Битва за ювенальную юстицию в Перми
Не успели вернуться из Москвы пермские делегаты «Родительского Всероссийского сопротивления» (РВС), как оказалось, что в городе нашем активно идет кампания по реабилитации ювенальной юстиции и дискредитации «закона Димы Яковлева». Правда, основным и единственным консультантом по этому вопросу выступает П. Миков, уполномоченный по правам ребенка в в Пермском крае. Что характерно, тема ювенальной юстиции в Пермском крае очень долго и старательно обходилась стороной. И всероссийский протест против двух федеральных законопроектов ФЗ № 42197-6 и ФЗ № 3138-6, инициированный и поддерживаемый «Ассоциацией родительских комитетов», движением «Суть времени» и Русской православной церковью с июня 2012 года, практически не освещался в СМИ. Ситуация изменилась совсем недавно, в преддверии учреждения РВС. Начало февраля 2013 г. ознаменовалось тем, что внезапно в прессе возник интерес к теме ювенальной юстиции. Поскольку в Перми главным актором антиювинального протеста являлось пермское отделение движения «Суть времени», то наши участники дали несколько комментариев, подробно объясняющих суть и смысл организованного гражданского сопротивления.
Реакция на появление в информационном пространстве Пермского края представителей антиювенального протеста оказалось стремительной. Внезапно в течение двух-трех дней появилась серия интервью с П. Миковым на телевидении, радио и в печатных изданиях, где он весьма категорично критикует гражданское движение против ювенальной юстиции и принятый не так давно в Государственной Думе «Закон Димы Яковлева» (ФЗ № 272 «О мерах воздействия на лиц, причастных к нарушениям основополагающих прав и свобод человека, прав и свобод граждан Российской Федерации»).
Симпатии к ювенальной юстиции и резкие антипатии к «закону Димы Яковлева» характерны именно для либеральной общественности. А Пермь, как известно, своей политической «либеральностью» славится на всю Россию. Интересно, что, например, граница между сторонниками и противниками «закона Димы Яковлева» во многом совпадает с границей между российской патриотической и либеральной прозападной общественностью. Не случайно также и то, что пермский омбудсмен по правам детей является членом Международного общества «Мемориал», которое, по свидетельствам его работников и коллег: «и сейчас, через двадцать лет, является старейшим и активным институтом, противопоставляющим себя национально-патриотическому течению государственной политики в области истории». Тем не менее, мы положительно относимся к тому, что после долгого и упорного замалчивания темы внезапно началась хоть какая-то дискуссия. Давайте же ответим на замечания наших оппонентов по поводу ювенальной юстиции.
Как любой лоббист ювенальной системы, свою линию защиты ювенальной юстиции П. Миков строит на борьбе за «корректное употребление термина». Г-н Миков забыл (или не знал), что протест, инициированный движением «Суть времени», «Ассоциацией родительских комитетов» и Русской православной церковью, адресовался к двум вполне конкретным федеральным законопроектам - № 42197-6 («О социальном патронате») и № 3138-6 («Об обеспечении прав сирот»)? Почему Павел Владимирович начинает своё выступление не с сути критикуемых законов, а с сути «ювенальной юстиции» так, как он её понимает? И, в конце концов, неужели Павел Миков не в курсе, что времена меняются, и понятие «ювенальная юстиция» давно уже вышло за пределы того первичного узкого определения, на котором он продолжает настаивать? И это расширение сферы действия «ювенальной юстиции» осуществлялось силами самих лоббистов ювенальных законопроектов, а отнюдь не активистов движения «Суть времени».
Если мы будем придерживаться определения ювенальной юстиции, данного в федеральном законопроекте «Об основах системы ювенальной юстиции», авторами которого выступили А. Автономов (доктор юридических наук и профессор ВШЭ) и Н. Хананашвили (кандидат юридических наук, заместитель председателя редколлегии журнала «Вопросы Ювенальной Юстиции»), то окажется, что оба законопроекта в систему ювенальной юстиции вписываются вполне гармонично. Определение звучит следующим образом:
«Под системой ювенальной юстиции понимается совокупность государственных органов, органов местного самоуправления, государственных и муниципальных учреждений, должностных лиц, неправительственных некоммерческих организаций, осуществляющих на основе установленных законом процедур действия, нацеленные на реализацию и обеспечение прав, свобод и законных интересов ребёнка (несовершеннолетнего). В рамках системы ювенальной юстиции осуществляются программы, проекты и мероприятия социального, педагогического, юридического, психологического и медицинского характера, направленные на профилактику и реабилитацию ребёнка (несовершеннолетнего).»
Как мы видим, речь не идет об одних только ювенальных судах и системе реабилитации. Речь идёт о правах и интересах ребёнка. Более того, в законопроекте прямым текстом прописан первый принцип ювенальной юстиции:
«а) приоритет прав, свобод и законных интересов ребёнка (несовершеннолетнего)».
Павел Владимирович будет это отрицать? Или он просто обвинит авторов законопроекта в некомпетентности? Возможно, г-н Миков не имел возможности наблюдать, как стремительно расширяется значение понятия «ювенальная юстиция» в России. Ведь ещё в 2009 г. г-н Автономов в своём учебном пособии «Ювенальная юстиция» приводит определение, близкое к первоначальному, каноническому:
«Под ювенальной юстицией понимается система отправления правосудия в отношении несовершеннолетних, охватывающая… органы,… учреждения… неправительственные организации, нацеленные на решение проблем детей в трудной жизненной ситуации… путем принятия… мер, сочетающих в себе способы воздействия как формально-юридические (в том числе принуждение), так и психологические, педагогические, социальные».
