(no subject)
Суббота - новые стихи.
Про Алексеевскую гимнастику
***
А я могла ведь быть врагом.
Коль не врагом, то ЧСИРом вражьим,
Но обнесли по чьей-то блажи
Меня подобным пирогом,
И жить оставили дитём
Любимейшим в семье еврейской,
Где жизнь была вполне житейской
И, вроде, было всё путём,
Коль не считать вражды, потрав,
Того, что во дворе лупили.
Но вот ведь счастье - не убили,
Жидовкой просто обозвав.
***
Такое, Господи, творится,
Что хочется развоплотиться
И раствориться, чтоб молчком
Пожить летучим сквознячком.
И, не имея ясной цели,
Легко влетать в любые щели,
Шутя обшаривать углы,
Не отличая свет от тьмы,
От ночи день не отличая,
За здешний мир не отвечая.
Из дел мирских одно любить -
Край занавески теребить.
***
1.
А надо всего лишь, чтоб слово сквозило,
Светилось, сквозило, исчезнуть грозило,
И чтоб не пришлось от него нам спасать
Всё то, что взялось оно живописать.
А надо всего лишь, чтоб слово дышало,
Изменчивый мир разглядеть не мешало,
Чтоб каждый штришок и оттенок любой
Не застило гордое слово собой.
2.
А нынче мостик мой словесный
Запорошил снежок небесный.
Он мостик мой запорошил
И всяких слов меня лишил.
И нынче вместо слов летучих -
Полным-полно снегов скрипучих,
Что не участвуют в речах,
А лишь купаются в лучах.
***
Очевидец лишь воздух. Опричь - никого.
Да и он так текуч. Не поймаешь его.
Да и он, да и он, от лучей золотой, -
Ненадёжный свидетель, плохой понятой.
А из всех доказательств, вещьдоков, улик
Есть всего лишь один ускользающий блик.
Да и блика-то нет. Он лишь коротко был
В мире том, что про нас даже думать забыл.
***
И как тебя на всё хватает,
О жизнь моя? То вдруг светает,
То начинает вдруг темнеть...
А я мечтаю поумнеть,
Чтоб понимать твои намёки.
Но человек я недалёкий,
А ты подвижна и легка,
И подаёшь издалека
Свои таинственные знаки,
Имеющие смысл двоякий.
Толкуя их и так, и сяк.
Гляжу, а знак уже иссяк,
И новый знак уже маячит,
Куда-то манит, что-то значит.
***
А слёзы льются не от мук,
А оттого, что режу лук.
Не оттого, что мир жесток,
Не оттого, что слаб росток,
Что жизнь безумно коротка,
А оттого, что нет платка.
Коль не отыщется и впредь,
То слёз вовек не утереть.
***
Тот грустный факт, что нынче плохо,
Не повод для нытья и вздоха.
Бывает хуже в тыщу раз,
Что, может быть, утешит нас.
И зная, что бывает хуже,
На нас Господь взирает вчуже
И не торопится спасать,
И круг спасательный бросать.
***
Час от часу не легче,
Час от часу трудней
Смотреть, как гнутся плечи
Того, кто всех родней.
Всечасно убеждаться,
Что силы на нуле,
И трудно задержаться
Подольше на земле,
И что с трудом даются
Простейшие дела.
Но если строки вьются,
То, значит, жизнь мила.
И как ни горьки строки
Про тяжесть поздних лет,
В них всё же бродят соки
И теплится рассвет.
---------------------------------------
Два эссе про Алексеевскую гимнастику - СМ, НИЖЕ
Некоторые линки на You Tube:
- Норвегия, 1989, Часть 1:
https://www.youtube.com/watch?v=jLyU5DKbDAU&t=6s
- Норвегия, 1989, Часть 2:
https://www.youtube.com/watch?v=pTxBJeH8HhY
- Москва, декабрь 2018, этюды Ларисы Миллер:
https://www.youtube.com/watch?v=bYUGWqPFUwo&t=8s
***
Посвящается
Людмиле Николаевне Алексеевой
1. ОСТРОВ РАДОСТИ
Эта гимнастическая система подобна танцу. А ещё можно сказать, что она - своеобразный театр. Театр одного актёра. И этим актёром может стать каждый, потому что речь идёт о театре для себя, который не предполагает зрителя. То есть, пожалуйста, приходите и смотрите. Никто не запрещает. Но главным в этом процессе является не человек смотрящий, а человек играющий, танцующий, бегающий, прыгающий. Человек радующийся. И подарила ему эту радость Людмила Николаевна Алексеева (1890-1964) Она - создатель системы, которая сегодня так и называется - алексеевская гимнастика.
