Африка среди снегов
Мысль о поездке в г. Очер в Пермском крае зрела в нас с конца прошлого года. Там находится Центр временного размещения беженцев, но много лет к нам оттуда никто не обращался и для нас он словно бы не существовал. Прошлой осенью Миграционная служба Москвы несколько раз присылала к нам беженцев с просьбой оплатить проезд в этот центр, так как бюджетных средств на эти цели уже не было. Нескольких человек, которым в нынешнюю жестокую зиму совершенно негде было остановиться в Москве, мы, по согласованию с Пермской миграционной службой, отправили туда сами.
Один из этих людей - учитель из Судана Шериф Али - звонил в отчаянии в новогоднюю ночь нашей Кате Кокориной и по-английски жаловался, что болен и не может вызвать врача, что ему холодно, что он один в каком-то вагончике, вокруг которого бегают злые собаки. Потом оттуда вернулся в Москву беженец из Ирака Мохамед Орайби: энергичный человек, привыкший на родине хорошо зарабатывать, он рассчитывал, что с помощью интернета сможет наладить в Очере бизнес. Увидев, что интернет в ЦВР для него недоступен и что вообще в Очере нет для него никакой работы, он предпочел гонять тележки с чемоданами и ночевать на Казанском вокзале, чем спать в своей постели в отдельной комнате в ЦВР и бесплатно питаться в столовой.
Нам захотелось посмотреть, почему так некомфортно чувствуют себя в этом центре беженцы: это индивидуальная реакция конкретных людей или там действительно так плохо? Ведь этот центр - единственный в России, и мы должны знать, куда отправляем людей.
В январе из Очера стали доходить слухи, что некоторые обитатели ЦВР собираются ехать в Москву, чтобы получить у нас какую-нибудь помощь. Мы поняли, что откладывать поездку в Очер больше невозможно.
Чтобы получить какое-то предварительное представление о ситуации в Центре, мы попросили юриста пермского пункта программы «Миграция и Право» Правозащитного Центра «Мемориал» Бориса Поносова составить небольшую справку о ЦВР (сколько там беженцев, откуда они, сколько из них детей и пр.). Борис подошел к делу очень серьезно, взял у Уполномоченной по правам человека в Пермском крае поручение на проведение проверки соблюдения прав мигрантов в Центре и подготовил обстоятельный отчет (прилагается). Борис сопоставил ситуацию в Центре с правами, гарантированными законом «О беженцах» и выявил ряд нарушений: 1. обитатели центра, не владеющие русским и английским языком, не имеют возможности пользоваться услугами переводчика, 2. им не оказывается содействие в трудоустройстве, они не регистрируются в качестве безработных и не получают соответствующее пособие, 3. признанные беженцы жильем из фонда временного жилья не обеспечиваются. (Чтобы не возвращаться к этому вопросу, забегая вперед, замечу: места в ЦВР пока достаточно, признанных беженцев из Центра никто не гонит, так что на непредоставление временного жилья никто не жалуется). Кроме того, Борис отметил жалобы на качество пищи и пожелание получать продукты сухим пайком, недоступность медицинской помощи в праздники и выходные и некоторых необходимых медикаментов. Но в целом ситуация по отчету Бориса не выглядела как-то особенно трагично.
В середине 90-х годов мы объехали почти все ЦВР для вынужденных переселенцев: там проблемы, в основном, были те же самые (кроме языковых). Но, как известно, лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать. В данном случае это оказалось особенно верно.
По опыту прежних поездок в ЦВР МЫ не придавалИ вопросу согласования нашего визита с ФМС большого значения: раньше этот вопрос решался очень легко. Но Борис предупредил, что без указания из Москвы нас в ЦВР не пустят. Накануне поездки мы позвонили начальнику отдела по вопросам убежища ФМС России В.К.Ручейкову. Всегда лояльный Владимир Константинович не решился нам помочь, сказал, что это вопрос не его уровня. Светлане Алексеевне пришлось звонить его начальнику М.Н.Утяцкому, который тоже не смог сразу дать ответ. Предложил прислать факсом письмо с изложением целей поездки. Это письмо было передано на рассмотрение директору ФМС К.О.Ромодановскому, который наложил на нем разрешительную резолюцию чуть ли не в день нашего отъезда.
Накануне поездки из администрации ЦВР нам дважды звонили: директор В.И.Лукьянов предложил нас встретить, а его заместитель Л.О.Цвирко поинтересовался, есть ли у нас разрешение. Эти звонки, несмотря на разную тональность, свидетельствовали, что наш приезд почему-то ожидается в администрации ЦВР с большим напряжением.