Если П. Миков настаивает на том, что мы неправильно употребляем термин, пусть он сначала выяснит этот вопрос с другими российскими юристами, в том числе и самого высокого уровня. С теми, кто считает, что понятие «ювенальная юстиция» давно переросло первичный узкий смысл и превратилось из системы судов для несовершеннолетних в систему не только реабилитации несовершеннолетнего, но и «профилактики» детской преступности. Что поделать, если одним из средств этой «профилактики» оказывается «своевременное» изъятие детей из семей «с трудной жизненной ситуацией»? И уже здесь складывается то широкое поле работы для органов опеки, которое и является причиной недовольства многих российских родителей.
«Суть времени», «Ассоциация родительских комитетов» и «Русская православная церковь» участвовали в сборе подписей под вполне конкретно сформулированным обращением, доступным любому интересующемуся. И у нас есть более чем веские основания полагать, что ФЗ № 42197-6 и ФЗ № 3138-6 представляют существенную угрозу для российских родителей. Назовете ли вы эти законы «ювенальной юстицией» по Автономову и Хананашвили. Отнесете ли к ювенальной юстиции один только закон «о социальном патронате», как политик Б. Надеждин в передаче «Поединок». Будете ли настаивать на том, что ФЗ № 42197-6 и ФЗ № 3138-6 вообще к ювенальной юстиции не относятся, как это делает П. Миков. Всё это не имеет никакого значения, когда речь идёт об экспертизе пресловутых законопроектов. И мы хотели бы вести дискуссию именно на эту тему, оставив поле борьбы за терминологическую чистоту юристам и правозащитникам.
К сожалению, нам неизвестно, что думает Павел Владимирович по поводу ФЗ № 3138-6 («Об обеспечении прав сирот»), но по поводу ФЗ № 42197-6 («О социальном патронате») своё мнение он таки высказал в передаче «Актуальное интервью» на канале «Урал-Информ ТВ». Оказывается, ничего страшного в этом законе нет, ибо практика социальных патронатов существовала в Перми с 2006 года. Неужели П. Миков относится к закону положительно только потому, что он называется «О социальном патронате», а «социальный патронат» в понимании интервьюируемого правозащитника - это несомненное благо? Сразу возникает вопрос: а читал ли наш «компетентный» юрист Миков тот законопроект, о который столько копий сломано? По первоначальному замыслу, которому так импонирует г-н Миков, социальный патронат являлся системой социально-педагогической и психологической помощи семье, позволяющей оставить ребенка в семье в том случае, если существуют основания для его изъятия. Однако формулировки закона позволяют предположить, что произошла подмена понятий. Теперь:
«социальный патронат устанавливается органом опеки и попечительства в случае, если по результатам обследования условий жизни, воспитания и развития несовершеннолетнего… установлено, что родители или иные законные представители несовершеннолетнего… создают своими действиями (бездействием) условия, препятствующие его нормальному воспитанию и развитию, и (или) отрицательно влияют на его поведение, и при этом отсутствуют достаточные основания для ограничения или лишения родителей (одного из них) родительских прав».
То есть получается, что оснований для изъятия нет, а социальный патронат - назначается, и назначается он отнюдь не судом, а органами опеки, хоть и с согласия родителей. Однако согласно пункту 4 статьи 2, социальный патронат может назначаться и судом «если не установлены достаточные основания для ограничения или лишения родителей (одного из них) родительских прав». То есть, в случае отказа родителей от установления социального патроната, дело может быть передано в суд, который либо лишит их родительских прав, либо всё равно назначит социальный патронат. И далее:
«В случае возникновения достаточных оснований для лишения или ограничения родителей (одного из них) родительских прав во время осуществления социального патроната или по завершении установленного срока его осуществления орган опеки и попечительства обязан предъявить иск в суд о лишении родителей (одного из них) родительских прав либо об ограничении их (его) в родительских правах».
Получается, что «социальный патронат» не уменьшает вероятность изъятия ребенка из семьи, а увеличивает ее. Иными словами, из системы, предназначенной для сохранения семьи, он превращается в систему навязывания собственных стандартов воспитания и машину для отъема детей у родителей в том случае, если нет на то достаточных оснований.
А чего стоит, например, вызвавшая столько споров формулировка, по которой органы опеки могут забрать ребёнка (причем на основе собственного же акта, без участия исполнительной власти РФ), если родители «создают своими действиями (бездействием) условия, препятствующие их нормальному воспитанию и развитию»? Она тоже не вызывает у Павла Владимировича никаких вопросов? Не считает ли наш правозащитник детей, что эти формулировки непозволительно размыты и предоставляют органам опеки беспрецедентный простор для оценки, что именно является «нормальным воспитанием» и «нормальным развитием», а что - нет?