Людмила Алексеева родилась в Одессе. Отец её был военным инженером, мать - дочь декабриста М.А. Бодиско - педагогом. В начале 20-го века семья переехала в Зарайск, где Алексеева закончила гимназию с золотой медалью. В Зарайске она познакомилась с семейством Голубкиных. Сёстры Голубкины часто устраивали любительские спектакли, в которых принимала участие юная Алексеева, а знаменитый скульптор Анна Голубкина, заметив склонность девочки к движению, посоветовала ей пойти в известную в те годы в Москве Школу пластики Э.И. Книппер-Рабенек - последовательницы Айседоры Дункан. Школа много выступала как в России, так и за рубежом. Гастролировала в Лондоне, Берлине, Мюнхене, Нюрнберге, Будапеште. Танцуя у Рабенек, Алексеева одновременно училась на Высших женских курсах историко-философского факультета. В 1912 году она попала в самую гущу интеллектуальной и культурной жизни, которая била ключом в Доме Песни М.А. Олениной д’Альгейм. Тон там задавали сама Мария Алексеевна и её муж француз Пьер д’Альгейм - литератор, философ, поэт. Благодаря Дому Песни Алексеева впервые попала в Париж, увидела в Лувре скульптуру “Никэ”, а в театре Champs Elysees - балеты Дягилева и танцы Нижинского. Вернувшись в 13-ом году из Парижа в Москву, Алексеева “пустилась в свободное плавание” - создала собственную студию гармонической гимнастики и начала сочинять этюды движения.
В те годы в Москве существовало множество разных школ и классов пластики. На улицах часто можно было увидеть спешащих на занятия девушек с чемоданчиками, в которых они несли специальную гимнастическую форму. Их называли “пластички”. На состоявшейся прошлой весной в филиале Бахрушинского Театрального музея выставке “Человек Пластический” (она, - к сожалению, не в полном объёме, - перекочевала к нам из Италии) можно было увидеть интереснейшие рисунки и фотографии, посвящённые свободному танцу, который был невероятно популярен в начале столетия. Среди прочих экспонатов были и многочисленные фотографии знаменитого в те годы танцовщика Румнева, одно время посещавшего студию Алексеевой (когда-то у неё занимались и мужчины), а также самой Алексеевой и её студиек.
Начало века - эпоха славы Айседоры Дункан, время, когда много говорили и писали о физическом вырождении человечества, о запущенности тела, время создания новой гимнастической школы, когда теоретики гармонической гимнастики Дельсарт, Далькроз, Демени ратовали за сближение движения с музыкой, с искусством, время увлечения свободным, естественным, раскованным движением. Не механистическим, не снарядовым, характерным для немецкой и шведской гимнастики, не стеснённым жёсткими нормами, как в балете, но таким, которое доступно каждому и в котором нуждается не только тело, но и душа. А это возможно только при полном слиянии с музыкой, когда музыка диктует единственно возможный жест. Об этом писал Максимилиан Волошин в статье, посвящённой танцу (он имел в виду студию Рабенек, но его слова можно полностью отнести к одной из “звёзд” этой студии Алексеевой и её этюдам): “Музыка есть в буквальном смысле слова память нашего тела об истории творения. Поэтому каждый музыкальный такт точно соответствует какому-то жесту, где-то в памяти нашего тела сохранившемуся. Идеальный танец создаётся тогда, когда всё наше тело станет звучащим музыкальным инструментом и на каждый звук, как его резонанс, будет рождаться жест”. Именно это и происходит в студии Алексеевой: каждый звук рождает жест - простой, естественный и, кажется, единственно возможный. В зале звучит самая разная музыка, начиная с Баха, Шумана, Брамса и кончая этюдами Черни, фокстротами и народными мелодиями. Урок чётко структурирован. Каждый этюд выполняет определённую гимнастическую задачу, но, двигаясь, мы не думаем ни о нагрузке, ни о мышцах, а просто живём в музыке, испытывая радость от самого процесса.
