написала книгу на инглише, готовится к изданию
Русское предисловие.
Академгородок, конец 80-х. Я закончила учебу и собиралась домой. Однажды вечером к нам в комнату зашел один наш известный комитетчик, белобрысый красавец в сером костюме с иголочки.
- Привет, девчонки, где тут Лариса?
- Вот она я.
- Слышал, ты домой собираешься, в Улан-Удэ?
- Да, на днях еду.
- А билет уже взяла?
- Нет ещё.
- Слушай, у меня к тебе есть дело. К нам приехали немцы из Лейпцига. По обмену. Их трое, они хотят на Байкал. Сможешь их довезти и отправить до места назначения? Билет и все расходы мы оплатим.
- Не вопрос.
- Только они дико привередливы. Им уже не понравилась столовка, Пироговка, белье в общаге, комары и вообще, сама Сибирь им не нравится. Нет у нас европейского комфорта тут! И культуры европейской. Воротят нос от всего и сидят у себя в комнате уж который день. И не хотят общаться (читай - пить) с нами.
- Так-с, Сибирь им не понравилась, значит? И где же эти фрицы окопались? Давай адрес, пойду и «фэйсом» их об «тэйбл». Посмотрим, кто тут «юбералес», блин. Залюбят как миленькие. Каждую мошку возлюбят - ладошкой! Ещё уезжать не захотят.
- Ну, ты поаккуратнее там, наш интеротряд к ним на будущий год собирается. От того, насколько им понравится здесь, зависит, как нас примут там.
- Да уж постараюсь не запятнать лик Отечества! Буду в меру строга, но чертовски обаятельна.
Шутливо вскинув руку под козырек и сделав ею «финтифляк», я развернулась на каблуках и пошла наводить себе «чертовское обаяние».
***
Немцы остановились в гостинице общежития, на Пирогова 10. Я подошла к их номеру и постучалась. В ответ: «Herein!»
Мои познания в немецком были родом из детства, и любая «их-блин»-фраза рефлекторно вызывала слегка партизанские чувства. Видимо, потому и напал на меня эдакий развеселый кураж, в духе «кино и немцы».
«Гордая, говорите, Европа? Сейчас мы им тут весну-то сорок пятого устроим! Штабелями улягутся в тени развесистой, блин, клюквы.»
Я чуть ли не пинком распахнула дверь и капральским шагом прошла на середину комнаты. Приняв киношную позу «а ля гестапо», медленно обвела всю троицу свинцовым взглядом, в который старательно вложила максимум насмешливого пренебрежения, - на целых 9 грамм. Затем, слегка подняв правую бровь и чуток нахмурив левую, произнесла тоном железного комиссара, чеканя каждый слог в повисшей тишине:
- Гутен таг, геноссен! Меня зовут Лара. Их! Бин! Лара! Кому тут комары не нравятся, поднимите руки. Кто не понял - хэндэ-хох !
Трое симпатичных парней удивленно застыли с приоткрытыми ртами, рассматривая это странное существо, ворвавшееся к ним с утра, в черном с головы до ног, и требующее поднять руки. Потом они медленно переглянулись и заулыбались.
- Меня направил к вам комитет комсомола. Если не возражаете, я буду вашим гидом по городу и отвезу на Байкал. Меня слушаться - беспрекословно! Шаг влево, шаг вправо - расстрел. Вопросы есть?
Они не возражали, на них подействовало моё «чертовское обаяние». Но, увы, красноречие пропало даром. По-русски говорил только один из них. Второй мог сказать лишь отдельные фразы типа «вы очень … м-м-м … как это по-русски… м-м-м». Третий, Курт, не говорил ничего вразумительного на великом и могучем, зато был красив как арийский бог. Белокур и синеглаз. Высок и строен. Второй, Адди, видимо Адольф, был пухленький и розовощекий, как большой младенец с распахнутыми голубыми глазами. А тот, через кого я отрывисто раздавала команды, был кареглазый шатен в очках и с бородой. Звали его Рене.
И поехали мы с ними, в международном вагоне, по Сибири. Хорошо быть иностранцем в СССР!
Всю дорогу мы развлекались настольными играми: карты, кости, фанты и, наконец, появились дорожные шахматы. При виде клеток вообще, и черно-белых в частности, во мне просыпается зверь, точнее, кролик - брошенный удаву на забаву.