Да и сегодня, в условиях, когда закон «О социальном патронате» ещё не принят, разве не возникает проблем с размытостью формулировок в уже имеющемся законодательстве? Вспомним, как на передаче «Поединок», посвященной проблеме ювенальной юстиции, выступала Е. Альшанская, руководитель благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», с тезисом, что злоупотребления нечеткостью терминологии в отсутствии каких-либо строгих критериев происходят давно. При этом речь шла о действующем с 1999 г. ФЗ № 120 «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних». В данном случае мишенью для многозначности трактовок становится понятие «жестокое обращение с детьми». В «Методических рекомендациях для специалистов органов и учреждений системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних по вопросу защиты детей от жестокого обращения» указано, что:
«В настоящее время российское законодательство не дает четкого определения термина “жестокое обращение с детьми”».
И дальше предлагается следующее определение:
«Жестокое обращение с детьми - действия (или бездействие) родителей, воспитателей и других лиц, наносящее ущерб физическому или психическому здоровью ребенка… Выделяют несколько видов жестокого обращения: физическое, сексуальное, психическое (эмоционально дурное обращение) насилие, отсутствие заботы (пренебрежение основными потребностями ребенка)».
Сразу бросается в глаза предложение считать жестоким обращением с детьми (основанием, достаточным для изъятия ребенка) «эмоционально дурное обращение» и «отсутствие заботы», формулировки, под которые возможно подвести очень многие действия вполне обычных родителей.
Тогда вопрос: если уже существующее законодательство оставляет такие огромные зазоры для субъективных оценок работников органов опеки, зачем нужно превращать эти зазоры в пропасти, вводя ещё более пространные и неопределенные понятия? Ведь именно так поступают авторы законопроекта «О социальном патронате». Они берут текст закона ФЗ № 120 «О профилактике безнадзорности» и правят его формулировки таким образом, что ни один компетентный юрист не сможет не отметить их вопиющую туманность.
Вероятно П. Миков считает, что все работники органов опеки исключительно порядочные люди, заинтересованные только лишь в том, чтобы дети оставались в семье. Но разве ему не приходит в голову, что, в условиях, когда за каждого изъятого ребенка будут раздаваться премии (как это происходит на Западе, политикой которого так восхищается Павел Владимирович), у многих отношение к своему делу может поменяться? Разве он не понимает, что в условиях, когда криминализованность чиновничества и коррупция являются нормой, подобные законы создают прямую угрозу российским семьям?
Но вместо того, чтобы спрогнозировать возможные угрозы семье и, как полагается истинному омбудсмену, не допускать произвола власти и чиновников, Павел Владимирович предпочитает высокомерно высказывать весьма спорные суждения об активной протестной деятельности гражданского общества:
«Это лишь всплеск, который направлен определенным общественным движением, на мой взгляд, на поддержание и на формирование общественных социальных стереотипов и нормальных родительских страхов для того, чтобы поддерживать общество в страхе… И в этом отношении это абсолютно спекулятивная позиция руководителей этого движения, и всех, кто не желает глубоко вникнуть в суть восстановительного правосудия, те, кто просто питается какими-то слухами, страшными картинками, фильмами. Вот это показатель как раз: а) необразованности, б) невежественности таких людей и в) просто нежелание даже вникнуть в суть того, что реально происходит».
Оставим в стороне явное противоречие между организацией движением «Суть времени» деятельного гражданского протеста, с одной стороны, и приписанным ему же стремлением «держать общество в страхе», с другой. Оставим в стороне и то, что «всего лишь всплеск» привел к тому, что на Учредительном съезде РВС выступил Президент РФ В. Путин и заявил, что мнение общественности БУДЕТ услышано, а пресловутые законопроекты НЕ БУДУТ приняты, по крайней мере, без их существенной редакции. Отметим тот факт, что опять П. Миков пытается перевести все внимание на свою собственную практику «восстановительного правосудия». Мы напомним, что протест был инициирован против двух конкретных законодательных актов, которые к восстановительному правосудию не имеют отношения. Если пермский омбудсмен по правам детей считает, что конкретные законодательные акты не входят в систему ювенальной юстиции (этот вопрос мы рассматривали выше), это не повод подменять предмет разговора. Удивительно, что, не разбираясь ни в сути протеста, ни в сути высказываемых претензий к законам «О социальном патронате» и «Об обеспечении прав сирот», Павел Владимирович начинает делать заключения о «необразованности» и «невежественности» тех людей, которые выступали против ювенальной юстиции в широком смысле слова. Ему, разумеется, неизвестно, что многие сознательные родители внимательно прочитали тексты законов. И САМИ пришли к выводу, что формулировки этих правовых актов совершенно неприемлемы. Г-н Миков не в курсе, что множество юристов по всей стране поддержали этот протест. Он не прокомментировал ни одну из правовых экспертиз закона, предлагаемых «Ассоциацией родительских комитетов», «Союзом добровольцев России» и другими организациями, не поинтересовался тем, кто именно участвовал в гражданском протесте против ювенальных технологий. А потому линия защиты ювенальной юстиции в выступлениях Павла Владимировича напомнила нам пословицу «каждый кулик свое болото хвалит».
