ЛЮБИМЫЙ ВРАГ: Фридрих Ницше с точки зрения революционного большевизма (часть первая)
В 1928 году в Госиздате вышла книга М. Лейтейзена "Ницше и финансовый капитал" [1]. В ней доказывался тот же самый тезис, которого позднее придерживался целый ряд авторов в СССР - о том, что философия Ницше выражает классовые интересы монополистической буржуазии. Однако от всех позднейших эСэСэСэРовских философов, писавших о Ницше и ницшеанстве - как от согласных с основным тезисом книги Лейтейзена (пример - С. Одуев [2]), так и от полемизировавших с ним (например, Б. Бернадинер [3]) - Лейтейзен отличается своим личным эмоциональным отношением к философии Ницше.
С 30-х по 70-е гг. философы СССР высказали много умных, верных и хорошо доказанных соображений по поводу ницшеанства - но, читая их написанные в академической манере сочинения, ощущаешь холодное, отстраненное (и потому неизбежно наводящее, в большей или меньшей мере, скуку на читателя) отношение авторов к объекту своего исследования. Лейтейзен же написал не академический трактат, а философское эссе (впрочем, ничуть не менее логичное и доказательное, чем академические сочинения): он пишет о философии Ницше чуть ли не так же поэтично, как писал сам Ницше, он вживается в ницшеанство, он наслаждается, развертывая логику Ницше и те практические политические выводы, которые из нее следуют. Конечно, Лейтейзен враждебен Ницше и ницшеанцам; он борется с ними, разоблачает их - но делает это с творческим упоением, а не с холодной брезгливостью, как, скажем, Бернадинер или Одуев. Лейтейзен очевидно рад тому, что ему довелось бороться с таким великолепным противником, как Ницше, и гордится этим; для него Ницше - враг, но враг любимый.
Предисловие к книге Лейтейзена написал не кто иной, как Луначарский. Написал так же ярко, остро, поэтично, как написана и сама книга "Ницше и финансовый капитал". Анатолий Васильевич не просто разделял отношение автора книги к философии Ницше - он прямо признался в любви к этому идеологическому врагу большевиков, причем не только от своего имени, но от имени большевиков вообще:
"...мы, марксисты-коммунисты, на заре нашего революционного движения отдали некоторую дань увлечению Ницше. Конечно, в разной степени. Я, например, оговариваясь относительно глубоко чуждой нам сущности общественных тенденций Ницше, отдавал ему дань восторга за его борьбу с христианством, с мелочной мещанской моралью, со всей жвачкой, со всем беззубием пацифизма всяких толстовских, полутолстовских или с толстовской примесью гуманистов и сентименталистов" [4].
Необходимо обратить внимание на то, что "марксисты-коммунисты", говоря словами Луначарского, "отдали некоторую дань увлечению Ницше" именно на заре своего революционного движения. Иными словами, увлечение Ницше было свойственно большевикам - если и не всем, то по крайней мере многим из них (Луначарский - достаточно компетентный в этом вопросе свидетель, и если он говорит, что увлечение Ницше было свойственно "марксистам-коммунистам" вообще, то можно поверить ему на слово) - именно тогда, когда они еще были революционерами. Читая предисловие Луначарского к книге Лейтейзена, мы можем убедиться, что отношение к Ницше как к своему любимому врагу сохранилось у Анатолия Васильевича и тогда, когда партия большевиков из повстанческой организации превратилась в правящую, а партийные руководители высшего и среднего звена - в том числе и сам Луначарский - составили консолидирующее ядро нового господствующего класса. Однако для официальной идеологии этого класса такое отношение к Ницше, выражаемое открыто, уже переставало быть нормой - и вначале 1930-х гг. оказалось полностью вытеснено холодной отчужденностью. Враждебность большевиков по отношению к Ницше перестала быть почтительной и восхищенной (да, враг - но какой враг!) и стала отстраненно-брезгливой (уже Бернадинер, а вслед за ним и прочие советские ницшеведы до 70-хгг. включительно, пишут о Ницше таким тоном, как будто рассказывают о безобразной, холодной и склизкой жабе, которую им пришлось взять в руки).
Почему произошла такая перемена, понять нетрудно: идеологи нового эксплуататорского класса, состоявшего из государственной бюрократии высшего и среднего звена [5], открыто восхищались теми или иными философами только тогда, когда учения последних можно было так или иначе использовать в рамках официальной партийной идеологии. Особенностью этой идеологии было то, что с ее помощью эксплуататорский класс, господствовавший в СССР, скрывал свое существование: неподконтрольное рядовым трудящимся государство было объявлено социалистическим, собственность этого государства на средства производства - общественной, а реально владеющие производительными силами чиновники, составляющие государственный аппарат и руководящие им, - "слугами народа". В рамках такой идеологии никак не могло быть использовано учение Ницше, открыто оправдывавшего власть одних людей над другими и эксплуатацию человека человеком, многократно и недвусмысленно заявлявшего о своей враждебности к социалистам и их идеям: для лицемерной официальной идеологии СССР Ницше был слишком откровенен. С этим все понятно; гораздо труднее - и интереснее - понять, почему Ницше нравился большевикам, когда они еще были революционерами. Чем Ницше мог заслужить уважение и даже симпатию со стороны последовательных и непримиримых врагов его учения - "революционных марксистов-коммунистов "? И почему они открыто выражали эту симпатию, вовсе не видя в этом чего-то противоречащего своей пропаганде?
