова останавливают. Я смотрю на нагорье, не такое уж приветливое - камни, опять камни, несколько деревьев, ущелье, и за ним, в отдалении, городок Ята. Теперь уже повсюду видны поселения - красные черепичные крыши на вершинах холмов. И вдали первые следы разрушения - снесенные хижины и засыпанный колодец палестинцев.
Мы ждем. На солнце тепло. Неожиданно я понимаю, что нет другого места на земле, где бы я хотел быть в настоящий момент. Мне хорошо с этими людьми. Я чувствую себя свободным: начатый очерк - дома и сейчас для меня не имеет значения, как и все мои лекции. Пятница, утро и два дня до моего дня рождения. Эйлин навещает новорожденного внука, сын Эдани в школе, и мое сердце свободно, оно поет, словно солнце растопило лежавшую на нем тяжесть. Два дня назад здесь лежал снег...Игаль и я обсуждаем санскритские поэмы.
И на этот раз, полиция или армия уступают и, какова бы ни была тому причина, мы продвигаемся.
Движение останавливается через минут двадцать, на следующем дорожном заграждении, и, похоже, что на этот раз это серьезно. Мы около Сусиа, большого поселения, пусть не самого фанатичного в этом районе, но, несомненно, глубоко озадаченного выживанием обитателей пещер. Полиция и армии уже представлены гораздо серьезнее: многочисленные джипы и машины, целая армия солдат впереди и хвосте нашей колонны, вдобавок 25-30 вооруженных полицейских. Поселенцы блокировали дорогу своими машинами, чтобы не дать нам проехать, полиция же и армия не проявляет желания расчистить путь. Мы паркуемся на обочине и собираемся у дорожного блока. Глаза начинают различать лица, знакомые по предыдущим демонстрациям; много молодежи, однако присутствуют и седые дамы, полные хороших намерений и еще наивные. Вскоре им придется продираться через живой полицейский заслон, но пока они об этом не подозревают. Французское телевидение послало свою съемочную группу. Фотографы уже работают вовсю по обе стороны барьера - полиция записывает на видеопленку лица этих опасных фанатиков мира и номера всех машин, участвующих а акции; корреспонденты сканируют толпу, пейзаж и "врага".
Где-то на холмах, за этим поселением, жители пещер ждут наши одеяла.
Начинаются переговоры с полицией, теперь уже по-серьезному. Время от времени мы делаем короткие инструктажи по громкоговорителю, а в перерывах Игаль рассказывает добровольцам историю здешних жителей и политику их выживания из собственных домов. Сегодня уже не осталось сомнений, что весь этот процесс тщательно разработан и спланирован. Прямые нападения поселенцев прикрываются правыми армейскими офицерами, и похоже, "серыми" чиновниками в государственных министерствах. За ними стоят правые политики, по всей лестнице до премьер- министра.
Постепенно становится ясно, что нам придется вступать в открытую конфронтацию с полицией. Переговоры прекращаются. Мы выстраиваемся перед машиной, загруженной одеялами, и каждый получает по одному, упакованному в хрупкий полиэтиленовый пакет. Ручка на моем моментально обрывается , так что мне придется нести одеяло подмышкой или прижимая к груди. Одеяло толстое и тяжелое, сложено как-то неуклюже, и нести его неудобно. И оно будет моим единственным оружием.
Мы стоим неровно, теснясь друг к другу перед живой стеной солдат и полицейских. Гади Альгази - харизматическая фигура, историк средневековья, один из основателей Та'aйуш, прижат к барьеру, готовый подать сигнал. О чем думает он в эту минуту? Будет ли кто-нибудь ранен? Есть ли возможность избежать столкновения с солдатами? Есть ли альтернатива? Когда, этот правильный момент? Издалека я восхищаюсь его способности взвалить на себя всю эту ношу, взять ответственность за подвергание некоторых из нас опасности, взвесить риск, необходимость, право и потерю. Кажется, он знает. Смог бы ли я в такой ситуации найти в себе силы принять решение, зная, что за ним стоит? И смог бы я обладать его убежденностью? Я вижу его лицо, и понимаю, что он принял решение. "Можете предложить песню?" - обращается он к нам, стоящим в обнимку с нашими одеялами. Мы начинаем петь. Сначала это не совсем подходящая мелодия 60-х, с которой у многих связаны совсем другие ассоциации. Потом - "Хевейну Шалом Элейхем" ("Мы несем Вам мир" - продукт Сионистских молодежных движений) и "Хиней ма тов у ма наим шевет ахим гам йахад (... когда братья вместе... " Псалм 133). Пение то затихает, то усиливается, далекое от стройного хора, сейчас многих уже пугает то, что должно произойти.