Мы отправились в Пермь втроем: председатель нашего Комитета Светлана Алексеевна Ганнушкина, директор действующего при Комитете Центра адаптации и обучения детей беженцев Катя Кокорина и я, завприемной Комитета Елена Буртина. Катю мы пригласили с собой в качестве переводчика: она в совершенстве знает английский и несколько хуже - французский. Вылетели из Москвы рано утром, а прилетели из-за двухчасовой разницы уже в полдень. Еще 2 часа езды среди раскинутых по холмам заснеженных лесов - и мы в маленьком городке с суровым, проникнутым духом древности названием Очер, как многие подобные города немного нелепом из-за бестолковой застройки, но милом. Несколько раз в Очере попалось на глаза изображение динозавра, сделанное рукой местного художника: оказывается, в окрестностях города были найдены останки этого животного, ставшего теперь чем-то вроде эмблемы Очера. Это не очень умелое изображение усиливало впечатление простодушия и наивности, связанное с этим городом.
В сопровождении Бориса направляемся в ЦВР. Он занимает довольно большую территорию, отделенную от города КПП со шлагбаумом.
Сначала - короткий разговор в администрации. Один из замов директора - В.М.Тоболин - несколько напряжен, но старается быть гостеприимным. Второй - Л.О.Цвирко - держится неприязненно и с инквизиторским видом спрашивает у нас разрешение и документы. Но мы делаем вид, что не замечаем его нелюбезности, и в сопровождении Тоболина идем осматривать Центр. После палаточных лагерей и мест компактного проживания (МКП) беженцев из Чечни и Северной Осетии в Ингушетии, после ужасных условий, в которых живут беженцы из Южной Осетии и Грузии в МКП Северной Осетии - ЦВР в Очере в бытовом отношении производит совсем неплохое впечатление.
Беженцы живут в длинных одноэтажных постройках, разделенных на отдельные блоки, построенных когда-то для себя работавшими здесь немцами. Дома - теплые. В каждом блоке есть кухня, туалет и душ. У каждого беженца - своя комната, а у семейных - и 2-3. Комнаты , правда, почти пустые: кроме железной кровати, шкафа и стола со стулом, у беженцев, как правило, ничего нет. Огромная столовая с двумя залами и бесчисленным рядом холодильных камер явно рассчитана на прием значительно большего числа едоков.
В столовой нам предложили поесть - и мы не отказались. Покормили нас неплохо, хотя, возможно, несколько лучше, чем беженцев. Некоторые из них жаловались на то, что еда малокалорийная, не очень вкусная, что иногда вместо двух блюд на обед бывает одно.
Потом нам показали школу. Собственно это один класс, где с 5 детьми и двумя их мамами занимается милая, но какая-то испуганная учительница. Из этого класса нас повели в соседнюю комнату, где, как на собрании, сидели взрослые беженцы. Нам сказали, что параллельно с обучением детей учительница ведет занятия по русскому языку со взрослыми. Но оказалось, что эти занятия начались за 3 дня до нашего приезда. На дверях повесили вывеску «школа», беженцам раздали азбуку. Для беженцев, не знающих ни слова по-русски, она бесполезна. А учительница не знает ни одного из языков, на котором говорят беженцы. И не имеет представления о методике преподавания русского языка как иностранного. Никаких наглядных пособий, кроме нескольких листочков с параллельными рядами слов на русском и английском языке, у нее нет. Наверное, потому эта честная женщина и выглядела испуганной, что ей пришлось заниматься показухой.
Население ЦВР невелико - всего 47 человек. Это африканцы, афганцы, курд из Турции, гражданин Ирака, несколько сербов и три украинца. Большинство обитателей центра - одинокие мужчины. И только 5 семей, из которых три - неполные: женщина с тремя детьми и две пары отец-сын.
Чтобы успеть за оставшиеся полдня встретиться со всеми, мы решили разделиться: Светлана Алексеевна взяла на себя тех, кто говорит по-русски и по-английски, а мы с Катей пошли разговаривать с франкоязычными африканцами.
Беженцы нас явно ждали. Некоторые даже заготовили для себя список того, о чем хотели нам рассказать.У беженца из Кот д' Ивуар Тайоро Булесси Андерсон этот список занимал несколько страниц. Вот что мы вынесли из разговоров с ними.
Несмотря на приличные бытовые условия, психологическая обстановка в ЦВР очень тяжелая. Почти каждый собеседник говорил нам: « я здесь, как в тюрьме», « я здесь, как в могиле», «часто сижу один и плачу», «иногда хочется покончить с собой» и т.п.
Стиль управления
Есть небольшая группа беженцев, которых остальные считают близкими к администрации и пользующимися ее особым покровительством. В них видят доносчиков, с их появлением разговоры умолкают.