На этот вопрос нам опять-таки отвечает Луначарский:
"Всему этому не следует слишком много дивиться. Нет никакого сомнения, что два полярных класса, между которыми происходит решающая битва, в некотором отношении ближе друг к другу, чем то болото, которое стелется между ними. Нам приходится бороться с крупными капиталистами за это болото. Из него они хотят почерпнуть свои силы. Так, в Италии, например, фашизм строится как раз из мелкобуржуазных масс. Мы, по слову Ленина, должны вести непрерывную борьбу с противоположной нам социальной силой за душу крестьянства, да и мещанства. Но и мы, и эта противоположная социальная сила полны боевого духа. Мы одинаково за диктатуру, мы одинаково за беспощадность в борьбе, мы одинаково за силу, потому что и мы, и они - действительные силы, а то, что лежит между нами, пытается создать веру в возможность разрешения социальных проблем одной словесностью, борется против борьбы, подчас просто падает на колени перед действительностью, то стараясь приукрасить ее в своих глазах, то примиряясь с нею в тонах глубочайшего пессимизма, то, наконец, утешаясь всяким загробным вздором.
Но если нас и капиталистов сближает то, что мы и они склонны к беспощадной борьбе, и все то, что вытекает из этого напряженного боевого духа, то зато этот боевой дух оказывается диаметрально противоположно направленным. Это предрешает страшную, уничтожающую борьбу не на жизнь, а на смерть и окончательную победу пролетариата" [6].
Крайности сходятся. Последовательные, бескомпромиссные борцы похожи друг на друга, даже если они враги друг другу, - и это позволяет тем из них, кто не позволил своей ненависти затуманить их мозги, почувствовать уважение к своему достойному врагу и даже возлюбить его. Конечно, возлюбить не в евангельском смысле - если тебя ударят по одной щеке, подставь другую, - но так, как Батый возлюбил Евпатия Коловрата, отряд которого он сперва приказал забросать камнями, а затем повелел похоронить останки своих так и не сдавшихся противников с высшими воинскими почестями.
* * *
Луначарский полагал, что "сущность общественных тенденций Ницше" совпадает с классовыми интересами монополистической буржуазии. При этом его не смущало то, что творчество Ницше предшествовало окончательному превращению свободно-конкурентного капитализма в монополистический:
"В сущности говоря, контуры финансовой олигархии, контуры грядущей диктатуры в их антидемократической форме были еще весьма слабо начертаны на фоне окружающей Ницше действительности. Но тем более чести нужно отдать его чуткости. Не будучи ни экономистом, ни социологом в собственном смысле этого слова, он действительно чутьем угадал нарождающийся класс, так же как сделал это Маркс по отношению к пролетариату, когда последний существовал еще больше "для себя", чем "для других"" [7].
Подробные доказательства того, что философия Ницше действительно была философией монополистической буржуазии, см. в книге Лейтейзена, а также в хорошей книге С. Одуева "Тропами Заратустры" и в диссертации Владислава Бугеры [8]. Здесь же ограничимся лишь кратким резюме этих доказательств.
Ницше считал, что основой и сущностью жизни является воля к власти, "жизнь и есть воля к власти" [9]. По его мнению, ценность личности измеряется мощью ее воли к власти, ее способностью подчинять себе других людей. Ницше вполне ясно и недвусмысленно утверждал, что духовное совершенствование человека - "достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний", приближение тех или иных людей или народов к типу сверхчеловека -обусловливалось, обусловливается и всегда будет обусловливатся "аристократическим" (иными словами, классовым) обществом [10]. Возвышение человека до сверхчеловека возможно лишь для немногих и достигается благодаря тому, что большинство людей, представляющих собою "посредственности" и остающихся таковыми, порабощаются и эксплуатируются этими немногими (между которыми существует разделение труда: высшие из них - мыслители, учителя, творцы духовных ценностей - лишь потребляют плоды этой эксплуатации, которую непосредственно осуществляют их "лучшие ученики", правители и воины, "берущие на себя все грубое в господстве"). Эти немногие, аристократы духа и меча, оказываются способными к самосовершенствованию, во-первых, благодаря навыкам господства и управления (Ницше совершенно однозначно выводит "стремление к увеличению дистанции в самой душе" из "пафоса дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий", а этот последний - из практики господства и манипулирования), а во-вторых - благодаря избытку досуга и богатства, обеспечиваемому эксплуатацией усредненного большинства [11].
Ницше полагал, что деление общества на классы (по его терминологии - касты) вечно, а его корни лежат в биологической природе человека. Господствующие классы ("господствующие касты" или "расы господ") являются, по его мнению, общностями существ во всех отношениях более высокого ранга, чем угнетенные и эксплуатируемые ("расы рабов"), по отношению к которым первые представляют собою "род сверхчеловека". Высшая культура создавалась, создается и будет создаваться именно господствующими классами; без них, как считает Ницше, культура вообще была бы невозможна. Существование и творчество господствующих классов обеспечивается эксплуатацией ими огромного большинства человечества - "посредственностей", "толпы", "великого множества". Чем сильнее эксплуатация, чем сильнее гнет, удерживающий "расы рабов" в повиновении, тем пышнее расцветает культура. Ницше причисляет себя к философам и идеологам "расы господ", к "созидателям новых ценностей".