Мы двигаемся вперед. Мы здесь, чтобы доставить одеяла нуждающимся; сейчас холодно. Мы не собираемся быть агрессивными, но и не дадим себя запугать. Однако, эта "героическая" мысль кажется мне не менее абсурдной, чем вся нынешняя ситуация в Нагорье Хеврона. Полиция, солдаты - действительно ли это наши враги? Их сердца не могут быть на стороне всего этого. Поселенцы, да, тут другое дело.
Какафония звуков. Всплески песни, крики полиции через мегафоны, что мы нарушаем закон и будем арестованы; в армейских и полицейских джипах продолжительно жмут на клаксоны; некоторые из людей кричат, когда полицейские набрасываются на них и вытаскивают из линии. Некоторые уже арестованы. Призывы продолжать движение, держаться вместе и не размыкать рук. Мы прорываемся через первую линию полиции, но они уже перегруппировались впереди нас, в то время как джипы преследуют нас сзади. Одна из машин поселенцев случайно наезжает на ногу одного из полицейских и тот падает. Манифестант барабанит по капоту и орет на водителя: "Идиот, посмотри, на кого ты наехал!"
Гади и другие руководители нашего мирного марша исчезают один за другим. Осиротевшие, мы продолжаем двигаться вперед, обтекая солдат и полицейских. Наши ряды редеют, по мере того, как полиция продолжает выхватываеть из них новые и новые жертвы. Оборачиваюсь и вижу разноцветную, разметанную растерянную массу людей. Некоторые обернули одеялами плечи, возможно, в ожидании ударов солдат. Действительность все время трансформируется - какое-то время мою руку стискивала смуглая палестинская женщина, потом на ее месте оказался светловолосый израильтянин. Какое-то время я иду один, сжимая одеяло и ожидая, что в любую минуту меня оттащат в сторону и арестуют. Ощущение выпадения в неизвестное пространство, где нет будущего и очень мало прошлого, но меня это мало беспокоит. По глупости я оставил мою плотную зимнюю куртку в машине, в полдень было относительно тепло. Но теперь в голове проносятся мысли, что остаток дня придется провести где-нибудь в тюрьме в Хевроне или Беер-Шеве. Там будет холодно, а хуже всего то, что книга, взятая как раз на такой случай, осталась в кармане куртки. Шум усиливается. Оставшиеся идущие теперь раскиданы вдоль дороги и по вязкому полю с другой стороны. Полиция продолжает хватать и кричать. Я вижу моего друга и коллегу Юрия, которого полицейский оттаскивает с дороги, они борются. Меня удивляет, что я все еще иду. Позднее Юрий рассказывал, что какое-то время они с полицейским продолжали телепать друг друга, пока весь вал участников не откатился далеко вперед.
В какой-то момент Юрий сказал свому противнику: "Слушай, мы тут одни, что, так и останемся сзади?" Полицейский разжал хватку и они оба бросились вперед, нагонять сражающихся.
Я полностью теряю ощущение времени, нечто восхитительное и расслабляющее в том, как я и одеяло движутся в беспространстве. Мгновенный портрет моих собратьев на настоящий момент: фанатик,от которого лучше держаться подальше, много действительно испуганных, пожилые люди часто оступаются и иногда падают; несколько человек, явно развлекающихся спектаклем во всей его неуклюжей хаотичной реальности. Группа с телевидения снимает без остановки, и у полицейского видеохронографа тоже полно работы.К настоящему моменту полиция более или менее потеряла контроль над происходящим. Старший полицейский чин раздраженно обращается к военному командующему: "Это ваша обязанность арестовать всех этих людей". Военный, по-видимому, резервист, явно не чувствующий себя причастным ко всей этой ненормальности отвечает: "Вы что, не видите, что они делают из Вас идиота?"