Логика г-на Микова проста: «у нас в Перми есть ювенальная юстиция и социальный патронат. Они показали себя хорошо. Значит, любые законодательные акты, которые принимают «ювенальную юстицию» и «социальный патронат» на федеральном уровне - по умолчанию хороши. А все, кто протестует против принятия этих законов - необразованные невежды и паникеры». При таком подходе нет необходимости ни знакомиться с теми правовыми актами, которые, казалось бы, должны вводить в обиход опробованную тобой технологию, ни разбираться с тем, кто, как и под каким соусом предлагает нам вводить западные технологии «защиты семьи». Нет даже необходимости анализировать негативный опыт других стран. В этой связи интересно, в курсе ли Павел Владимирович, что из 2 млн. социальных сирот во Франции, по оценкам специалистов, около 1 млн. отнято незаконно; в Германии за последний год было отнято 70 тыс. детей, причем половина - за недостаточно хорошие материальные условия жизни ребенка. В этих странах полным ходом работает неоднократно и с трепетом упоминаемая П. Миковым «Конвенция о правах ребенка». Как ему подобная картина? Осознает ли он, что будет твориться в России, если подобные технологии начнут внедрять на почве нашего нынешнего политического и экономического устройства?
В своем интервью «Урал-Информ ТВ» г-н Миков также упорно отрицает, что новые законы каким-либо образом регламентируют приоритет прав ребёнка над правами родителей. Однако выше мы уже приводили формулировку первого основного принципа ювенальной юстиции: «а) приоритет прав, свобод и законных интересов ребёнка (несовершеннолетнего)». Допустим, что весьма спорно, данное положение не относится к родителям. Кроме того, правозащитники могли бы возразить, что данный законопроект так и не был принят. Возьмем другие, уже утвержденные, правовые акты. Например, П. Микова не настораживает само название вступившей в действие с 1 июня 2012 г. «Национальной стратегии действий в интересах детей на 2012-2017 годы». Хотя из выступлений Павла Владимировича мы уже поняли, что к этой программе он относится весьма положительно. Его не смущает то, что существенная часть Стратегии основана на не подкрепленном доказательствами положении, что:
«значительная часть преступлений против жизни, здоровья и половой неприкосновенности детей совершается в семье, а также лицами, обязанными по закону заботиться о ребенке».
Презумпция виновности родителей вводится весьма категорично, без тени сомнений и попыток уточнить позицию. Следом целый ряд положений VI раздела Стратегии указывает на то, что ребенок в семье уязвим и нуждается в защите своих прав. О правах родителей не сказано ни слова. Это ли не приоритет прав ребенка над правами родителей?
Далее, как, по мнению Павла Владимировича, стоит трактовать пункт в законе «О социальном патронате», по которому обследование условий жизни несовершеннолетнего может проводиться «с письменного обращения несовершеннолетнего, достигшего десятилетнего возраста», а социальный патронат назначается «с учетом мнения несовершеннолетнего, достигшего десятилетнего возраста»? Во-первых, возраст процессуальной дееспособности ребёнка снижен с 14 до 10 лет. Во-вторых, напомним, речь идет не о том «социальном патронате», о котором так благосклонно отзывается уполномоченный по правам детей. Речь идет о «социальном патронате» из законопроекта № 42197-6. О системе контроля и предписаний, которая включается в работу при отсутствии достаточных оснований для изъятия детей. В данном случае полноценным поводом для визита органов опеки оказывается жалоба ребенка. Ребенка, которому везде: на улице, в школе, дома по телевизору будут твердить о том, что у него есть права, и эти права ни в коем случае не должны нарушаться его родителями. А если злые родители посмеют эти права нарушить, пусть он сразу же звонит в соответствующие инстанции.
Как, например, трактовать интенсивно тиражируемые сегодня плакаты, рекламирующие телефон доверия для детей? На этих плакатах повсеместно изображены «агрессивные родители» и предложено звонить при каждом случае «нарушения прав»?
Возможно ли научить растущего в обществе потребления ребенка отличать «нарушение его прав» от заслуженного наказания либо обоснованного лишения удовольствия, без которых невозможно полноценное воспитание гражданина? Да и если бы всё дело было в одних только «наказаниях» и «лишениях». Однако на плакатах, рекламирующих телефон доверия в качестве возможных поводов «поделиться своим горем» приведены следующие:
Оказывается, если произошла обычная семейная ссора, если родители заняты новорожденным или не помогают решить домашнее задание - это уже полноценное основание для «жалобы» в соответствующие инстанции. Так что там про отсутствие «приоритета прав детей»?
На этом месте правозащитники, как правило, начинают причитать, что бедному ребенку некуда обратиться и некуда деваться от «ужасных родителей». Но так ли велики масштабы насилия (физического ли, психического ли) в российских семьях, что необходимо расклеивать рекламу этих телефонов доверия всюду, где только их может увидеть ребёнок? Интервью, данное П. Миковым «Новому Компаньону» по поводу «закона Димы Яковлева», позволяет нам предполагать, что омбудсмен действительно считает Россию своеобразным адом, тюрьмой для детей. Он, разумеется, опять же не в курсе, что количество случаев насилия в российских семьях значительно ниже такового в западных странах. Однако об этом - в нашей следующей статье.