Создавая свою систему, Алексеева черпала из многих источников, но основным и неиссякаемым источником оставалась античность - время наивысшего расцвета духовной и телесной культуры. Алексеева создала более трёхсот этюдов. В набросках к своей так и недописанной книге она приводит слова Овидия: “Если у тебя есть голос - пой. Если у тебя мягкие руки - танцуй”. Ненапряжённое тело, плавность, слитность и непрерывность линии, античная стойка, являющаяся исходной позицией для многих этюдов - вот основные признаки этой на удивление цельной, абсолютно лишённой эклектичности, чётко разработанной системы. За часовой урок нас как бы демонтируют, чтобы потом собрать из более гибких и послушных частей. Каждый этюд - это законченная пьеса, имеющая свою логику, своё развитие, свой сюжет и характер. Уроки Алексеевой - это и гимнастика, и игра, и соборное действо. Она добилась того, чего хотела: её студия превратилась в “остров радости”. Что бы ни происходило вокруг (а вокруг, как известно, много чего происходило с 13-го года по 64-ый - год её смерти), в зале, арендованном для занятий, несчастных не было. Во всяком случае, до конца урока, а может, и немного после - пока не пройдёт та эйфория, которую испытывает посвящённый. А посвящённым может быть каждый, независимо от возраста, координированности и таланта. Система Алексеевой демократична и рассчитана именно на тех, кто любит движение, но не пригоден для профессионального спорта. Чтобы оценить её систему требуется одно - уровень культуры и интеллекта, достаточный для того, чтобы почувствовать благородство и красоту рисунка. В студии алексеевской гимнастики жизнь не откладывается на потом, а происходит ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. Даже новички, впервые осознавшие, что у них есть руки и ноги, с которыми не так-то просто совладать, испытывают на занятиях радость.
Алексеева не признавала ни разрядов, ни зачётов, ни соревнований. Что хорошо для большого спорта, то абсолютно противопоказано, когда речь идёт о занятиях для себя. Совершенствуй своё движение, слушай музыку, вспоминай то, что было дано тебе природой, и делай это, без натуги и боязни от кого-то отстать, без оглядки на других - абсолютно бескорыстно - вот основной принцип алексеевской системы, которая долгое время оставалась “полупризнанной, как ересь”. Много лет стучалась Алексеева в двери официального спорта, пытаясь доказать необходимость гимнастики, доступной всем. Долго пыталась объяснить как нужна такая гимнастика женщинам и детям. Не слышали. Хуже того - над системой издевались, считая её буржуазной и декадентской. “Нельзя насыщать лирический этюд жестами беспомощности и тоски…”, - писали в одной из рецензий на выступление алексеевской студии в Колонном зале по случаю Международного женского дня, - “…ей не вырваться из этого плена, пока в основу этюда не будут положены чувства и переживания нового человека, передовой советской женщины…”. Когда читаешь недавно изданные учениками и последователями дневники Алексеевой, её статьи, записи (книга называется “Двигаться и думать”), то ещё раз с горечью убеждаешься, что нет пророка в своём отечестве. В годы парадов, маршей, спортивных призов и побед гимнастика Алексеевой казалась нелепым реликтом, анахронизмом, родимым пятном навеки исчезнувшего буржуазного прошлого. Полунищее существование (она жила в коммунальной квартире в отгороженной досками части девятиметровой комнаты - какой простор для адепта свободного танца!), бродячая жизнь студии, вечный страх остаться без крыши над головой - вот постоянный лейтмотив её дневниковых записей. И даже обретя в 34-ом году статус студии при Доме учёных (что произошло благодаря стараниям тогдашнего директора Дома учёных, жены Горького М.Ф. Андреевой), Алексеева, не имея в Доме постоянного помещения, всё равно вынуждена была скитаться. Тем не менее именно в эти годы она создала один из своих шедевров - миниатюру “Интермеццо” на музыку Шумана, посвятив её В.Ф. Комиссаржевской, которой восхищалась всю жизнь. В 1940 году она готовила для Театра-оперы И.С. Козловского большую постановку - пантомимические сцены к опере Глюка “Орфей” (у Алексеевой всегда была, так называемая, специальная группа, где она разучивала с наиболее одарёнными ученицами этюды повышенной трудности, которые иногда показывала на сцене). Постановка не была осуществлена из-за войны. Последнее, что она сочинила - это посвящённый 400-летию Микеланджело этюд на музыку Баха.
Невероятно повезло тем, кто попал на занятия к Алексеевой в раннем детстве. За свою жизнь Людмила Николаевна воспитала не одно поколение детей. Сейчас в Москве существуют группы, где преподают её “дети и внуки”. Много лет подряд выезжала она в Евпаторию, где работала в детском туберкулёзном диспансере с лежачими больными. Я видела фотографию, где прикованные к постели дети пытаются приподняться и повторить жест Алексеевой. А жест её - воздетые к небу руки - настолько выразителен, что не повторить его невозможно. Алексеева была из тех, за кем идут. Она была сильной личностью и яркой индивидуальностью. Даже голос её обладал гипнотической силой. Она называла себя “режиссёром радости, режиссёром жизни”, и была таковым для очень и очень многих. Её школа - больше, чем просто гимнастика. Это мировосприятие, это судьба. Наверное, именно поэтому её студия выжила. Выжила несмотря и вопреки.
Алексеева умерла в ноябре 64-го года. Будучи неизлечимо больной, она, отказываясь от помощи, поднималась на пятый этаж школы на Цветном бульваре, входила в зал и, полулёжа, вела занятия, давая команды всё тем же сильным, повелительным голосом.