- Ты умеешь играть в ЭТО? В Советском Союзе, мы зна-а-аем, все умеют играть в шахматы, и потому у вас лучшие в мире шахматисты.
- Да, немного.
И хоть я не любила эту болезненную для меня игру с самого раннего детства, играть пришлось. Надо было поддержать марку. Ведь «позади Москва»…
Сел за доску со мной Рене. «И зачем только я сказала, что умею?!. Сейчас как начнется… Избиение младенца… И кто из нас им будет?..» Меня трясло.
Первую партию Рене честно поддавался, но только в самом начале, а когда понял, что зря - было уже поздно. Вторую партию он все ещё не настроился на серьёзного противника. И последующие попытки взять реванш тоже были безуспешны. Он раскалялся от шуток товарищей, о смысле которых можно было только догадываться по его багровому лицу. В общем, шахматную славу страны я не уронила, слава богу, ни разу. Рене надулся и спрятался за книгой. Остальные не рискнули повторить его участь. Мой затравленный кролик расцвел солнечным зайчиком - победно весенним.
А вообще, ребята были славные. Я сбросила свою напускную жесткость, оставив лишь «бездну обаяния», которое действовало на них весьма позитивно. Даже игра у них такая образовалась, кто перетянет на себя мое внимание. Преуспевал, конечно же, Рене. С ним можно было хотя бы поговорить. Адди тоже периодически пытался поддержать наш разговор . А Курт, арийский бог, снисходительно молчал. И ногой качал. Скорее всего, он привычно полагал, что вся моя искрящаяся харизма - по его душу. Напрасно. Видали мы таких, и побожественней.
Академгородок, в котором я провела годы учебы, известен как «город самых красивых мужчин и умных женщин». Интеллектуальная элита Сибири и Дальнего Востока представлена там в полном блеске. А какие мальчики учились на физфаке! И у нас на мехмате. И на других, не менее достойных, факультетах. Голливуд отдыхает. Главное в мужчине все-таки - благородство духа и интеллект, помноженный на чувство юмора, которого конкретно не доставало у вверенных мне подопечных. Наверное, в силу языкового барьера.
Наша развеселая компания после шахматного турнира слегка заскучала, и я вышла прогуляться в свет, то есть в коридор. Решила посмотреть, что творится в мире. Народ кучковался у окон и заворожено рассматривал наши необъятные дали, аршином не измеряемые. Для меня этот пейзаж был привычен, даже утомителен. Этот двухдневный маршрут «Н-У-У» за годы учебы был многократно изъезжен, и обычно в поезде я читала всю дорогу, но тут, проникнувшись всеобщей зачарованностью, я тоже прильнула к окну.
Да, широка страна моя родная! Впечатляющие просторы, просторы, просторы… Вдаль, вширь, ввысь! Изредка попадались небольшие сёла, мимо которых мы проносились без остановок, и опять безлюдные просторы - тайга, реки, поля, озера, сопки. Я смотрела на свой край восторженными глазами иностранцев, и любовалась им как в первый раз. Красота! А ведь «Сибирь» и переводится как «Прекрасная».
Люди восхищенно переговаривались между собой, кто-то снимал эту красоту на камеру. Пока я рассматривала того, кто снимал и чем, мимо меня прошел парень в ослепительно белой майке и синих джинсах. Я повернула голову вслед чисто рефлективно - в поле зрения попал нереально-белый блик, - все в вагоне были одеты по-походному - в серо-бур-малиновые тона, а этот пижон рассекал в такой вызывающе белоснежной майке, которая на его загорелых, красиво развернутых плечах, смотрелась просто фантастически. И вообще, вся его стройная фигура и - ах, ножки, ножки, эти ножки, - впечатляли «весьма даже очень».
Мальчик скрылся из виду, и я опять вперила взгляд в дали дальние.
Когда поезд остановился в одном из городков, я вышла на платформу и стала слегка разминаться, - потягушечки, вдох-выдох, плавно опускаем руки, стопы не забываем, с пятки на носок, вытянуть корпус, повторить, размять кисти рук, пальцы - и дышим-дышим-дышим... В тот момент, когда я глубоко дышала с закрытыми глазами, мой затылок отяжелел от чьего-то пристального взгляда. Обернувшись, я встретилась глазами с кем-то, кто в упор рассматривал меня из окна вагона. Поёжившись, я отошла вправо и продолжила свое медитативное дыхание. После разминки поднялась в вагон.