Подводя итог, мы хотели бы, во-первых, поблагодарить Павла Владимировича за данные в СМИ комментарии и хоть какую-то, но попытку вступить в дискуссию. Активисты движения «Суть времени» готовы принять участие в публичной дискуссии, посвященной федеральным законопроектам, возбудившим всероссийский гражданский протест: ФЗ № 42197-6 «О внесении изменений в отдельные законодательные акты российской федерации по вопросам осуществления социального патроната и деятельности органов опеки и попечительства» и ФЗ 3138-6 «Об общественном контроле за обеспечением прав детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей». Давайте вежливо, без обвинений в невежестве и необразованности гражданских активистов, с привлечением текстов конкретных правовых актов, статистики МВД и результатов исследований отечественных и зарубежных экспертов, проведем спокойное обсуждение сути законов и сути протеста против «ювенальной юстиции» в её широком смысле слова. Разве не этого требует «торжествующий» в г. Перми либерализм?
Реакция на появление в информационном пространстве Пермского края представителей антиювенального протеста оказалось стремительной. Внезапно в течение двух-трех дней появилась серия интервью с П. Миковым на телевидении, радио и в печатных изданиях, где он весьма категорично критикует гражданское движение против ювенальной юстиции и принятый не так давно в Государственной Думе «Закон Димы Яковлева» (ФЗ № 272 «О мерах воздействия на лиц, причастных к нарушениям основополагающих прав и свобод человека, прав и свобод граждан Российской Федерации»).
Симпатии к ювенальной юстиции и резкие антипатии к «закону Димы Яковлева» характерны именно для либеральной общественности. А Пермь, как известно, своей политической «либеральностью» славится на всю Россию. Интересно, что, например, граница между сторонниками и противниками «закона Димы Яковлева» во многом совпадает с границей между российской патриотической и либеральной прозападной общественностью. Не случайно также и то, что пермский омбудсмен по правам детей является членом Международного общества «Мемориал», которое, по свидетельствам его работников и коллег: «и сейчас, через двадцать лет, является старейшим и активным институтом, противопоставляющим себя национально-патриотическому течению государственной политики в области истории». Тем не менее, мы положительно относимся к тому, что после долгого и упорного замалчивания темы внезапно началась хоть какая-то дискуссия. Давайте же ответим на замечания наших оппонентов по поводу ювенальной юстиции.
Как любой лоббист ювенальной системы, свою линию защиты ювенальной юстиции П. Миков строит на борьбе за «корректное употребление термина». Г-н Миков забыл (или не знал), что протест, инициированный движением «Суть времени», «Ассоциацией родительских комитетов» и Русской православной церковью, адресовался к двум вполне конкретным федеральным законопроектам - № 42197-6 («О социальном патронате») и № 3138-6 («Об обеспечении прав сирот»)? Почему Павел Владимирович начинает своё выступление не с сути критикуемых законов, а с сути «ювенальной юстиции» так, как он её понимает? И, в конце концов, неужели Павел Миков не в курсе, что времена меняются, и понятие «ювенальная юстиция» давно уже вышло за пределы того первичного узкого определения, на котором он продолжает настаивать? И это расширение сферы действия «ювенальной юстиции» осуществлялось силами самих лоббистов ювенальных законопроектов, а отнюдь не активистов движения «Суть времени».
Если мы будем придерживаться определения ювенальной юстиции, данного в федеральном законопроекте «Об основах системы ювенальной юстиции», авторами которого выступили А. Автономов (доктор юридических наук и профессор ВШЭ) и Н. Хананашвили (кандидат юридических наук, заместитель председателя редколлегии журнала «Вопросы Ювенальной Юстиции»), то окажется, что оба законопроекта в систему ювенальной юстиции вписываются вполне гармонично. Определение звучит следующим образом:
«Под системой ювенальной юстиции понимается совокупность государственных органов, органов местного самоуправления, государственных и муниципальных учреждений, должностных лиц, неправительственных некоммерческих организаций, осуществляющих на основе установленных законом процедур действия, нацеленные на реализацию и обеспечение прав, свобод и законных интересов ребёнка (несовершеннолетнего). В рамках системы ювенальной юстиции осуществляются программы, проекты и мероприятия социального, педагогического, юридического, психологического и медицинского характера, направленные на профилактику и реабилитацию ребёнка (несовершеннолетнего).»
Как мы видим, речь не идет об одних только ювенальных судах и системе реабилитации. Речь идёт о правах и интересах ребёнка. Более того, в законопроекте прямым текстом прописан первый принцип ювенальной юстиции:
«а) приоритет прав, свобод и законных интересов ребёнка (несовершеннолетнего)».
Павел Владимирович будет это отрицать? Или он просто обвинит авторов законопроекта в некомпетентности? Возможно, г-н Миков не имел возможности наблюдать, как стремительно расширяется значение понятия «ювенальная юстиция» в России. Ведь ещё в 2009 г. г-н Автономов в своём учебном пособии «Ювенальная юстиция» приводит определение, близкое к первоначальному, каноническому:
«Под ювенальной юстицией понимается система отправления правосудия в отношении несовершеннолетних, охватывающая… органы,… учреждения… неправительственные организации, нацеленные на решение проблем детей в трудной жизненной ситуации… путем принятия… мер, сочетающих в себе способы воздействия как формально-юридические (в том числе принуждение), так и психологические, педагогические, социальные».
