С "культурой памяти" - против памяти и культуры
Немец с мертвым русским мальчиком на руках, только что откопанным из общей могилы. Фото с сайта blog.fontanka.ru
Позиционируемый как «единственный в России музей политических репрессий», мемориальный комплекс «Пермь-36» переживает сегодня интересные времена. В течение всего 2013 года руководство музея нам едва ли не каждый месяц сообщало о том, что Минкульт выделяет ему 560 миллионов рублей. Потом стало известно, что денежки выделят не АНО (автономной некоммерческой организации), а бюджетной структуре, организованной на базе «Перми-36». Потом - что в руководстве новой этой бюджетной структуры не оказалось места для начальства той самой АНО. А потом нам и вовсе заявили, что никаких денег по программе «Об увековечении жертв политических репрессий» не будет вообще. Все это происходило на фоне информационной кампании по критике работы музея «Пермь-36», которая в начале июня сменилась контрнаступлением апологетов заведения.
Защитники музея стали в голос причитать о том, что прекрасный, пользующийся большим почетом за рубежом музей закрывают (хотя его вовсе не закрывают: просто имущественный комплекс наконец-то перешел в ведение государства). Историки АНО «Пермь-36» стали с апломбом увольняться, заявляя, что с новым руководством (т.е. с государством) работать больше невозможно. И на этом фоне мне хотелось бы обсудить методы и истоки деятельности музея. Уделить внимание не частным искажениям и манипуляциям в подаче данных, а базовым принципам «работы с историей», заложенным в основу всей машины по «увековечению жертв политических репрессий» в нашей стране.
Ключевой концепт, вокруг которого вертится вся эта работа, - память. Даже само название общества «Мемориал», ставшего в нашей стране пионером покаяния за «репрессии», говорит само за себя. Концепт этот, разумеется, не просто внезапно свалился с неба: он бережно взращивался и выхаживался не где-нибудь, а в постнацистской Германии, хотя со временем начал экспортироваться и в другие страны Европы.
После войны на той территории, что была оккупирована союзными войсками, населением бывшего «Третьего Рейха» занялись всерьез. Во-первых, провели полную денацификацию, т.е. зачистку аппарата управления с удалением бывших нацистов со всех ответственных постов. Затем принялись за безжалостное «перевоспитание» населения: немцев - мужчин, женщин, стариков - заставляли руками раскапывать массовые захоронения жертв концлагерей, смотреть на истлевшие трупы женщин и детей, а потом перезахоранивать их. Детей в школах воспитывали в духе покаяния за грехи отцов, в духе осуждения предшествующих поколений. Все это вылилось в колоссальную культурную травму немецкого народа, нанесенную совершенно сознательно. Как говорил в свое время Черчилль по этому поводу: «Мы воюем не с Гитлером, а с духом Шиллера - чтобы он никогда не возродился». На территории, оккупированной СССР, с мирным населением обошлись довольно мягко. Грубому и беспощадному взлому сознания здесь предпочли простую и прямую пропаганду советских ценностей на фоне уважения к немецкой культуре. «Гитлер приходит и уходит, а немецкий народ - остается», - заявили руководители СССР, начиная процесс интеграции населения ГДР в зону советского влияния.
Немки из Нойнбург-форм-Вальда несут из леса тела погибших на марше смерти евреев для захоронения на городском кладбище. Фото с сайта blog.fontanka.ru
Если говорить о ФРГ, подросшее поколение детей войны здесь с воодушевлением принялось за деятельность по осуждению отцов. По словам Лутца Нитхаммера, немецкого историка, выросшего в семье бывшего солдата Вермахта:
…они рассказывали нам о войне, а мы хотели говорить о морали. Не в последнюю очередь потому, что мы чувствовали моральное превосходство, мы были как бы хорошими в этой истории.
Воспитанные в духе «преодоления прошлого» (Vergangenheitsbewältigung), под которым понимается «историческая политика, направленная на отторжение или обособление от господствовавшей дотоле коллективной памяти», эти «дети войны» сформировали целый институт «покаяния» и выработали особый «дискурс памяти». В рамках этого дискурса одним из центральных принципов регламентировалась необходимость «размышления над коллективной ответственностью» как «обязательная европейская работа».
