Читаю Паустовского
Читаю Паустовского.
Повесть о жизни.
Очень неожиданно оказалось, что Паустовский жил в Киеве, учился в одной гимназии с Булгаковым.
Работал кондуктором. В Москве.
В первую мировую был санитаром на санитарном поезде.
Молодым мальчишкой, принял роды, когда остальные испугались и потихоньку «слились», как сейчас говорят.
Похоронил любимую девушку, умершую от черной оспы.
О первой мировой очень пронзительно.
Перекликается с Ремарком.
Только взгляд с другой стороны.
Приведу отрывок, который мог бы быть отдельным рассказом.
…
Я вышел на станционные пути к водокачке и долго мылся под краном под сильной пенистой струей. Я мылся долго потому, что, очевидно, дремал во время мытья. Мимолетный этот сон был полон запаха воды и марсельского мыла. Потом я переоделся и вышел на станцию. Около вокзала стенами стояла сирень. На клумбах склонялись какие-то цветы в своих лиловых и белых ситцевых платьях. Я сел на деревянную скамью, прислонился к спинке и, засыпая, смотрел на близкий город. Он стоял на высоком зеленом холме, окруженный полями, умытый утренним светом. В чистейшей синеве неба сверкало солнце. Звон серебряных колоколов долетал из города. В тот день была Страстная пятница. Я уснул. Солнечный свет бил мнев глаза, но я не чувствовал этого, мое лицо было в тени от зонтика. Рядом со мной сел на скамейку маленький старик в крахмальном пожелтевшем воротничке, раскрыл зонтик и держал его так, чтобы защитить меня от света. Сколько он так просидел, я не знал. Проснулся я, когда солнце стояло уже довольно высоко. Старичок встал, приподнял котелок, сказал по-польски «пше прашам» - «извините» - и ушел. Кто это был? Старый учитель или железнодорожный кассир? Или костельный органист? Но кто бы он ни был, я остался благодарен ему за то, что в дни войны он не забыл о простой человеческой услуге. Он появился, как добрый старенький дух из тенистых улиц Люблина. Из тех улиц, где скудно и чисто жил отставной служилый люд, где последней радостью человека осталась грядка настурций у забора и коробка из-под гильз с папиросами, набитыми крымским душистым табаком. Потому что дети уже разлетелись по свету, жена давно умерла, а все старые журналы - и «Нива», и «Тыгодник иллюстрованы» - давно перечитаны по нескольку раз. Все ушло. Осталась только молчаливая мудрость, дымок папиросы да отдаленный колокольный звон из города, одинаковый и на праздниках и на похоронах
….
.