Кто-то в узком проходе сделал шаг навстречу, когда я почти поравнялась с ним. Зайдя с яркого света, я не разглядела, кто это встал на пути, просто уловила движение, и подалась влево, чтоб обойти возникшее препятствие. И тут он негромко спросил меня о чем-то, чего я не поняла, и не собиралась понимать. Хотелось быстрее пройти мимо того, кто, возможно, только что беззастенчиво разглядывал меня, словно зверушку неведомую. И поскольку я была смущена, то даже не обратила внимания, что вопрос был задан не по-русски.
Он отступил, дав мне возможность пройти. Приятно пахнуло легким парфюмом. Но через пару шагов я опять услышала вопрос, и теперь уже ухо уловило, что звучит он явно не по-нашему. Развернувшись, переспросила: «Что?» Прозвучало ещё несколько непонятных слов, и повисла пауза ожидания. «Бред какой-то», - подумалось мне. Я пожала плечами, и, даже не улыбнувшись, как это принято в таких случаях, пошла в свое купе.
Это была наша первая встреча.
Он принял меня за интуриста из страны восходящего солнца и заговорил со мной по-японски. Потом он заходил в наше купе с Адди, который достал из рюкзака какую-то хозяйственную мелочь и отдал ему. Затем мы все-таки познакомились, благодаря тому же Адди. Мне рассказали, что мальчик едет аж из Канады, и ужасно скучает в этом поезде. Меня позабавило, что «он едет в этом поезде-из-Канады».
И тут уже я начала рассматривать его. Это был первый увиденный мной вживую человеческий экземпляр из-за океана, впрочем, очень даже симпатичный экземплярчик. Только по-русски ни бельмеса. А мой английский после сдачи зачета на третьем курсе скоропостижно выветрился из головы в силу полной его ненадобности.
Звали мальчика Брэд.
Что меня сразу поразило в нем - взгляд. Он был не такой как у наших парней, и не такой как у немцев. В нем была открытость какого-то другого формата, нежели я привыкла видеть до сих пор. Такая кристальная незащищенная открытость, у меня даже дух захватило, когда я встретилась с взглядом этих нереальных глаз, немного печальных, но в то же время непостижимым образом озорных, в самой глубине которых веселились микро-чертики. И эту кристальную незащищенность обрамляла такая изогнутая пушистость ресниц, взмахивая которыми он мог бы разгонять легкокрылых бабочек, летящих на чертовски притягательный свет его зрачков. Которые вообще-то должны быть черными, как всякие порядочные зрачки, но у него они светились, и не только в свете фонаря, когда мы вышли прогуляться на платформу, но и в свете звезд над нашими головами.
Языковой барьер преодолевался с трудом. Тем не менее, узнала я, что он из Ванкувера, ему 19 лет и едет он из Москвы в Находку, а оттуда в Токио. Я напрягала все оставшиеся извилины, чтобы выжимать из себя то немногое из «инглиша», что зацепилось в памяти, и пыталась жестами компенсировать недостаток лексики. Впрочем, в юности люди легче понимают друг друга. Достаточно, чтоб глаз горел да сердце билось.
Потом мы обменялись адресами и разошлись спать по своим купе. Когда я вошла, мои немцы ещё не спали и встретили меня ревнивым вопросом: «С канадцем гуляла? Да… симпатичный мальчик...»
Да, симпатичный мальчик! Но утром я с немцами сошла с поезда, а он поехал дальше. Мы распрощались навсегда…
В Улан-Удэ я с головой окунулась в новую жизнь молодого специалиста на оборонном заводе. Если бы меня тогда спросили, - знаешь ли ты, что такое ад, - я бы, не колеблясь, ответила - да!!! - Это наш механо-сборочный цех, грохотавший за стеной, отделявшей, но не спасавшей, никого - от его чудовищного грохота. Все мыслимые и немыслимые звуки взаимодействия металла с металлом - лязг, писк, вой, визг, почти на ультразвуке, стук, скрежет, долбежка, тарахтенье - не прекращались ни на минуту. Привыкнуть к такому было в принципе невозможно. Разве что, полностью потеряв слух, чего порой хотелось так нестерпимо. Непрерывный этот грохот закладывал уши и пульсировал в висках, отдавался в затылке, в темени, и во всей голове, которая разражалась в ответ жуткими мигренями.