В 1965 году в английском журнале “Dancing times” и в американском “Dance Scope” появились сообщения о её смерти. В России же - ни звука.
2. КРУЖУ И ЗАВИСАЮ
Танцевать. Ничего в жизни я не хотела больше, чем научиться танцевать. Я терзала мамину портниху, бывшую актрису кордебалета, заставляя её разучивать со мной балетные позиции. Включив радио, до изнеможения кружилась под музыку. И всё же каждый день слышала сетования своего горячо любимого деда: “Не косолапь, внученька. Не шаркай. Поднимай ноги.” Господи, ну почему я не унаследовала бесшумную дедушкину походку? Каждому своё. Какой жестокий приговор. Нет, с этим нельзя смириться. Ведь неспроста, наверное, и в детстве и в юности чей-то летучий образ заставлял меня бороться с собственной приземлённостью, зародил во мне страстное желание стать невесомой, гибкой и научиться ходить, не касаясь земли. Сколько раз в детстве я, изображая балерину, пыталась пересечь комнату на цыпочках. Но, увидев своё отражение в дверце зеркального шкафа, в ужасе замирала. Боже, что за вид: плечи до ушей, носки внутрь. Остановившись перед зеркалом, я делала отчаянную попытку соединить пятки и развести носки, но при этом у меня почему-то немедленно поднимались плечи, и кисти рук выворачивались ладонями наружу. Ну что мне было делать, если я унаследовала от обоих родителей плоскостопие, а от отца ещё и косолапость? И всё же я не теряла надежды. Нацепив что-то белое и воздушное, снежинкой кружилась вокруг новогодней ёлки. На летнем празднике в детском саду изображала цаплю и, высоко поднимая колени, на мысочках шла по зелёному полю. Но, как я ни старалась, цапля моя оказалась косолапой, о чём упрямо свидетельствовали многочисленные фотографии праздника.
И, тем не менее, я продолжала надеяться и ждать. И не случайно мои пожилые друзья, подарив на мой десятый день рождения специально для меня сочинённую книжку, написали в ней такие слова: ”В танце будешь ты воздушна, только будь всегда послушна.” Разве я не была послушна? Я слушала свой внутренний голос, который приказывал мне всячески противиться силе земного притяжения. И наконец в один прекрасный день, когда я уже вышла не только из детского, но даже из юношеского возраста, когда у меня уже был маленький сын, случилось невозможное: я попала туда, где обучали невесомости. Нет, не в Звёздный городок космонавтов, а в школьный зал на Цветном бульваре, где дважды в неделю происходил не то слёт ангелов, не то шабаш ведьм, не то коллективные радения какой-то странной секты, которая в миру называлась студия алексеевской гимнастики. Алексеевской - потому что создала эту студию в начале века бывшая танцовщица Людмила Алексеева. Когда я впервые переступила порог зала, где под музыку кружились, летали, плыли существа женского пола, Алексеевой уже не было в живых.
Занятия вели ученицы Алексеевой. За роялем сидел старейший концертмейстер студии. Звучала дивная музыка Глюка, под которую подруги оплакивали умершую Эвридику, фурии, принимая устрашающие позы, не пускали Орфея в царство теней (“Духи” “Нет!” “Сжальтесь” “Нет!”); сомнамбулически плыла по залу сама Эвридика.
Я готова была заниматься во всех существующих группах, включая детскую, в которой вызвалась помогать преподавательнице вести урок. И вот, исполняя вместе с детьми этюд “Цапля”, я снова, как двадцать с лишним лет назад, иду на полупальцах, высоко поднимая колени. Заворачиваю ли я носки внутрь? Наверное, да. Но мнится мне, что нет. Мнится мне, что бег мой стремителен, прыжок высок, и что я на мгновение зависаю над полом. “Да ты просто Сильфида”, - сказала мне однажды старейшая ученица Алексеевой. Сильфида - дух воздуха. Не того ли алкала душа моя?
Лететь, без устали скользить
По золотому коридору.
И путеводна в эту пору
Осенней паутины нить,
И путеводен луч скупой,
И путеводен лист летучий,
И так живётся, будто случай
Уже не властен над судьбой...
Не приди я в эту студию, не узнай удивительного чувства полёта, мне никогда бы не написать ни этих строк, ни многих других:
Всё в воздухе висит.
Фундамент - небылица.
Крылами машет птица,
И дождик моросит.
Всё в воздухе: окно,
И лестница, и крыша,
И говорят, и дышат,
И спят, когда темно,
И вновь встают с зарёй.
И на заре, босая,
Кружу и зависаю
Меж небом и землёй.