Распад Варшавского блока, падение Берлинской стены, а затем и развал Советского Союза вдохнули новую жизнь в «работу с памятью». Немцы и другие европейцы с энтузиазмом бросились изучать «культуру памяти» в странах Восточной Европы и в России, попутно заявляя о необходимости «преодоления тоталитарного прошлого». К этому времени концепт «тоталитаризма», как способ уравнивания фашизма и коммунизма, был услужливо подготовлен и отточен в рамках холодной войны. Воодушевление историков Германии нельзя не понять: беспрестанно культивируемое здесь чувство коллективной вины изрядно утомило население. И активная работа над «исторической политикой» и «памятью» бывших коммунистических государств позволяла распределить, а то и переключить всемирное осуждение на другие народы. Как указывает Р. Латыпов, председатель Пермского общества «Мемориал», в своей статье «Феномен памяти россиян и наши перспективы»:
…у немцев разговоры об ответственности за события 1933-1945 годов порой вызывают в ответ реакцию вроде “Сколько можно уже напоминать нам о нашей вине? Разве недостаточно извинений, которые мы уже не раз принесли?” В ответ на попытки оценивать произошедшее исключительно с позиций “немецкий народ - главный виновник трагедии” может последовать возражение: “и мы (немцы) были жертвами войны”.
В начале XXI века в исследовании памяти в Германии произошел определенный сдвиг. И многие современные немецкие историки сегодня демонстрируют мягкую реакционность, вежливое сопротивление политике бесконечного перетирания своей коллективной вины. Они, например, начинают напоминать миру о таких печальных для немецкого народа событиях, как ковровая бомбардировка Дрездена и изгнание немцев из Восточной Европы. К слову, миф о «двух миллионах изнасилованных немок» (не кем-нибудь, а якобы советскими солдатами) возник именно на этой волне. Разумеется, вины нацистской Германии в трагедии, унесшей порядка 50 миллионов жизней, никто не отрицает (хотя говорят в основном о Холокосте, а отнюдь не о 27 миллионах погибших советских людей). Однако заметна тенденция смены отношения к своей истории: с «преодоления прошлого» (Vergangenheitsbewältigung) - к так называемой «культуре памяти» (Erinnerungskultur).
Понятие «культура памяти» в среде немецких историков сегодня подразумевает «совокупность неспецифических научных обращений к истории в общественной сфере». Иными словами: в противовес отречению от своей истории предлагается исследовать и сохранять важные для общества «ячейки памяти» и «места памяти». «Культура памяти» сильно отличается от официальной версии истории, а основными ее носителями выступают не ученые, а простые граждане. Соответственно, важнейшим методом ее изучения и поддержания является так называемая «устная история». Здесь подразумевается интервьюирование обычных людей, зачастую далеких от истории и политики, и интерпретация полученных таким образом данных.
Почему я сказала «сегодня подразумевает»? Потому что несколькими годами раньше (в 1997 г.) историком и культурологом Яном Ассманом было сформулировано совершенно иное определение. Понятие «культура памяти» в девяностые годы XX века обозначало «соблюдение социального обязательства» помнить те или иные события прошлого и, таким образом, в значительной степени было завязано на процесс увековечения. В отношении Германии это означало необходимость помнить о преступлениях нацистов. В отношении посткоммунистических стран - о жертвах политических репрессий. Это политически конъюнктурное понимание постепенно вытесняется из немецкого «дискурса памяти» определением Ханса-Гюнтера Хокерта (которое приведено выше). Однако именно оно пошло на экспорт в страны Восточной Европы и в Россию.
Члены общества «Мемориал» в своей работе постоянно опираются на понятие «культура памяти». На одном из их сайтов (http://www.urokiistorii.ru/) целый раздел озаглавлен таким образом. Под ней они понимают отнюдь не совокупность воспоминаний простых людей о том или ином событии, а «культуру совести, культуру ответственности». При этом поучают:
Помнить следует в первую очередь в чем и перед кем ты виноват, и уже только во вторую - о своих победах и заслугах. < …> Знать свою историю, помнить о ней, чтобы гордиться ею, - это значит не чувствовать себя ответственным.