Многие убеждены, что получение статуса и его продление зависит от отношений с администрацией. Будешь «выступать» - не получишь статус. Не знаю, так ли это, но то, что беженцы боятся администрации - это факт. Одна сербская семья отказалась говорить с нами и даже просто открыть нам дверь. (На следующий день, когда мы раздавали беженцам деньги, они уже пожалели об этом). Такое с нами было впервые. Не исключаю, что совет не открывать нам дверь некоторым близким беженцам поступил из администрации. Косвенным свидетельством этому служит странная фраза, несколько раз прозвучавшая из уст руководителей Центра: мол, посещение беженских домиков - это вмешательство в частную жизнь. (Похоже, наивный автор фразы рассчитывал сразить правозащитников их же оружием). А нигериец Сулейман, которого считают близким к администрации, на наши расспросы о житье-бытье повторял, как заведенный: «Все хорошо. Никаких проблем. Спасибо администрации Центра. Спасибо УВКБ ООН. Спасибо вам».
Конечно, не все боятся и молчат. Самый активный человек - ивуариец Тайоро - постоянно критикует администрацию. По его словам, там люди - «очень грубые, когда он приходит, говорят «Иди отсюда» и вызывают милицию». Этой зимой его взяли в ЦВР на работу дворником на зарплату 2500 руб., но через месяц заплатили только полторы тысячи. Когда начал настаивать на выплате всей суммы, вызвали милицию и посадили в КПЗ. Тайоро с помощью Бориса Поносова обратился в суд и выиграл. Тогда директор попытался выселить его за нарушение порядка. Тайоро с Борисом опять оспорил это решение в суде. Всего Тайоро судился в Очере 4 раза и ни разу не проиграл.
Безъязычие и изоляция
Самая первоочередная проблема - языковая. Многие беженцы не владеют русским языком, а в администрации нет людей, знающих иностранные языки, кроме переводчицы с английского. Большинство беженцев не владеет английским: несколько африканцев говорят только по-французски, курд, кроме родного, знает немецкий, беженец из Ирака говорит только по-арабски, часть афганцев - только на родном языке. Эти люди не могут воспользоваться помощью переводчицы, не могут заявить администрации о своих нуждах, не могут сообщить врачу о жалобах и т.д. То есть находятся в полной изоляции. Для тех, кто владеет английским, наличие в штате ЦВР переводчицы также не решает всех проблем: она приходит в ЦВР всего на несколько часов, и в ее обязанности не входит сопровождение их в поликлиники или учреждения.
Беженцы, не настроенные на немедленный выезд из России, хотят учиться русскому языку. Но пока только Тайоро пытается освоить его самостоятельно: с помощью азбуки и телевизора, подаренного кем-то из очерцев.
Без языка беженцы лишены какой-либо связи с миром. Денег на телефон, чтобы позвонить родным и знакомым, у них нет, тем более - на покупку радиоприемника или телевизора. Доступа к интернету тоже нет. Вобщем - они находятся в полной изоляции, и это одна из причин депрессии, в которой многие из них пребывают.
Несколько человек (Тайоро, Фредерик Карангва, Шериф Али) хотели бы продолжить образование, освоить новые специальности, но незнание языка и отсутствие средств лишает их этой возможности.
Праздность и бедность
Лишь один из очерских беженцев - афганец Басир - имеет работу: его взяли в ЦВР грузчиком с окладом 3600 рублей. Это дает другим беженцам повод для зависти и подозрений на его счет. Найти работу в Очере нелегко и местным жителям, а беженцам - без языка, с непонятными документами - просто невозможно. Даже в дирекции ЦВР считают, что беженцы, находящиеся в процедуре, не имеют права работать. Признанные беженцы из-за отсутствия регистрации по месту жительства не могут получить страховые пенсионные свидетельства, без чего нельзя легально устроиться на работу. По той же причине их не ставят на учет в качестве безработных. Недавно Борису Поносову удалось через суд зарегистрировать в службе занятости афганку Самин, мать троих детей, имеющую статус беженца, но пособие по безработице ей не выплачивают.
Некоторые хотели бы начать свой бизнес: Тайоро упомянул об интернет-кафе, курд Караджа и другие планируют заняться строительством, - но нужен стартовый капитал, а рассчитывать на получение кредита беженцам не приходится. Тому же Тайоро, у которого есть статус беженца, все очерские банки отказали в кредите, ссылаясь на отсутствие у него гражданства России.
В результате люди находятся в унизительном положении, когда они не могут купить себе самых элементарных вещей. Один из беженцев признался Светлане Алексеевне, что у него нет трусов. Люди вынуждены тратить свои нервы на мелкую борьбу с администрацией за лишний кусок мыла, рулон бумаги (и то, и другое выдается по штуке в месяц), пачку стирального порошка и проч.
Помимо бедности, вынужденная праздность также для некоторых служит источником депрессии. «Здесь я только сплю и ем», - говорит Шериф Али и спрашивает: «Как можно так проводить свою жизнь?».