Про Алексеевскую гимнастику
***
А я могла ведь быть врагом.
Коль не врагом, то ЧСИРом вражьим,
Но обнесли по чьей-то блажи
Меня подобным пирогом,
И жить оставили дитём
Любимейшим в семье еврейской,
Где жизнь была вполне житейской
И, вроде, было всё путём,
Коль не считать вражды, потрав,
Того, что во дворе лупили.
Но вот ведь счастье - не убили,
Жидовкой просто обозвав.
***
Такое, Господи, творится,
Что хочется развоплотиться
И раствориться, чтоб молчком
Пожить летучим сквознячком.
И, не имея ясной цели,
Легко влетать в любые щели,
Шутя обшаривать углы,
Не отличая свет от тьмы,
От ночи день не отличая,
За здешний мир не отвечая.
Из дел мирских одно любить -
Край занавески теребить.
***
1.
А надо всего лишь, чтоб слово сквозило,
Светилось, сквозило, исчезнуть грозило,
И чтоб не пришлось от него нам спасать
Всё то, что взялось оно живописать.
А надо всего лишь, чтоб слово дышало,
Изменчивый мир разглядеть не мешало,
Чтоб каждый штришок и оттенок любой
Не застило гордое слово собой.
2.
А нынче мостик мой словесный
Запорошил снежок небесный.
Он мостик мой запорошил
И всяких слов меня лишил.
И нынче вместо слов летучих -
Полным-полно снегов скрипучих,
Что не участвуют в речах,
А лишь купаются в лучах.
***
Очевидец лишь воздух. Опричь - никого.
Да и он так текуч. Не поймаешь его.
Да и он, да и он, от лучей золотой, -
Ненадёжный свидетель, плохой понятой.
А из всех доказательств, вещьдоков, улик
Есть всего лишь один ускользающий блик.
Да и блика-то нет. Он лишь коротко был
В мире том, что про нас даже думать забыл.
***
И как тебя на всё хватает,
О жизнь моя? То вдруг светает,
То начинает вдруг темнеть...
А я мечтаю поумнеть,
Чтоб понимать твои намёки.
Но человек я недалёкий,
А ты подвижна и легка,
И подаёшь издалека
Свои таинственные знаки,
Имеющие смысл двоякий.
Толкуя их и так, и сяк.
Гляжу, а знак уже иссяк,
И новый знак уже маячит,
Куда-то манит, что-то значит.
***
А слёзы льются не от мук,
А оттого, что режу лук.
Не оттого, что мир жесток,
Не оттого, что слаб росток,
Что жизнь безумно коротка,
А оттого, что нет платка.
Коль не отыщется и впредь,
То слёз вовек не утереть.
***
Тот грустный факт, что нынче плохо,
Не повод для нытья и вздоха.
Бывает хуже в тыщу раз,
Что, может быть, утешит нас.
И зная, что бывает хуже,
На нас Господь взирает вчуже
И не торопится спасать,
И круг спасательный бросать.
***
Час от часу не легче,
Час от часу трудней
Смотреть, как гнутся плечи
Того, кто всех родней.
Всечасно убеждаться,
Что силы на нуле,
И трудно задержаться
Подольше на земле,
И что с трудом даются
Простейшие дела.
Но если строки вьются,
То, значит, жизнь мила.
И как ни горьки строки
Про тяжесть поздних лет,
В них всё же бродят соки
И теплится рассвет.
---------------------------------------
Два эссе про Алексеевскую гимнастику - СМ, НИЖЕ
Некоторые линки на You Tube:
- Норвегия, 1989, Часть 1:
https://www.youtube.com/watch?v=jLyU5DKbDAU&t=6s
- Норвегия, 1989, Часть 2:
https://www.youtube.com/watch?v=pTxBJeH8HhY
- Москва, декабрь 2018, этюды Ларисы Миллер:
https://www.youtube.com/watch?v=bYUGWqPFUwo&t=8s
***
Посвящается
Людмиле Николаевне Алексеевой
1. ОСТРОВ РАДОСТИ
Эта гимнастическая система подобна танцу. А ещё можно сказать, что она - своеобразный театр. Театр одного актёра. И этим актёром может стать каждый, потому что речь идёт о театре для себя, который не предполагает зрителя. То есть, пожалуйста, приходите и смотрите. Никто не запрещает. Но главным в этом процессе является не человек смотрящий, а человек играющий, танцующий, бегающий, прыгающий. Человек радующийся. И подарила ему эту радость Людмила Николаевна Алексеева (1890-1964) Она - создатель системы, которая сегодня так и называется - алексеевская гимнастика.