Из вышесказанного следует, что Ницше является философом каких-то эксплуататорских классов. Каких именно - видно по тому, как Ницше формулировал задачи "расы господ" в XX веке:
"...чтобы подготовить великие отважные коллективные опыты в деле воспитания и дисциплинирования с целью положить этим конец тому ужасающему господству неразумия и случайности, которое до сих пор называлось историей, - неразумие "большинства" есть только его последняя форма: для этого когда-нибудь понадобится новый род философов и повелителей, перед лицом которых покажется бледным и ничтожным всё, что существовало на земле подвидом скрытных, грозных и благожелательных умов" [12].
"...мне было бы больше по сердцу... такое усиление грозности России, которое заставило бы Европу решиться стать в равной степени грозной, т. е. посредством новой господствующей над ней касты приобрести единую волю, долгую, страшную собственную волю, которая могла бы назначить себе цели на тысячелетия вперёд, - чтобы наконец закончилась затяжная комедия её маленьких государств, а также её династическое и демократическое многоволие. Время мелкой политики прошло: уже грядущее столетие несёт с собою борьбу за господство над всем земным шаром, - понуждение к великой политике" [13].
Как видим, Ницше не только предсказывал, но и приветствовал то, что вскоре начали вытворять - и вытворяют до сих пор - группировки капиталистических монополий с помощью принадлежащих им государственных аппаратов: "великие отважные коллективные опыты в деле воспитания и дисциплинирования" и "борьбу за господство над всем земным шаром". Отсюда следует, что он действительно-таки был идеологом именно монополистической буржуазии, финансового капитала.
Было время - еще до написания книги "Так говорил Заратустра", ставшей рубежом между двумя основными этапами творчества Ницше, - когда последний хотя и оправдывал деление общества на господствующие и угнетенные классы, но, в то же время, считал вовлечение "дельных, работящих, одаренных, честолюбивых людей" в "большую политику" напрасной тратой их сил и писал по этому поводу (в "Человеческом, слишком человеческом"):
"...сумма этих жертв и потерь индивидуальной энергии и труда столь огромна, что политический расцвет народа почти с необходимостью влечёт за собою духовное обеднение и ослабление, меньшую производительность в делах, которые требуют большой сосредоточенности и односторонности. Под конец позволительно спросить: окупается ли весь этот расцвет и блеск целого (который ведь проявляется лишь в виде страха других государств перед новым колоссом и в виде добытых у них благоприятных условий для развития национальной торговли и хозяйства), если этому грубому и пестрящему цветку нации должны быть принесены в жертву все более благородные, нежные и духовные цветы и растения, которыми доселе так изобиловала её почва?" [14]
Но когда это было "то время"! С тех пор Ницше столь хорошо осознал единство интересов "аристократов духа", подобных ему, и "аристократов меча", что подобные мысли уже не посещали его. Он с радостью отдал свой талант подготовке пришествия "новых повелителей". Изменил ли он при этом себе? Нет; напротив, стал более верным себе, чем был до написания "Заратустры". "Постзаратустровский" Ницше устранил в своём мировоззрении типичную для умеренных либералов несогласованность, когда хотят иметь власть в своих руках, но в тоже время с отвращением воротят нос, как от грубых и жестоких, от таких форм и методов господства, которые только и могут делать эту власть абсолютной. Ницше преодолел в своей душе постыдную раздвоенность интеллигентного барчука, который хочет пользоваться всеми плодами своей принадлежности к господствующему классу, но не желает палец о палец ударить ради того, чтобы гарантировать себе эти плоды, -- не желает вмешиваться в политику, в ту сферу жизни общества, где как раз идёт борьба за экономическую и духовную власть. "Дозаратустровский" Ницше - эстетствующий сноб; по крайней мере, таким он предстаёт на страницах своих книг того времени. "Постзаратустровский" - политический идеолог, настоящий воин духа, прекрасно понимающий, что именно политическая власть есть ключ к решению личных и массовых, материальных и духовных проблем в классовом обществе. Написав "Заратустру", Ницше не утратил, а, наоборот, окончательно обрёл себя как философа: в его мировоззрении исчезло всё то, что, будучи чуждо его основам, делало это мировоззрение не вполне последовательным. Прежде чем сойти с ума, Ницше успел придать своим воззрениям цельность, последовательность и законченность. Именно поздний Ницше - настоящий Ницше; до написания "Заратустры" он был ещё "недозрелым". Поэтому судить о социальной сущности философии Ницше следует прежде всего по его поздним произведениям и в свете этих суждений объяснять его ранние работы, а не наоборот.Именно "Заратустра" и написанные после него произведения - спелые плоды трудов Ницше, хотя многим его ранние произведения кажутся слаще.