Медицинские проблемы
При необходимости обитателей ЦВР принимают врачи местной поликлиники, но некоторые беженцы рассказывали, что, когда они чувствуют себя плохо, в поликлинике им обычно говорят, что у них все в порядке. Рекомендованные беженцам лекарства выдают через медпункт Центра, но только недорогие. Некоторые из-за языковых проблем, не могут изложить свои жалобы и понять рекомендации врача. Например, Шериф Али часто чувствует себя плохо, постоянно принимает таблетки, выписанные ему на родине. В России такое лекарство не продается. Когда таблетки, привезенные из Судана, закончились, врач, не говоря ни слова, просто выписал ему более или менее похожие препараты. Стоит ли удивляться, что они ему не помогают.
У эритрейца Волдезги ампутирована нога, протез, которым он пользуется - очень грубый и тяжелый, от него болит культя и спина, приходится постоянно принимать обезболивающие. Ему нужен более легкий функциональный протез, который стоит свыше 100 000 рублей. Дирекция в курсе проблемы с протезом, но решить ее не в состоянии. Кроме того, Волдезги явно находится в тяжелом психологическом состоянии: страшно подозрителен, не доверяет никому, кроме Шериф Али, в постели прячет палку, чтобы защищаться от чьих-то нападений. Но штатного психолога в Центре нет, и психологическому состоянию беженцев никто не придает значения.
Администрация ЦВР не захотела оставить нас у себя на ночлег, но позаботилась о том, чтобы устроить нас в местной гостинице. Закочив к полуночи беседы с беженцами, бредем туда. В этой гостинице мы оказались совершенно одни - ни администратора, ни ночного сторожа. До двух ночи, еле ворочая языками от усталости, спорим о том, как оказывать беженцам помощь. Наконец решаем: 5-ти семьям с детьми даем пособия побольше (от 7 до 12 т.р.), одиночкам - по три тысячи, тем, кто нуждается в лекарствах - по пять, единственному работающему - две тысячи, в пьющему афганцу, который однажды устроил у нас в офисе дебош и которому мы поначалу не думали давать денег, по просьбе других беженцев и под их гарантию - 1 тысячу, на покупку штанов.
Утром быстро выдаем беженцам деньги - и идем разговаривать в администрацию. Кроме директора Центра В.И.Лукьянова и его заместителя В.М.Тоболина, на встречу с нами пришли заместитель главы муниципального района Очер Н.Д.Половников и начальник отдела по вопросам беженцев УФМС по Пермскому краю П.А.Ощепков. Мы рассказали о своих впечатлениях. Нас выслушали, кое в чем возражали. Но было видно, что главное для наших собеседников - просто пережить наше нашествие. В ходе этого разговора директор произвел впечатление человека неплохого, но мало осведомленного в делах Центра: на вопросы о зарплатах сотрудников, о суммах, выделяемых на приобретение лекарств, не смог дать определенного ответа. Непосредственный практический результат этой встречи, свелся к тому, что Н.Д. Половников пообещал решить вопрос с питанием в школе афганского мальчика Юсуфа, который живет в ЦВР вместе с отцом (мать умерла). Миграционная служба отказала им в статусе, и теперь 11-летнего мальчика - единственного в классе - не кормят в школе.
Когда мы садились в машину Бориса, чтобы ехать в Пермь, высыпали из своих домиков попрощаться с нами. Получилась колоритная сцена: чернокожие африканцы и смуглые черноволосые афганцы среди ослепительно белых очерских сугробов. Увы, аккумулятор нашего фотоаппарата сел, и нам не удалось запечатлеть эту сцену.
В Перми у нас состоялись две встречи. Обе оставили хорошее впечатление, особенно первая - с Уполномоченной по правам человека в Пермском крае Т.И. Марголиной. Татьяна Ивановна не только не обнаружила обычного для наших государственных людей стремления отгородиться от проблем, о которых ей рассказали, но быстро уловила суть каждой из них и по некоторым сразу же сформулировала возможную реакцию: предложила устроить в Очере выездное совещание краевого руководства, провести для персонала ЦВР тренинг, чтобы «перенастроить» его на более человечный лад, высказала здравую мысль, что в администрации такого центра должны работать люди, владеющие иностранными языками.
Визит в УФМС по Пермскому краю скорее был визитом вежливости: ЦВР в Очере находится в непосредственном подчинении ФМС России, и прямого влияния на дела Центра Пермское управление не имеет. На встрече присутствовал начальник УФМС Н.В.Салтыков, его заместитель и П.А.Ощепков, с которым мы утром говорили в администрации Центра. Нас выслушали благожелательно, почти без возражений. Мы узнали, что только за месяц до нашего приезда функции определения статуса от ЦВР полностью перешли к УФМС, что, безусловно, следует приветствовать. Но необходимых для этой работы сотрудников (юристов, имеющих соответствующую подготовку, переводчиков) в УФМС нет. (Еще один довод в пользу того, чтобы подобные центры устраивать вблизи столиц, где подобные проблемы решить значительно проще).