Людмила Алексеева родилась в Одессе. Отец её был военным инженером, мать - дочь декабриста М.А. Бодиско - педагогом. В начале 20-го века семья переехала в Зарайск, где Алексеева закончила гимназию с золотой медалью. В Зарайске она познакомилась с семейством Голубкиных. Сёстры Голубкины часто устраивали любительские спектакли, в которых принимала участие юная Алексеева, а знаменитый скульптор Анна Голубкина, заметив склонность девочки к движению, посоветовала ей пойти в известную в те годы в Москве Школу пластики Э.И. Книппер-Рабенек - последовательницы Айседоры Дункан. Школа много выступала как в России, так и за рубежом. Гастролировала в Лондоне, Берлине, Мюнхене, Нюрнберге, Будапеште. Танцуя у Рабенек, Алексеева одновременно училась на Высших женских курсах историко-философского факультета. В 1912 году она попала в самую гущу интеллектуальной и культурной жизни, которая била ключом в Доме Песни М.А. Олениной д’Альгейм. Тон там задавали сама Мария Алексеевна и её муж француз Пьер д’Альгейм - литератор, философ, поэт. Благодаря Дому Песни Алексеева впервые попала в Париж, увидела в Лувре скульптуру “Никэ”, а в театре Champs Elysees - балеты Дягилева и танцы Нижинского. Вернувшись в 13-ом году из Парижа в Москву, Алексеева “пустилась в свободное плавание” - создала собственную студию гармонической гимнастики и начала сочинять этюды движения.
В те годы в Москве существовало множество разных школ и классов пластики. На улицах часто можно было увидеть спешащих на занятия девушек с чемоданчиками, в которых они несли специальную гимнастическую форму. Их называли “пластички”. На состоявшейся прошлой весной в филиале Бахрушинского Театрального музея выставке “Человек Пластический” (она, - к сожалению, не в полном объёме, - перекочевала к нам из Италии) можно было увидеть интереснейшие рисунки и фотографии, посвящённые свободному танцу, который был невероятно популярен в начале столетия. Среди прочих экспонатов были и многочисленные фотографии знаменитого в те годы танцовщика Румнева, одно время посещавшего студию Алексеевой (когда-то у неё занимались и мужчины), а также самой Алексеевой и её студиек.
Начало века - эпоха славы Айседоры Дункан, время, когда много говорили и писали о физическом вырождении человечества, о запущенности тела, время создания новой гимнастической школы, когда теоретики гармонической гимнастики Дельсарт, Далькроз, Демени ратовали за сближение движения с музыкой, с искусством, время увлечения свободным, естественным, раскованным движением. Не механистическим, не снарядовым, характерным для немецкой и шведской гимнастики, не стеснённым жёсткими нормами, как в балете, но таким, которое доступно каждому и в котором нуждается не только тело, но и душа. А это возможно только при полном слиянии с музыкой, когда музыка диктует единственно возможный жест. Об этом писал Максимилиан Волошин в статье, посвящённой танцу (он имел в виду студию Рабенек, но его слова можно полностью отнести к одной из “звёзд” этой студии Алексеевой и её этюдам): “Музыка есть в буквальном смысле слова память нашего тела об истории творения. Поэтому каждый музыкальный такт точно соответствует какому-то жесту, где-то в памяти нашего тела сохранившемуся. Идеальный танец создаётся тогда, когда всё наше тело станет звучащим музыкальным инструментом и на каждый звук, как его резонанс, будет рождаться жест”. Именно это и происходит в студии Алексеевой: каждый звук рождает жест - простой, естественный и, кажется, единственно возможный. В зале звучит самая разная музыка, начиная с Баха, Шумана, Брамса и кончая этюдами Черни, фокстротами и народными мелодиями. Урок чётко структурирован. Каждый этюд выполняет определённую гимнастическую задачу, но, двигаясь, мы не думаем ни о нагрузке, ни о мышцах, а просто живём в музыке, испытывая радость от самого процесса.
