Предки. Часть 9. Детская память
Продолжение. Начало здесь: http://larafr.livejournal.com/329960.html
Рита целиком окунулась в студенческую жизнь, как некогда в школьную. Лекции, зачёты, художественная самодеятельность, летняя практика на строительстве в диких местах... Из всего этого в моих воспоминаниях остались чертежи на гладкой кальке тушью, на матовой - карандашом, и отсутствие сестры месяцами во время практики... Ещё помню один громкий скандальный случай, довольно смешной...
В Криворожском Горном институте училось много иностранцев. В основном индусы, кубинцы и арабы. Сестра моя отличалась очень яркой, необычной внешностью. Вот и приударил за ней некий Абу Али. А может, и не Али, но Абу несомненно, и уж на 100% из какой-нибудь Палестины. По поводу Палестины, Израиля, арабов и евреев у меня в 1983 году было очень смутное представление. Но вот истерику бабушки с заламыванием рук и хватанием за сердце после рассказов об ухажере по имени Абу я помню прекрасно...
- Какой Абу?! Ты с ума сошла?
- Бабушка, да я ж ничего... Я только рассказываю!
- Рита, ни дай бог! Даже и не приближайся к нему! Тьфу!
Таким образом, робкие поползновения Абу были отвергнуты раз и навсегда.
Летом, на каникулах, как обычно, были поездки на море. А зимой... я каталась на коньках во дворе или на замёрзшей дороге позади дома. И коньки у меня были самые настоящие, фигурные, с белыми высокими ботинками на шнуровке. Прислал мне эти коньки из Ленинграда дядя Игорь Шмидт, мамин двоюродный брат, сын погибшего во время войны под Севастополем Хаима Шмидта.
Коньки были завёрнуты в белую бумагу, и пересыпаны шоколадными конфетами в разноцветных блестящих обёртках. Дядя, бывало, и приезжал к нам раз в два года примерно. Он ужасно мне нравился. Молодой, весёлый, кудрявый и длинный... Как он со мной играл! Разок даже посадил меня на шкаф. И мама, всегда такая строгая, ничего ему не сказала. И она, и бабушка тоже всегда оживлялись при визите такого дорогого гостя. Накрывала стол... Все собирались, беседовали, смеялись, произносили тосты... И семья на вечер превращалась в настоящую еврейскую, большую и дружную.
Игорь приезжал всегда один. Хотя в Ленинграде у него были жена и дочь. Мама дружила с его женой. И та всегда жаловалась в письмах, что ему плевать на семью, что он не интересуется ребёнком... Как странно случается в жизни: среди любимых родственников человек выглядел и вёл себя совершенно иначе, чем дома... Останавливался Игорь обычно у маминого дяди Израиля. Помню, как он говорил, что пора возвращаться, потому что дядька будет ждать его до глубокой ночи, и вообще заругается...
В моей памяти дядя Игорь Шмидт остался добрым, весёлым, любимым дядей... человеком-праздником.
Когда я училась во втором-третьем классе, заболела мама. Страшный диагноз - рак груди. Ей тогда едва исполнилось 42 года. Я совершенно ничего не помню из этого периода. Память блокировала негатив намертво. Мама уехала в Караганду, к своей двоюродной сестре Сарре. Сарра с мужем были известными врачами. Маму посмотрели и прооперировали лучшие тамошние специалисты-онкологи. Потом она прошла несколько курсов химиотерапии. Всё это время она жила у сестры, два или три месяца. Можно сказать, что Сарра и её муж Семён подарили маме ещё 27 лет жизни...
А я даже не заметила маминого отсутствия. Просто не помню. Единственное, что осталось в памяти из того страшного периода, - как мама сидит на кухне, заворачивает в хлеб какие-то розовые пилюли, и пытается их проглотить. Видимо, это был ещё какой-то курс лёгкой химиотерапии...
Ещё о детской памяти... Картинка перед глазами: зима, виноградная арка над подъездом прогнулась от снега, и висит просто над головой. Мама несёт меня на руках... На ней чёрное пальто из буклированного драпа, с большими блестящими пуговицами, с каракулевым воротником, белый пуховый платок... Запах снега, мороз... Сколько мне тогда было? Полтора года, два? А воспоминание совершенно не стирается, не линяет...