Если П. Миков настаивает на том, что мы неправильно употребляем термин, пусть он сначала выяснит этот вопрос с другими российскими юристами, в том числе и самого высокого уровня. С теми, кто считает, что понятие «ювенальная юстиция» давно переросло первичный узкий смысл и превратилось из системы судов для несовершеннолетних в систему не только реабилитации несовершеннолетнего, но и «профилактики» детской преступности. Что поделать, если одним из средств этой «профилактики» оказывается «своевременное» изъятие детей из семей «с трудной жизненной ситуацией»? И уже здесь складывается то широкое поле работы для органов опеки, которое и является причиной недовольства многих российских родителей.
«Суть времени», «Ассоциация родительских комитетов» и «Русская православная церковь» участвовали в сборе подписей под вполне конкретно сформулированным обращением, доступным любому интересующемуся. И у нас есть более чем веские основания полагать, что ФЗ № 42197-6 и ФЗ № 3138-6 представляют существенную угрозу для российских родителей. Назовете ли вы эти законы «ювенальной юстицией» по Автономову и Хананашвили. Отнесете ли к ювенальной юстиции один только закон «о социальном патронате», как политик Б. Надеждин в передаче «Поединок». Будете ли настаивать на том, что ФЗ № 42197-6 и ФЗ № 3138-6 вообще к ювенальной юстиции не относятся, как это делает П. Миков. Всё это не имеет никакого значения, когда речь идёт об экспертизе пресловутых законопроектов. И мы хотели бы вести дискуссию именно на эту тему, оставив поле борьбы за терминологическую чистоту юристам и правозащитникам.
К сожалению, нам неизвестно, что думает Павел Владимирович по поводу ФЗ № 3138-6 («Об обеспечении прав сирот»), но по поводу ФЗ № 42197-6 («О социальном патронате») своё мнение он таки высказал в передаче «Актуальное интервью» на канале «Урал-Информ ТВ». Оказывается, ничего страшного в этом законе нет, ибо практика социальных патронатов существовала в Перми с 2006 года. Неужели П. Миков относится к закону положительно только потому, что он называется «О социальном патронате», а «социальный патронат» в понимании интервьюируемого правозащитника - это несомненное благо? Сразу возникает вопрос: а читал ли наш «компетентный» юрист Миков тот законопроект, о который столько копий сломано? По первоначальному замыслу, которому так импонирует г-н Миков, социальный патронат являлся системой социально-педагогической и психологической помощи семье, позволяющей оставить ребенка в семье в том случае, если существуют основания для его изъятия. Однако формулировки закона позволяют предположить, что произошла подмена понятий. Теперь:
«социальный патронат устанавливается органом опеки и попечительства в случае, если по результатам обследования условий жизни, воспитания и развития несовершеннолетнего… установлено, что родители или иные законные представители несовершеннолетнего… создают своими действиями (бездействием) условия, препятствующие его нормальному воспитанию и развитию, и (или) отрицательно влияют на его поведение, и при этом отсутствуют достаточные основания для ограничения или лишения родителей (одного из них) родительских прав».
То есть получается, что оснований для изъятия нет, а социальный патронат - назначается, и назначается он отнюдь не судом, а органами опеки, хоть и с согласия родителей. Однако согласно пункту 4 статьи 2, социальный патронат может назначаться и судом «если не установлены достаточные основания для ограничения или лишения родителей (одного из них) родительских прав». То есть, в случае отказа родителей от установления социального патроната, дело может быть передано в суд, который либо лишит их родительских прав, либо всё равно назначит социальный патронат. И далее:
«В случае возникновения достаточных оснований для лишения или ограничения родителей (одного из них) родительских прав во время осуществления социального патроната или по завершении установленного срока его осуществления орган опеки и попечительства обязан предъявить иск в суд о лишении родителей (одного из них) родительских прав либо об ограничении их (его) в родительских правах».
Получается, что «социальный патронат» не уменьшает вероятность изъятия ребенка из семьи, а увеличивает ее. Иными словами, из системы, предназначенной для сохранения семьи, он превращается в систему навязывания собственных стандартов воспитания и машину для отъема детей у родителей в том случае, если нет на то достаточных оснований.
А чего стоит, например, вызвавшая столько споров формулировка, по которой органы опеки могут забрать ребёнка (причем на основе собственного же акта, без участия исполнительной власти РФ), если родители «создают своими действиями (бездействием) условия, препятствующие их нормальному воспитанию и развитию»? Она тоже не вызывает у Павла Владимировича никаких вопросов? Не считает ли наш правозащитник детей, что эти формулировки непозволительно размыты и предоставляют органам опеки беспрецедентный простор для оценки, что именно является «нормальным воспитанием» и «нормальным развитием», а что - нет?
Да и сегодня, в условиях, когда закон «О социальном патронате» ещё не принят, разве не возникает проблем с размытостью формулировок в уже имеющемся законодательстве? Вспомним, как на передаче «Поединок», посвященной проблеме ювенальной юстиции, выступала Е. Альшанская, руководитель благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», с тезисом, что злоупотребления нечеткостью терминологии в отсутствии каких-либо строгих критериев происходят давно. При этом речь шла о действующем с 1999 г. ФЗ № 120 «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних». В данном случае мишенью для многозначности трактовок становится понятие «жестокое обращение с детьми». В «Методических рекомендациях для специалистов органов и учреждений системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних по вопросу защиты детей от жестокого обращения» указано, что:
«В настоящее время российское законодательство не дает четкого определения термина “жестокое обращение с детьми”».