Создавая свою систему, Алексеева черпала из многих источников, но основным и неиссякаемым источником оставалась античность - время наивысшего расцвета духовной и телесной культуры. Алексеева создала более трёхсот этюдов. В набросках к своей так и недописанной книге она приводит слова Овидия: “Если у тебя есть голос - пой. Если у тебя мягкие руки - танцуй”. Ненапряжённое тело, плавность, слитность и непрерывность линии, античная стойка, являющаяся исходной позицией для многих этюдов - вот основные признаки этой на удивление цельной, абсолютно лишённой эклектичности, чётко разработанной системы. За часовой урок нас как бы демонтируют, чтобы потом собрать из более гибких и послушных частей. Каждый этюд - это законченная пьеса, имеющая свою логику, своё развитие, свой сюжет и характер. Уроки Алексеевой - это и гимнастика, и игра, и соборное действо. Она добилась того, чего хотела: её студия превратилась в “остров радости”. Что бы ни происходило вокруг (а вокруг, как известно, много чего происходило с 13-го года по 64-ый - год её смерти), в зале, арендованном для занятий, несчастных не было. Во всяком случае, до конца урока, а может, и немного после - пока не пройдёт та эйфория, которую испытывает посвящённый. А посвящённым может быть каждый, независимо от возраста, координированности и таланта. Система Алексеевой демократична и рассчитана именно на тех, кто любит движение, но не пригоден для профессионального спорта. Чтобы оценить её систему требуется одно - уровень культуры и интеллекта, достаточный для того, чтобы почувствовать благородство и красоту рисунка. В студии алексеевской гимнастики жизнь не откладывается на потом, а происходит ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. Даже новички, впервые осознавшие, что у них есть руки и ноги, с которыми не так-то просто совладать, испытывают на занятиях радость.
Алексеева не признавала ни разрядов, ни зачётов, ни соревнований. Что хорошо для большого спорта, то абсолютно противопоказано, когда речь идёт о занятиях для себя. Совершенствуй своё движение, слушай музыку, вспоминай то, что было дано тебе природой, и делай это, без натуги и боязни от кого-то отстать, без оглядки на других - абсолютно бескорыстно - вот основной принцип алексеевской системы, которая долгое время оставалась “полупризнанной, как ересь”. Много лет стучалась Алексеева в двери официального спорта, пытаясь доказать необходимость гимнастики, доступной всем. Долго пыталась объяснить как нужна такая гимнастика женщинам и детям. Не слышали. Хуже того - над системой издевались, считая её буржуазной и декадентской. “Нельзя насыщать лирический этюд жестами беспомощности и тоски…”, - писали в одной из рецензий на выступление алексеевской студии в Колонном зале по случаю Международного женского дня, - “…ей не вырваться из этого плена, пока в основу этюда не будут положены чувства и переживания нового человека, передовой советской женщины…”. Когда читаешь недавно изданные учениками и последователями дневники Алексеевой, её статьи, записи (книга называется “Двигаться и думать”), то ещё раз с горечью убеждаешься, что нет пророка в своём отечестве. В годы парадов, маршей, спортивных призов и побед гимнастика Алексеевой казалась нелепым реликтом, анахронизмом, родимым пятном навеки исчезнувшего буржуазного прошлого. Полунищее существование (она жила в коммунальной квартире в отгороженной досками части девятиметровой комнаты - какой простор для адепта свободного танца!), бродячая жизнь студии, вечный страх остаться без крыши над головой - вот постоянный лейтмотив её дневниковых записей. И даже обретя в 34-ом году статус студии при Доме учёных (что произошло благодаря стараниям тогдашнего директора Дома учёных, жены Горького М.Ф. Андреевой), Алексеева, не имея в Доме постоянного помещения, всё равно вынуждена была скитаться. Тем не менее именно в эти годы она создала один из своих шедевров - миниатюру “Интермеццо” на музыку Шумана, посвятив её В.Ф. Комиссаржевской, которой восхищалась всю жизнь. В 1940 году она готовила для Театра-оперы И.С. Козловского большую постановку - пантомимические сцены к опере Глюка “Орфей” (у Алексеевой всегда была, так называемая, специальная группа, где она разучивала с наиболее одарёнными ученицами этюды повышенной трудности, которые иногда показывала на сцене). Постановка не была осуществлена из-за войны. Последнее, что она сочинила - это посвящённый 400-летию Микеланджело этюд на музыку Баха.
Невероятно повезло тем, кто попал на занятия к Алексеевой в раннем детстве. За свою жизнь Людмила Николаевна воспитала не одно поколение детей. Сейчас в Москве существуют группы, где преподают её “дети и внуки”. Много лет подряд выезжала она в Евпаторию, где работала в детском туберкулёзном диспансере с лежачими больными. Я видела фотографию, где прикованные к постели дети пытаются приподняться и повторить жест Алексеевой. А жест её - воздетые к небу руки - настолько выразителен, что не повторить его невозможно. Алексеева была из тех, за кем идут. Она была сильной личностью и яркой индивидуальностью. Даже голос её обладал гипнотической силой. Она называла себя “режиссёром радости, режиссёром жизни”, и была таковым для очень и очень многих. Её школа - больше, чем просто гимнастика. Это мировосприятие, это судьба. Наверное, именно поэтому её студия выжила. Выжила несмотря и вопреки.
Алексеева умерла в ноябре 64-го года. Будучи неизлечимо больной, она, отказываясь от помощи, поднималась на пятый этаж школы на Цветном бульваре, входила в зал и, полулёжа, вела занятия, давая команды всё тем же сильным, повелительным голосом.