А в 12 лет у меня обнаружили сколиоз. Я слишком быстро росла. Мышечная масса не поспевала за костным каркасом... Мама водила меня по разным специалистам. Прогнозы пугали. Помню, какой-то «светило» в детской отропедии настаивал на операции. Операция на позвоночнике в 12 лет! Растущий организм, к тому же, бурно растущий. Что тогда было в головах этих врачей... Хорошо, что мама не согласилась. Иначе быть бы мне всю жизнь неходячим инвалидом. В итоге, я попала в детский костно-туберкулёзный санаторий. Находился он буквально в двух автобусных остановках от нашего дома. Но сколько я не пыталась припомнить впоследствии это место, ничего не получалось. Снова память заблокировала неприятные события... Только какие-то отрывки... Лечебная физкультура, массажи, дети на костылях, в гипсе, с торчащими лопатками, с несимметричными набойками на обуви... Школьные занятия прямо в спальнях: дети лежат на кроватях на животах - на специальных приподнятых ящиках... Сколько я пробыла в этом жутком месте, точно не помню. Может, два месяца, а может, и полгода. Единственное светлое воспоминание того периода - макраме. В санатории работала женщина, мастерски владеющая этим видом рукоделия. И все дети поголовно, и мальчики, и девочки, плели сов, кашпо, гномов...
Ещё со времён санатория у меня осталось стойкое отвращение к массажам, и вообще к любым тактильным контактам с чужими людьми. Мало того, даже раздеться на пляже в первые минуты представляет некоторую сложность. А уж поход к врачу смело можно называть моральной травмой, поддающейся лёгкой коррекции только с помощью немедленного шоппинга...
Что касается сколиоза... О нём забыли уже лет в 14. Весь этот шум вокруг оставил свои нестираемые следы в подростковой психике. Сейчас о сколиозе напоминают только описания на рентгеновских снимках лёгких, которые приходится делать раз в 10 лет при сильных простудах. Да, и ещё меня после санатория частично освободили от ненавистной физкультуры. Термином "частично" я распоряжалась по собственному усмотрению: это упражнение мне можно делать, а вот это - нельзя. Так что некоторая польза из всего пережитого ужаса всё-таки была извлечена.
Рита целиком окунулась в студенческую жизнь, как некогда в школьную. Лекции, зачёты, художественная самодеятельность, летняя практика на строительстве в диких местах... Из всего этого в моих воспоминаниях остались чертежи на гладкой кальке тушью, на матовой - карандашом, и отсутствие сестры месяцами во время практики... Ещё помню один громкий скандальный случай, довольно смешной...
В Криворожском Горном институте училось много иностранцев. В основном индусы, кубинцы и арабы. Сестра моя отличалась очень яркой, необычной внешностью. Вот и приударил за ней некий Абу Али. А может, и не Али, но Абу несомненно, и уж на 100% из какой-нибудь Палестины. По поводу Палестины, Израиля, арабов и евреев у меня в 1983 году было очень смутное представление. Но вот истерику бабушки с заламыванием рук и хватанием за сердце после рассказов об ухажере по имени Абу я помню прекрасно...
- Какой Абу?! Ты с ума сошла?
- Бабушка, да я ж ничего... Я только рассказываю!
- Рита, ни дай бог! Даже и не приближайся к нему! Тьфу!
Таким образом, робкие поползновения Абу были отвергнуты раз и навсегда.
Летом, на каникулах, как обычно, были поездки на море. А зимой... я каталась на коньках во дворе или на замёрзшей дороге позади дома. И коньки у меня были самые настоящие, фигурные, с белыми высокими ботинками на шнуровке. Прислал мне эти коньки из Ленинграда дядя Игорь Шмидт, мамин двоюродный брат, сын погибшего во время войны под Севастополем Хаима Шмидта.
Коньки были завёрнуты в белую бумагу, и пересыпаны шоколадными конфетами в разноцветных блестящих обёртках. Дядя, бывало, и приезжал к нам раз в два года примерно. Он ужасно мне нравился. Молодой, весёлый, кудрявый и длинный... Как он со мной играл! Разок даже посадил меня на шкаф. И мама, всегда такая строгая, ничего ему не сказала. И она, и бабушка тоже всегда оживлялись при визите такого дорогого гостя. Накрывала стол... Все собирались, беседовали, смеялись, произносили тосты... И семья на вечер превращалась в настоящую еврейскую, большую и дружную.