В оставшееся до самолета время мы еще успели забежать в областную галерею, чтобы посмотреть знаменитую Пермскую деревянную скульптуру. Почему-то среди выставленных там скульптур доминировал сюжет «Христос в темнице». Образ духовных страданий, воплощенный в них с грубоватой, но страстной выразительностью, чем-то перекликался с впечатлением, оставшимся после посещения Центра.
Один из этих людей - учитель из Судана Шериф Али - звонил в отчаянии в новогоднюю ночь нашей Кате Кокориной и по-английски жаловался, что болен и не может вызвать врача, что ему холодно, что он один в каком-то вагончике, вокруг которого бегают злые собаки. Потом оттуда вернулся в Москву беженец из Ирака Мохамед Орайби: энергичный человек, привыкший на родине хорошо зарабатывать, он рассчитывал, что с помощью интернета сможет наладить в Очере бизнес. Увидев, что интернет в ЦВР для него недоступен и что вообще в Очере нет для него никакой работы, он предпочел гонять тележки с чемоданами и ночевать на Казанском вокзале, чем спать в своей постели в отдельной комнате в ЦВР и бесплатно питаться в столовой.
Нам захотелось посмотреть, почему так некомфортно чувствуют себя в этом центре беженцы: это индивидуальная реакция конкретных людей или там действительно так плохо? Ведь этот центр - единственный в России, и мы должны знать, куда отправляем людей.
В январе из Очера стали доходить слухи, что некоторые обитатели ЦВР собираются ехать в Москву, чтобы получить у нас какую-нибудь помощь. Мы поняли, что откладывать поездку в Очер больше невозможно.
Чтобы получить какое-то предварительное представление о ситуации в Центре, мы попросили юриста пермского пункта программы «Миграция и Право» Правозащитного Центра «Мемориал» Бориса Поносова составить небольшую справку о ЦВР (сколько там беженцев, откуда они, сколько из них детей и пр.). Борис подошел к делу очень серьезно, взял у Уполномоченной по правам человека в Пермском крае поручение на проведение проверки соблюдения прав мигрантов в Центре и подготовил обстоятельный отчет (прилагается). Борис сопоставил ситуацию в Центре с правами, гарантированными законом «О беженцах» и выявил ряд нарушений: 1. обитатели центра, не владеющие русским и английским языком, не имеют возможности пользоваться услугами переводчика, 2. им не оказывается содействие в трудоустройстве, они не регистрируются в качестве безработных и не получают соответствующее пособие, 3. признанные беженцы жильем из фонда временного жилья не обеспечиваются. (Чтобы не возвращаться к этому вопросу, забегая вперед, замечу: места в ЦВР пока достаточно, признанных беженцев из Центра никто не гонит, так что на непредоставление временного жилья никто не жалуется). Кроме того, Борис отметил жалобы на качество пищи и пожелание получать продукты сухим пайком, недоступность медицинской помощи в праздники и выходные и некоторых необходимых медикаментов. Но в целом ситуация по отчету Бориса не выглядела как-то особенно трагично.
В середине 90-х годов мы объехали почти все ЦВР для вынужденных переселенцев: там проблемы, в основном, были те же самые (кроме языковых). Но, как известно, лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать. В данном случае это оказалось особенно верно.
По опыту прежних поездок в ЦВР МЫ не придавалИ вопросу согласования нашего визита с ФМС большого значения: раньше этот вопрос решался очень легко. Но Борис предупредил, что без указания из Москвы нас в ЦВР не пустят. Накануне поездки мы позвонили начальнику отдела по вопросам убежища ФМС России В.К.Ручейкову. Всегда лояльный Владимир Константинович не решился нам помочь, сказал, что это вопрос не его уровня. Светлане Алексеевне пришлось звонить его начальнику М.Н.Утяцкому, который тоже не смог сразу дать ответ. Предложил прислать факсом письмо с изложением целей поездки. Это письмо было передано на рассмотрение директору ФМС К.О.Ромодановскому, который наложил на нем разрешительную резолюцию чуть ли не в день нашего отъезда.
Накануне поездки из администрации ЦВР нам дважды звонили: директор В.И.Лукьянов предложил нас встретить, а его заместитель Л.О.Цвирко поинтересовался, есть ли у нас разрешение. Эти звонки, несмотря на разную тональность, свидетельствовали, что наш приезд почему-то ожидается в администрации ЦВР с большим напряжением.
Мы отправились в Пермь втроем: председатель нашего Комитета Светлана Алексеевна Ганнушкина, директор действующего при Комитете Центра адаптации и обучения детей беженцев Катя Кокорина и я, завприемной Комитета Елена Буртина. Катю мы пригласили с собой в качестве переводчика: она в совершенстве знает английский и несколько хуже - французский. Вылетели из Москвы рано утром, а прилетели из-за двухчасовой разницы уже в полдень. Еще 2 часа езды среди раскинутых по холмам заснеженных лесов - и мы в маленьком городке с суровым, проникнутым духом древности названием Очер, как многие подобные города немного нелепом из-за бестолковой застройки, но милом. Несколько раз в Очере попалось на глаза изображение динозавра, сделанное рукой местного художника: оказывается, в окрестностях города были найдены останки этого животного, ставшего теперь чем-то вроде эмблемы Очера. Это не очень умелое изображение усиливало впечатление простодушия и наивности, связанное с этим городом.