В своих "постзаратустровских" произведениях Ницше предстает последовательным антидемократом, расистом, антисемитом [15]. Наиболее адекватной политической интерпретацией его философии является идеология и практика многих фашистских организаций [16]. Однако с начала XX века вплоть до наших дней великое множество философов и философствующих публицистов ставят себе задачей втиснуть учение Ницше в рамки либеральной политической идеологии, а иногда даже сделать его приемлемым для социал-демократов, анархистов и, начиная с 60-х гг., для "новых левых" [17] (примеры последнего - Герберт Маркузе и Жиль Делез [18]). Особенно много таких фальсификаторов ницшеанства (подавляющее большинство из них - либералы) развелось после Второй мировой войны. В отличие от революционеров- большевиков, любивших своего врага Ницше таким, каким он был на самом деле, либеральные фальсификаторы пытаются "украшать и выряжать" ницшеанство, делать из Ницше этакого бесклассового борца за раскрепощение индивидуальности "человека вообще" [19]. Тем самым они стараются сделать Ницше приемлемым для того мещанского болота, о котором так хорошо сказал Луначарский и которое сам Ницше откровенно презирал.
Финансовый капитал борется за душу "средне классового" мещанства с помощью разных идеологий -фашистской, либеральной, социал-демократической... Из всех этих духовных орудий господства финансового капитала именно фашистская наиболее откровенно, честно отражает волю к тоталитарной власти, присущую монополистической буржуазии. Однако далеко не во всяких социальных условиях "средний класс" оказывается наиболее восприимчив именно к воинственной идеологии фашизма; гораздо чаще он, говоря словами Луначарского, "борется против борьбы", "падает на колени перед действительностью" и больше склонен слушать "всяких толстовских, полутолстовских или с толстовской примесью гуманистов и сентименталистов", чем фашистов. Следовательно, монополистической буржуазии далеко не всегда выгодно превращать откровенную проповедь "воли к власти" в официальную государственную идеологию, а организацию, ведущую такую проповедь, - в правящую партию. Гораздо чаще монополистическому капиталу бывает выгоднее лицемерить, сочетая в своей идеологии оправдание социальной иерархии, национализма и эгоистической борьбы за власть и богатство с проповедью "общечеловеческих ценностей", "гуманизма" и "ненасилия" - той самой "жвачки", о которой говорил Луначарский. Поэтому при империализме официальной государственной идеологией чаще является не фашистская, а более или менее либеральная, с большей или меньшей примесью правого консерватизма. Для такой идеологии философия Ницше тоже сгодится - но не в ее целостности: из нее придется удалять расизм, антисемитизм, антифеминизм, а самое главное, последовательный ницшевский антидемократизм [20]. Если большинству фашистов ничто не мешает использовать философию Ницше такой, какова она на самом деле, почти без переделок (за исключением разве что некоторых несущественных мелочей), то либералам неизбежно приходится существенно искажать ее, чтобы сделать пригодной для использования в своих интересах. При этом они зачастую столь же решительно попирают элементарную логику и здравый смысл, как и те христианские богословы, которые, вслед за "отцом церкви" Оригеном, истолковали библейскую "Песнь песней" - эротическую поэму, которую народное предание древних евреев приписывало царю Соломону и которая благодаря этому вошла в текст Библии - как аллегорическое сказание о любви Иисуса Христа к своей церкви и церкви к Иисусу Христу.
Либеральные фальсификаторы Ницше появились уже тогда, когда он жил и творил. Перед тем, как впасть в безумие, Ницше успел хорошо поиздеваться над ними в своем "Ecce Homo":
"Слово "сверхчеловек" для обозначения типа самой высокой удачливости, в противоположность "современным" людям, "добрым" людям, христианам и прочим нигилистам - слово, которое в устах Заратустры, истребителя морали, вызывает множество толков, - почти всюду было понято с полной невинностью в смысле ценностей, противоположных тем, которые были представлены в образе Заратустры: я хочу сказать, как "идеалистический" тип высшей породы людей, как "полусвятой", как "полугений"... Другой ученый рогатый скот заподозрил меня из-за него в дарвинизме: в нем находили даже столь зло отвергнутый мною "культ героев" Карлейля, этого крупного фальшивомонетчика знания и воли. Когда же я шептал на ухо, что скорее в нем можно видеть Чезаре Борджа, чем Парсифаля, то не верили своим ушам". [21]
Подобно фашистам и в отличие от либералов, Ницше был абсолютно последователен и откровенен в своей апологии классового общества, тоталитарно управляемого его господами. Именно за эту последовательность и откровенность его высоко ценили революционные большевики: еще до возникновения монополистического капитализма Ницше показал всю его звериную суть, которую вот уже более ста лет человечество испытывает на своей шкуре. Произведения Ницше - это обнаженная тайна монополистического капитализма; и, разумеется, стремившимся разрушить капиталистическую систему "марксистам-коммунистам" было любо то, как замечательно Ницше на своем собственном примере показал все уродство современного классового общества. Современным же либералам Ницше, с одной стороны, нравится - за его апологию классового общества и таких личностей, которые господствуют в этом обществе, - но, с другой стороны, им доставляет неудобства его чрезмерная откровенность и последовательность, его неприязнь к демократическому лицемерию, за которым скрывается тоталитарное господство крупного капитала. Вот они и занимаются софистикой, пытаясь доказать, что в одном случае Ницше, сказав что-то шокирующее, совсем не то имел в виду... в другом случае его не так поняли... в третьем случае его фальсифицировали, расставив его афоризмы в неправильном порядке (как это мы можем наблюдать на примере столетней возни либеральных - и даже не только либеральных, но и еще более правых, вроде Хайдеггера, например - философов вокруг книги Ницше "Воля к власти") - итак далее, и тому подобное.