Игорь приезжал всегда один. Хотя в Ленинграде у него были жена и дочь. Мама дружила с его женой. И та всегда жаловалась в письмах, что ему плевать на семью, что он не интересуется ребёнком... Как странно случается в жизни: среди любимых родственников человек выглядел и вёл себя совершенно иначе, чем дома... Останавливался Игорь обычно у маминого дяди Израиля. Помню, как он говорил, что пора возвращаться, потому что дядька будет ждать его до глубокой ночи, и вообще заругается...
В моей памяти дядя Игорь Шмидт остался добрым, весёлым, любимым дядей... человеком-праздником.
Когда я училась во втором-третьем классе, заболела мама. Страшный диагноз - рак груди. Ей тогда едва исполнилось 42 года. Я совершенно ничего не помню из этого периода. Память блокировала негатив намертво. Мама уехала в Караганду, к своей двоюродной сестре Сарре. Сарра с мужем были известными врачами. Маму посмотрели и прооперировали лучшие тамошние специалисты-онкологи. Потом она прошла несколько курсов химиотерапии. Всё это время она жила у сестры, два или три месяца. Можно сказать, что Сарра и её муж Семён подарили маме ещё 27 лет жизни...
А я даже не заметила маминого отсутствия. Просто не помню. Единственное, что осталось в памяти из того страшного периода, - как мама сидит на кухне, заворачивает в хлеб какие-то розовые пилюли, и пытается их проглотить. Видимо, это был ещё какой-то курс лёгкой химиотерапии...
Ещё о детской памяти... Картинка перед глазами: зима, виноградная арка над подъездом прогнулась от снега, и висит просто над головой. Мама несёт меня на руках... На ней чёрное пальто из буклированного драпа, с большими блестящими пуговицами, с каракулевым воротником, белый пуховый платок... Запах снега, мороз... Сколько мне тогда было? Полтора года, два? А воспоминание совершенно не стирается, не линяет...
А в 12 лет у меня обнаружили сколиоз. Я слишком быстро росла. Мышечная масса не поспевала за костным каркасом... Мама водила меня по разным специалистам. Прогнозы пугали. Помню, какой-то «светило» в детской отропедии настаивал на операции. Операция на позвоночнике в 12 лет! Растущий организм, к тому же, бурно растущий. Что тогда было в головах этих врачей... Хорошо, что мама не согласилась. Иначе быть бы мне всю жизнь неходячим инвалидом. В итоге, я попала в детский костно-туберкулёзный санаторий. Находился он буквально в двух автобусных остановках от нашего дома. Но сколько я не пыталась припомнить впоследствии это место, ничего не получалось. Снова память заблокировала неприятные события... Только какие-то отрывки... Лечебная физкультура, массажи, дети на костылях, в гипсе, с торчащими лопатками, с несимметричными набойками на обуви... Школьные занятия прямо в спальнях: дети лежат на кроватях на животах - на специальных приподнятых ящиках... Сколько я пробыла в этом жутком месте, точно не помню. Может, два месяца, а может, и полгода. Единственное светлое воспоминание того периода - макраме. В санатории работала женщина, мастерски владеющая этим видом рукоделия. И все дети поголовно, и мальчики, и девочки, плели сов, кашпо, гномов...
Ещё со времён санатория у меня осталось стойкое отвращение к массажам, и вообще к любым тактильным контактам с чужими людьми. Мало того, даже раздеться на пляже в первые минуты представляет некоторую сложность. А уж поход к врачу смело можно называть моральной травмой, поддающейся лёгкой коррекции только с помощью немедленного шоппинга...
Что касается сколиоза... О нём забыли уже лет в 14. Весь этот шум вокруг оставил свои нестираемые следы в подростковой психике. Сейчас о сколиозе напоминают только описания на рентгеновских снимках лёгких, которые приходится делать раз в 10 лет при сильных простудах. Да, и ещё меня после санатория частично освободили от ненавистной физкультуры. Термином "частично" я распоряжалась по собственному усмотрению: это упражнение мне можно делать, а вот это - нельзя. Так что некоторая польза из всего пережитого ужаса всё-таки была извлечена.