В 1965 году в английском журнале “Dancing times” и в американском “Dance Scope” появились сообщения о её смерти. В России же - ни звука.
2. КРУЖУ И ЗАВИСАЮ
Танцевать. Ничего в жизни я не хотела больше, чем научиться танцевать. Я терзала мамину портниху, бывшую актрису кордебалета, заставляя её разучивать со мной балетные позиции. Включив радио, до изнеможения кружилась под музыку. И всё же каждый день слышала сетования своего горячо любимого деда: “Не косолапь, внученька. Не шаркай. Поднимай ноги.” Господи, ну почему я не унаследовала бесшумную дедушкину походку? Каждому своё. Какой жестокий приговор. Нет, с этим нельзя смириться. Ведь неспроста, наверное, и в детстве и в юности чей-то летучий образ заставлял меня бороться с собственной приземлённостью, зародил во мне страстное желание стать невесомой, гибкой и научиться ходить, не касаясь земли. Сколько раз в детстве я, изображая балерину, пыталась пересечь комнату на цыпочках. Но, увидев своё отражение в дверце зеркального шкафа, в ужасе замирала. Боже, что за вид: плечи до ушей, носки внутрь. Остановившись перед зеркалом, я делала отчаянную попытку соединить пятки и развести носки, но при этом у меня почему-то немедленно поднимались плечи, и кисти рук выворачивались ладонями наружу. Ну что мне было делать, если я унаследовала от обоих родителей плоскостопие, а от отца ещё и косолапость? И всё же я не теряла надежды. Нацепив что-то белое и воздушное, снежинкой кружилась вокруг новогодней ёлки. На летнем празднике в детском саду изображала цаплю и, высоко поднимая колени, на мысочках шла по зелёному полю. Но, как я ни старалась, цапля моя оказалась косолапой, о чём упрямо свидетельствовали многочисленные фотографии праздника.
И, тем не менее, я продолжала надеяться и ждать. И не случайно мои пожилые друзья, подарив на мой десятый день рождения специально для меня сочинённую книжку, написали в ней такие слова: ”В танце будешь ты воздушна, только будь всегда послушна.” Разве я не была послушна? Я слушала свой внутренний голос, который приказывал мне всячески противиться силе земного притяжения. И наконец в один прекрасный день, когда я уже вышла не только из детского, но даже из юношеского возраста, когда у меня уже был маленький сын, случилось невозможное: я попала туда, где обучали невесомости. Нет, не в Звёздный городок космонавтов, а в школьный зал на Цветном бульваре, где дважды в неделю происходил не то слёт ангелов, не то шабаш ведьм, не то коллективные радения какой-то странной секты, которая в миру называлась студия алексеевской гимнастики. Алексеевской - потому что создала эту студию в начале века бывшая танцовщица Людмила Алексеева. Когда я впервые переступила порог зала, где под музыку кружились, летали, плыли существа женского пола, Алексеевой уже не было в живых.
Занятия вели ученицы Алексеевой. За роялем сидел старейший концертмейстер студии. Звучала дивная музыка Глюка, под которую подруги оплакивали умершую Эвридику, фурии, принимая устрашающие позы, не пускали Орфея в царство теней (“Духи” “Нет!” “Сжальтесь” “Нет!”); сомнамбулически плыла по залу сама Эвридика.
Я готова была заниматься во всех существующих группах, включая детскую, в которой вызвалась помогать преподавательнице вести урок. И вот, исполняя вместе с детьми этюд “Цапля”, я снова, как двадцать с лишним лет назад, иду на полупальцах, высоко поднимая колени. Заворачиваю ли я носки внутрь? Наверное, да. Но мнится мне, что нет. Мнится мне, что бег мой стремителен, прыжок высок, и что я на мгновение зависаю над полом. “Да ты просто Сильфида”, - сказала мне однажды старейшая ученица Алексеевой. Сильфида - дух воздуха. Не того ли алкала душа моя?
Лететь, без устали скользить
По золотому коридору.
И путеводна в эту пору
Осенней паутины нить,
И путеводен луч скупой,
И путеводен лист летучий,
И так живётся, будто случай
Уже не властен над судьбой...
Не приди я в эту студию, не узнай удивительного чувства полёта, мне никогда бы не написать ни этих строк, ни многих других:
Всё в воздухе висит.
Фундамент - небылица.
Крылами машет птица,
И дождик моросит.
Всё в воздухе: окно,
И лестница, и крыша,
И говорят, и дышат,
И спят, когда темно,
И вновь встают с зарёй.
И на заре, босая,
Кружу и зависаю
Меж небом и землёй.