В сопровождении Бориса направляемся в ЦВР. Он занимает довольно большую территорию, отделенную от города КПП со шлагбаумом.
Сначала - короткий разговор в администрации. Один из замов директора - В.М.Тоболин - несколько напряжен, но старается быть гостеприимным. Второй - Л.О.Цвирко - держится неприязненно и с инквизиторским видом спрашивает у нас разрешение и документы. Но мы делаем вид, что не замечаем его нелюбезности, и в сопровождении Тоболина идем осматривать Центр. После палаточных лагерей и мест компактного проживания (МКП) беженцев из Чечни и Северной Осетии в Ингушетии, после ужасных условий, в которых живут беженцы из Южной Осетии и Грузии в МКП Северной Осетии - ЦВР в Очере в бытовом отношении производит совсем неплохое впечатление.
Беженцы живут в длинных одноэтажных постройках, разделенных на отдельные блоки, построенных когда-то для себя работавшими здесь немцами. Дома - теплые. В каждом блоке есть кухня, туалет и душ. У каждого беженца - своя комната, а у семейных - и 2-3. Комнаты , правда, почти пустые: кроме железной кровати, шкафа и стола со стулом, у беженцев, как правило, ничего нет. Огромная столовая с двумя залами и бесчисленным рядом холодильных камер явно рассчитана на прием значительно большего числа едоков.
В столовой нам предложили поесть - и мы не отказались. Покормили нас неплохо, хотя, возможно, несколько лучше, чем беженцев. Некоторые из них жаловались на то, что еда малокалорийная, не очень вкусная, что иногда вместо двух блюд на обед бывает одно.
Потом нам показали школу. Собственно это один класс, где с 5 детьми и двумя их мамами занимается милая, но какая-то испуганная учительница. Из этого класса нас повели в соседнюю комнату, где, как на собрании, сидели взрослые беженцы. Нам сказали, что параллельно с обучением детей учительница ведет занятия по русскому языку со взрослыми. Но оказалось, что эти занятия начались за 3 дня до нашего приезда. На дверях повесили вывеску «школа», беженцам раздали азбуку. Для беженцев, не знающих ни слова по-русски, она бесполезна. А учительница не знает ни одного из языков, на котором говорят беженцы. И не имеет представления о методике преподавания русского языка как иностранного. Никаких наглядных пособий, кроме нескольких листочков с параллельными рядами слов на русском и английском языке, у нее нет. Наверное, потому эта честная женщина и выглядела испуганной, что ей пришлось заниматься показухой.
Население ЦВР невелико - всего 47 человек. Это африканцы, афганцы, курд из Турции, гражданин Ирака, несколько сербов и три украинца. Большинство обитателей центра - одинокие мужчины. И только 5 семей, из которых три - неполные: женщина с тремя детьми и две пары отец-сын.
Чтобы успеть за оставшиеся полдня встретиться со всеми, мы решили разделиться: Светлана Алексеевна взяла на себя тех, кто говорит по-русски и по-английски, а мы с Катей пошли разговаривать с франкоязычными африканцами.
Беженцы нас явно ждали. Некоторые даже заготовили для себя список того, о чем хотели нам рассказать.У беженца из Кот д' Ивуар Тайоро Булесси Андерсон этот список занимал несколько страниц. Вот что мы вынесли из разговоров с ними.
Несмотря на приличные бытовые условия, психологическая обстановка в ЦВР очень тяжелая. Почти каждый собеседник говорил нам: « я здесь, как в тюрьме», « я здесь, как в могиле», «часто сижу один и плачу», «иногда хочется покончить с собой» и т.п.
Стиль управления
Есть небольшая группа беженцев, которых остальные считают близкими к администрации и пользующимися ее особым покровительством. В них видят доносчиков, с их появлением разговоры умолкают.
Многие убеждены, что получение статуса и его продление зависит от отношений с администрацией. Будешь «выступать» - не получишь статус. Не знаю, так ли это, но то, что беженцы боятся администрации - это факт. Одна сербская семья отказалась говорить с нами и даже просто открыть нам дверь. (На следующий день, когда мы раздавали беженцам деньги, они уже пожалели об этом). Такое с нами было впервые. Не исключаю, что совет не открывать нам дверь некоторым близким беженцам поступил из администрации. Косвенным свидетельством этому служит странная фраза, несколько раз прозвучавшая из уст руководителей Центра: мол, посещение беженских домиков - это вмешательство в частную жизнь. (Похоже, наивный автор фразы рассчитывал сразить правозащитников их же оружием). А нигериец Сулейман, которого считают близким к администрации, на наши расспросы о житье-бытье повторял, как заведенный: «Все хорошо. Никаких проблем. Спасибо администрации Центра. Спасибо УВКБ ООН. Спасибо вам».