Кто-то из наших ориентирует всех в сторону от дороги, к покрытому вязкой землей холму. Государство-тюрьма позади, и застывшие части моего сознания начинают возвращаться к жизни. Я просто блаженно и бесконечно счастлив, ощущение спасения уже из предверия ада.
Возобновляются переговоры. Похоже, не я один подвергся процессу трансформации. Как выясняется, полиция и солдаты идут на уступки. Полицейский офицер объявляет в мегафон, что нам будет разрешено доставить одеяла, что арестованные будут освобождены и теперь армия будет нас защищать на протяжении оставшихся до пещер четырех километров. Он желает нам хорошего остатка дня. В условие нам ставится соблюдение приказов, сдерживание от какого-бы то ни было насилия и словесного обмена с поселенцами. Армейский чин уже даже позволяет себе пошутить, разговаривая с кем-то по мобильнику: "Все хорошо, за исключением того, что теперь Европа для меня закрыта". Ну, как же, военный преступник: Французское телевидение неоднократно засняло его в действии.
Мы начинаем наш путь по гористой местности, утопая в грязь на каждом шагу. Однако не все еще позади. Теперь настал черед поселенцев. Молодая женщина, с волосами спрятанными под головным платком, появлятся из поселения и начинает извергать на нас бурный поток необычайно грязных ругательств. Где эти религиозные евреи научились так хорошо выражаться? Ругательства взлетают как арии на высоком сопрано. Исполнительница не остается в одиночестве. Один из мужчин кричит, что мы на стороне Бин Ладена. Возможно, мы и есть Бин Ладен. Мы игнорируем и продолжаем идти, однако у поселенцев есть единомышленники среди полиции. Делается еще одна попытка заблокировать нам дорогу, и столкновение неизбежно - они полны решимости не дать нам донести одеяла жителям пещер. В горах Хеврона холодно, однако эти одеяла, по-видимому, могут оставить несмываемые пятна позора на Истории Евреев. Может, мы чего-то не понимаем, и это вопрос жизни и смерти, ведь выживание евреев так хрупко, что доставка даже одного одеяла может быть фатальной? Это самый омерзительный момент всего дня, но нет, можно сделать еще хуже - и вот Ясира, идущего рядом со мной, неожиданно атаковывает полицейский. Он бъет его сильно и без остановки, при этом не прекращая кричать: "Ты меня атакуешь?!" Их что, обучают этой фразе в полицейской академии?
Они посадили Ясира в полицейский джип. Он под арестом, будет отправлен в полицейский участок в одно из поселений. Он ничего не сделал, он шел вместе со всеми нами, неся одеяло; его ошибкой было обернуть вокруг шеи куффию. Полицейский, искавший жертву, напал на палестинца. Некоторое замешательство, однако, не готовая допустить такой разворот событий, группа участников нашей акции окружает джип, не давая ему стронутся с места. Некоторые ложатся вокруг на землю. В итоге полиция сдается и Ясир отпущен.
Мы снова застряли на дороге, которую теперь блокируют своими машинами поселенцы. Полицейские, по крайней мере часть из них, демонстрируют солидарность с последними. Уже больше трех, скоро будет темно и совсем холодно. До палестинцев еще не менее километра. Надо как-то донести им одеяла, поддержать и добраться назад. Несколько религиозных членов нашей группы, которым надо вернуться в Иерусалим и Тель-Авив до начала субботы, неохотно поворачиваются к своим машинам. Всем оставшимся надо решать, что мы делаем дальше. Полиция предлагает копромисс: они пошлют кого-нибудь отвести одеяла, но мы все должны покинуть район немедленно. Мы отвергаем это предложение. Будем прорываться еще через один заслон. Мы хотим добраться до людей, которые ждут нас на другой стороне.