И дальше предлагается следующее определение:
«Жестокое обращение с детьми - действия (или бездействие) родителей, воспитателей и других лиц, наносящее ущерб физическому или психическому здоровью ребенка… Выделяют несколько видов жестокого обращения: физическое, сексуальное, психическое (эмоционально дурное обращение) насилие, отсутствие заботы (пренебрежение основными потребностями ребенка)».
Сразу бросается в глаза предложение считать жестоким обращением с детьми (основанием, достаточным для изъятия ребенка) «эмоционально дурное обращение» и «отсутствие заботы», формулировки, под которые возможно подвести очень многие действия вполне обычных родителей.
Тогда вопрос: если уже существующее законодательство оставляет такие огромные зазоры для субъективных оценок работников органов опеки, зачем нужно превращать эти зазоры в пропасти, вводя ещё более пространные и неопределенные понятия? Ведь именно так поступают авторы законопроекта «О социальном патронате». Они берут текст закона ФЗ № 120 «О профилактике безнадзорности» и правят его формулировки таким образом, что ни один компетентный юрист не сможет не отметить их вопиющую туманность.
Вероятно П. Миков считает, что все работники органов опеки исключительно порядочные люди, заинтересованные только лишь в том, чтобы дети оставались в семье. Но разве ему не приходит в голову, что, в условиях, когда за каждого изъятого ребенка будут раздаваться премии (как это происходит на Западе, политикой которого так восхищается Павел Владимирович), у многих отношение к своему делу может поменяться? Разве он не понимает, что в условиях, когда криминализованность чиновничества и коррупция являются нормой, подобные законы создают прямую угрозу российским семьям?
Но вместо того, чтобы спрогнозировать возможные угрозы семье и, как полагается истинному омбудсмену, не допускать произвола власти и чиновников, Павел Владимирович предпочитает высокомерно высказывать весьма спорные суждения об активной протестной деятельности гражданского общества:
«Это лишь всплеск, который направлен определенным общественным движением, на мой взгляд, на поддержание и на формирование общественных социальных стереотипов и нормальных родительских страхов для того, чтобы поддерживать общество в страхе… И в этом отношении это абсолютно спекулятивная позиция руководителей этого движения, и всех, кто не желает глубоко вникнуть в суть восстановительного правосудия, те, кто просто питается какими-то слухами, страшными картинками, фильмами. Вот это показатель как раз: а) необразованности, б) невежественности таких людей и в) просто нежелание даже вникнуть в суть того, что реально происходит».
Оставим в стороне явное противоречие между организацией движением «Суть времени» деятельного гражданского протеста, с одной стороны, и приписанным ему же стремлением «держать общество в страхе», с другой. Оставим в стороне и то, что «всего лишь всплеск» привел к тому, что на Учредительном съезде РВС выступил Президент РФ В. Путин и заявил, что мнение общественности БУДЕТ услышано, а пресловутые законопроекты НЕ БУДУТ приняты, по крайней мере, без их существенной редакции. Отметим тот факт, что опять П. Миков пытается перевести все внимание на свою собственную практику «восстановительного правосудия». Мы напомним, что протест был инициирован против двух конкретных законодательных актов, которые к восстановительному правосудию не имеют отношения. Если пермский омбудсмен по правам детей считает, что конкретные законодательные акты не входят в систему ювенальной юстиции (этот вопрос мы рассматривали выше), это не повод подменять предмет разговора. Удивительно, что, не разбираясь ни в сути протеста, ни в сути высказываемых претензий к законам «О социальном патронате» и «Об обеспечении прав сирот», Павел Владимирович начинает делать заключения о «необразованности» и «невежественности» тех людей, которые выступали против ювенальной юстиции в широком смысле слова. Ему, разумеется, неизвестно, что многие сознательные родители внимательно прочитали тексты законов. И САМИ пришли к выводу, что формулировки этих правовых актов совершенно неприемлемы. Г-н Миков не в курсе, что множество юристов по всей стране поддержали этот протест. Он не прокомментировал ни одну из правовых экспертиз закона, предлагаемых «Ассоциацией родительских комитетов», «Союзом добровольцев России» и другими организациями, не поинтересовался тем, кто именно участвовал в гражданском протесте против ювенальных технологий. А потому линия защиты ювенальной юстиции в выступлениях Павла Владимировича напомнила нам пословицу «каждый кулик свое болото хвалит».
Логика г-на Микова проста: «у нас в Перми есть ювенальная юстиция и социальный патронат. Они показали себя хорошо. Значит, любые законодательные акты, которые принимают «ювенальную юстицию» и «социальный патронат» на федеральном уровне - по умолчанию хороши. А все, кто протестует против принятия этих законов - необразованные невежды и паникеры». При таком подходе нет необходимости ни знакомиться с теми правовыми актами, которые, казалось бы, должны вводить в обиход опробованную тобой технологию, ни разбираться с тем, кто, как и под каким соусом предлагает нам вводить западные технологии «защиты семьи». Нет даже необходимости анализировать негативный опыт других стран. В этой связи интересно, в курсе ли Павел Владимирович, что из 2 млн. социальных сирот во Франции, по оценкам специалистов, около 1 млн. отнято незаконно; в Германии за последний год было отнято 70 тыс. детей, причем половина - за недостаточно хорошие материальные условия жизни ребенка. В этих странах полным ходом работает неоднократно и с трепетом упоминаемая П. Миковым «Конвенция о правах ребенка». Как ему подобная картина? Осознает ли он, что будет твориться в России, если подобные технологии начнут внедрять на почве нашего нынешнего политического и экономического устройства?