Конечно, не все боятся и молчат. Самый активный человек - ивуариец Тайоро - постоянно критикует администрацию. По его словам, там люди - «очень грубые, когда он приходит, говорят «Иди отсюда» и вызывают милицию». Этой зимой его взяли в ЦВР на работу дворником на зарплату 2500 руб., но через месяц заплатили только полторы тысячи. Когда начал настаивать на выплате всей суммы, вызвали милицию и посадили в КПЗ. Тайоро с помощью Бориса Поносова обратился в суд и выиграл. Тогда директор попытался выселить его за нарушение порядка. Тайоро с Борисом опять оспорил это решение в суде. Всего Тайоро судился в Очере 4 раза и ни разу не проиграл.
Безъязычие и изоляция
Самая первоочередная проблема - языковая. Многие беженцы не владеют русским языком, а в администрации нет людей, знающих иностранные языки, кроме переводчицы с английского. Большинство беженцев не владеет английским: несколько африканцев говорят только по-французски, курд, кроме родного, знает немецкий, беженец из Ирака говорит только по-арабски, часть афганцев - только на родном языке. Эти люди не могут воспользоваться помощью переводчицы, не могут заявить администрации о своих нуждах, не могут сообщить врачу о жалобах и т.д. То есть находятся в полной изоляции. Для тех, кто владеет английским, наличие в штате ЦВР переводчицы также не решает всех проблем: она приходит в ЦВР всего на несколько часов, и в ее обязанности не входит сопровождение их в поликлиники или учреждения.
Беженцы, не настроенные на немедленный выезд из России, хотят учиться русскому языку. Но пока только Тайоро пытается освоить его самостоятельно: с помощью азбуки и телевизора, подаренного кем-то из очерцев.
Без языка беженцы лишены какой-либо связи с миром. Денег на телефон, чтобы позвонить родным и знакомым, у них нет, тем более - на покупку радиоприемника или телевизора. Доступа к интернету тоже нет. Вобщем - они находятся в полной изоляции, и это одна из причин депрессии, в которой многие из них пребывают.
Несколько человек (Тайоро, Фредерик Карангва, Шериф Али) хотели бы продолжить образование, освоить новые специальности, но незнание языка и отсутствие средств лишает их этой возможности.
Праздность и бедность
Лишь один из очерских беженцев - афганец Басир - имеет работу: его взяли в ЦВР грузчиком с окладом 3600 рублей. Это дает другим беженцам повод для зависти и подозрений на его счет. Найти работу в Очере нелегко и местным жителям, а беженцам - без языка, с непонятными документами - просто невозможно. Даже в дирекции ЦВР считают, что беженцы, находящиеся в процедуре, не имеют права работать. Признанные беженцы из-за отсутствия регистрации по месту жительства не могут получить страховые пенсионные свидетельства, без чего нельзя легально устроиться на работу. По той же причине их не ставят на учет в качестве безработных. Недавно Борису Поносову удалось через суд зарегистрировать в службе занятости афганку Самин, мать троих детей, имеющую статус беженца, но пособие по безработице ей не выплачивают.
Некоторые хотели бы начать свой бизнес: Тайоро упомянул об интернет-кафе, курд Караджа и другие планируют заняться строительством, - но нужен стартовый капитал, а рассчитывать на получение кредита беженцам не приходится. Тому же Тайоро, у которого есть статус беженца, все очерские банки отказали в кредите, ссылаясь на отсутствие у него гражданства России.
В результате люди находятся в унизительном положении, когда они не могут купить себе самых элементарных вещей. Один из беженцев признался Светлане Алексеевне, что у него нет трусов. Люди вынуждены тратить свои нервы на мелкую борьбу с администрацией за лишний кусок мыла, рулон бумаги (и то, и другое выдается по штуке в месяц), пачку стирального порошка и проч.
Помимо бедности, вынужденная праздность также для некоторых служит источником депрессии. «Здесь я только сплю и ем», - говорит Шериф Али и спрашивает: «Как можно так проводить свою жизнь?».
Медицинские проблемы
При необходимости обитателей ЦВР принимают врачи местной поликлиники, но некоторые беженцы рассказывали, что, когда они чувствуют себя плохо, в поликлинике им обычно говорят, что у них все в порядке. Рекомендованные беженцам лекарства выдают через медпункт Центра, но только недорогие. Некоторые из-за языковых проблем, не могут изложить свои жалобы и понять рекомендации врача. Например, Шериф Али часто чувствует себя плохо, постоянно принимает таблетки, выписанные ему на родине. В России такое лекарство не продается. Когда таблетки, привезенные из Судана, закончились, врач, не говоря ни слова, просто выписал ему более или менее похожие препараты. Стоит ли удивляться, что они ему не помогают.