С 30-х по 70-е гг. философы СССР высказали много умных, верных и хорошо доказанных соображений по поводу ницшеанства - но, читая их написанные в академической манере сочинения, ощущаешь холодное, отстраненное (и потому неизбежно наводящее, в большей или меньшей мере, скуку на читателя) отношение авторов к объекту своего исследования. Лейтейзен же написал не академический трактат, а философское эссе (впрочем, ничуть не менее логичное и доказательное, чем академические сочинения): он пишет о философии Ницше чуть ли не так же поэтично, как писал сам Ницше, он вживается в ницшеанство, он наслаждается, развертывая логику Ницше и те практические политические выводы, которые из нее следуют. Конечно, Лейтейзен враждебен Ницше и ницшеанцам; он борется с ними, разоблачает их - но делает это с творческим упоением, а не с холодной брезгливостью, как, скажем, Бернадинер или Одуев. Лейтейзен очевидно рад тому, что ему довелось бороться с таким великолепным противником, как Ницше, и гордится этим; для него Ницше - враг, но враг любимый.
Предисловие к книге Лейтейзена написал не кто иной, как Луначарский. Написал так же ярко, остро, поэтично, как написана и сама книга "Ницше и финансовый капитал". Анатолий Васильевич не просто разделял отношение автора книги к философии Ницше - он прямо признался в любви к этому идеологическому врагу большевиков, причем не только от своего имени, но от имени большевиков вообще:
"...мы, марксисты-коммунисты, на заре нашего революционного движения отдали некоторую дань увлечению Ницше. Конечно, в разной степени. Я, например, оговариваясь относительно глубоко чуждой нам сущности общественных тенденций Ницше, отдавал ему дань восторга за его борьбу с христианством, с мелочной мещанской моралью, со всей жвачкой, со всем беззубием пацифизма всяких толстовских, полутолстовских или с толстовской примесью гуманистов и сентименталистов" [4].
Необходимо обратить внимание на то, что "марксисты-коммунисты", говоря словами Луначарского, "отдали некоторую дань увлечению Ницше" именно на заре своего революционного движения. Иными словами, увлечение Ницше было свойственно большевикам - если и не всем, то по крайней мере многим из них (Луначарский - достаточно компетентный в этом вопросе свидетель, и если он говорит, что увлечение Ницше было свойственно "марксистам-коммунистам" вообще, то можно поверить ему на слово) - именно тогда, когда они еще были революционерами. Читая предисловие Луначарского к книге Лейтейзена, мы можем убедиться, что отношение к Ницше как к своему любимому врагу сохранилось у Анатолия Васильевича и тогда, когда партия большевиков из повстанческой организации превратилась в правящую, а партийные руководители высшего и среднего звена - в том числе и сам Луначарский - составили консолидирующее ядро нового господствующего класса. Однако для официальной идеологии этого класса такое отношение к Ницше, выражаемое открыто, уже переставало быть нормой - и вначале 1930-х гг. оказалось полностью вытеснено холодной отчужденностью. Враждебность большевиков по отношению к Ницше перестала быть почтительной и восхищенной (да, враг - но какой враг!) и стала отстраненно-брезгливой (уже Бернадинер, а вслед за ним и прочие советские ницшеведы до 70-хгг. включительно, пишут о Ницше таким тоном, как будто рассказывают о безобразной, холодной и склизкой жабе, которую им пришлось взять в руки).
Почему произошла такая перемена, понять нетрудно: идеологи нового эксплуататорского класса, состоявшего из государственной бюрократии высшего и среднего звена [5], открыто восхищались теми или иными философами только тогда, когда учения последних можно было так или иначе использовать в рамках официальной партийной идеологии. Особенностью этой идеологии было то, что с ее помощью эксплуататорский класс, господствовавший в СССР, скрывал свое существование: неподконтрольное рядовым трудящимся государство было объявлено социалистическим, собственность этого государства на средства производства - общественной, а реально владеющие производительными силами чиновники, составляющие государственный аппарат и руководящие им, - "слугами народа". В рамках такой идеологии никак не могло быть использовано учение Ницше, открыто оправдывавшего власть одних людей над другими и эксплуатацию человека человеком, многократно и недвусмысленно заявлявшего о своей враждебности к социалистам и их идеям: для лицемерной официальной идеологии СССР Ницше был слишком откровенен. С этим все понятно; гораздо труднее - и интереснее - понять, почему Ницше нравился большевикам, когда они еще были революционерами. Чем Ницше мог заслужить уважение и даже симпатию со стороны последовательных и непримиримых врагов его учения - "революционных марксистов-коммунистов "? И почему они открыто выражали эту симпатию, вовсе не видя в этом чего-то противоречащего своей пропаганде?