Наше упорство приносит плоды. Полиция и поселенцы сдаются.Я иду и думаю про солдат. Не может быть, чтобы никто из них не видел всей идиотичности этой истории: армия сражается с тащущими одеяла по раскисшим от дождей холмам. И вдруг, словно за упавшей вуалью, я вижу отчетливо: нищету, оккупацию, человеческое зло, принуждение и насилие, фарс и бессмысленность и нашу глубокую всеохватывающую глупость. Найдется ли среди солдат хоть один, кто откажется выполнить приказ: разрушить мирный палестинский дом? Есть ли смысл, в том, что мы делаем? Зло неиствует по обе стороны конфликта, а мы, возможно, нелепы в своем дон-кихотстве. Можем ли мы что-нибудь изменить? С другой стороны, именно здесь, в этой предельной неопределенности и сметении необходимо действовать и именно поэтому.
К четырем часам мы наконец добираемся до них - одинокий трактор, улыбающийся молодой палестинец за рулем. Растроганный важностью момента, я запихиваю одеяло в контейнер, прицепленный к трактору. Мы карабкаемся в гору к скоплению лачуг, загонов для овец и пещер.Они нас ждут. Некоторые заключают нас в объятия. Многие из добровольцев уже были в этом районе. Я вижу, как один из палестинцев четырежды целует в щеки своего израильского друга. Старики, отцы больших семейств, наблюдают за нами из своих тяжелых одеяний и кажется, что их глаза видят прошлое на глубину десятков лет, а может быть, и столетий. Момент кажется ирреальным, кадрами из фильма. Дети в лохмотьях бегают промеж нас, некоторые гоняются за овцами. С высоты нагорья вдали виднеются огни Арада, и разумеется, огни ближайшего поселения. Кто-то уже разжег костер и заваривает чай, густой, сладкий, настоянный на марве; этот чай пришел каз раз тогда, когда был особенно нужен, как раз тогда, когда мы начали замерзать. Это опъяняющий момент: короткие речи, глава жителей пещер берет слово и говорит на иврите о настоящем, а не поддельном мире - мире, которой однажды должен прийти, хотя сейчас мы его не можем видеть. Я ему верю. Он благодарит нас, от глубины сердца, за то, что мы сегодня пришли, что не сдались, за нашу дружбу.
Перед уходом я захожу в пещеру. Эта семья живет в ней с 1830-х годов. Отец, полная самообладания и чувства собственного достоинства мать, тринадцать детей и несколько овец. В пещере на удивление тепло, порядок, на полке - ряд медных сосудов. Приподнятый уровень, на котором удобно сидеть, за ним ниже - длинная секция для сна. Чисто, обжито, приветливо. Я бы с удовольствием остался здесь ночевать, если бы меня пригласили. Французский оператор через переводчика задает вопросы женщине. Не предпочла бы она переселиться в неплохой дом, виллу где-нибудь в другом месте? Она слушает и смеется. Может, она не так уж и образована, но поняла, откуда спрашивающий. "Даже если Вы предложите мне виллу в Париже, я предпочту остаться здесь, у себя дома. В этой пещере я родилась и все мы выросли. Я предпочту умереть здесь, чем оставить нашу землю".
Иерусалим: Исавийя, Гора Скопус, Аната, Сильван.
Я преподаю в Еврейском Университете. Мой оффис и большинство моих учебных классов находятся на горе Скопус, месте основания Университета. Из моего окна я вижу Оливковую Гору, кусочек Абу-Диса (и университет Аль-Кудс), Старый Город с мечетью Аль-Харам аль-Шариф - хороший вид, как я обычно говорю гостям, столицы Палестинского будущего государства.