У эритрейца Волдезги ампутирована нога, протез, которым он пользуется - очень грубый и тяжелый, от него болит культя и спина, приходится постоянно принимать обезболивающие. Ему нужен более легкий функциональный протез, который стоит свыше 100 000 рублей. Дирекция в курсе проблемы с протезом, но решить ее не в состоянии. Кроме того, Волдезги явно находится в тяжелом психологическом состоянии: страшно подозрителен, не доверяет никому, кроме Шериф Али, в постели прячет палку, чтобы защищаться от чьих-то нападений. Но штатного психолога в Центре нет, и психологическому состоянию беженцев никто не придает значения.
Администрация ЦВР не захотела оставить нас у себя на ночлег, но позаботилась о том, чтобы устроить нас в местной гостинице. Закочив к полуночи беседы с беженцами, бредем туда. В этой гостинице мы оказались совершенно одни - ни администратора, ни ночного сторожа. До двух ночи, еле ворочая языками от усталости, спорим о том, как оказывать беженцам помощь. Наконец решаем: 5-ти семьям с детьми даем пособия побольше (от 7 до 12 т.р.), одиночкам - по три тысячи, тем, кто нуждается в лекарствах - по пять, единственному работающему - две тысячи, в пьющему афганцу, который однажды устроил у нас в офисе дебош и которому мы поначалу не думали давать денег, по просьбе других беженцев и под их гарантию - 1 тысячу, на покупку штанов.
Утром быстро выдаем беженцам деньги - и идем разговаривать в администрацию. Кроме директора Центра В.И.Лукьянова и его заместителя В.М.Тоболина, на встречу с нами пришли заместитель главы муниципального района Очер Н.Д.Половников и начальник отдела по вопросам беженцев УФМС по Пермскому краю П.А.Ощепков. Мы рассказали о своих впечатлениях. Нас выслушали, кое в чем возражали. Но было видно, что главное для наших собеседников - просто пережить наше нашествие. В ходе этого разговора директор произвел впечатление человека неплохого, но мало осведомленного в делах Центра: на вопросы о зарплатах сотрудников, о суммах, выделяемых на приобретение лекарств, не смог дать определенного ответа. Непосредственный практический результат этой встречи, свелся к тому, что Н.Д. Половников пообещал решить вопрос с питанием в школе афганского мальчика Юсуфа, который живет в ЦВР вместе с отцом (мать умерла). Миграционная служба отказала им в статусе, и теперь 11-летнего мальчика - единственного в классе - не кормят в школе.
Когда мы садились в машину Бориса, чтобы ехать в Пермь, высыпали из своих домиков попрощаться с нами. Получилась колоритная сцена: чернокожие африканцы и смуглые черноволосые афганцы среди ослепительно белых очерских сугробов. Увы, аккумулятор нашего фотоаппарата сел, и нам не удалось запечатлеть эту сцену.
В Перми у нас состоялись две встречи. Обе оставили хорошее впечатление, особенно первая - с Уполномоченной по правам человека в Пермском крае Т.И. Марголиной. Татьяна Ивановна не только не обнаружила обычного для наших государственных людей стремления отгородиться от проблем, о которых ей рассказали, но быстро уловила суть каждой из них и по некоторым сразу же сформулировала возможную реакцию: предложила устроить в Очере выездное совещание краевого руководства, провести для персонала ЦВР тренинг, чтобы «перенастроить» его на более человечный лад, высказала здравую мысль, что в администрации такого центра должны работать люди, владеющие иностранными языками.
Визит в УФМС по Пермскому краю скорее был визитом вежливости: ЦВР в Очере находится в непосредственном подчинении ФМС России, и прямого влияния на дела Центра Пермское управление не имеет. На встрече присутствовал начальник УФМС Н.В.Салтыков, его заместитель и П.А.Ощепков, с которым мы утром говорили в администрации Центра. Нас выслушали благожелательно, почти без возражений. Мы узнали, что только за месяц до нашего приезда функции определения статуса от ЦВР полностью перешли к УФМС, что, безусловно, следует приветствовать. Но необходимых для этой работы сотрудников (юристов, имеющих соответствующую подготовку, переводчиков) в УФМС нет. (Еще один довод в пользу того, чтобы подобные центры устраивать вблизи столиц, где подобные проблемы решить значительно проще).
В оставшееся до самолета время мы еще успели забежать в областную галерею, чтобы посмотреть знаменитую Пермскую деревянную скульптуру. Почему-то среди выставленных там скульптур доминировал сюжет «Христос в темнице». Образ духовных страданий, воплощенный в них с грубоватой, но страстной выразительностью, чем-то перекликался с впечатлением, оставшимся после посещения Центра.