На этот вопрос нам опять-таки отвечает Луначарский:
"Всему этому не следует слишком много дивиться. Нет никакого сомнения, что два полярных класса, между которыми происходит решающая битва, в некотором отношении ближе друг к другу, чем то болото, которое стелется между ними. Нам приходится бороться с крупными капиталистами за это болото. Из него они хотят почерпнуть свои силы. Так, в Италии, например, фашизм строится как раз из мелкобуржуазных масс. Мы, по слову Ленина, должны вести непрерывную борьбу с противоположной нам социальной силой за душу крестьянства, да и мещанства. Но и мы, и эта противоположная социальная сила полны боевого духа. Мы одинаково за диктатуру, мы одинаково за беспощадность в борьбе, мы одинаково за силу, потому что и мы, и они - действительные силы, а то, что лежит между нами, пытается создать веру в возможность разрешения социальных проблем одной словесностью, борется против борьбы, подчас просто падает на колени перед действительностью, то стараясь приукрасить ее в своих глазах, то примиряясь с нею в тонах глубочайшего пессимизма, то, наконец, утешаясь всяким загробным вздором.
Но если нас и капиталистов сближает то, что мы и они склонны к беспощадной борьбе, и все то, что вытекает из этого напряженного боевого духа, то зато этот боевой дух оказывается диаметрально противоположно направленным. Это предрешает страшную, уничтожающую борьбу не на жизнь, а на смерть и окончательную победу пролетариата" [6].
Крайности сходятся. Последовательные, бескомпромиссные борцы похожи друг на друга, даже если они враги друг другу, - и это позволяет тем из них, кто не позволил своей ненависти затуманить их мозги, почувствовать уважение к своему достойному врагу и даже возлюбить его. Конечно, возлюбить не в евангельском смысле - если тебя ударят по одной щеке, подставь другую, - но так, как Батый возлюбил Евпатия Коловрата, отряд которого он сперва приказал забросать камнями, а затем повелел похоронить останки своих так и не сдавшихся противников с высшими воинскими почестями.
* * *
Луначарский полагал, что "сущность общественных тенденций Ницше" совпадает с классовыми интересами монополистической буржуазии. При этом его не смущало то, что творчество Ницше предшествовало окончательному превращению свободно-конкурентного капитализма в монополистический:
"В сущности говоря, контуры финансовой олигархии, контуры грядущей диктатуры в их антидемократической форме были еще весьма слабо начертаны на фоне окружающей Ницше действительности. Но тем более чести нужно отдать его чуткости. Не будучи ни экономистом, ни социологом в собственном смысле этого слова, он действительно чутьем угадал нарождающийся класс, так же как сделал это Маркс по отношению к пролетариату, когда последний существовал еще больше "для себя", чем "для других"" [7].
Подробные доказательства того, что философия Ницше действительно была философией монополистической буржуазии, см. в книге Лейтейзена, а также в хорошей книге С. Одуева "Тропами Заратустры" и в диссертации Владислава Бугеры [8]. Здесь же ограничимся лишь кратким резюме этих доказательств.
Ницше считал, что основой и сущностью жизни является воля к власти, "жизнь и есть воля к власти" [9]. По его мнению, ценность личности измеряется мощью ее воли к власти, ее способностью подчинять себе других людей. Ницше вполне ясно и недвусмысленно утверждал, что духовное совершенствование человека - "достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний", приближение тех или иных людей или народов к типу сверхчеловека -обусловливалось, обусловливается и всегда будет обусловливатся "аристократическим" (иными словами, классовым) обществом [10]. Возвышение человека до сверхчеловека возможно лишь для немногих и достигается благодаря тому, что большинство людей, представляющих собою "посредственности" и остающихся таковыми, порабощаются и эксплуатируются этими немногими (между которыми существует разделение труда: высшие из них - мыслители, учителя, творцы духовных ценностей - лишь потребляют плоды этой эксплуатации, которую непосредственно осуществляют их "лучшие ученики", правители и воины, "берущие на себя все грубое в господстве"). Эти немногие, аристократы духа и меча, оказываются способными к самосовершенствованию, во-первых, благодаря навыкам господства и управления (Ницше совершенно однозначно выводит "стремление к увеличению дистанции в самой душе" из "пафоса дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий", а этот последний - из практики господства и манипулирования), а во-вторых - благодаря избытку досуга и богатства, обеспечиваемому эксплуатацией усредненного большинства [11].
Ницше полагал, что деление общества на классы (по его терминологии - касты) вечно, а его корни лежат в биологической природе человека. Господствующие классы ("господствующие касты" или "расы господ") являются, по его мнению, общностями существ во всех отношениях более высокого ранга, чем угнетенные и эксплуатируемые ("расы рабов"), по отношению к которым первые представляют собою "род сверхчеловека". Высшая культура создавалась, создается и будет создаваться именно господствующими классами; без них, как считает Ницше, культура вообще была бы невозможна. Существование и творчество господствующих классов обеспечивается эксплуатацией ими огромного большинства человечества - "посредственностей", "толпы", "великого множества". Чем сильнее эксплуатация, чем сильнее гнет, удерживающий "расы рабов" в повиновении, тем пышнее расцветает культура. Ницше причисляет себя к философам и идеологам "расы господ", к "созидателям новых ценностей".