Сразу за Университетом - большая деревня Исавийя с населением около восьми тысяч жителей. По израильскому закому Исавийя - часть Иерусалима (она была аннексирована в 1967 после Шестидневной Войны); ее жители - иерусалимцы и должны, по-идее, пользоваться правами и привилегиями всех его жителей. Это по-идее. На практике, они не могут участвовать в государственных выборах, и подвергаются непрекращающимся преследованиям со стороны полиции, пограничной полиции и Иерусалимского Муниципалитета (последний питает особую слабость к сносу домов в Исавийе, построенных без официального разрешения, хотя такие разрешения получить практически невозможно). Время от времени деревня временно блокируется, а полицейские рейды стали обычным явлением. На протяжении последних трех лет главная дорога из деревни в город, через Гору Скопус, перегорожена баррикадой. В оправдание своих действий полиция, как правило, заявляет, что наблюдались выстрелы в направлении кампуса и дороги, ведущей к огромному поселению Маале Адумим; или что мальчишки из деревни иногда швыряют камни там, или в направлении Больницы Хадасса. Даже если указанные факты являются правдой, мы имеем дело с непрекращающимся долговременным и систематическим коллективным наказанием целого района Иерусалима. Нет прецендента подобному коллективному наказанию, направленному на какой-бы то ни было еврейский район, не говоря о том, что еврейские жители не потерпели бы ничего, даже отдаленно напоминающего происходящее в Исавийе.
Я не хочу быть неправильно понятым. Пример Исавийи не является одним из самых вопиющих. Тамошние жители справляются с тяготами; по крайней мере одна из дорог, ведущих в деревню, обычно открыта и у них есть доступ к ответственным офицерам в полиции, которые иногда обращают внимание на то, что происходит в деревне. Все это несравнимо с тем, что происходит всего лишь в нескольких километрах к северу, в деревнях Западного Берега, полностью окруженных армией. Тем не менее, то, что происходит в "нормальной" Исавийе в последние годы Интифады однозначно может быть расценено как дискриминация и унижение человеческого достоинства. Именно так жители деревни и расценивают происходящее. Их переполняют горечь и негодование. И чтобы усугубить ситуацию (усугубить до предела!) - большая часть земель, принадлежащих деревне (когда-то простиравшихся на юго-востоке до Аль-За'им) была экспроприирована государством. Недавно на землях Исавийи была построена военная база, а теперь над головами жителей нависла угроза новой массивной экспроприации в связи со строительством нового поселения - Мево Адумим.
Многие из нас, профессора и студенты Еврейского Университета ощущают необходимость действовать. Мы не можем быть равнодушны к судьбе наших ближайших соседей. Мы видим продолжающиеся акты произвола и несправедливости, происходящие не более чем в нескольких сотнях метров от нас и мы разделяем негодование наших друзей. Поэтому снова и снова мы делаем все возможное, чтобы снять блокаду, действуя совместно с Та'айуш, имеющей тесные и многолетние связи с деревней.
29 января. Снос домов. Исавия.
Чтобы наблюдать разрушение - саморазрушение целого мира, достаточно всего лишь пары обычных глаз и еще умение не отворачиваться. Болезнь разума поражает новые и новые жертвы. Те, кого мы слышим по телевидению, и кто читает новости; и те в армии, что выбрали и организовали свой мир в соответсвии с некоей работающей идеей, возможно примитивной, но в любом случае без малейшего сопереживания, того, которое привязывает нас к действительности и к друг-другу; и те, кто просто ходят по улицам, входят в магазины и закрывают свои души, чтобы не пропустить правды - все они инфицированы болезнью, и того не сознавая, передают эту инфекцию дальше, легким, бессознательным прикосновением.
В Университете холодно. Холод ощущается всей кожей и подкожно. Сердцевина зимы, зимняя сердцевина. В воздухе сладость дождя и сосен, да еще и радуга, как раз когда мы отправляемся в Исавийю. Но сейчас эта красота едва ли воспринимается, настолько ослепляет нас человеческое уродство.
В 2:00, после моего семинара, я бегу к внешним воротам встретить группу из Та'айуш. На бегу размышляю о том, сумею ли вернуться к четырех часовой лекции. По прогнозу погоды вторую половину дня обещали холодной и сухой, однако продолжает моросить, и дождь даже усиливается. Юрий великодушно отдает мне свой зонтик. Свой я оставил утром в машине, поверив прогнозу.
Нас около шестидесяти-семидесяти человек, много палестинцев, несколько преподавателей, большинство студенты. Мы не ожидаем проблем, мы ничего не демонстрируем, идем в деревню в качестве гостей. И все же присутствуют лозунги на разных языках: "Разрушение домов - это военное преступление". Юрий делает сводку: "Мы узнали о кампании муниципалитета по сносу домов в Исавийи. Три дома были разрушены на прошлой неделе и еще тринадцать на очереди - ни один из еврейских районов не подвергается ничему подобному". Полиция уже поставила машину для наблюдения за нами, а вскоре появляется и пограничная полиция в своем джипе, сегодня - по-минимуму - большего внимания мы не заслуживаем.