Посыл, я полагаю, понятен. И вряд ли стоит пояснять, что в данном случае камень брошен в «огород» памяти о Победе в Великой Отечественной войне.
Зафиксируем, что используемое определение соответствует именно тому смыслу, что был вложен в «культуру памяти» Ассманом. Сразу отмечу, что, изучая тему «покаяния на экспорт», вы практически не сможете не встретить к месту и не к месту приводимых ссылок на труды супружеской четы историков и культурологов Яна и Алейды Ассманов. Для восточно-европейских организаций, занятых «преодолением тоталитарного прошлого», эти ученые зачастую являются непререкаемыми авторитетами. Подчеркну, что я совершенно не ставлю перед собой целей как-либо поставить под сомнение заслуги и профессионализм двух крупных, признанных мировым сообществом исследователей. Однако стоит отметить специфику взглядов Алейды Ассман, занимающейся «культурой памяти» (по Ассману), можно сказать, вплотную. В одной из последних своих книг - «Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика» - культуролог отмечает, что национальная идентичность в наши дни отмирает, при этом в мире ощущается явный дефицит наднациональных объединяющих идей. В качестве таковых для Европы она предлагает общее выстраданное прошлое, отмечая при этом, что будущее (почему-то!) больше никого не объединяет. Вот и получается, по Алейде, что формирование «культуры памяти» (т.е. увековечение жертв и страданий) - это основа для формирования общеевропейской идентичности. Как вам эта мысль? Хотели бы жить в такой «покаянной» Европе? Становится понятным, откуда сегодняшние либералы берут свой удивительный тезис о том, что, не раскаявшись за «грехи советского прошлого», нам якобы нельзя строить будущее. А также немного проясняется их иррациональное рвение по части увековечения жертв политических репрессий. К слову сказать, фрау Ассман является также автором тезиса о «мифе о победе», подразумевающим, что наше героическое прошлое мешает нам сменить историческую парадигму с «враги - герои» на «палачи - жертвы». А без этого, как вы понимаете, в Европу-то нельзя. Вот и стараются наши «музейщики» и «мемориальщики».
Двигаемся дальше. Итак, взяли на вооружение «культуру памяти», условно скажем, по-ассмановски. А вот методологию - «устную историю» - от «культуры памяти» по-хокертовски. Вообще члены «Мемориала» очень часто говорят об устной истории, постоянно собирают свидетельства очевидцев, воспоминания обывателей. Это, можно сказать, основной метод их работы. Правда, интересна им далеко не всякая устная история. В частности, в 2012-м году активисты движения «Суть времени» собрали и опубликовали свидетельства очевидцев, проинтервьюировав не диссидентов, не «узников совести», а бывших работников колонии ИТК-36. Той самой, что стала впоследствии музеем «Пермь-36». Казалось бы, чем не материал? Чем не исследование «культуры памяти»? Ан нет - поднялся целый гвалт негодований. «Вертухаи заговорили!» - кричали одни. «Ни одного железобетонного факта!» - причитали другие. «В Перми пытаются реабилитировать репрессии!» - жаловались третьи.
Теперь, как говорится, следите за руками. «Мы занимаемся культурой памяти», - говорят мемориальщики. Берут у людей интервью и всячески демонстрируют, что они занимаются изучением той самой «культурой памяти». Получается как бы по-хокертовски. Но вот вместо того, чтобы беспристрастно собирать и изучать материал, представляющий коллективную память о прошлом, они, апеллируя к «культуре совести», занимаются тем, что пытаются выудить и актуализировать именно воспоминания о политических репрессиях в Советском Союзе. То есть, на ходу идет подмена понятий: вроде бы взялись просто изучать, а на деле - пытаются «оперировать» и «трансформировать». Так, чтобы в итоге получилось, что в коллективной памяти нашей одни только репрессии. И больше ничего. А значит, надо каяться, каяться и каяться.