Из вышесказанного следует, что Ницше является философом каких-то эксплуататорских классов. Каких именно - видно по тому, как Ницше формулировал задачи "расы господ" в XX веке:
"...чтобы подготовить великие отважные коллективные опыты в деле воспитания и дисциплинирования с целью положить этим конец тому ужасающему господству неразумия и случайности, которое до сих пор называлось историей, - неразумие "большинства" есть только его последняя форма: для этого когда-нибудь понадобится новый род философов и повелителей, перед лицом которых покажется бледным и ничтожным всё, что существовало на земле подвидом скрытных, грозных и благожелательных умов" [12].
"...мне было бы больше по сердцу... такое усиление грозности России, которое заставило бы Европу решиться стать в равной степени грозной, т. е. посредством новой господствующей над ней касты приобрести единую волю, долгую, страшную собственную волю, которая могла бы назначить себе цели на тысячелетия вперёд, - чтобы наконец закончилась затяжная комедия её маленьких государств, а также её династическое и демократическое многоволие. Время мелкой политики прошло: уже грядущее столетие несёт с собою борьбу за господство над всем земным шаром, - понуждение к великой политике" [13].
Как видим, Ницше не только предсказывал, но и приветствовал то, что вскоре начали вытворять - и вытворяют до сих пор - группировки капиталистических монополий с помощью принадлежащих им государственных аппаратов: "великие отважные коллективные опыты в деле воспитания и дисциплинирования" и "борьбу за господство над всем земным шаром". Отсюда следует, что он действительно-таки был идеологом именно монополистической буржуазии, финансового капитала.
Было время - еще до написания книги "Так говорил Заратустра", ставшей рубежом между двумя основными этапами творчества Ницше, - когда последний хотя и оправдывал деление общества на господствующие и угнетенные классы, но, в то же время, считал вовлечение "дельных, работящих, одаренных, честолюбивых людей" в "большую политику" напрасной тратой их сил и писал по этому поводу (в "Человеческом, слишком человеческом"):
"...сумма этих жертв и потерь индивидуальной энергии и труда столь огромна, что политический расцвет народа почти с необходимостью влечёт за собою духовное обеднение и ослабление, меньшую производительность в делах, которые требуют большой сосредоточенности и односторонности. Под конец позволительно спросить: окупается ли весь этот расцвет и блеск целого (который ведь проявляется лишь в виде страха других государств перед новым колоссом и в виде добытых у них благоприятных условий для развития национальной торговли и хозяйства), если этому грубому и пестрящему цветку нации должны быть принесены в жертву все более благородные, нежные и духовные цветы и растения, которыми доселе так изобиловала её почва?" [14]
Но когда это было "то время"! С тех пор Ницше столь хорошо осознал единство интересов "аристократов духа", подобных ему, и "аристократов меча", что подобные мысли уже не посещали его. Он с радостью отдал свой талант подготовке пришествия "новых повелителей". Изменил ли он при этом себе? Нет; напротив, стал более верным себе, чем был до написания "Заратустры". "Постзаратустровский" Ницше устранил в своём мировоззрении типичную для умеренных либералов несогласованность, когда хотят иметь власть в своих руках, но в тоже время с отвращением воротят нос, как от грубых и жестоких, от таких форм и методов господства, которые только и могут делать эту власть абсолютной. Ницше преодолел в своей душе постыдную раздвоенность интеллигентного барчука, который хочет пользоваться всеми плодами своей принадлежности к господствующему классу, но не желает палец о палец ударить ради того, чтобы гарантировать себе эти плоды, -- не желает вмешиваться в политику, в ту сферу жизни общества, где как раз идёт борьба за экономическую и духовную власть. "Дозаратустровский" Ницше - эстетствующий сноб; по крайней мере, таким он предстаёт на страницах своих книг того времени. "Постзаратустровский" - политический идеолог, настоящий воин духа, прекрасно понимающий, что именно политическая власть есть ключ к решению личных и массовых, материальных и духовных проблем в классовом обществе. Написав "Заратустру", Ницше не утратил, а, наоборот, окончательно обрёл себя как философа: в его мировоззрении исчезло всё то, что, будучи чуждо его основам, делало это мировоззрение не вполне последовательным. Прежде чем сойти с ума, Ницше успел придать своим воззрениям цельность, последовательность и законченность. Именно поздний Ницше - настоящий Ницше; до написания "Заратустры" он был ещё "недозрелым". Поэтому судить о социальной сущности философии Ницше следует прежде всего по его поздним произведениям и в свете этих суждений объяснять его ранние работы, а не наоборот.Именно "Заратустра" и написанные после него произведения - спелые плоды трудов Ницше, хотя многим его ранние произведения кажутся слаще.