Оглохшая и разбитая, я приходила в свою комнату, и валилась на кровать, пытаясь расслабить спазм в голове. А по ночам меня мучила бессонница или снились кошмары. Утром все начиналось по новой. И просвета не предвиделось на ближайшие три года, которые я должна была отработать как молодой специалист.
…И жизнь в стране была как тот же наш механо-сборочный цех… Перестройка… Агония Великой Империи... Ломали её хребет… И все мыслимые и немыслимые звуки ада раздавались в эфире. И также закладывало уши и души. Также хотелось потерять слух. И бессонными ночами метался в сомнениях дух… И победная когда-то весна полным ходом двигалась к декабрю Беловежской пущи.
Единственной отдушиной было чтение. Я часто заходила в книжный магазин и покупала поэтов серебряного века, которые наконец-то появились в продаже. Они были созвучны моему настроению. Однажды осенью я попала на завоз книг и увидела роскошный зеленый фолиант - 2-й том большого англо-русского словаря. Я купила его просто за восхитительный размер, да ещё потому, что он был в единственном экземпляре. Принеся добычу домой, я тут же вдохновилась изучать английский язык. Зачем? - да просто так, уж больно словарь красивый. Тут-то и вспомнился Брэд, как в далеком тумане, как будто давным-давно или в прошлой жизни мы прогуливались с ним по ночной платформе вдоль вагона.
Я засела за свой новенький словарь и невероятным мозговым штурмом написала первое послание. Крохотный русско-английский словарик у меня уже был, ещё со студенческих времен. Написав коротенькое письмо, я отправила его в Канаду, и на том мой пыл угас. Эпистолярный подвиг надолго истощил мой творческий запал.
А через пару месяцев меня вызвали с вахты общежития и срочно попросили к телефону. Звонила двоюродная сестра и сообщала невероятную новость, что к ним пришло письмо на моё имя. Из Японии! Я рванула к ней и получила первое послание из-за железного занавеса - и жутковато-веселым холодком обдала меня мысль - «всё, теперь я под колпаком у КГБ».
Мой отец потом специально приезжал, чтобы вставить мне мозги на место. Было сказано много жестоких слов в мой адрес, повлиявших на многое в дальнейшем. Одна из его ключевых фраз: «Если вдруг надумаешь уехать, то знай, что в стране в любой момент может случиться переворот, и если к власти придет Лигачев, то твоих братьев - из-за тебя, «!!!», из-за этих твоих писем, - поставят к стенке. Ты это, пожалуйста, помни всегда!»
Но это было годом позже, а тут в письме была цветная фотография такой четкости и качества, казавшиеся нам просто невероятными по тем временам, что рассматривали мы это чудо всей толпой - и дивились, и ахали, и руками взмахивали. Это длинноногое чудо было с девушкой, своей невестой.
И началась переписка двух миров.
Я срочно раздобыла себе 2 больших словаря, - англо-русский и русско-английский. Плюс ещё какой-то старый учебник для 5 класса. А также я скупала все печатное на английском, что попадалось в поле моего зрения, благо попадалось оно редко. «Инглиш-стадинговая» лихорадка в нашем городе ещё не началась, курсов английского практически не было, и пришлось осваивать язык самостоятельно, по его письмам.
Появился азарт и стимул. Завод уже не казался девятым кругом. В противовес этому аду появился второй полюс реальности, оттягивавший на себя все мое внимание. Письма стали необходимы как воздух. Я жила ими - от письма и до письма. Они, эти послания «из ниоткуда», изменили в моих глазах беспросветную реальность тех лет, внеся в неё дух игры и кураж бесшабашной юности. И на них держалась моя жизнь. И теплился в теле дух, согретый этой ирреальной страстью.
Переписка начиналась как «Есть ли жизнь на Марсе?». Каким был «хэппи-энд» - об этом готовится книга.