В своем интервью «Урал-Информ ТВ» г-н Миков также упорно отрицает, что новые законы каким-либо образом регламентируют приоритет прав ребёнка над правами родителей. Однако выше мы уже приводили формулировку первого основного принципа ювенальной юстиции: «а) приоритет прав, свобод и законных интересов ребёнка (несовершеннолетнего)». Допустим, что весьма спорно, данное положение не относится к родителям. Кроме того, правозащитники могли бы возразить, что данный законопроект так и не был принят. Возьмем другие, уже утвержденные, правовые акты. Например, П. Микова не настораживает само название вступившей в действие с 1 июня 2012 г. «Национальной стратегии действий в интересах детей на 2012-2017 годы». Хотя из выступлений Павла Владимировича мы уже поняли, что к этой программе он относится весьма положительно. Его не смущает то, что существенная часть Стратегии основана на не подкрепленном доказательствами положении, что:
«значительная часть преступлений против жизни, здоровья и половой неприкосновенности детей совершается в семье, а также лицами, обязанными по закону заботиться о ребенке».
Презумпция виновности родителей вводится весьма категорично, без тени сомнений и попыток уточнить позицию. Следом целый ряд положений VI раздела Стратегии указывает на то, что ребенок в семье уязвим и нуждается в защите своих прав. О правах родителей не сказано ни слова. Это ли не приоритет прав ребенка над правами родителей?
Далее, как, по мнению Павла Владимировича, стоит трактовать пункт в законе «О социальном патронате», по которому обследование условий жизни несовершеннолетнего может проводиться «с письменного обращения несовершеннолетнего, достигшего десятилетнего возраста», а социальный патронат назначается «с учетом мнения несовершеннолетнего, достигшего десятилетнего возраста»? Во-первых, возраст процессуальной дееспособности ребёнка снижен с 14 до 10 лет. Во-вторых, напомним, речь идет не о том «социальном патронате», о котором так благосклонно отзывается уполномоченный по правам детей. Речь идет о «социальном патронате» из законопроекта № 42197-6. О системе контроля и предписаний, которая включается в работу при отсутствии достаточных оснований для изъятия детей. В данном случае полноценным поводом для визита органов опеки оказывается жалоба ребенка. Ребенка, которому везде: на улице, в школе, дома по телевизору будут твердить о том, что у него есть права, и эти права ни в коем случае не должны нарушаться его родителями. А если злые родители посмеют эти права нарушить, пусть он сразу же звонит в соответствующие инстанции.
Как, например, трактовать интенсивно тиражируемые сегодня плакаты, рекламирующие телефон доверия для детей? На этих плакатах повсеместно изображены «агрессивные родители» и предложено звонить при каждом случае «нарушения прав»?
Возможно ли научить растущего в обществе потребления ребенка отличать «нарушение его прав» от заслуженного наказания либо обоснованного лишения удовольствия, без которых невозможно полноценное воспитание гражданина? Да и если бы всё дело было в одних только «наказаниях» и «лишениях». Однако на плакатах, рекламирующих телефон доверия в качестве возможных поводов «поделиться своим горем» приведены следующие:
Оказывается, если произошла обычная семейная ссора, если родители заняты новорожденным или не помогают решить домашнее задание - это уже полноценное основание для «жалобы» в соответствующие инстанции. Так что там про отсутствие «приоритета прав детей»?
На этом месте правозащитники, как правило, начинают причитать, что бедному ребенку некуда обратиться и некуда деваться от «ужасных родителей». Но так ли велики масштабы насилия (физического ли, психического ли) в российских семьях, что необходимо расклеивать рекламу этих телефонов доверия всюду, где только их может увидеть ребёнок? Интервью, данное П. Миковым «Новому Компаньону» по поводу «закона Димы Яковлева», позволяет нам предполагать, что омбудсмен действительно считает Россию своеобразным адом, тюрьмой для детей. Он, разумеется, опять же не в курсе, что количество случаев насилия в российских семьях значительно ниже такового в западных странах. Однако об этом - в нашей следующей статье.
Подводя итог, мы хотели бы, во-первых, поблагодарить Павла Владимировича за данные в СМИ комментарии и хоть какую-то, но попытку вступить в дискуссию. Активисты движения «Суть времени» готовы принять участие в публичной дискуссии, посвященной федеральным законопроектам, возбудившим всероссийский гражданский протест: ФЗ № 42197-6 «О внесении изменений в отдельные законодательные акты российской федерации по вопросам осуществления социального патроната и деятельности органов опеки и попечительства» и ФЗ 3138-6 «Об общественном контроле за обеспечением прав детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей». Давайте вежливо, без обвинений в невежестве и необразованности гражданских активистов, с привлечением текстов конкретных правовых актов, статистики МВД и результатов исследований отечественных и зарубежных экспертов, проведем спокойное обсуждение сути законов и сути протеста против «ювенальной юстиции» в её широком смысле слова. Разве не этого требует «торжествующий» в г. Перми либерализм?