Дождь усиливается по мере того, как мы спускаемся к деревне. Главная улица с жилыми домами и магазинами повторяет изгиб холма. Розово-серо-бежевый камень стен, пропитавшихся дождем под темными облаками. Этот зимний пейзаж мог бы принадлежать какому угодно месту Средиземноморья. "Это их улица Яффо",- замечает кто-то. "Только безопаснее, чем наша", - говорю я. Два дня назад был еще один взрыв, на этот раз подорвалась женщина. У мужа моей коллеги Вардит погиб отец. Центр Иерусалима превращается в город призраков. Люди боятся.
Катрин представляет себя. Она словно сошла с экрана, прирожденная революционерка - коричневый берет, чистые черты лица, светится своим присутствием. Я уже видел ее в Нагорье Хеврона, сегодня она не напряжена и рассказывает о своем докторате на отделении английского. Майя, как и Катрин, спрятала под шапкой свои длинные волосы. Ее зонтик тоже переместился к кому-то и я пытаюсь прикрыть ее Юрьиным от непрекращающегося дождя. Холодно. Полицейский джип торчит на поле внизу, откуда за нами молча ведут наблюдение.
Дарвиш, один из руководителей деревни, ведет нас к месту последнего сноса. В точности как и на телевидении - значит, действительно, правда. Перекореженный металл и зазубренные блоки после взрыва. Напротив долина и сразу за ней новые и новые дома, подлежащие разрушению. Под неприкращающимся дождем само понятие "дом" - это укрытие: что значит разрушить дом, разрушить девять домов, и выбрать именно их, потому что они палестинские, наказать невиновных, а потом послать врать о содеянном. Этническая война - это битва лжи, сама ее хрупкость отражает хрупкую поверхность лжи, на которой она строится. Очевидность этой лжи и прозрачность отговорок лишь делают лжеца более бесстыдным и фанатичным. Укрываясь от дождя на ступеньках одного из домов, Майя и я обсуждаем истоки этого чувства. Что приходит первым - смутное желание разрушать и врожденная ненависть или мышление, которое разделяет "их" - презренных других - и "нас"? Я утверждаю, что фундаменталисткие движения основываются на иррациональной ненависти. Она существует, это - часть человеческой натуры. Национализм просто обеспечивает структурную надстройку. Майя, похоже, не убеждена. Наверное, она ближе к истине и мудрее меня, однако разве не более притягательно верить, что это идеи ведут людей к разрушениям и убийствам? Что просто наш подрастрепавшийся романтический гуманизм заставляет нас цепляться за убеждение Макса Вебера, что люди - это животные, действующие со смыслом, который подвержен влиянию слова.
Время произнести хоть несколько слов: они благодарят нас, мы говорим, что мы с ними. Развернуты палестинские флаги, все как обычно. И снова меня переполняет чувство тщетности, усиленное дождем и бессмысленностью ходить смотреть на руины. Но, может быть, кто-то из обитателей деревни был тронут и немного утешен нашим приходом.
Мини-автобусы подкидывают часть из нас обратно вверх по холму. В считанные минуты я в Университете. На подъеме автобусик останавливается, чтобы подобрать двух арабских школьниц в ярко-красном, промокших до последней нитки.
Вечерние новости сегодня в основном о Стене, которую планируется построить. Шарон остался верен себе и изменил первоначальное предложение, что стена пройдет за Абу-Дис. Главный принцип Шарона: Если можно их унизить, то нельзя упустить этой возможности. Эта Стена - неужели это действительно реально? Если зловещее видение этого разделения дает некоторую смутную надежду, некоторое полуотделение, движение назад от поселенческого государства - это ясный знак того, как низко мы пали. Ведь разве не возводятся все стены сначала из иронии, а уже потом из бетона и проволоки?
*David Shulman.
Dark Hope.
Working for Peace in Israel and Palestine
236 pages, 1 map. Published June 2007