В своих "постзаратустровских" произведениях Ницше предстает последовательным антидемократом, расистом, антисемитом [15]. Наиболее адекватной политической интерпретацией его философии является идеология и практика многих фашистских организаций [16]. Однако с начала XX века вплоть до наших дней великое множество философов и философствующих публицистов ставят себе задачей втиснуть учение Ницше в рамки либеральной политической идеологии, а иногда даже сделать его приемлемым для социал-демократов, анархистов и, начиная с 60-х гг., для "новых левых" [17] (примеры последнего - Герберт Маркузе и Жиль Делез [18]). Особенно много таких фальсификаторов ницшеанства (подавляющее большинство из них - либералы) развелось после Второй мировой войны. В отличие от революционеров- большевиков, любивших своего врага Ницше таким, каким он был на самом деле, либеральные фальсификаторы пытаются "украшать и выряжать" ницшеанство, делать из Ницше этакого бесклассового борца за раскрепощение индивидуальности "человека вообще" [19]. Тем самым они стараются сделать Ницше приемлемым для того мещанского болота, о котором так хорошо сказал Луначарский и которое сам Ницше откровенно презирал.
Финансовый капитал борется за душу "средне классового" мещанства с помощью разных идеологий -фашистской, либеральной, социал-демократической... Из всех этих духовных орудий господства финансового капитала именно фашистская наиболее откровенно, честно отражает волю к тоталитарной власти, присущую монополистической буржуазии. Однако далеко не во всяких социальных условиях "средний класс" оказывается наиболее восприимчив именно к воинственной идеологии фашизма; гораздо чаще он, говоря словами Луначарского, "борется против борьбы", "падает на колени перед действительностью" и больше склонен слушать "всяких толстовских, полутолстовских или с толстовской примесью гуманистов и сентименталистов", чем фашистов. Следовательно, монополистической буржуазии далеко не всегда выгодно превращать откровенную проповедь "воли к власти" в официальную государственную идеологию, а организацию, ведущую такую проповедь, - в правящую партию. Гораздо чаще монополистическому капиталу бывает выгоднее лицемерить, сочетая в своей идеологии оправдание социальной иерархии, национализма и эгоистической борьбы за власть и богатство с проповедью "общечеловеческих ценностей", "гуманизма" и "ненасилия" - той самой "жвачки", о которой говорил Луначарский. Поэтому при империализме официальной государственной идеологией чаще является не фашистская, а более или менее либеральная, с большей или меньшей примесью правого консерватизма. Для такой идеологии философия Ницше тоже сгодится - но не в ее целостности: из нее придется удалять расизм, антисемитизм, антифеминизм, а самое главное, последовательный ницшевский антидемократизм [20]. Если большинству фашистов ничто не мешает использовать философию Ницше такой, какова она на самом деле, почти без переделок (за исключением разве что некоторых несущественных мелочей), то либералам неизбежно приходится существенно искажать ее, чтобы сделать пригодной для использования в своих интересах. При этом они зачастую столь же решительно попирают элементарную логику и здравый смысл, как и те христианские богословы, которые, вслед за "отцом церкви" Оригеном, истолковали библейскую "Песнь песней" - эротическую поэму, которую народное предание древних евреев приписывало царю Соломону и которая благодаря этому вошла в текст Библии - как аллегорическое сказание о любви Иисуса Христа к своей церкви и церкви к Иисусу Христу.
Либеральные фальсификаторы Ницше появились уже тогда, когда он жил и творил. Перед тем, как впасть в безумие, Ницше успел хорошо поиздеваться над ними в своем "Ecce Homo":
"Слово "сверхчеловек" для обозначения типа самой высокой удачливости, в противоположность "современным" людям, "добрым" людям, христианам и прочим нигилистам - слово, которое в устах Заратустры, истребителя морали, вызывает множество толков, - почти всюду было понято с полной невинностью в смысле ценностей, противоположных тем, которые были представлены в образе Заратустры: я хочу сказать, как "идеалистический" тип высшей породы людей, как "полусвятой", как "полугений"... Другой ученый рогатый скот заподозрил меня из-за него в дарвинизме: в нем находили даже столь зло отвергнутый мною "культ героев" Карлейля, этого крупного фальшивомонетчика знания и воли. Когда же я шептал на ухо, что скорее в нем можно видеть Чезаре Борджа, чем Парсифаля, то не верили своим ушам". [21]
Подобно фашистам и в отличие от либералов, Ницше был абсолютно последователен и откровенен в своей апологии классового общества, тоталитарно управляемого его господами. Именно за эту последовательность и откровенность его высоко ценили революционные большевики: еще до возникновения монополистического капитализма Ницше показал всю его звериную суть, которую вот уже более ста лет человечество испытывает на своей шкуре. Произведения Ницше - это обнаженная тайна монополистического капитализма; и, разумеется, стремившимся разрушить капиталистическую систему "марксистам-коммунистам" было любо то, как замечательно Ницше на своем собственном примере показал все уродство современного классового общества. Современным же либералам Ницше, с одной стороны, нравится - за его апологию классового общества и таких личностей, которые господствуют в этом обществе, - но, с другой стороны, им доставляет неудобства его чрезмерная откровенность и последовательность, его неприязнь к демократическому лицемерию, за которым скрывается тоталитарное господство крупного капитала. Вот они и занимаются софистикой, пытаясь доказать, что в одном случае Ницше, сказав что-то шокирующее, совсем не то имел в виду... в другом случае его не так поняли... в третьем случае его фальсифицировали, расставив его афоризмы в неправильном порядке (как это мы можем наблюдать на примере столетней возни либеральных - и даже не только либеральных, но и еще более правых, вроде Хайдеггера, например - философов вокруг книги Ницше "Воля к власти") - итак далее, и тому подобное.